Возможность остаться без всякого дела жестоко мучила Наполеона. Правда, он приобретал в топографическом бюро все большее и большее уважение, но был вовсе не создан для того, чтобы целыми днями просиживать в канцелярии, – его место на поле сражения! Ему пришло в голову использовать свои военные познания и опыт в войске султана. В сущности говоря, мысль эта тремя месяцами ранее исходила от его брата Жозефа. В то время Наполеон отсоветовал ему и сказал: “Франции в чужой стране не найдешь, подыматься со ступеньки на ступеньку не путь для человека, который хочет добиться своего счастья”. Теперь, однако, он сам ухватился за эту мысль. Париж не прельщал его больше. Занять, однако, постоянное место в турецкой армии никогда не приходило ему в голову. Чтобы не служить в Вандее, он воспользовался случаем, когда султан попросил Францию прислать несколько артиллерийских офицеров, которые должны были реформировать его артиллерию, находившуюся в чрезмерно примитивном и запущенном состоянии. Султан очень спешил, так как готовился к войне с Россией.
30 августа 1795 г. (13 фрюктидора III года) Наполеон исполнил свое намерение, подал соответственное ходатайство Комитету общественного спасения и приложил к нему записку об усовершенствовании турецкой артиллерии. На полях прошения члены комитета Дульсе де Понтекулан и Жан де Бри сделали свои заметки о генерале Бонапарте. Они выразили высшую похвалу услугам, оказанным им отечеству, его способностям и познаниям и, казалось, имели в виду побудить правительство не отсылать этого способного офицера за границу, а оставить его лучше во Франции, которая так нуждается в талантах и силах. Очень возможно, что это свидетельство было внушено непосредственно Бонапартом и что все было лишь искусным маневром для обращения на себя внимания.
Во всяком случае Наполеон был полон надежд: будущее рисовалось ему в розовом свете, и он надеялся даже вернуться на прежнюю должность. Главным образом он был, однако, убежден в том, что останется в топографическом бюро.
Между прочим, его занимали и планы женитьбы и основания своего домашнего очага. Его брату Жозефу “повезло”: он женился на богатой девушке, дочери марсельского суконного фабриканта Kлари. Почему же бы и ему, Наполеону, на стороне которого гораздо больше преимуществ, не добиться того же? Давно уже он засматривался на невестку Жозефа, Дезире (Эжени) Kлари. Он познакомился с этой шестнадцатилетней хорошенькой девушкой в Марселе и был полон иллюзий. Он рассчитывал занять дом в Париже и другой в окрестностях и приобрести трех лошадей и кабриолет, который он потребовал от военной комиссии и действительно подучил. Но, хотя Дезире и не имела ничего против этого брака, и даже отвечала Наполеону взаимностью, как явствует из ее писем, нежных и поистине полных искреннего чувства, партия эта все же вскоре расстроилась. Потому ли, что на разрыве настояли родители хорошенькой девушки, или же у самого Наполеона появилось другое намерение благодаря обществу, в котором он проводил время в салонах мадам Тальен, мадам Пермон, у Уврара и Барра, – доподлинно ничего не известно. Факт лишь тот, что он почему-то очень спешил осуществить свои матримониальные планы, так как в начале сентября писал Жозефу: “Если я здесь останусь, то возможно, что я скоро женюсь… Было бы очень недурно, если бы ты поговорил об этом с братом Эжени. Сообщи мне о результатах, и все будет сделано”. Уже на следующий день он снова писал: “Подумайте о моем деле; я не успокоюсь до тех пор пока не устрою себе семейного очага… история с Эжени должна либо решиться в благоприятном для меня смысле, либо же кончиться”.
Но потом неожиданно гимн Дезире смолкает в его письмах. Ее имени он больше не произносит. Почему?.. Дезире это было, по-видимому, крайне тяжело. Отчаяние звучит в ее письме, с которым она обратилась к Наполеону после его женитьбы на Жозефине: “Так вы, значит, женились? И бедной Эжени не позволено больше любить вас и думать о вас?.. Мое единственное утешение теперь сознавать, что вы убеждены в моем постоянстве. Я думаю теперь только о смерти. Жизнь для меня страшная мука с тех пор, как я не могу ее посвятить вам”. Вы женаты! Я не в силах свыкнуться с этой мыслью, она убивает меня… Никогда не буду я принадлежать другому!” Бедная Дезире! Ей была суждена другая блестящая участь на троне, на троне, который должен был пережить трон Наполеонидов.
Наполеону вскружили, вероятно, голову прекрасные женщины Парижа, которые одни лишь понимали, “какая власть в их руках”. Все их роскошные туалеты, обворожительные фигурки, розовые губы, блестящие глаза и изящный диалог были настолько обаятельны, что он забыл ради них маленькую провинциалку. Но мысль о женитьбе была настолько серьезна, что он даже сделал предложение подруге своей матери, недавно овдовевшей мадам Пермон. От нее, по-видимому, он получил отказ. Вслед за нею он попытал счастья у мадам де ла Бушарди, будущей мадам де Леспарда.
Тем временем его ждала новая неприятность. В тот самый день, 15 сентября (29 фрюктидора), когда было удовлетворено ходатайство Наполеона об отсылке его в Константинополь[36] и комитет назначил уже офицеров для сопровождения его,[37] прибыло также известие от артиллерийского бюро военного министерства, что генерал Бонапарт вычеркнут из списков армии. Причиной этого послужил его отказ отправиться в западную армию. Таким образом, Наполеон потерял и свою должность в топографическом бюро.
Такие меры он приписывал изменившейся ситуации в Комитете общественного спасения. Его друг и покровитель, Дульсе де Понтекулан, 15 фрюктидора (1 сентября) был заменен Летурнером, а последний был очень мало расположен к молодому генералу. В сущности, исключение Наполеона из списков армии имело свои основания, так как что стало бы с войском, если бы, особенно в те беспокойные времена, каждый офицер поступал, как он?
Он сам отнесся ко всему этому гораздо легче, чем можно было предположить. Жозефу, которому он обычно сообщал подробно о всех эпизодах своей жизни, он совсем ничего не пишет об этом. Его занимали надвигавшиеся политические события. Быть может, он уже заранее предвидел в них свое будущее! Его непоколебимая самоуверенность служит доказательством этого. И, действительно, между 29 фрюктидора и 13 вандемьера прошло ведь всего восемнадцать дней!
ГЛАВА X. ТРИНАДЦАТОЕ ВАНДЕМЬЕРА IV ГОДА
(5 октября 1795 года)
Национальный Конвент сменил Законодательное собрание. Последнее дало республиканской Франции законы, которые Конвент должен был развить и укрепить. 26 октября 1795 года (4 брюмера IV года) он объявил свою деятельность законченной. Но до своего роспуска он поручил комитету выработку новой Конституции, важнейшими пунктами которой были:
Каждый француз, достигший двадцати пяти лет и уплачивающий прямой, личный или земельный налог, объявляется французским гражданином. Каждые двести граждан избирают членов в выборное собрание; члены эти должны быть собственниками или владельцами имущества. Эти выборные собрания избирают членов законодательной власти, чинов Кассационной палаты и суда присяжных, правительственных чиновников департаментов, президентов, прокуроров и актуариев уголовных и судей гражданских судов.
Законодательная власть составляется из двух палат: Совета пятисот, члены которого должны быть не моложе тридцати лет, и Совета старейшин, состоящего из двухсот пятидесяти человек в возрасте не ниже сорока лет. Ежегодно треть членов заменяется новыми. Совет старейшин принимает или отвергает законы, внесенные в него Советом пятисот. Последний заседал в Тюильри; Совет же старейшин – сначала в Манеже, а со второго плювиоза VII года – в Бурбонском дворце.
Исполнительная власть была передана комитету из пяти директоров, из которых один ежегодно выбывал и заменялся новым. Совет пятисот должен был с этой целью предлагать десять кандидатов, из которых Совет старейшин избирал нового члена комитета. Председателем Директории избирался один из директоров на трехмесячный срок. Директории была вручена безопасность республики как внутри, так и во вне. Она отдавала приказания по армиям, но члены ее не могли занимать должности генералов. Она назначала министров, комиссаров, генералов, агентов и большую часть тех чиновников, которые получали свои должности не по выбору. Постановления Директории обладали лишь тогда силой закона, когда на заседаниях присутствовало, по крайней мере, трое из них. Собиралась Директория в Люксембургском дворце, который охранялся гвардией, состоявшей из ста двадцати человек кавалерии и ста двадцати человек пехоты. Конституция III года страдала некоторыми недостатками. Наибольшим из них был тот, что исполнительная власть была вручена не, как в Англии или Соединенных Штатах Сев. Америки, одному, а пяти лицам. Из боязни, что она может стать орудием законодательной власти, обеим властям не дали возможности согласовать свои действия путем обсуждения того или иного закона. Директория не могла ни предлагать, ни утверждать законов, ни даже опубликовывать их; она, подобно министрам, не имела права присутствовать при совещании палат. В равной мере как Совет пятисот, так и Совет старейшин не могли смещать одного или нескольких директоров. Так как ни законодательная, ни исполнительная власть не имели возможности столковаться друг с другом, та и другая, стараясь провести свое намерение, должны были прибегать к государственным переворотам. В течение 1795–1799 годов Директория произвела два таких насильственных акта против палат, а последние в свою очередь часто восставали против исполнительной власти.
До роспуска Конвент, желая “обеспечить будущее”, издал 5 фрюктидора (22 августа 1795 года) декрет, дополненный 13 фрюктидора. Декрет постановлял, что две трети членов Конвента должны войти в новые органы законодательной власти.
Оба эти декрета возбудили общественное мнение парижан и вызвали сильнейшее волнение. Подстрекаемые смелыми роялистами, писатели и агенты выборных собраний вступили в открытую вражду с Конвентом. Спор этот был разрешен в пользу палат после общего восстания всех секций 13 вандемьера IV года (5 октября 1795 года).
Собрания, избиравшие членов выборных собраний, начались 20 фрюктидора III г. (6 сентября 1795 г.) и занялись тотчас же голосованием Конституции. Конвент не пользовался широкой популярностью, но на основании полицейских сведений правительство было убеждено, что Конституция, за исключением декретов 5 и 13 фрюктидора, будет принята. Так и было: она была принята подавляющим количеством голосов; 48 парижских секций, за исключением предместья Сен-Антуана, отвергли, однако, оба ненавистных декрета.
Волнения в секциях возрастали с каждым днем. Благодаря пропаганде роялистских агентов декреты были отвергнуты не только в самом Париже, но и в провинции. Секция “Ле-Пелетье” была центром, из которого исходили все беспорядки. Она состояла из зажиточных граждан Парижа, защищавших 10 августа I792 года Тюильри против черни. Содействие всех секций в разразившемся вскоре восстании установить очень трудно, так как отчеты о заседаниях сохранились лишь в одной из них.
21 вандемьера IV года (23 сентября 1795 года) были опубликованы результаты голосования в собраниях. Из 958 226 голосов 914 853 высказались за Конституцию, a 41 892 против. Из 958 171 голоса, поданного по поводу декретов, 167 171 был подан за них и 95 373 против. По предложению члена Конвента Бодена Конвент назначил роспуск собраний на 10 вандемьера. Открытие выборных собраний должно было состояться 20 вандемьера, а созыв законодательных палат – 15 брюмера (6 ноября 1795 года).
Несовпадение обоих голосований побудило прессу и секции обратиться против Конвента: секции отказались даже признать результаты голосования. В действительности, однако, дело было не так уже опасно, так как департаменты по большей части принимали все то, что им предлагали из Парижа, а так как декреты их строго отделялись от проекта Конституции, то и за принятие их высказалось значительно большее число голосов.
Брожения в секциях становились все более угрожающими. Подстрекаемое ими население начинало волноваться. “Долой “две трети”! Да здравствует король! Долой Конвент!” – слышалось со всех сторон. В окрестностях Парижа волнения настолько возросли, что Конвент счел нужным для своей безопасности выпустить 3 вандемьера (25 сентября 1795 года) “Прокламацию к парижанам, друзьям свободы и Республики”. Он обвинял в беспорядках “горсть бунтовщиков, анархистов и злодеев” и высказал предположение, что парижане подстрекаются “подлыми роялистами”. Два дня спустя, 5 вандемьера, было опубликовано постановление о наказании председателей и секретарей секций. Это была уже открытая угроза, против которой необходимо было заявить протест. Секция “Ле-Пелетье” взяла на себя ответ на прокламацию 3 вандемьера от имени всех остальных секций. Ответ этот гласил: “Вы возлагаете на нас всю ответственность за вашу безопасность. Прогоните же от себя террористов и не ждите от нас ничего, пока эти господа подле вас. Между жертвами и палачами нельзя достичь соглашения!” Между тем наступило 10 вандемьера, день, когда должно было закрыться собрание секций. Необходимо было во что бы то ни стадо принять решение: единственным исходом было открытое восстание. Повод к нему нашелся скоро в беспорядках, происходивших в Дрё, во время которых было арестовано по приказанию Конвента двое депутатов, отправленных из этой общины в Париж.
“Ле-Пелетье” не заставила себя долго просить и выпустила сообщение об этих событиях, написанное в повышенном, почти торжественном тоне. Ее комиссары описали в других сорока семи секциях события, происходившие в Дрё, и самыми черными красками обрисовали бедствия сограждан. “В Дрё течет кровь, кровь наших сограждан!” – восклицали они. “Сограждане простирают к нам руки. Они кричат нам: неужели вы дадите нас избивать, неужели же руки злодеев и палачей должны проливать беспрестанно французскую кровь, невинную кровь французских граждан?.. Поспешим же скорее на помощь к нашим несчастным братьям! Горе нам, если мы услышим когда-нибудь: парижане дали погибнуть своим братьям, своим друзьям в Дрё, – Париж должен погибнуть!”
Вслед за этим секция “Ле-Пелетье” назначила на 11 вандемьера (3 октября 1795 года) собрание выборщиков парижских общий во Французском театре, находившемся тогда на той самой площади, на которой стоит теперь Одеон. Собрание это должно было опротестовать постановление палат и охраняться вооруженной национальной гвардией.
Собрание было, однако, немноголюдное – на нем присутствовали всего лишь восемьсот скудно вооруженных выборщиков – и не пришло ни к какому определенному решению. Но несмотря на очевидную неудачу, несколько из собравшихся секций высказались за возмущение и решили не признавать вообще никаких законов Конвента. Возбуждение умов достигло крайних пределов, и секции стали готовиться к борьбе. Париж был охвачен пламенем восстания. Все магазины закрылись, раздались звуки генерального марша, и солдаты национальной гвардии взялись за оружие.
Правительство назначило комитет из пяти своих членов, который должен был предпринять меры ввиду серьезного положения вещей. Членами этого комитета были: Летурнер, Марлин, Дону, Барра и Колломбель. Вызвав в Париж военное подкрепление, они решили захватить на следующий день (12 вандемьера) секцию “Ле-Пелетье” и обезоружить ее членов. “Лучшего средства, – говорит Барра в своих мемуарах, – поразить таких противников (граждан, подстрекаемых роялистами), как противопоставить им их естественных врагов, патриотов, арестованных после реакции 9 термидора, не было!”
Главное начальство над войском, которое было поспешно усилено вооруженными гражданами, оставшимися верными правительству, было поручено генералу Мену. Мену, умеренный республиканец, был хотя и чрезвычайно храбрым солдатом, но не обладал решительностью, безусловно необходимой в гражданской войне. Кроме того, он был недоволен присутствием террористов в своем войске, – “мошенников и злодеев”.
Когда 12 вандемьера граждане узнали о вооружении “патриотов 89-го года”, “кровопийц”, – ими овладела паника и страшная злоба; все взялись за оружие, готовые стереть с лица земли террористов. Во главе восстания стояла секция “Ле-Пелетье”.
Таково было положение дел вечером 12 вандемьера. Вместо того чтобы энергично выступить против бунтовщиков, Мену либо из мягкосердечия, либо же питая предательские замыслы, вступил в переговоры с вожаками восстания и угрожал даже, по сообщению Барра, казнить своих собственных солдат, если они осмелятся выступить против добрых граждан секции “Ле-Пелетье”.
В конце концов было достигнуто соглашение, в силу которого обе стороны должны были отступить. Но не дожидаясь отступления противника. Мену увел своих солдат, как только секции выразили свое согласие. Но едва только правительственные войска отступили, как секции в полном составе вернулись на площадь и овладели ею. Этот недостаток решительности у главнокомандующего войсками был равносилен для правительства крупному моральному поражению, из которого противники легко могли извлечь для себя пользу. Когда поэтому Конвент, заседавший непрерывно, узнал о событии, он тотчас же приказал арестовать Мену.
Но едва распространилось известие о нападении правительственных войск на секцию “Ле-Пелетье”, как на помощь поспешили вооруженные граждане всех секций. Восставшими секциями командовал генерал Даникач, исключенный из армии в 1793 году. Он был избран ночью с 12 на 13 вандемьера.
Положение правительства было в высшей степени критическое. Количество войска доходило всего до пяти тысяч человек, между тем как на стороне противников было свыше двадцати пяти тысяч вооруженных людей. Генерал Мену вместе с бригадными генералами Депьерром и Дебара были смещены, а лучшие генералы находились на границах Франции. Кому же можно было поручить начальствование над войском? Благодаря решительному поведению Барра 9 термидора, его антироялистским воззрениям и главным образом благодаря его известному красноречию в заседании Конвента было произнесено его имя. Предложение, исходившее от Бентаболя, было принято с большим сочувствием. В четыре с половиной часа утра 13 вандемьера последовало его назначенце главнокомандующим парижским войском и всей внутренней армией, а в семь с половиной часов решение Конвента было утверждено. Депутаты Дельма, Лапорт и де Фентеней были прикомандированы к новому начальнику. К находившимся в Париже, лишенным звания генералам и высшим офицерским чинам было выпущено воззвание. Многие из них тотчас же предложили свои услуги Конвенту. Среди них находился и генерал Бонапарт, уже несколько месяцев проживавший без определенных занятий в Париже.
Барра сомневался в своих способностях для выполнения серьезной задачи. Ему нужен был офицер, который мог бы помочь ему своими познаниями и своими советами. Выбор его пал на Бонапарта, которого он знал еще по Тулону и высоко ценил. Обращение к Наполеону от 11 вандемьера доказывает, что Барра еще в тот день имел намерение использовать способности молодого корсиканского генерала. Обращение это гласило: “Гражданин Бонапарт приглашается явиться завтра в десять часов утра по важному делу к гражданину директору Барра в Шейло”.
Степень участия Наполеона в событиях 13 вандемьера, в важнейшем поворотном пункте всего его жизненного пути, в дни, когда он сразу стал политической личностью, с точностью не может быть установлена. Необходимо, однако, попытаться представить сыгранную им в этот день роль в возможно более верном освещении. Обратимся же поэтому прежде всего к собственным словам Наполеона, продиктованным им на острове Св. Елены:
“Наполеон, руководивший уже несколько месяцев движениями республиканских войск, находился в театре Фейдо. Увидав, что войско Конвента отбито, он поспешно отправился в зал заседаний Конвента, чтобы посмотреть, какое впечатление произвело там это известие. Кроме того, он решил зорко следить за дальнейшим ходом событий.
Конвент был охвачен сильнейшим волнением. Для собственного оправдания народные представители прежде всего сочли нужным обвинить Мену. Они назвали предательством то, что было лишь следствием неумения и неопытности. Он был арестован. Вслед за этим на трибуну стали подниматься один оратор за другим и указывать на грозящую опасность.
Известия, получавшиеся ежеминутно от секции, доказывали, насколько она в действительности была велика. Каждый депутат предлагал от себя генерала, который казался ему наиболее подходящим для замены Мену. Термидорцы предложили Барра, но другим партиям он был неприятен. Все бывшие под Тулоном и в итальянской армии, а также и члены Комитета общественного спасения, находившиеся постоянно в соприкосновении с Наполеоном, предложили его, как наиболее способного. Своим умом, своей энергией и своим умеренным темпераментом он предотвратит опасность. Мариотт, находившийся на стороне умеренных и бывший одним из влиятельнейших членов Комитета сорока, поддержал эту кандидатуру. Наполеон сам замешался в толпу. Он слышал все и уже целых полчаса раздумывал, что ему делать. Наконец он решился и отправился в комитет. Там он категорически заявил о невозможности руководить таким важным предприятием вместе с тремя депутатами, которые пользуются своей фактической властью и тормозят все распоряжения генерала. Он добавил к этому, что сам был свидетелем событий на улице Вивьен. Главным виновником поражения был там комиссар, который только что выступал перед собранием в качестве обвинителя. Смутившись этим показанием, но не будучи в состоянии уличить комиссара, комитет решился ради общего спокойствия – нельзя было терять ни минуты – выставить кандидатуру Барра, а Наполеона назначить вторым начальником. Таким образом, удастся избегнуть участия этих трех комиссаров”.
Этому сообщению Бонапарта нельзя, однако, придавать особой веры, отчасти потому, что Наполеон при составлении своих мемуаров прежде всего был озабочен впечатлением, которое они должны были произвести на потомство, отчасти же потому, что в его собственных интересах было придать своей деятельности более крупное значение.
За это говорят не только свидетельства Тибодо и Дульсе де Понтекулана, двух людей, чрезвычайно расположенных к Наполеону, но и протоколы Конвента и сообщения “Монитора”, где вообще не упоминают его имени.
Понтекулан, правда, не отрицает, что Наполеон мог отправиться в Конвент, хотя он уже целый месяц не работал в топографическом бюро и был вычеркнут из офицерских списков; его связи, однако, могли ему открыть двери Конвента. Но он утверждает определенно, что имя Бонапарта не было упомянуто в заседании 12 вандемьера, и Конвент вообще только после событий 13 вандемьера узнал, что вторым начальником состоит Наполеон. Барра действовал совершенно самостоятельно и в своем донесении от 13 вандемьера не говорил о деятельности Наполеона. Честолюбивому Барра не хотелось ни с кем делиться славою дня.
Из писем Бонапарта к близким ему лицам известно одно, обращенное к Жозефу и написанное 14 вандемьера в два часа ночи, то есть тотчас же после событий. В нем говорится: “Конвент назначил начальником вооруженных сил Барра. Меня комитет назначил вторым начальником”.
15 вандемьера Бонапарт доставил донесение о событиях, которое послужило, очевидно, основой для донесения Барра (13 вандемьера). Отчет Наполеона, совпадающий, впрочем, с содержанием его письма к Жозефу, начинается словами: “13 вандемьера в пять часов утра народный представитель Барра был назначен главнокомандующим внутренней армией, генерал же Бонапарт – вторым начальником”.
Фрерон в своем сообщении, опубликованном 17 вандемьера в “Мониторе”, упоминает, что Бонапарт был назначен в ночь с 12 на 13 вандемьера. На следующий день, 14 вандемьера, Барра просил Конвент утвердить назначение Бонапарта вторым начальником. В своем донесении от 30 вандемьера он говорит, что вторым начальником был им назначен генерал, известный своими выдающимися военными способностями и своей приверженностью Республике.
В мемуарах же, написанных на основании бумаг Барра, утверждается, однако, что Наполеон был лишь его адъютантом и что Барра только впоследствии для укрепления за ним звания второго начальника дал ему этот титул. “Нет ничего легче этого, – якобы сказал он, когда зашла речь о смещении Мену, – у меня есть человек, которого нам недостает: это один маленький корсиканский генерал!”
По свидетельству Фена, Лавалетта, Дульсе де Понтекулана и других, которые написали свои мемуары лишь долгое время спустя после вышеупомянутых событий, Бонапарту было дано звание второго начальника. Совершенно фантастическую историю о назначении Бонапарта сообщает мадам де Ремюза в своих мемуарах. Наполеон якобы признавался ей впоследствии в своей роли в событиях 13 вандемьера и рассказал ей, между прочим, что он тотчас же потребовал пушки.
Циви приводит документ, согласно которому Бонапарт просто-напросто был восстановлен в своем прежнем звании генерала, чтобы иметь возможность вступить во внутреннюю армию, находившуюся под начальством Барра.
Из различных сообщений и из того, что произошло в день и после 13 вандемьера, следует предположить, что Бонапарту хотя и не был официально предоставлен титул “секунд-начальника”, однако в действительности он обладал полномочиями такового. Его искусные и осторожные распоряжения предоставили Конвенту победу над секциями. Относительно этого высказываются единодушно даже и все его противники.
* * *
Конвент заседал в Тюильри. Необходимо было поэтому защищать от восставших секций местопребывание правительства и окрестные улицы и здания. Хотя назначение Барра официально последовало лишь в 4 1/2 ч. утра 13 вандемьера, однако он уже в полночь вместе с Бонапартом и другими высшими офицерами стал готовиться к защите. В то время как Барра стягивал войска, Бонапарт прежде всего постарался укрепить важнейшие пункты вокруг Тюильри артиллерией, которой, к счастью, не было у противников. Он остерегался впасть в ту же ошибку, как король 16 августа 1792 года, который думал, что он вместе с войсками в полной безопасности в своем дворце. Далее Бонапарт приказал офицеру Мюрату, судьба которого впоследствии была столь тесно связана с его деятельностью, – доставить сорок орудий, находившихся в Саблоне. Поручение это Мюрат, к великому удовольствию своего генерала, исполнил в точности, хотя ему и пришлось преодолеть громадные трудности.
Войска Конвента получили приказ не начинать наступления и даже не отвечать огнем на нападение секций. Наступление секций произошло, как и всегда во время гражданских войн, без достаточного порядка, медленно и разрозненно. Лишь к вечеру оба противника выстроились друг против друга, готовые к борьбе. Неожиданно, однако, в четыре часа раздался залп, за ним другой. Кто из обеих сторон первый открыл огонь, с точностью установить не удается. Обе стороны приписывали себе заслугу и обе заявляют, что они выжидали нападения противника. Тотчас же началась рукопашная, но победа осталась на стороне Конвента, так как он не только располагал превосходной артиллерией, но и имел в лице Бонапарта человека, который гениально сумел отдать необходимые распоряжения и провести их на деле.
Что Бонапарт картечью прогнал членов секций и роялистов с паперти церкви Сен-Рош, – легенда, которая возникла лишь впоследствии и не подтверждается ни одним достоверным современным свидетельством. Мадам де Ремюза утверждает, правда, в своих мемуарах, что Наполеон сам говорил ей, будто поставил там два орудия и добавил: “Результаты были ужасающи. Толпа и заговорщики мгновенно рассеялись!” Свидетельство этой женщины настолько малонадежно, следуя бесчисленным ошибкам, найденным в ее мемуарах, что доверять ему безусловно, нельзя.
Перед церковью Сен-Рош действительно произошла стычка, но совершенно не доказано, участвовал ли в ней Бонапарт и вообще произошла ли она с его ведома. Но то, что там происходил артиллерийский бой, хотя и опровергается некоторыми новейшими историками, однако подтверждается несколько лет тому назад опубликованными сообщениями члена Конвента де ла Туша. Последний, однако, не упоминает имени Бонапарта. Правда, де ла Туш не был очевидцем этого боя, но получил точные сведения и тотчас же после события посетил место стычки. Он заявляет категорически, что стрельба происходила из орудия, которым пытались овладеть секции.
В 6 часов Мерлен мог доложить Конвенту, что все нападения удачно отбиты и что войско намерено согнать восставших даже с самых отдаленных позиций. На следующий день, 14 вандемьepa, Бонапарт пишет брату: “Все кончено… Счастье мне улыбнулось”. Относительно потерь обеих сторон в точности ничего не известно, однако они едва ли превышают двести – триста убитых и раненых как со стороны Конвента, так и со стороны секций? Наполеон умышленно преуменьшил свои потери, говоря в упомянутом письме брату: “Мы убили много народа, наши же потери всего простираются до тридцати убитых и шестидесяти раненых”. После столь неудачного нападения на Тюильри секции быстро успокоились. Пленных не было взято, так как Бонапарт не хотел порочить своего имени выдачей их Конвенту, а тем самым, несомненно, и гильотине.
Большинству главарей секций удалось бежать из Парижа, так как Конвент не обладал достаточной властью, чтобы запереть заставы. С членами секций обошлись чрезвычайно мягко. Они без труда были обезоружены 15 вандемьера. Лишь двое зачинщиков восстания, Лафон де Суде и Лебуа, были приговорены к смертной казни. Мену, обвиненный в нерешительности, был оправдан.
Барра за свою победу был утвержден в должности главнокомандующего парижской и всей внутренней армией. Награда Бонапарта состояла в официальном назначении его вторым начальником. 16 октября 1795 года (24 вандемьера) он сделался дивизионным генералом, а после отставки Барра занял его место главнокомандующего внутренней армией.
Наполеон стал теперь героем дня. Его влияние возрастало час от часа, – его расположения добивались все, и те, которые отошли на задний план, благодаря реакции у термидора, толпились теперь вокруг маленького худощавого корсиканца, который лишь недавно казался им смешным со своими странными идеями. Теперь он пользовался всею полнотою власти, особенно в качестве главнокомандующего внутренней армией. Он мог теперь устроить как и где хотел всех своих друзей и знакомых, которым он был хоть сколько-нибудь обязан. Он тотчас же назначил Вильнева батальонным командиром инженерного корпуса, а Рома инспектором обоза. Не забыл он и о своей семье. Жозефу он писал 19 вандемьера (11 октября 1795 г.):· “Люсьен сегодня вечером едет с Фререном в Марсель. Сегодня утром я отправил рекомендательное письмо в испанское посольство. Я не могу сделать больше, чем делаю для других. Прощай, друг мой, я сделал все, что может оказать тебе пользу и способствовать твоему счастью”.