Кушаны

Киоцзюкю моргнул, сощурился. Глаза засвербило. Показалось? Или права старуха – ветер пыль поднимает, а вместе с ней и весь сор с земли? Да и птицы в небе умолкли. Одна, другая подаст голос в кустах – и тишина. Ведунья заметила напряжение ябгу, одобрительно кивнула: не ошиблась она в нем – на лету схватывает!

Недолго они ехали. Ветер не успел набрать силу, как вдали показался огромный валун. Чем ближе они подъезжали к нему, тем явственней Киоцзюкю видел в нем голову воина: шлем, натянутый по самые брови, облегал ее, глаза казались прикрытыми – то ли дремлет воин, то ли смотрит в прищуре. Борода его слилась с землей. Раскидистый куст сбоку походил на растрепанные пряди волос, сбитые ветром в одну сторону – к югу. Рука Киоцзюкю невольно легла на рукоять ножа. Тревожно стало ему, неуютно в седле. Он спешился. Довел коней до подветренной стороны, помог старухе слезть. Она не села, чтобы отдохнуть, не вздохнула даже, как это бывает от усталости, а выпрямилась во весь рост, будто помолодела сразу: спина ровная, подбородок поднят, ноздри трепещут, как у девушки от волнения. Только ведунья не волновалась, она принимала вызов демонов и шептала заклинания, способные защитить, как свет во тьме, прячущей в своих недрах злую силу.

– Костры зажигай с четырех сторон, – голос ее прозвучал твердо и властно.

Без тени сомнения Киоцзюкю принялся исполнять приказание. Только ветер мешал. Но кочевники с детства учились ставить костры, и Киоцзюкю справился – пламя запылало, запрыгало на дровах, яркие всполохи поднялись ввысь, разбрызгивая искры, туманя воздух дымом от сырых поленьев.

Ведунья повысила голос. Отрывистые слова стрелами летели в камень и, отражаясь от него, сплетались вместе в ведомое только старым шаманам заклинание. Старуха подняла руки вверх, качнулась, толкаемая ветром, но лишь шире поставила ноги, уперлась в землю, словно сдерживая крышку сундука, готового вот-вот открыться.

– Слушай ветер! – различил Киоцзюкю ее слова, брошенные ему. – Слушай – и познаешь истину!

Киоцзюкю прикрыл глаза. Через тонкую кожу век он видел борьбу света и тьмы – языков огня и пустынного ветра. Его завывания проникали в голову, в самое сердце, пугая и шепча слова смерти.

– Открой глаза! – крикнула ведунья. – Иди за мной!

Ветер ударил в глаза песком. Киоцзюкю потер их, прищурился. Старуха шла боком вокруг камня. Перед ней у самой земли на нем вспыхивали белым светом таинственные знаки. Ведунья произносила незнакомые Киоцзюкю слова, задерживаясь у каждого знака на миг, и шла дальше. Киоцзюкю поддался таинству ритуала и, вовлеченный в вечную игру света и тьмы, шел за шаманкой и с волнением разглядывал рисунки на камне: треугольники, горизонтальные линии, вертикальные, точки… Каждый знак имел свое значение, каждый имел силу. Киоцзюкю чувствовал ее: плотным воздухом она обволокла подножие валуна – не подойти к нему, не дотронуться!

Когда они обошли весь камень и вернулись к южному костру, ведунья опустилась на землю. Перед Киоцзюкю снова была старая женщина: тяготы жизни согнули ее спину, опустили ее плечи. Бабушка бессильно положила руки на подол халата и невидящим взглядом смотрела куда-то вниз. Костер угасал, и Киоцзюкю подбросил в него сучьев. Они затрещали, клубы дыма окутали их, но пламя окрепло и снова его языки поднялись к небу.

Киоцзюкю поставил походный шатер. Ведунья уснула.

В этот вечер плащ Михро пылал самыми яркими красками. Но ветер изменился! Теперь он дул сверху, он разгонял тучи и, когда ночь опустилась на землю, в небе вспыхнули божественные светильники. Киоцзюкю улегся на спину, закинув руки за голову, и долго смотрел ввысь, восхищаясь неведомым чудом, пока усталость не сомкнула его веки.

– Выспался? – ласковый голос прозвучал рядом, тяжелая рука легла на лоб.

Бабушка погладила его по голове, как когда-то в детстве. Киоцзюкю с трепетом в сердце снова ощутил заботу, которая защищает ребенка от всех невзгод. Захотелось зарыться лицом в ее колени, закрыть глаза и, ни о чем не думая, слушать песню жаворонка и ощущать трогательную ласку теплой ладони. Но он повзрослел. Теперь остался главный урок, который бабушка должна ему преподать.

– Вставай, ночь прошла, день близок.

Киоцзюкю освежился водой из ручья, проведал коней, пасущихся на его зеленеющих берегах, выпил кислого кобыльего молока.

Бабушка наблюдала за ним, улыбалась, восхищаясь молодостью, силой, красотой. Вот оно – достойное продолжение рода! В его руках судьба кочевья, дело, начатое Гераем!

– Сядь рядом, сынок, говорить буду.

Она похлопала по ковру, приглашая. Киоцзюкю присел, скрестив ноги. Ведунья начала рассказ без предисловий:

– В камне этом спит дух Великого Воина Света. Давно заточили его здесь шаманы прошлого. Знаешь, почему? – Киоцзюкю покачал головой – не знает он. – Великий воин так долго сражался за Свет, что сам стал походить на демонов: полюбил вкус крови, стоны страданий. Чтобы не потерять его, чтобы не стал он служить демонам, боги приказали заточить его до тех пор, пока дух его не очистится, пока он снова не обратится к свету.

– И вчера ты освободила его?..

Ведунья так посмотрела на молодого ябгу, что у того мурашки по коже побежали.

– Освободила?! – воскликнула она, взмахнув руками. – Целый отряд шаманов совершал ритуал заточения! Ты думаешь, какая-то бабка одна может освободить мятежный дух?! – она отвернулась. В воцарившейся паузе только и было слышно, как всхрапывают кони у ручья, как веселятся в небе жаворонки. – Я проверила силу заклятия. Крепка! Ты чувствовал изменение ветра?

Киоцзюкю кивнул.

– То-то! Хоть это чувствуешь… Ладно, слушай дальше. Освободить Воина Света может только один человек…

– Человек?..

Киоцзюкю чувствовал себя совсем глупым. Но ведунья на этот раз не разгневалась, объяснила:

– Великие духи перерождаются. По велению богов они живут жизнь человека, совершая важные дела для людей и богов или отрабатывая свои грехи. На землю, в наш мир – Срединный мир, мир между миром богов и демонов, – должен прийти светлый дух Рожденного Свободным. Это самый чистый дух во всем мире! Ни разу он не запятнал себя ничем, ни один демон не смог повлиять на его чистоту. За это боги даровали ему такое перерождение, какое он захочет сам и когда захочет… Великий Воин виноват перед ним. В прошлой жизни он причинил ему зло. Теперь только прощение Рожденного Свободным освободит его от каменных оков. Когда это случится – никто не знает. Мы ждем. А пока дух Великого Воина пребывает в оковах сна, мы, люди, сами должны бороться за свет, за то, чтобы он не угас в наших сердцах. Войны ожесточают. И, хоть в нашем мире всегда происходит борьба света и тьмы, предводители людей, те, кто становится избранным по рождению или благодаря победе в борьбе за власть, должны следить за соблюдением равновесия сил зла и добра. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю, бабушка. Но…

Она хлопнула себя по бедрам и воскликнула:

– Вот это «но» меня и пугает! Я привела тебя сюда, чтобы дать урок, после которого ты образумишься, поймешь, что месть – это путь зла! Пусть боги решают, кого и как наказать! Не нашего ума это дело! Понимаешь? Посмотри на этот камень. Сильный воин спит в нем в ожидании прощения! Самый сильный воин! А ты не можешь простить тех, кто два века тому назад оскорбил юэчжей, убив нашего предводителя?! Все смотришь на восток, тогда как путь твой лежит на юг! – Она выдохнула и, освободившись от гнева, спокойно и уверенно сказала: – Там твое будущее. И будущее нашего народа.

Киоцзюкю слушал напряженно. Многое из того, что говорила ведунья, звучало для него впервые.

– Ты говоришь так, будто я предводитель всего кочевья! О каком будущем ты ведаешь, колдунья? Что тебе известно? Скажи мне, хватит играть! – он сам не заметил, как повысил голос. А ведунья в ответ не рассердилась, напротив, она улыбалась. – Что? Что тебя веселит? – Киоцзюкю чувствовал огромное напряжение в мыслях. Они ворочались в его голове и, казалось, вот-вот выстроятся в ровный ряд, и все станет ясно, но что-то еще мешало, что-то не давало им течь свободно.

– Что ж, слушай! Тебе минуло уже шестнадцать лет! Когда наступит время сбора хлебов и земля отдаст людям урожай, отец сосватает тебе невесту – дочь правителя юэчжей Нушин. Красивая, крепкая девушка, она родит тебе хороших сыновей.

Киоцзюкю опешил. О Нушин ни разу ни его мать, ни отец даже не намекали. С чего бабка взяла, что правитель отдаст свою дочь ему в жены?.. И не любит он ее, он полюбил девушку из своего племени – нежную, хрупкую…

– Знаю, знаю, – отмахнулась ведунья, – твое сердце заняла та девчушка из дома Жоху – Царица тамариска! Так зовут ее? – Киоцзюкю кивнул в ответ. – Забудь о ней. Пока забудь, сынок. Тебе необходима родственная связь с родом правителя. Поверь мне! А ту девчушку ты позже можешь взять в наложницы…

Киоцзюкю вспыхнул.

– Я люблю Шаогоз! Она будет моей женой!

– Нет, – тихо ответила ведунья. Она смотрела ласково, даже с жалостью, но в ее «нет» прозвучала такая уверенность, от которой Киоцзюкю стало плохо. – Не расстраивайся, мальчик мой. Со временем ты привыкнешь выбирать между «надо» и «хочу». Это непросто. Но эту науку придется освоить, чтобы создать сильное царство.

– Сильное царство?.. – слова ведуньи били по голове. – Я не понимаю тебя…

– Так слушай и запоминай. Это главное. Когда день станет равен ночи, верховный ябгу созовет совет. Ты тоже отправишься на него. И там ты возьмешь власть над нашим народом в свои руки! Пришла пора вернуть славу Герая – царя юэчжей из рода асиев! И сделать это суждено тебе. Пройдет пять, десять лет – не знаю точно, – и ябгу всех родов склонят головы перед тобой.

– А мой отец… почему я, а не он? Он… умрет?..

– Нет, Киоцзюкю, он слаб волей. Ему не удержать власть. Да и не пойдут за ним, – ведунья словно отмахнулась, – но он будет помогать тебе, всегда будет рядом. Ты станешь великим царем! Но это случится тогда, когда ты обратишь на свою сторону всех ябгу, когда забудешь о мести и будешь думать о новых землях для своего народа. Ябгу подчинятся тебе. Всем нужны богатства, всем нужны новые пастбища! Ты добудешь их! Но помни: страдания и кровь покоренных для царя – путь к краху. Ты найдешь способ жить мирно с теми, кто признает тебя царем – силой ли, богатствами или убеждением – к каждому свой подход. Но начнешь ты свой путь к трону с женитьбы на Нушин! Это козырь для тебя. Не станет отец вредить мужу своей дочери.

Бабушка опустила голову. Устала она. Киоцзюкю понял. Он оставил ее и, оседлав вороного, помчался на вольный простор, подставляя ветру разгоряченное лицо.

– Слушай ветер, сынок! Слушай ветер, мой царь! – вслед ему проговорила ведунья. – Как не станет меня, развей мой прах в горах. Воссоединюсь с ветром, буду летать с ним по всем краям. Захочешь – услышишь мой голос. А нет – мешать не буду. Слушай ветер!..

Ветер незваным гостем прохаживался по бокам шатра, проверяя его на прочность. Вслед за ним по натянутой на шесты коже ударили капли дождя. Тяжелые, сначала они падали лениво, потом все чаще и чаще, и вот уже снаружи забарабанило как на пляске шаманов, когда они призывают духов неба и усмиряют духов земли.

Куджула лежал под теплым одеялом, вытянувшись во весь рост. Масляный светильник чадил у входа, блики от его слабого огня блуждали по неровной поверхности шатра, создавая причудливые тени. Всю ночь Куджула думал, лишь на какие-то мгновения погружаясь в сон, и тогда память открывала свои тайные хранилища, и он снова возвращался в прошлое, картины которого напоминали о его деяниях.

Став царем, Киоцзюкю изменил имя, но оставил название своего древнего рода – Кадфиз, и царство назвал как свое племя – гуйшуан. Со временем другие народы, для которых юэчжийское звучание слова было непривычным, изменили его на «кушан», и теперь владения Куджулы Кадфиза во всех краях называли Кушанским царством. Он выполнил наставления старой ведуньи, и пророчество сбылось: ее любимый правнук Киоцзюкю объединил все владения юэчжей под своим началом. Не забыл он и уроки о гармонии миров, о чем каждый, кто понимал символику тайных знаков, мог прочитать на монетах, выпускаемых им. Жезл с четырьмя направленными вверх стрелами стал его символом. Четыре стрелы – четыре стороны света – сжаты в одном кулаке: весь Срединный мир будет жить в единстве, пока об этом будут помнить ябгу его рода. Ветер напомнит, если забудут!

Слуга зашевелился у входа. Полог шатра приподнялся. Ветер только того и ждал: влетел сильным порывом, разбавил застоявшийся воздух свежестью раннего дождливого утра.

– Что там? – царь приподнялся на локте.

– Послание от господина Саданкаша, – слуга протянул свернутый кусок кожи, поднес светильник ближе.

Сын писал, что прибыли начальники стражи с дальних рубежей. Ждут царя.

Куджула кивнул, слуга убрал светильник, подал сапоги. Сшитые из прочной кожи, узкие, они облегали ногу, а для надежности перетягивались шнуром, продетым в отверстия с двух сторон по переду и до самого верха. Стянув шнуровку, слуга подал ачкан, длинный пояс, расшитый оберегами. Куджула двумя пальцами поправил усы, огладил бороду, надел высокую шапку из валяной шерсти с завернутым вверх ободом.

– Подай накидку, пройдусь посмотрю на воинов. Пока еду приготовь. И собирайся, скоро поедем.

До Города Ветров оставался день пути. Распутица растянет его, но если поторопиться, то к ночи доберутся. Куджула решительно вышел под дождь: не первый в его походной жизни и не последний!

Глава 2. Город Ветров

Дождь не любит людей. Если уж пришел в город, то загоняет всех под крыши и гуляет по пустым улицам и дворам, наполняя водой каждую ложбинку, каждую ямку. Вода с шумом низвергается с небес на землю, барабаня по заглаженной поверхности улиц, потоком стекая с крыш.

Ноконзок обманул дождь: он спрятался от него под крышу айвана¹³, с которого открывался просторный вид на широкую улицу, ведущую к площади.

Дом военачальника стоял на возвышении, почти у крепостной стены, защищающей Город Ветров с запада. Хозяйственные постройки во дворе не мешали обзору, а виноградник, опирающийся на подпорки, радовал глаз. Урожай уже собран, но ржаво-зеленые листья еще танцуют на ветру и крепко держатся на ветках в отличие от желтых и красных листьев урюка, которые, поддавшись дождю, вместе с ним летят к земле и устилают ее пестрым ковром.

Ноконзок размышлял о богах. «Как у них там все продумано, все распределено! – думал он. – Каждый занимается своим делом: Вадо гоняет облака по небу, Фарро хранит небесный огонь, Ардохшо ведает речными водами и заботится о плодородии. Но каждый из них приносит блага людям, если они почитают их, усердно молятся, приносят жертвы. Да-а-а, боги любят жертвы!»

Ноконзок никогда не жалел быка для Михро в день его почитания, богатых даров для Ардохшо на Праздник урожая. В его доме не гаснет священный огонь на алтаре святилища, образы богов и богинь, сделанные мастерами из обожженной глины, стоят в приемном зале, в спальнях его семейства – охраняют домочадцев от сил зла.

Стены своего дома Ноконзок тоже украсил изображениями богов. Даже здесь, на айване, радующем глаз нежной фисташковой побелкой, каждого входящего в дом встречает Ардохшо в одеждах, ниспадающих к ногам волнами, с ожерельем, в которое вплетены диковинные цветы и листья. Воздев руки к небу, она благословляет землю, усеянную семенами, на богатые всходы; живых тварей, смиренно стоящих парами, одаривает приплодом; жен человеческих, просящих о потомстве, младенцами. Богиня не обидела Ноконзока! Он женился на красивой и плодовитой женщине, которая родила ему двух сыновей и дочь. Старший сын и дочь уже обзавелись семьями. Всем им досталось добра от отца – только приумножай его и радуй внуками!

Ноконзок завозился под одеялом. Ароматный дымок в курильнице иссяк. Светильники, подвешенные между колоннами, чадили.

– Эй, – окликнул он слугу, опуская ноги с суфы¹⁴, – скоро там еда будет?

Запахи из кухни, расположенной в боковой комнате за стеной айвана, щекотали ноздри. В животе заурчало. Слуга, тихонько ожидающий в сторонке приказаний хозяина, шмыгнул в проем двери, перепрыгнув сразу обе ступени, ведущие в коридор. Не успел Ноконзок встать, как он уже вернулся.

– Стол накрывают, господин. Ждут тебя.

На айван выглянула Уша. Поймав взгляд мужа, она улыбнулась. Ее лисьи глазки сощурились, уголки губ уперлись в круглые щечки, приподняв их. Не молода уже, а все хороша! И, хоть не сравнить с девушкой, радующей гладкой и упругой кожей, а все так же желанна.

– Господин мой, идем к столу! – позвала она и встала, скрестив руки под грудью – ровно как женщина, изображенная на стене!

– Иду! – он хотел выговорить ей, что не зовут, что мешкают, а он и замерз уже, и проголодался, но ласковый взгляд жены словно ветром прогнал ворчливые мысли, и, улыбаясь в ответ, он обнял ее и шепнул на ухо: – Уша! Моя Уша!

Ужинали тихо. Ноконзок потирал голень – разболелась из-за дождя. Два года, как сломал, но все не может смириться с хромотой. Кажется, когда идет, все оглядываются и шепчутся, мол, был военачальник, да весь вышел, теперь хромец, куда ему воевать! Потому со двора не выходил – выезжал на коне. В седле он чувствовал себя уверенно. Руки крепкие – меч держат надежно! Да и ноги не слабы, только одна ноет да ноет…

Уша незаметно поглядывала на мужа, прихлебывающего горячий суп из чаши. Не жалуется, но морщится. Ноет нога…

Два года он не уезжал далеко от дома. Царь без него справлялся. С падением последнего бактрийского князя от Окса до хребтов снежных гор, защищающих владения Кадфиза на севере¹⁵, воцарился мир. Куджула Кадфиз объединил все владения под своей властью, не притеснял земледельцев, испокон веков живших на этих землях, не прогнал с горных пастбищ и владельцев тучных отар. Для своей многочисленной конницы он выбрал пастбища в малообжитых долинах Реки Кочевников, крепким войском обезопасил торговые пути, проходящие через царство. Казна богатела пошлинами, самые лучшие товары заполняли склады знати. Во всем этом есть и заслуга ее Ноконзока! Он всегда рядом с царем, с самого начала его восхождения. Но вот же сломал ногу в последнем бою. Стрела вонзилась в шею коня, он упал, завалившись на бок. Ноконзок не успел спрыгнуть. От тяжести коня хрустнула кость. Хромает теперь ее военачальник, на дожди ворчит, а в поход с царем собирается! Она спросила, какой поход, куда, зачем, но он только цыкнул – не твоего ума дело! А сам приказал готовить снаряжение, мечи наточил – и длинный, и короткий…

Уша подозвала слугу, шепнула ему, чтобы принес горячие угли. Ноконзок сидел, опершись спиной о стену, вытянув больную ногу: так казалось легче. Уша пристроила жаровню с углями рядом, прикрыла одеялом.

– Согреется – успокоится!

Ноконзок не возражал. Поев мяса, он взял бокал с вином и, подмяв подушку под локоть, пригубил его. Молодое вино взыграло свежими соками; одурманило сначала, отвлекло от грустных мыслей, а потом растеклось весельем.

– Выпей, Уша! Хорошее вино! Славный виноград мы с тобой вырастили в этом году!

На сердце Уши потеплело: успокоилась нога, развеселился.

– Из тебя не только умелый военачальник получился, а и винодел хороший, – похвалила она.

От вина у нее запылали щеки, губы заалели. Если бы не морщинки в уголках глаз, подумалось бы, что нет тридцати лет, которые они прожили бок о бок, а все только начинается: и жизнь вместе, и вспыхнувшая при первой же встрече любовь. Глаза Уши поблескивали, отражая огоньки масляных светильников. Все ее лицо – открытое, чистое, – сияло, будто нет в ее голове никаких тяжелых дум. Серебряный обод, составленный из вертикальных пластин, уменьшающихся в размере ото лба к вискам, дополнял крученый жгут, удерживающий ее волосы в аккуратной прическе. Ни один локон не выбился из крепкого пучка, сокрытого легким шелковым шарфом сзади. Уша любила аккуратность во всем, и в своем облике прежде всего. А щечки припудривала толченной в пыль краской, и всегда они алели, как у молоденькой девушки. Она и дочку научила, как нравиться мужу многие годы: не досаждать вопросами, не грустить, не плакать, быть аккуратной, использовать ароматы, пудру, подкрашенное масло для губ и еще – уметь веселиться. Почему мужчины любят молодых? Потому что они веселые! А старухи ворчат. Вот и отмахиваются от них и берут молодых наложниц.

Уша подсела ближе к мужу, прикоснулась пальчиками ко лбу, провела ладонью по волосам, зачесанным назад и собранным в шишку на затылке. Черны еще кудри! Темные, с красноватым отливом, они украшают его лицо, как и усы. А вот от бороды он решительно отказывается! Царь отрастил, мог бы последовать его примеру. Но не хочет. Что ж, так он выглядит моложе царя! Бравый воин!

В коридоре послышались возня, бряцание металла. Уша опустила руку, насторожилась.

Входи, кто там есть! – приосанившись, приказал Ноконзок.

Склонив голову и придерживая рукой меч, в комнату вошел воин. Струи дождя стекали с мокрой шапки, с усов. По его виду Ноконзок догадался, что тот, кого они ждут, уже прибыл.

– Где?

– В лагере за цитаделью. Принц Саданкаш послал…

Ноконзок перебил посыльного:

– Понял! Иди! Я следом.

Пары веселья развеялись вместе с любовным туманом. Уша с тревогой вглядывалась в лицо мужа, пытаясь поймать его взгляд. Он не смотрел на нее. Знал, что не одобряет его решения идти на войну. Хоть и не говорили они об этом, да разве от хитрой лисички что-то скроешь?! Давно догадалась!

– Будь тоже готова, – он бросил на нее быстрый взгляд. – Может пир устроить, тогда всех позовет. Агизилес уже там, наверное.

Имя сына возымело действие. Взгляд Уши потеплел: не один он там будет, с сыном!

Слуга подал пояс, помог затянуть потуже, прикрепил меч. Ноконзок одернул полы ачкана. Расшитые от плеч полосы на нем распрямились, открывая всю красоту витиеватого узора. На шее Ноконзока поблескивало серебром массивное ожерелье из шариков. По центру между ними матово сияли крупные бусины красного агата. Царя надлежит встречать как положено – соответственно статусу!

С заднего двора слуги привели любимого коня военачальника. Быстроногий аргамак в ожидании бил копытом. Его шерсть отливала красным сердоликом – в масть с волосами хозяина!

Поднявшись в седло, Ноконзок поднял руку. Жена ответила благословляющим жестом: не на войну еще, но так тревожно в груди…

Как только ворота за мужем закрылись, Уша побежала к себе подбирать наряд. Не сегодня так завтра – все равно понадобится!

Небесные чаши излили всю влагу. Последние капли выпали из них и, сталкиваясь друг с другом, разлетелись мириадами брызг, не все из которых долетели до земли. Запах божественной свежести окутал Срединный мир. В небе вновь зажглись мерцающие светильники, и даже сонный Мао приоткрыл единственный глаз.

Земля вокруг Города Ветров настолько пропиталась влагой, что чавкала под копытами коней, будто те идут не по проторенным веками дорогам, а по болоту. Если бы не воины с факелами, которых Саданкаш заранее отправил подготовить место для лагеря, то в ночной мгле войску Куджулы непросто было бы разместиться.

Оставив лагерь на попечение Буцзю, царь в сопровождении трех приближенных направился в город. В свете факелов он парил в ночи туманными очертаниями зубчатых стен и едва проступающими за ними дворцовыми постройками. Вода в канале, обтекающем стены цитадели, поднялась вровень с берегами. Куджула ощущал себя частью природы – деревом, опустившим ветви под тяжестью влаги. Она стекала с его бороды; пропитала шапку, плащ; даже грива коня будто стекла к ногам черными прядями.

Остановившись перед ступенями входа во дворец, Куджула сначала скинул плащ, затем слез с коня. Наверху, в проеме распахнутых дверей, толпились придворные. Саданкаш вышел навстречу.

– Заждались уже, – устало улыбаясь, сын распахнул объятья.

Куджула похлопал его по плечам.

– Мокрый я, прикажи подать сухую одежду, потом и обнимемся.

Улыбку, предназначенную сыну, он спрятал в усы, молча миновал его свиту, но, заметив Ноконзока, остановился.

– Здравствуй, Ноконзок! – приветствовал он давнего друга. – Не уходи. Поговорим. Остальных отпусти, – приказал Саданкашу, направляясь в покои.

Среди встречающих Куджула не заметил Саданкау. Обида скользнула в сердце.

– Брат где? – резко спросил он.

Саданкаш ответил уклончиво:

– Ждал. Но решил, что ты задержишься в пути до утра.

Куджула невесело ухмыльнулся. Младший сын не отличался дисциплиной. Слишком долго сидел у ног матери. Размягчила она его, да и почтительности к отцу не научила.

– Завтра чтоб был! – он спрятал раздражение в коротком приказе.

Куджула любил Саданкау, желал его уважения, внимания, но не получал. Только в детстве сын смотрел в глаза с восхищением, когда, вернувшись из очередного похода, он брал его на руки, дарил подарки. Потом что-то изменилось. Нушин ли тому причиной, беззаботность, как младшего в семье, – Куджула не понимал. Но настроение испортилось.

– Как мой внук? Подрос? – Куджула спрятал обиду на младшего сына глубоко в сердце и улыбнулся открыто, излучая глазами предвкушение радости от общения с внуком.

– Ждал тебя, уснул на троне, – Саданкаш тоже улыбался. – Завтра первым прибежит. Встает с птицами.

– Саданкау своих привез? – поправляя перстень с геммой, осведомился Куджула.

Сын кивнул с присущей ему ироничной улыбкой.

– Привез жену. Дочерей оставил с бабушкой. Вима ждал сестер. Расплакался было.

Невольно сжав кулаки, Куджула насупился. Нушин подговорила! Все делает, чтобы уколоть его. И ведь он не обижал ее никогда. Не любил – да, но многие ли мужья любят своих жен? Радовалась бы благополучию, в котором живет. Любви ей не хватило…

Раздражение могло помешать делам. Царь отогнал недовольство, как муху; он умел разделять личное и государственное.

Слуга затянул сапоги кожаной тесьмой, закрепил ее пряжкой, подал легкий плащ.

– Не надо, – Куджула отказался и кивком позвал сына. – Идем!

Им накрыли стол в небольшой комнате в сердце цитадели. Здесь не было особых убранств, кроме высоких курильниц, расставленных по углам и источающих ароматы гандхарских пряностей, смешанных с местными травами. Усевшись на суфу, Куджула заметил на стене рядом с входом неоконченный рисунок, часть которого выступала на фоне ярких красок белоснежным ганчем. Мастер изобразил воина, стоявшего с широко расставленными ногами. Одна его рука лежала на рукояти меча, другая была поднята, но что означает этот жест, пока непонятно – рука еще не дописана. Лицо воина, выполненное ганчем, было безбородым, но кого-то очень напоминало. Куджула спросил:

– Себя изобразил?

– Нет. Герая.

Сын в прищуре смотрел на отца. Его брови приподнялись. Не ожидал…

– Герая?! – он встал, подошел ближе и поднес рожок с пламенем ближе к изображению. – Я уже забыл, каким он был…

– С монеты писали. Да вон она, рядом с кистями.

Куджула вспомнил своего великого предка. Вспомнил и отца, как он, настроенный ведуньей, отдал ему власть, как помогал советом в трудную минуту, как сражались с ним бок о бок на поле битвы за объединение племен.

– Хорошо придумал, – похвалил сына, – только надо бы в тронном зале, чтобы все видели начало нашего рода!

– Сделаем, отец! Пока тут пробуем. С другой стороны твой портрет будет.

Куджула довольно кашлянул. Доброе дело сын затеял!

– А меня каким изобразишь? С бородой или без?

– Со славой воинской! – нашелся Саданкаш. – Как проучим парфян, завоюем их земли…

Царь перебил:

– Не так сильны мы, чтобы присоединить Парфию! Велика эта страна, да и Рум на нее смотрит. Об этом и хочу с вами поговорить. Что скажешь, Ноконзок?

Военачальник молчал, пока отец разговаривал с сыном, но теперь беседа потекла по более важному руслу, особенно волнующему сегодня.

– Сыновья Артабана¹⁶ меж собой сражаются за власть. Вардан загнал Готарза в Гирканию. Вардан не большого ума правитель, но отчаян и жесток. Просто согнать его с наших земель – мало. Вернется. Надо навсегда отбить охоту лезть не в свое стойбище. На службе у него племена дахов. Царь Никшапайи прислал весть. Дахи напали на Город Образа Светлых Вод¹⁷. Атаку отбили, но они в осаде. Наместник Вардана Сападбиз грабит жителей Никшапайи. Аштату присоединится к нам, если поможем; пойдет дальше, чтобы проучить их.

Куджула задумался. Пойдут ли они до Никшапайи? Там равнинные земли – самое лучшее место для парфян, не любят они ни гор, ни холмов. Два брата враждуют меж собой, но не объединятся ли перед лицом внешней опасности? Кроме того, страху наводит тяжелая кавалерия – катафракты. Конечно, пока всех подтянут, пока сообразят, что да как, у парфян – преимущество. Но как раз и навсегда оградить свои земли от набегов дахов, которые служат парфянам? Пограничная стража несет службу по хребтам Великих Гор¹⁸, на которых еще йоны строили защитные стены. Многое разрушено временем и кочевниками вроде них. Когда юэчжи проникли в Бактрию, еще не думали о своем царстве, не берегли то, что было создано бывшими хозяевами этих земель. А как бы сейчас пригодилась крепость Барис на неприступном хребте у Длинного Ущелья¹⁹! Пока Михро позволяет людям жить в тех краях, отдельные отряды кушанов несут там службу. Но в сильный зной и в холода воины уходят оттуда. Если бы восстановить крепость… Но об этом потом! Слабое место парфян у Окса. Как раз там и проходит караванный путь. Опять же, надолго ли хватит урока, если он удастся?

– Аштату отвлечет на себя часть дахов. Войску Вардана не до них будет, когда ударим. А там посмотрим, как все сложится. Может, и дойдем до Никшапайи, – Куджула задумался. – А что Гермей?

– Наблюдает.

– Поможет нам, как думаешь?

Ноконзок пожал плечами:

– Трудно сказать. В царстве Гондофара²⁰ тоже не все благополучно. Гермей силен, да и сидит за горами – не всякий до него доберется. Но наследники, за которыми часть земель Паропамисада, не ладят меж собой. Гермей между ними. Пакора – сын Гондофара – правит на западе, граничит с Парфией. Воевать с ней не будет. Как бы нам не помешал. Сын Гермея – Абдагаз – в Такшашиле, тоже не правитель – наместник, но стоит Гермею ослабить силы, кто знает, что придет на ум обоим?..

Куджула мельком взглянул на сына. Слушает. Спокоен. И он, как отец, спокоен! В свои двадцать семь Саданкаш проявлял ум мудрого правителя более чем отвагу безудержного воина. Куджула не раз советовался с ним по вопросам управления государством. Не было у него повода подумать что-то плохое о своем сыне. Ладят ли братья друг с другом? Не ругаются – это он знает наверняка. Живут порознь, делить пока нечего. Он и так дал власть каждому в своем пределе. Будет ли так всегда? Только богам известно! Но что-то согревало сердце маленьким огоньком – не такие у него сыновья, как у Артабана и Гондофара! Он может на них положиться!