Им ответили, что снимок не сфальцифирован. Ну и всё… А что, собственно, ответить? Сейчас сами учёные никак не разберутся, что же за предметы летают в нашем небе: внеземного разума или созданные руками земных конструкторов. Ну, да Бог с ними!
Вернемся всё-таки к нашим с Валей школьным годам, когда мы если что-то и рассказывали, то более ёмко и без отступлений. А сейчас у всех издержки возраста, и говорим мы с мельчайшими подробностями.
Уже тогда, где-то в 9 классе, мы осторожно и неумело начинали пользоваться так называемой косметикой. Тушь для подчернения ресниц: поплевав на мыло, частым гребешком соскрести с него тонкий слой и натереть этот слой обычным черным рисовальным карандашом. Потом этой вязкой субстанцией чуть-чуть провести по ресницам или бровям, кому что надо. Румяна – гофрированная мягкая бумага. Из неё делали искусственные цветы, а девушки-подростки румяна и прекрасно освежали цвет лица. Рассыпная пудра «Кармен» в картонных круглых коробочках и с нарисованной головкой типа Кармен, что подтверждалось крутым завитком на щеке и алой розой в прическе. Эта пудра была двух типов: цвета загара и светлая, мертвенно-белого с голубоватым оттенком. Чаще всего мы покупали «загар», а потом смешивали этот загар с зубным порошком до нужного нам цвета. Кстати, такая смесь чуть-чуть подсушивала подростковую жирную кожу и сдерживала появление юношеских прыщей. Жуткие крема со стойким запахом застарелого бараньего жира (мне не приходилось ими пользоваться, но аромат помню), лосьон «Огуречная вода», а для мужского парфюма «Тройной одеколон», считался моветон, его употребляли алкаши и уж, конечно, не для парфюма, и стоил он копейки. Одеколон «Шипр» – уже почти роскошь и комильфо.
Ни о каких средствах для снятия продукции парфюмерного ширпотреба слыхом не слыхивали. Этот «макияж» смывался обыкновенным мылом, «Семейным» или «Земляничным», со стойким химическим ароматом, однако на натуральной основе, жире и ланолине, а уж ароматизаторы добавляли от души – запах был стойкий и прогонял любую мошкару. Ленивые девки, приходя поздно домой, иногда и не смывали красоту, она забивала поры, (еще бы! такое издевательство!), появлялись угри, у кого меньше, у кого больше, воспалялась и портили кожу. Я тоже этой антисанитарией грешила, но редко, когда уже совсем позднее время и просто лень одолевала: «ну, не хочу и всё!». Но всё же заставляла себя и, возвращаясь с танцулек, летом раздевалась до пояса (все равно темно!) и полоскалась на общем длинном балконе, где напротив каждой квартиры висел оловянный умывальник с «крантиком»-гвоздиком. Это в теплое время года гигиенические процедуры проводить было проще, а зимой приходилось совершать сложное действо: достать таз, поставить его на бабушкин сундук, налить воды и приступить непосредственно к туалету и все это в темноте, т.к. родители якобы уже спали. Ночью в полной тишине и темноте я плескалась в тазике, по возможности тихонько, но звуки почему-то разносились громкие и через некоторое время раздавался недовольный голос отца: «И чего мыться-размываться! Смотри! Верба вырастет!» Я молчала, быстро закруглялась. Вот зимой-то и приходилось нарушать режим помывочных процедур.
Чтобы пользоваться выше описанной косметикой требовались великая сноровка и осторожность. Употребляли мы ее, конечно, не каждый день (в школу ни Боже мой!), а только на танцы или на свидания. Но даже в такие редкие моменты нужно было быть очень-очень внимательной: тушь, по сути черное мыло, могла попасть в глаза, и тогда прости-прощай выразительность и загадочность, как мы были уверены, взгляда. Приходилось срочно искать воду и промывать слезящиеся глаза, куда уж тут до выразительности и загадочности! Краснота и припухлость век объяснялись соринкой. Да неискушенные мальчишки просто не замечали наших ухищрений, будь ты накрашенная или не накрашенная!
Бумажные румяна, подлость такая, имели свойство вдруг проявляться и проступать сизоватым пятнами на девичьих щеках. Это зависело от качества химической краски и от количества нанесенного цвета. Поэтому мы вскоре забраковали гофрированную бумагу и стали пользоваться остатками помады мам и старших сестер. Пудра же «Кармен» вдруг начинала собираться в комочки, если чуть вспотеешь на танцах, или, наоборот, осыпаться на платье в виде перхоти! Иногда мы наспех подкрашивались где-нибудь в укромном уголке, потому что если, не дай Бог! родители увидят наши упражнения с внешностью, то обязательно заставят умыться, а то и вообще не пустят на гулянку. Да и результат таких спешных украшений бывал отрицательным, поэтому чаще всего, плюнув на всю красоту, уходили без макияжа. Но право делать настоящий маникюр, правда, с бесцветным лаком и в настоящей парикмахерской, я выторговала себе дома, хоть и с некоторым скандалом.
Курьяновой же меня нарекли в 17 лет, о чём я тогда и не помышляла.
Итак, школа окончена. Что делать с аттестатом? Кто не знал, шли либо в строительный, либо в экономический. В оба нужно было сдавать математику и физику. Но я не хотела быть ни строителем, ни бухгалтером (вот уж заблуждение!) и поэтому решила подать документы в пединститут на филологический факультет. У моего друга проблем с поиском профессии не было. Что ожидает учащихся специальной школы ВВС, они знали ещё три года назад при поступлении: летное училище – и вот ты молодой лётчик! Ребята очень гордились этим, со знанием дела щеголяли авиационными терминами, рассуждали о преимуществах того или иного училища, в отличие от нас, девушек, полных исканий и смятения.
А в 1954 г., в год окончания школы, какому-то военному министру видимо было необходимо пристроить своего сынка в военное заведение (ну, не в училище же бедному дитятке идти учиться!), поэтому по военному ведомству был издан приказ, разрешающий школьникам, имеющим золотую медаль, без экзаменов, только с собеседованием, поступать в институты Министерства обороны. Собеседования типа: кто секретари Коммунистической партии в странах социалистического содружества, да какие столицы стран этих содружеств. Такие вопросы и у не медалистов от зубов отскакивали. Да какой моральный облик у самих поступающих – какой мог быть неморальный облик у этих пацанов ?– «нет, не был, не судим, не привлекался, родился между молотом и наковальней», все поголовно из рабоче-крестьянско-служащих семей. А характеристики нам всем писали чуть ли не под копирку. Ребятам просто повезло: вот и мой Витёк со своей золотой медалью попал под этот расклад, должен был ехать в Москву и учиться в Военно-воздушной инженерной академии им.Жуковского. Ребятам-то повезло, а вот офицеры, прослужившие в частях и собирающиеся поступать в академию на общих основаниях с сумасшедшим конкурсом, были очень недовольны. Какие-то мальчишки 17-18 лет будут поступать, видите ли, на основании «собеседований», а они, служилые офицеры, должны сдавать школьную программу, которую благополучно забыли ещё несколько лет назад! Вот поэтому на курсе вместе с мальчишками учились взрослые люди, и, конечно, им было трудно угнаться за нахальными школьниками в теории. Вместе с Витей, например, учился будущий космонавт Владимир Комаров, на курс старше – будущий чемпион мира тяжеловес Юрий Власов, красавец и умница.
Конечно, это была редкостная везуха для Курьянова В.И. Но тут его подружка Галочка, т.е. я, вдруг заявляет с полупрезрительной усмешечкой:
«Фи! Так ты не лётчиком будешь?» – и Витя после моего уничижительного вопроса мчится к начальнику школы и требует, чтобы его вместо Москвы и Высшей военной академии им.Жуковского направили в лётное училище в Тьму-Таракань осваивать так необходимую ему и его придурашной подружке Галюне профессию лётчика. Начальник школы вправил будущему инженеру мозги, и вот Витя едет в Москву, предварительно спланировав свои будущие отношения со мной: берёт с меня слово, что я его буду ждать, и на третьем курсе, когда им присвоят офицерские звания, мы поженимся. Четко и ясно.
«Ждать? Ха-ха! Ну, ладно!» А мои планы? Как и где Я буду учиться (или не буду?) Витя почему-то о них не спросил. Вот, действительно, почему? И почему, делая такое серьезное заявление, не сказал, что любит меня? Правда, я его сама настырно выпытала: «А ты любишь меня?» На что Витя смущенно пробормотал: «Ну, люблю!» Видимо, он считал, что если предлагаешь пожениться, то автоматически признаешься и в любви. А, может, высоких слов стеснялся. Сейчас прямо не верится, что это было так давно, 50 с лишним лет, когда я решила начать полегоньку записывать свои воспоминания, по крайней мере, наиболее яркие из них, так, небольшой дневничок. Но слово дадено – я его и сдержала, хотя офицерские звания курсантам, а им обещали сделать это на третьем курсе, не присвоили.
Им и так сделали большую скидку, приняв в высшее учебное заведение без экзаменов. Ожидание замужества затянулось на пять лет.
Я же собиралась в пединститут на филологический факультет. Ведь вот мы какие умные в 17 лет! В художественной школе мне предлагали поступить в их же художественное училище, даже без специальных профилирующих предметов, т.е. сдать там обычную школьную программу, чтобы художник был не совсем безграмотным что ли? Сказали, что у меня способности и их надо развивать, на что я высокомерно (вот дурочка!) ответствовала: «Чем быть посредственным художником, лучше быть хорошим учителем». Сейчас я как раз думаю, что лучше быть хорошим дилетантом, чем плохим профессионалом. Но это сейчас! Тогда же я считала, что способности у меня средние, хотя всегда с удовольствием рисовала, лепила, мастерила из подручного материала разную и довольно оригинальную бижутерию, впоследствии постоянно что-то оформляла на общественных началах, тоже с удовольствием. Думала, что по сравнению с остальными студентами буду бледно выглядеть, а я всегда хотела быть только в первых рядах. Но эти-то ученики проучились в художественной школе по 5-6 лет, знали теорию, технику рисунка, технику смешивания красок, «свет-тень-полутень» и вообще набивали руку, а я, кроме того что проучилась всего полтора года, прогуливала занятия, так и к совету педагогов отнеслась несерьезно. Здесь-то, видимо, и сказалось моё воспитание от противного – неуверенность в себе, в своих способностях.
Мало того, я и в институт не попала в том году. Сестра решила сделать мне подарок по случаю окончания школы и взяла меня с собой на юг, в Сочи, где я так перегрелась на солнышке, что попала на операцию аппендицита прямо там, на юге. И в больнице тоже проявила свою обычную активность: встала на следующий день после операции (это еще ничего, это даже приветствовалось), гуляла по коридору и черти меня понесли в ванную мыть голову, где я благополучно проехала на скользкой решетке-доске и ахнулась животом о края чугунной ванны; итог понятен: шов лопнул и загноился (жара) – на экзамен я не попала.
АЗОВ – прекрасный южный город.
Чтобы не пропускать год, решила пойти в педучилище в г.Азове.
Этот старинный, но небольшой город-спутник расположен всего в 40 км от Ростова. На самом деле историческое название Азова – Танаис и получил он его скорее всего от греков, а может быть от скифов-сарматов-половцев, в принципе, наших далеких предков.
Азов компактен и тих, ведет свое официальное летоисчисление с 1067 года, выглядит умиротворенным и даже расслабленным, будто отдыхает после 18 веков шумной и, порой, кровавой истории. И действительно, пожалуй, ни один российский город не пережил столько разных хозяев, не сменил столько государств и не был так часто буквально стерт с лица земли и отстроен заново.
Русичи, знаете ли, тоже спорят, где их корни: то ли на Севере, то ли в Индии, то ли они – эти самые и есть «скифы с раскосыми и жадными глазами». История утверждает, что в устье Дона-Танаиса всё-таки находилась греческая колония. На этот порт, через который проходил один из маршрутов великих шёлковых путей, претендовали сами скифы-половцы-сарматы, генуэзцы и венецианцы. Не чурались создавать здесь свои колонии казаки донские и запорожские, наконец, русские. Всем хотелось иметь в кредите этот лакомый кусочек земли у «гирла» Чёрного моря. В 1471 г. этим стратегически важным портом завладела Османская империя, закрыв доступ к торговле с Азией всем европейским купцам. Турки назвали его Азаф (Азов). Монголы, включив город в состав Золотой Орды, именовали Азуп. Первые поселения на месте нынешнего Азова датируются I-III вв. н.э. Вся эта суета более чем объяснима – место, кроме шелкового пути, позволяло контролировать морскую торговлю. Длительное время турок «бороли» казаки (им тоже надо было попиратствовать в морях) и даже обращались за помощью в этом упорном противостоянии к русскому царю Михаилу Федоровичу. Московия отказалась от несвоевременной войны с турками. В конце концов, из-за недальновидности турецких хозяев (постоянных военных действий или ожидания таковых) купцы перестали строить свои фактории, торговля упала, люди покидали форпост. Азов превратился в небольшую, но все же еще хорошо укрепленную крепость. Турки всегда умели воевать и защищаться. Город оставался основной точкой работорговли, «рыбным двором» турецкого султана, а главное – сохранил свое стратегическое положение, отрезая выход к морю.
Решительными действиями царя Петра I и его молодого морского флота и Войска Донского в 1736 г. город был взят и навсегда присоединен к России. Выход к южным морям был освобожден.
Вот в таком древнем интересном городе мне предстояло учиться. Этот статус он получил лишь в 1926 г. До присоединения к России Крыма и Кубани Азов городом не считался.
В педучилище же принимали без экзаменов, только по конкурсу аттестатов. Нельзя сказать, что аттестат мой был усыпан одними пятерками, нет, «50 на 50» но трояков не было. Послала документы просто так, наудачу и вдруг – я уже и подзабыла, что и документы отослала – получаю вызов: «Вы приняты». Еще бы! Увидели, что я обучалась в художественной школе! Два года я, как папа Карло, пахала на училище – оформляла дневники, лозунги, кабинеты и, самое главное, занималась стенгазетой, где была за редактора, оформителя, корректора и корреспондента. Наша газета все два года занимала первые и призовые места на конкурсе городских и даже областных стенгазет высших и средних учебных заведений, и руководство училища меня полюбило. А за что им меня было не любить? Во все подшефные колхозы мы выезжали с самодеятельностью, причём, Иноземцева в этой самодеятельности играла ключевую роль. А как же?!
Да мне просто нравилось представляться на сцене! Вот тут мой муж был прав, когда говорил с неудовольствием, нет, с раздражением: «Театр одного актёра!», т.к. наши вообще-то немногочисленные ссоры и споры я обставляла артистично, очень эмоционально и с большим вкусом, практически шутливо, но Витя-то принимал все эти ужимки всерьёз!
В училище мы переиграли маленькие пьесы Чехова, разные комедийные скетчи, поучительные агитки на тему морали «молодого строителя коммунизма» (их поменьше), весь репертуар Мироновой-Менакера. Я так копировала голос и манеры Мироновой, что наша учительница анатомии и биологии ребенка, пожилая и полная, добрейшая и всегда в хорошем настроении старая дева, на внутриучилищных вечерах с умилением и восторгом произносила: «Миронова вы наша!» – всегда устраивалась в первом ряду, а потом, обращаясь к соседке, тоже преподавательнице, недоуменно спрашивала: «И откуда они только костюмы берут?» А брала я их у своей сестры Люси, которая привезла платья из Германии, работая там в канцелярии при группе советских войск. Конечно, в г.Азове, да в 1954 г. европейские платья и материя выглядели необычными и сверхэлегантными. Мне, правда, приходилось их на живую нитку стягивать по швам, но со сцены был виден только сияющий атлас, креп-сатэн, декольте и «брильянты» из зеркальной бижутерии тоже из ГДР.
Учеба давалась мне легко, на общественную жизнь и на личную времени хватало. Кстати, по поводу конкурса аттестатов: мой-то был абсолютно не на первом месте. Девушки приехали из окрестных сел с гораздо лучшими аттестатами. У некоторых не хватало лишь одной пятерки до серебряной медали, а у меня было аж пять или шесть четверок. Когда же нам предложили диктант, чтобы проверить грамотность, оказалось: из 35 человек трое получили тройки и один четверку, остальные – двойки и единицы. Я осрамилась менее других – написала на тройку. Вот так конкурс аттестатов!!! А что бы, интересно, получил Витя-медалист, если учесть, что однажды в 10 классе мне было лень писать сочинение по Маяковскому, и я просто скатала пятерочное сочинение у своего друга. Мне поставили трояк да еще пристыдили, что, мол вы, Иноземцева?
Ни одной своей мысли нет, одна компиляция да еще ошибок насажали. Списать как следует не можете? Мы долго смеялись по этому поводу, но Витя, по-моему, смеялся несколько принужденно.
Вот так оконфузились будущие учителя с прекрасными аттестатами.
В училище нам нужно было учиться после десяти классов всего два года.
На нашем учительском курсе были только два человека из города, и на 35 девчат всего два мальчика. Существовал еще курс для учителей физкультуры, там было мальчиков побольше. Количество девушек превалировало, и на волне отсутствия мужского пола развивались всякого рода интриги и сплетни.
В литературе деревенских жителей обычно описывают несколько пасторально: и добрые они, и радушные, и сердечные, и девушки деревенские целомудренные, а юноши непременно трудолюбивые, скромные и работящие. Столкнувшись с сельскими девушками, я убедилась, что «всё врут календари». Большинство моих соучениц были хитрые, завистливые и жадные, не то что в моей родной городской школе.
Они постоянно старались подставить друг друга, перессорить, пустить какой-нибудь нелепый слух. Что касается их целомудрия, то у многих этого целомудрия уже давно касались. Кроме того, они, знали массу вещей, «того самого», чего городским их возраста еще в голову не приходило: как можно самой сделать аборт – бутоном фикуса, горчишники и ванна или горячие кирпичи в бане, а после этих процедур спрыгнуть пару раз с сеновала (кто тебя, дуру, туда тащил?!) Как заставить парня жениться?
Ну, это оказалось совсем нетрудно: просто переспать с ним, а потом пригрозить комсомольской разборкой. Такой способ женитьбы мог быть в то время весьма действенным, только почему-то он приходил в голову не распущенным городским девицам, а скромным деревенским. Я не считала себя старомодной, но к числу слишком раскованных девушек тоже не принадлежала: мои вытаращенные от любопытства глаза, иногда и наивные вопросы «об этом» принимались за лживый ироничный цинизм «городской». За эти два года общения со своими однокурсницами я кое в чём стала разбираться, чисто теоретически, но детали все-таки познала после замужества и то на это понадобилось достаточно длительное время: «век живи – век учись – дураком помрёшь» – но всё хорошо в своё время, иначе может стать неинтересно жить, философски заключаю я.
Что касается наших двух молодых людей на факультете педагогики и методики начального обучения, то это тоже интересно: я думаю, что их взяли «на ура», даже не посмотрев в аттестаты. Мужчина-учитель да ещё в начальной школе – это же круто! Круто-то круто, но не совсем: один из них Толя Юрченко был неглупый мальчик, среднего роста, с правильными чертами лица, портило его бельмо на глазу и, конечно, это очень повлияло на его характер, раздражительный и даже несколько злобный. Я очень хорошо представляю положение этого ребенка в сельской школе, представляю, сколько насмешек и издевательств ему пришлось перенести. Ведь сельчане-хуторяне такие «добрые и радушные»!!! Станешь тут таким же добрым! В конце первого полугодия обучения он уже оттаял и смог даже участвовать в нашей самодеятельности. Я уговорила его играть счетовода в «Юбилее». Он сначала отнекивался, а потом так хорошо сыграл, создав образ смешного старого неудачника, очень стесняющегося и боящегося женщин (точно! так и было), этакую канцелярскую крысу, вечно мерзнущего, кутающегося в шарф брюзгу. Все хохотали до упаду, и сам Толя больше всех. А если человек сможет повеселить других и сам посмеяться над собой, то его комплексы со временем исчезают. Постепенно наш соученик стал смеяться, шутить и не пытался отвернуться от собеседника своим увечным глазом. Он, оказывается, отлично рисовал, стал помогать мне со стенгазетой и один раз очень по делу раскритиковал мой рисунок на уроке ИЗО: мы гипс штриховали, и он с иронией (какой прогресс! уже с иронией) заметил: «Иноземцева, ты что углем натюрморт рисуешь?» Мы почти все друг к другу обращались по фамилии. Логично, моя штриховка была слишком затенена и на гипс уж точно не похожа.
А один раз язвительно усмехнулся, увидев, как я провела рукой в сетчатой модной перчаточке у себя под носом. Оказывается, соученик не был лишен понятия этикета поведения. Правда, мы потом оба захохотали. Словом, человек попал в среду более цивилизованную, чуть более доброжелательную, где над ним, по крайней мере, не издевались, и немного оттаял.
Другой же юноша, высокий, рослый, похожий на Есенина своей пышной золотой шевелюрой, был невероятно-невероятно глуп, такой тупой студент, что его отчислили из педучилища уже через месяц. Даже при острой нехватке учителей-мужчин этот золотоволосый мальчик оказался не нужен. Кроме тупости, был еще безмерно ленив, постоянно опаздывал на занятия, учебники забывал, на вопросы преподавателей не отвечал и смотрел на них ничего не соображающим бараньим взглядом. Такое впечатление, что он не понимал, о чем его спрашивают. Всем было ясно: никогда и ничему он не смог бы научиться, потому как полный кретин. Ну хорошо, его приняли в училище по аттестату, но вот как он мог окончить десятилетку и получить этот аттестат? Ведь тогда их не продавали в переходах метро. Скорее всего, сидел по два года в каждом классе, потому что на вид он был гораздо старше 17-18 лет, где-то уже за двадцать, или его мама преподавала в сельской школе. «Есенина» отчислили в армию. Мне казалось, что более легкого и приятного обучения, чем в педучилище, не могло быть нигде, а парня отчислили и оттуда, до такой степени был глупый.
Учёба давалась нетрудно, но вот музыка – это было мне не под силу… Я ведь не унаследовала генов моей тёти – певицы и музыкантши.
А в программе училища считалось, что кроме общеобразовательных предметов, учитель начальной школы должен преподавать пение, физкультуру, труд. Нам за два года пытались вдолбить основы вокала, нотной грамоты и умения играть на каком-нибудь инструменте: фортепьяно, гармонь, мандолина, балалайка. Я выбрала самый лёгкий инструмент – мандолину. Правда, на балалайке научиться тренькать простейшие сопроводительные аккорды, как говорили, было ещё легче, но я как-то с этим инструментом не монтировалась. Итак, пришлось купить мандолину.
Да что мандолина! Это были ягодки, а вот цветочки появились в первую же субботу учебной недели – тогда учились полную неделю) на последнем уроке в лице преподавательницы пения. Лицо, явно относящееся к нам нелицеприятно, заявило, что будет проверять наши певческие способности. Учительница действительно произнесла это очень высокопарно, а оказалось, что нужно было каждому выйти к столу и пропеть гамму. «Ну-с, кто первый»? – почему-то грозно произнесла она, постукивая камертоном по краю стола.
Девчата смущенно хихикали, жались, перешептывались, но выяснять свои певческие способности никто не хотел. Преподавательница, видя такой негативный настрой, заявила, что будет отпускать с урока только после прослушивания. Все равно никто не решается. Вот незадача – последняя электричка вот-вот уйдет в Ростов, а мне надо домой. Па-а-а-думаешь, гамму пропеть! Я пойду!!! Честно говоря, я даже не знала, что это такое гамма, но подняла руку (опаздываю на поезд!) и уверенно вышла к доске. «Вот и правильно, вот и молодец! Ничего страшного. Ну, и-и-и раз! Ля-а-а!..», – стукнула камертоном и затянула учительница. А-а-а-! Вот оно что такое пропеть гамму… Ладно! Я старательно и, как мне казалось, совсем похоже тоже затянула за ней: «Ля-а-а-а!» В классе наступила тишина, а потом неуверенные приглушенные смешки. Что такое?! Я с энтузиазмом продолжаю свое соло: «Ля-а-а-а!» Вдруг учительница резко опустила камертон и возмущенно спросила: «Вы что, Иноземцева?! Нарочно?» Мои «милые» соученицы, не скрываясь, злорадно хохотали в голос. «Тихо!!! Нарочно?», – ещё раз переспросила училка. Я испуганно выпучила на неё глаза и пискнула: «Честное слово, нет!» Видимо, она поверила и более спокойно предложила: «Давайте еще попробуем». Я тупо закивала головой: «Ладно! Хорошо, хорошо! Попробуем!»
Это продолжалось несколько раз и напоминало экзекуцию, тем более, что класс уже веселился от души: ещё бы! хоть в чем-то «городская» прокололась. Наконец, преподавательница грустно вздохнула и отпустила меня восвояси. Пришлось ей принять очевидный факт: петь будущая учительница не умеет. Как остальные пролялякали, не знаю, но на электричку я не опоздала и даже не задумалась, что пение – это такой же предмет, как и другие, входящие в программу обучения, и мне таки придется учиться петь и получать за это соответствующие оценки.
Некоторые девушки в силу своих замечательных вокальных данных попали в хор и на уроках их даже не вызывали, просто у них была твердая пятерка. Потом «вокалистки» запоздало пожалели, что у них прорезался голос: хор выставлялся на сцену и вне её по всякому удобному случаю.
А вот мне первый семестр больше тройки не ставили, и оказалось, что это очень плачевно, т.к. с первых недель обучения стало ясно, что мне светит красный диплом и без всякого усилия со стороны преподавателей и, чего греха таить, моего. А вот пение?! Учительница была принципиальной, на мое успешное освоение специальных предметов не обращала внимания, со вздохом, но постоянно ставила мне «удочку» – удовлетворительно, но постепенно оттаивала, особенно после того, как мы перешли к изучению сольфеджио.
Вдруг неожиданно я чисто интуитивно поняла, что совершенно нет необходимости мучительно высчитывать размер нот, когда по заданию учителя отстукиваешь ритм немудреной детской песенки типа «Ёлочка», «Сурок», «Гуси-гуси», «Маленькой ёлочке холодно зимой» и т.д. Теперь я мысленно напевала мотив и параллельно ему лихо стучала мелодию. Сначала учительница недоуменно посматривала на меня, а потом всё-таки переспросила: «Вы что же? Раньше притворялись? Не хотели в хоре петь?» Опять мне пришлось оправдываться и объяснять, что мелодию я слышу, но спеть её не могу. «А-а, видимо, у вас внутренний слух!» Точно, дорогая, у меня, кроме внутреннего слуха, и та-а-а-акой внутренний голос есть, что никому мало не покажется! Учительница успокоилась. Стали у меня появляться четверки и постепенно даже пятерки. Наверное, еще и потому, что педагогиня прислушивались к руководству училища, а директор и завуч меня, как известно, любили: я хорошо училась, не отказывалась от любого общественного поручения будь то организация вечеров в училище, оформление наглядных пособий в базовой школе да мало ли что. Даже на экскурсию в Музей истории г.Азова, на археологические раскопки татарского поселения и то нужно было наших ленивых студенток уговорить пойти. И эти посещения входили в общеобразовательный план обучения.
А в музеях было очень интересно. На развалинах древней крепости на территории венецианской фактории Тана до сих пор находят предметы IV-VI вв. до н.э. еще скифско-сарматского периода, так называемое «Скифское золото». Сколько рефератов написано, степеней получено, научных открытий, докладов сделаны на этом скифском золоте! Уму не постижимо!
Вот на такие экскурсии мы ходили… Тоже нужно организовать, предупредить, проверить.
Или, например, поездка в подшефный колхоз с самодеятельным концертом… Кстати, по поводу этих шефских концертов: на них с удовольствием присутствовали старые и малые жители сельской местности, развлечений-то не было никаких, таращились на «городских», многих знали в лицо, лузгали семечки (на юге это повальное увлечение, и я, не являясь исключением, тоже это дело очень любила), не стесняясь, громко обменивались впечатлениями по поводу нашей игры, манер или внешности:
«Гля-ка, Вань, ножки-то тоню-ю-юсенькие!»
«Во, выставляется, а!?»
«О, губы-то, губы накраше-е-ены-ы-ы!»
«Ты смотри, смотри – и не запнется, во чешет!»
Последняя реплика (и насчет ножек тоже) была непосредственно в мой адрес, когда я с пафосом читала стихотворение, обличающее стиляг, танцующих «не наш» танец фокстрот и имеющих татуировки (заметили, что новое название «тату» – хорошо забытое старое?). Там были, дай Бог памяти, такие строчки:
Боря Н. на пляже или в бане
Привлекает общее вниманье –
Все читают Борю, как альбом,
Замечая в нем, не без улыбок,
Ряд орфографических ошибок.
И далее еще много-много строк, оканчивающихся на «-ский»:
Нет, не вальс, то бурный, то лирический
И не краковяк лихой классический,
Под любой оттенок мелодический
Он фокстрот танцует механически»
Бедный обобщенный образ стиляги-Бори в этом стихотворении-агитке раскурочивался без сожаления: и такой он, и сякой он, и подражать ему нельзя, и «не ходите, дети, в Африку гулять…». Но слушателей больше поражало, как я могла так лихо расправиться с массой заковыристых рифмованных строчек и ни разу не сбиться. Смысл самого стишка не то, чтобы не дошел до них, а просто был неинтересен: какой-то там, блин, Боря, какие-то орфографические ошибки! – оно мне надо?! Но слушали с удовольствием, тем более, что после пафосного концерта в сельском клубе бывали танцы. А на танцах можно с городскими девчатами отчебучить тот же фокстрот-полечку и заставить ревновать своих «ухажёрок».
Из-за моей кипучей общественной деятельности мне часто приходилось непосредственно встречаться с директором нашего учебного заведения.
Вот говорят, что горбуны злобные люди… Наш директор, Густав Сергей Федорович, был очень добрый и внимательный человек, знал своих студентов и, по мере возможности, всегда был готов придти им на помощь.
Мы просто не замечали горба, как, видимо, не замечала этого его жена, высокая красивая дородная женщина, и его дети. Когда меня вызывал Сергей Федорович по вопросу каких-либо мероприятий (а они, как правило, происходили в выходные дни), я пользовалась случаем и «отпрашивала» от этого мероприятия Машку Алейникову, мою соученицу. Мы с ней жили на одной квартире, спали в одной кровати и сидели за одной партой. У Маши в Ростове в институте Сельхозмашиностроения учился её друг Вова,