Выбранив меня не хуже моего покойного дядьки, только в своей известной манере примешивать к обычной речи странные слова, блаженная в досаде ушла со двора. Я остался один на месте баталии.
Вечером, когда стемнело, Аглая пришла узнать, подавать ли ужин. Я спросил, воротилась ли Ульяна. Сказали – нет. Я послал Капку посмотреть, куда она делась. Капка справилась быстро и сказала, что блаженная стоит над обрывом. Опасаясь, как бы не наделала она глупостей, я велел Капке привести ея, а Аглае приказал накрыть на двоих. «На двоих, барин?» – Аглая дважды спросила: верный знак, что кухарка меня осуждает, но да пусть.
Странное дело: я столкнулся с нею так близко, хотя избегал до того любых встреч с блаженною, словно боялся чего-то. Я даже вызвал ея гнев, но гнев бедной женщины теперича не пугал и не злил меня, а пробудил какое-то любопытство сродни жалостливому участию. На свой лад она, все же, хотела добра. Быть может, она не так бедна умом, подумал я, или бывают у нея минуты просветления, и я смогу узнать хотя бы что-то, что поможет сыскать ея родственников. Может, тем заслужу я Машино прощение.
***
Ульяна есть загадочный предмет, значение которого я разгадать все еще не могу. Наш ужин был странен. Она определенно знала, как пользоваться столовыми приборами, хотя салфетки держала иначе, да и все движения были у нея грубы противу обычных у дам. Быть может, она состояла при какой-нибудь семье горничною? Во всяком случае ея манера говорить открыто более подходит крестьянам, а не дамам, и не барышням. Она сказала мне примерно следующее (в точности передать ея манеру говорить у меня не выйдет, лишь так, как я понял ея). Сударь, сегодня я была резка с вами, простите. Но вы напугали и обидели меня своим отношением, хоть и, верно, не имели злого умысла. Но чего вам бояться: дитя я никогда не обижу, тем более сироту, имения не подожгу, денег не возьму, идти мне некуда, поскольку свою прежнюю жизнь, кто я и откуда, я не помню. Вам, кажется, тяжело пережить кончину любезной супруги вашей, про то мне объясняли Аглая и Капка, но зачем вы так холодны с Павлушею?
Ульяна единовременно раздражает и успокаивает меня. Мне как прежде тягостно с чужим человеком, но, по крайней мере, с нею я не стесняю себя светским тоном, могу быть и холодным, и неразговорчивым, она не требует пока от меня любезности и остроумия.
Позволить ей бродить свободно в доме я не могу, дал разрешение приходить и брать у меня книги для чтения и играть во дворе с Павлушею под присмотром Капки. Дал еще материи на платье, из того, что Маша имела про запас.
О ея прошлом я тоже ничего нового не узнал, но, думаю, ежели буду чаще с нею говорить, что-то проступит и откроется.
Маша, правильно ли я поступаю? Близок ли я разгадке твоея воли?
***
Приезжал сегодня Беликов, нежданно свалился, а точнее, завалился к нам с охоты. Пришлось обедать с ним. Не уверен, что он одною своею забавою здесь, а не все обчество заслало его выведать, какова наша жизнь. Люди ищут себе развлечения во всяком событии и паче всякого – на горе других, и слетаются к нему, как мухи к варению. Сие особливо видно в деревне между соседей.
Беликов видел Ульяну, как она учила во дворе Павлушу писать литеры. Прежде, чем я опередил его, он подошел и заговорил с нею. Она что-то отвечала ему.
Все время, пока он сидел у меня, я мучился мыслию, что он подумает о ней и обо мне и что разнесет по соседям. Как вдруг, собираясь восвояси, Беликов сказал: «Сказать правду, брат, наши почитают тебя мизантропом и совсем потерянным после кончины супруги. А ты держишься молодцом, хозяйствуешь, англичанку, вон, сыну выписал. Хорошо, хорошо, и супруга твоя бедная, наверное, теперича была бы рада за тебя».
Я тотчас, как он уехал, сам пошел к Ульяне, узнать, как удалось той сказаться англичанкою, и Беликов в оное поверил.
Ульяна меня к себе не пустила. «Сударь, я не ждала вас, у меня творческия бардак», – сказала она, выходя ко мне и сразу притворивши за собою двери, и я понял так, что у нея не совсем прибрано.
Я стал расспрашивать ея, о чем они говорили с моим соседом. Ульяна стала смеяться и сказала, между прочим, весьма похоже, по-аглицки: «My name is Julia Siskinson. I am a governess of the master's son». «Ты знаешь аглицкий? Откуда?!» – поразился я. «Просто знаю. Наверное, выучила в детстве», – ответствовала мне она и перестала смеяться. – «А французский? Немецкий?» – «Нет, не помню. Сударь, может, мне, в самом деле, стать у вас гувернанткою? Мне бы не помешало жалование и хотя бы два платья для перемены и обувь на зиму».
Она говорила любезно и вполне разумно, я согласился. Зимой никого я не найду для Павлуши, а она как будто любит мальчика и уже не столько кажется странною, а более чудачкой, каковы аглицкие гувернантки вообще. И соседи, ежели появятся тут, не смогут сыскать себе новой сплетни.
Но дело все более запутывается. В самом ли деле она англичанка, изрядно жившая в России? Отсюда могут происходить ея чудачества и странности. Но говорит она по-русски чисто, когда англичанка неизбежно бы выказала свои ошибки и иную манеру произносить русские слова.
***
На Покров, как обычно, был снег, которыя тут же и потаял. Живем мы тихо. Капка благодаря Ульяне выучилась грамоте. Павлуша подрос и перестал дичиться меня. Он также уже знает буквы, причем не обошлось без конфуза. Ульяна не знает иных правил орфографии, не пишет фит, ятей, еров или подменяет их другими, по слуху. Когда я заметил это, пришлось мне самому учить сначала их с Павлушей, а после, верно, Ульяна выучила Капку.
Степан просится у меня погостить к родне в Анисимовку, я велел ему не болтать лишнего в гостях.
Красный горел долго. Всё это время Ульяна старалась не сожалеть об ушедшем автобусе, не бояться утреннего разноса на планёрке – она разглядывала пешеходов, собиравшихся на другой стороне улицы.
Вот женщина в синем пиджаке, толстая, большеглазая, с двойным подбородком: верхним – напористым и дерзким, нижним – маленьким и мягким. Губы у неё накрашены яркой помадой, такой малиновой, что аж с синью.
Вот девушка в модном белом плащике, – надо тоже купить себе что-то похожее на этот сезон, – и бабушка с маленьким внуком, деловито ковыряющим в носу.
Ещё женщина – в брючном костюме. Высокая, угловатая – ходячий фанерный трафарет.
Мужчина с ноутбуком – позади женщин бросил на землю окурок.
Два пенсионера: один в старом сером пиджаке, другой в не менее старом болотного цвета плаще, – оба с дачными вёдрами, покрытыми тонким слоем земляной загородной пыли, тёмной, с бурым оттенком.
Студентка в наушниках и с рюкзачком. Четверо школьников разного возраста.
Молодой человек с черной пластиковой папкой – смешной какой-то, с маленьким кадыком… Но симпатичный…
И вдруг там, на той стороне улицы пошли вперёд, и она тоже шагнула вперёд, навстречу…
***
Завтра наша Ульяна выходит в свет, сиречь отправляется в городские лавки: с Павлушею и Капкою, на Пегашке, коего Никита недавно перековал. Поелику вояж продлится весь день, у меня будет достаточно времени для собственных нужд, а резон моего домашнего сидения имеется сурьезный: приезд Петра Прокопьича, моего шурина. Через переписку он уведомил меня, что проездом навестит нас нонче. Петрушу оставлять здесь ночевать не хочу, не хочу и показывать ему Ульяну, Бог знает, что из того может выйти. Оттого и отправляю их за покупками в город.
Однако я беспокоюсь, разумно ли потратит Ульяна деньги, ибо, хотя и рассуждает она часто весьма здраво, в хозяйственных делах порою совершенно блаженная, особливо в вопросах стоимости иных вещей.
Как-то зашел у нас с нею разговор о свечах, о том, сколько их тратится в доме в месяц, в год, о воске и о цене на оный. Ульяна вела себя так, ровно и понятия о том не имела. Рассказала, что видела сон о грядущих временах, в коем домы освещались от молний, искусственно создаваемых машинами, и от оного же работали иные механизмы. Должно быть, память о прочитанных аглицких и французских книгах по механике так пробуждается в ней. Забавно, что она находила интересным читать таковыя книги.
***
Мне писать о вчерашнем дне горестно и стыдно. Но, приняв на себя сию епитимью – написать правдиво, без прикрас и обеления себя – положить начало покаянию. Ибо я знаю, что должен каяться, должен исповедоваться, но прежде исповеди нужно привести ум в порядок и совесть к ответу.
Итак, я отправил Ульяну в город и встретил Петрушу. Встретил его вежливо, но не радушно, ибо давняя неприязнь, почавшаяся с кончины Маши, как сам-третий всюду сопровождала нас.