Настроение
Туман накрыл город шапкой Мономаха, жемчугами в нем сверкали фонари.
Не повезло туристам. Все архитектурные достопримечательности съел туман.
Но Нина была жительницей местной, и поэтому туман этот ее не угнетал, а как-то напоминал своей зыбкостью о призрачности всего тяжелого, бытового и душного. В тумане хорошо гулялось, народу ходило мало, если и были пешеходы, то быстрые и деловые.
Нина любила делать все одна. Ей доставляло удовольствие осознавать, что вот она, наверняка, единственная на всей земле читает, например, в ночи толстый том «Клима Самгина», или утром рано кормит кусочком «Рокфора» милую ворону у себя на окне.
Вот и в тумане – маловероятно встретить знакомых, соседей, или какого-то неприятного прохожего. Неприятного и неопрятного. Туман съедал всякое негативное впечатление.
Нина решительно не знала куда идти. Все тропки и маршруты были давно исхожены. И она остановилась, обдумывая, направо или налево свернуть ей со своей улицы.
– Прямо, – вдруг услышала она четкий мужской голос. Он прозвучал в самое ее ухо, так что Нина испуганно оглянулась.
– Прямо, прямо разбогател он, – этот голос принадлежал высокому парню, который в трубку телефона опровергал яростно чье-то богатство. Нина усмехнулась такому совпадению, но пошла, действительно, почему-то прямо, никуда не сворачивая.
Туман низко водил свои хороводы, и церкви стояли как бы без куполов. И это казалось странным и немножко страшным.
Нина вышла на набережную, встала на крутом мостике, слушая эту тихую туманную тишину.
Внезапно, она увидела, как от стены заброшенного здания отделилась тень и пошла в сторону мостика. Нине стало неприятно появление этой тени, и она хотела немедленно уйти. Но пересилила свое пугливое волнение, осталась на мостике. А человек приближался и был почти рядом.
Нина очень трусила, но стояла, не шевелясь, вслушиваясь в чужие шаги. Конечно же, это был мужчина, и конечно же, он был не очень трезв.
Проходя мимо Нины, он даже не взглянул на нее. И она даже чуточку пожалела об этом, потому что мужчина был красив и строг. И, не глянув на неё, скрылся в тумане. Только еще чуть слышались его шаги, а потом и они умолкли.
Нина почему-то поспешила домой. Ей было очень за себя досадно. Всегда она выходит гулять в этот туман, потому что каждый раз ждет, что что-то хорошее приключится с ней. Что за девчачьи глупые мысли? Но так все и было. Именно так. Разочарованная, неизвестно в чем, и в ком, Нина вошла в свой маленький дворик.
Здесь сверкал наглый фонарь, который сжирал и туман, и ночные звезды на небе. Он сиял, как оглашенный. Смелый и наглый. Но Нине, после таинственной чужой набережной, фонарь показался ярким и добрым малым. Он сиял самостоятельно, освещая двор и приводя в чувство радости всех, кто входил сюда с темных туманных улиц.
Нина села на лавку под фонарем. Она была рада его привычному постоянству.
Нина закурила сигаретку. Пустила струйку дыма на фонарь. Дым заклубился, заволновался, и тут же исчез в его свете. Будто его и не было.
Нина посидела еще немного, докурила сигаретку, и почему-то ясно поняла, что разлюбила гулять в тумане. Разлюбила гулять одна.
Туман утратил для нее свою оригинальную прелесть.
– И нечего выпендриваться, – сказала себе она. – Уеду завтра же в Дубай.
От этого легкого решения Нине стало проще. Она без раздражения открыла входную дверь в подъезд, с которой у нее были сложные отношения. Между ними была натянута пружина, которая странно сопротивлялась, не пуская ее в собственный дом. Она растягивалась с каким-то угрожающим завыванием и закрывалась со скоростью гильотины – только не успей убрать пятки. Получишь.
Нина шла на свой третий этаж и думала о возможной поездке, как вдруг вспомнила лохматый туман на набережной, который как бы промокал лицо влажным ласковым пресс-папье, ленивых уток на канале, и воробьев на перилах мостика. И поняла, что никуда она не поедет. И не нужен ей никакой Дубай, потому что и она там никому не нужна. И еще ей было уже просто лень, и совсем нелюбопытны чужие города, чужая жизнь.
Она открыла ключом свою уже дверь и, привычно бросив ключи на стеллаж в коридоре, посмотрела вглубь своего дома. И ей показалось на секунду, что над круглым столом, летучим облаком, присел туман. Он втёк в открытую форточку струйкой, и вот – отдыхает.
Нина зажгла свет. Никакого тумана, конечно, не было. И форточка была закрыта.
Нина рывком открыла ее и вдохнула влажный воздух. Потом открыла еще и окно. Пошире. Будто приглашая туманную морось. На чашечку кофе. Нина сидела перед окном и уже с некоторым отвращением думала о Дубае. И удивлялась, как такая крамольная идея могла придти в ее легковесную голову.
Спала она с открытым окном. Ей казалось, что туман послужит ей уютным одеялом. Скорее всего, так оно и случилось.
Но Нина хорошо спала и видеть этого уже не могла.
Маленькая тетрадь,
2 февраля 2021
Не случилось
Она ценила мудрость постепенного старения, которое благородно не пугало и тешило отражением похожести каждый день. Морщины присутствовали где-то инкогнито и, если и появлялись, то это было не вдруг, а по чуть-чуть. Поступательность всего процесса была восхитительно-вежливой.
Галина и сегодня не увидела на своем лице ничего нового. Оно было строгим и невозмутимым.
В глазах было суровое придирчивое внимание. Но совсем недолго кто-то позвонил в дверь.
Галина совершенно равнодушно пошла открывать. Даже не спросив «кто».
За дверью оказался сосед – крепкий, с сединой, Костя. Он улыбнулся ей и спросил:
– Чей «Мицубиси» во дворе?
Галя ответила, что не знает, и слегка удивилась вопросу. Она и «Мицубиси» никак не увязывались вместе. И пора бы уже соседу знать, что у нее никогда не было машины.
– Ну, пусть пропадает, раз бесхозные, – пожал плечами Костя. – Я всех опросил.
Он объяснил, что сейчас будут сбрасывать снег с крыш, а во дворе одна эта машина, всех убрали.
Костя ушел, а Галина почему-то затревожилась за чужое имущество. Она выглянула в окно – и действительно, во дворе сиротой торчал один автомобиль. Но нужно было что-то делать.
Она накинула пуховик и помчалась во двор. На крыше уже суетились альпинисты. Из сугробов на ней торчали лопаты.
Галина подошла к машине и слегка толкнула. Заверещала сигнализация сразу, но тут же и выключилась. Галина оглянулась, но никто не выбежал на призывный манок сирены.
– Я уже сигналил так, – подошел Костя. – Кто-то чужой поставил. Мало не покажется, – даже с радостным предвкушением улыбнулся он.
Галина его радости не разделяла. Ей погрезилось, что хозяин этой машины в беде, или с ним что-то случилось, если он на крики своего авто не прибежал. И потом, машина была незнакомой, местные авто Галина знала.
Она еще раз толкнула «Мицубиси», и та опять ответила отчаянным ревом сигнализации.
Костя махнул рукой и сделал разрешительный жест людям на крыше.
– Подождите, – не плоше той сигнализации закричала им Галина. – Минуточку…
Она побежала домой, достала из кладовки двуспальный ватный тюфяк, оставшийся от прежней замужней жизни, и спустилась с ним во двор.
Она одна, без всякой помощи, одержимая желанием спасти эту чужую машину, накинула на крышу и растянула на лобовое стекло тюфяк. Она сделала это так ловко и быстро, что машина даже не квакнула в ответ своей сигнализацией.
Люди на крыше стали работать. Сгребали тяжелый снег к краю и сбрасывали вниз. Он тяжело ухал и ахал, будто ему отбивали бока. На «Мицубиси» тоже падали комки и сосульки. И оставались на мягком тюфяке.
Галина наблюдала за этим из-под козырька парадного.
Альпинисты продвинулись дальше по крыше, а Галина на всякий случай решила не убирать тюфяк с авто, хозяин которого так и не объявился.
– Хорошо придумала, – сказал ей Костя. – Тюфяка-то не жалко.
Галина не стала ему отвечать, потому что ей ничего не было жалко – она была уверена, что владелец такого авто будет благодарен и, может быть, это… Дальше думать не хотелось, а то получалась какая-то монолитная корысть. А таковой и не было. Просто машина была красивой, и Галине думалось, что она спасла её от увечья.
Высотники перешли, наконец, на другую сторону крыши, и Галина вышла из-под козырька. Можно было снимать тюфяк с машины, который смотрелся на ней как-то уж совсем нелепо и странно.
Но её опередили. Во двор вошла толстая женщина в белом дорогом пальто и высоких каблуках.
– Это что за дрянь на моей машине? – она надела перчатки и резко сдернула тюфяк с крыши.
Он плюхнулся на свежий сугроб.
– Ну, что за народ, бросают что ни попадя в окна, – она плюнула в сторону всего тюфяка. И тут же, сев в авто, уехала. Только зазвенели битые сосульки под колесами.
Галина долго еще стояла и смотрела вслед уехавшей машины.
Она не думала, что эта тетка не поняла ее доброго порыва укрыть ее машину. Спасти.
И еще казалось, что будь владелец – мужчина, он бы понял все правильно. Но с этой теткой чудо понимания не случилось.
Галина ушла домой, даже не забрав свой тюфяк, который так ловко исполнил работу спасательного жилета. Ей показалось, что тетка своим плевком осквернила его и привела в полную бытовую негодность.
Она потом видела из окна, что какой-то человечек сгреб этот тюфяк, сложил аккуратно и, оглянувшись по сторонам, утащил его куда-то.
И двор стал опять просторным и снежным.
И не осталось на нем никаких следов осколков неслучившегося понимания.
Разве что сверкали на солнце разбитые сосульки. Они легко отражали солнце.
Маленькая тетрадь,
15 февраля 2021
Тема
«От людей одна боль. Сторонись», – говорила ей всегда мама. Говорила так часто и так настоятельно, что как бы, невольно, подковала ее подковами осторожности и недоверия. И так прочно, что когда Марта выросла и превратилась в высокую строгую девицу, по одному взгляду на нее можно было понять – обойди стороной. И ее обходили.
Она не замечала этого своего странного одиночества. Ей было уютно и спокойно. От одиночества всегда много свободного времени, и это напрягало. Но она с этим легко справилась. Нет, она не сидела в интернете, там было много громких людей. Она и читать не любила. Книги ей казались пустым надуманным миром. Придуманным такими же, как она, людьми, имеющими много свободных, пустых, незаполненных никакими смыслами часов. И там были люди и боль. Тургеневский рассказ «Му-му» надолго запомнился ей, и Марта остыла к чтению. Надолго.
Теперь, сидя у себя на кухне и хлебая жидкий чай из веселой чашки, она придумывала для себя возможное занятие на вечер. Бесшумно работал телевизор.
И вдруг Марта заметила, что её единственная картина висит косо. И сильно косо, так что милый старый скрипач на ней наклонился, будто делая ей, Марте, поклон.
Марта озадачилась. Подошла, поправила картину. Но она опять скользнула в удобную для нее сторону.
Марта вспомнила, как почему-то купила эту картину прямо на улице, у веселого, совсем еще юного паренька. Марте понравилась необыкновенная жизнерадостность, которая исходила от скрипача на картине. Ей даже показалось на миг, что она слышит незатейливый скрипичный звук и легкое притоптывание, отбивка такта. Скрипач был при длинной седой бороде и волосах, охраняемый помятой фетровой шляпой.
– Как его зовут? – спросила она у художника.
– Скрипач, – просто ответил юноша.
Она принесла тогда картину в дом и повесила ее на кухне, поскольку большую часть времени она проводила здесь. Картина висела так давно, что Марта о ней и забыла, а сегодня вот напомнила о себе своим странным перекосом.
Марта опять попыталась выровнять картину. Она висела на примитивном строительном гвозде и легко принимала нужный правильный ракурс.
Но сейчас опять, после усилий Марты – съехала, и скрипач опять, живо и легко – поклонился Марте.
Марта привыкла справляться по хозяйственным и бытовым делам самостоятельно, и поэтому она осторожно сняла картину с гвоздика и стала обдумывать, чем бы ее закрепить, и в чем причина ее неожиданной расхлябанности. Повертев картину и внимательно осмотрев ее изнанку, Марта не обнаружила никаких изъянов и попыталась повесить картину на место.
Нет! Опять был крен, будто скрипач ей кланялся и просил о чем-то в этом своем поклоне.
Марта решила оставить все как есть, не стала больше выравнивать картину, и вдруг будто что-то вспомнив, накинула плащ и вышла на улицу.
Там уже бушевала осень, озвучивала опавшие листья красивым шелестом.
Марта быстро дошла до места, где художники выставляли предметы своего творчества. Здесь и соборы, и балерины, и собаки, и кошки, и каналы. И все-все, что может запечатлеть творец своим зорким глазом.
Марта неторопливо обходила стенды и вдруг увидела своего скрипача. На стенде стояла её картина, точь-в-точь. И продавал её тот же мастер, только теперь он уже имел бородку и был в стильной кепке, и красивых очках.
Она подошла поближе к картине и, долго и молча, смотрела на нее.
Нет, это была не её картина, и скрипач на ней, хоть и имел сходство с её Моисеем, но это была молчаливая какая-то, тихая картина. И при всем сходстве с той, что висела у нее на кухне, здесь скрипач не звучал.
– Интересуетесь? – живо спросил художник.
Она вдруг, совсем забыв о мамином наказе сторониться людей, рассказала ему о том, что она купила у него такого же скрипача много лет назад и попыталась поведать ему, пояснить, о некоем своем разочаровании. Она считала, что ее скрипач – единственный, а тут вот – повтор. И она вдруг рассказала о странном перекосе картины у нее дома, рассказала даже о гвоздике, на котором эта картина висела.
Художник слушал её очень внимательно и, как бы извиняясь за дубль со скрипачом, объяснил ей:
– Тема-то – неисчерпаемая…
– Исчерпаемая, – нагрубила художнику Марта.
– Его хорошо берут. Особенно туристы.
– У картины есть название? – тихо спросила Марта.
– Скрипач, просто скрипач. Музыкант – если хотите.
Художник так и не вспомнил, как и когда Марта купила у него полюбившуюся картину.
– Где же мне упомнить, – будто извинился он.
Марта отошла от картин и вдруг поняла, что общение повергло её в какую-то суетную неразбериху. Ей вдруг представилась улица, по которой веселым оркестром шагают все скрипачи, нарисованные одним ремесленником. Они идут, играя как бы, эти скрипачи, а звука нет, как тогда в ее картине, она хорошо слышала бодрое исполнение мелодии. Она могла ее даже напеть. Да и напевала, когда пивала чай, сидя у себя на кухне и общаясь со старым скрипачом.
Ей стало как-то нехорошо, и она стремительно отошла от художника.
По дороге зашла в строительный магазин и купила дюбель, чтобы закрепить картину наверняка.
Но когда она, раздевшись, с дрелью подошла к картине, то увидела, что нет никакого перекоса. И гвоздик крепок, и скрипач стоит себе ровненько и играет. И мелодия на месте, и мятая шляпа.
Марта улыбнулась и не стала искать даже объяснений этому непонятному и необъяснимому случаю. И не стала анализировать и размышлять, как это может быть.
Да, художник был прав – неисчерпаемая тема.
И она прислушалась к скрипачу, надеясь услышать от него подтверждение.
Скрипку она не услышала, не отступала досада и почему-то стыд за всех скрипачей намалеванных. Которые шли большим оркестром в полной тишине.
Марта еще подумала немного, а потом сняла картину и отнесла её в чулан. Подарит кому-нибудь. А на освободившийся гвоздь повесила календарь с видами города.
Так было правильнее, после увиденного сегодня, да и честнее. Снимки города ни на что не претендовали и не сулили ничего.
А художник в конце дня стал собирать свои работы в просторные холщовые мешки. И там было три собора, два канала и аж четыре скрипача.
Он вспомнил странную женщину, которая сумбурно рассказывала о гвозде в стене, который не удержал картину, и не понимал ее возмущения, что он посмел повторить успех старика-скрипача.
Старик был шикарным и пользовался большим успехом. И при чем здесь какой-то гвоздь?
И он стал грузить свой товар в просторный багажник личного джипа. И уехал. Ненадолго. До завтра. Он осторожно выезжал на проспект, и думалось ему, что день удался. Продал собор и скрипача. И никого не обидел.
Маленькая тетрадь,
2 марта 2021
На лыжах
Этот визит для нее был необходим, хоть и безнадежно нуден.
В последнее воскресенье каждого месяца она навещала тетушку, которая жила на другом конце города, в крепком частном доме на земной полянке. Тетушка называла этот дом усадьбой, хотя внешний облик этого строения мог называться скорее избушкой, с печальной одинокой трубой на покатой крыше.
Нинель поместила в багажник своей навороченной машины тяжелую связку пакетов со снедью и другими гостинцами.
Сколько она помнит себя, тетушка была рядом. И ее елейный скрипучий голос доставал шкодливую Нинель все детство, частично юность, и потом в семейной, не очень удачной, жизни тоже частенько поскрипывал однофразно: «а я тебе говорила».
Нинель не то, чтобы любила тетушку, она к ней привыкла как к климатическому аккомпанементу своей жизни.
Вот и сейчас, она слегка улыбнулась, выезжая на главную улицу городка, которая заканчивалась прямо у дома тетки. Дом назывался крайним, хотя за ним теперь гроздьями просторно развалились новостройки.
Нинель ехала и придумывала, как бы ей полегче отказаться от всегдашнего полноценного обеда с первым, вторым и третьим блюдами. Нинель давно не могла есть так много, да еще мелкие, таявшие во рту пирожки. Их можно было под приятный разговор съесть, как семечек, много-много. Да и кто считал?
Они обедали, тихо и тепло беседовали, и время в этой усадьбе было округлым и холостым, как отстрелянный уже патрон. Потому что говорилось всегда только о прошлом, нынешнее было обыкновенно, в нем не было связей между собой, событийности. И поэтому их беседа велась незлобливо, разбавлялась иногда громким смехом. Да, прошлое всегда улыбается, оно безопасно. А в нынешней жизни Нинель не хотела рассказывать тетке о своем диагнозе, об очередном разводе, о том, что дочь сгинула в своей какой-то непонятной жизни, и не звонит.
Всех этих деликатных тем они не касались, как и разговоров о преклонном теткином возрасте. Деликатность эта обеих устраивала, и поэтому застолья эти тетка любила, а Нелли терпела.
«Ничего», – думалось ей, но все равно ее раздражала, и даже напрягала, нетерпеливость тетки к мобильному телефону. Она требовала выключать его прямо на пороге и не хотела слышать, что могут быть срочные дела, встречи, связь.
Приходилось терпеть полдня и обходиться без предмета, который стал для Нинель лучшей заменой всяким отношениям. Вот только тетушка не была включена в этот мобильный круг. Телефон – тяжелый, трубчатый, стоял у нее в доме на отдельном столике. Но тетка номер его не помнила и, скорее всего, он был давно отключен за неуплату.
Нинель подкатила к «усадьбе» и слегка удивилась, что тетка не встречает ее на верандочке.
Она не стала вынимать пакеты из багажника, а прошла в калитку, с тревогой прислушиваясь к звуку громкой музыки. И эти звуки слегка озадачили Нинель.
«Телевизор», – подумала она, но, открыв без стука дверь в комнату, еще в сенях она наткнулась на лыжи, которые здесь никогда не стояли.
Наконец, войдя в комнату, она увидела тетушку за столом, накрытым лучшим ее сервизом. За столом сидели женщина и паренек с коротенькой стрижкой. Он говорил громко по мобильному, ел пирожки, быстро, как семечки. Орал телевизор, который тетушка обычно не включала, по крайней мере на полную громкость.
– Привет! – стараясь перекричать звук телевизора, Нинель прошла к телевизору и выключила его. Тетушка встала ей навстречу и мило, как всегда, улыбнулась:
– Вот, гости у меня. Родня, правда, очень дальняя. Но родня моя, значит и твоя. Проходи. Мы уж отобедали. Но тебе супчику налью.
– Не надо, – обиделась почему-то Нинель. – Я только на минуточку.
И, как бы в подтверждение этому, у неё зазвонил в кармане мобильник.
Тетушка на это никак не отреагировала. Она вообще вела себя странно, суетилась, с несвойственной ей услужливостью, заменила тарелки на столе. По комнате побежал котлетный дух.
Нинель присела на краешек стула и спросила:
– Откуда-то родня?
– А, из Мурманска, – быстро ответила тетушка.
– Поэтому – лыжи в сенях, велик, – не скрывая иронии вставила, не без иронии, Нинель.
– Это мы здесь уже купили, – стала оправдываться чужая женщина.
– Ладно! Я пошла. Рада, что ты теперь не одна.
Нинель встала и сделала вид, что набирает чей-то номер на мобильнике.
– Да! Скоро буду! Неожиданно освободилась, – не без радости сообщила кому-то Нинель.
Она не стала выслушивать объяснения тетки, кто это сидит у нее за столом, и что это за родня на лыжах объявилась вдруг в ее «усадьбе». Нинель поцеловала тетку в щеку, кивнула на прощанье всем остальным и вышла.
Уже сидя в машине, она вдруг вспомнила об оставшихся в ее багажнике продуктах, она беспечно тряхнула головой – не пропадут! И прибавила скорость. Нинель ехала по оживленному проспекту и просто физически ощущала как уходит из нее первая радость освобождения от визитов к тетке.
Радость эта утекла, а вместо нее проникал в душу холод надвигавшегося цунами одиночества. Нинель сразу поняла, что родня эта приехала всерьез и навсегда. И то, как юноша уминал любимые Нинель слоеные пирожки, она поняла, что не сидеть ей никогда за этим столом. И было странно осознавать, что ей, которая всегда с такой нелюбовной раздражительностью навещала старую тетку, было сильно обидно, что ей вдруг – нашлась! Замена! Так легко и быстро. На лыжах!
Она хотела порадоваться за тетушку, которая теперь не будет одна, но чувствовала только ревность. И детское чувство несправедливости накрыло Нинель, и она заплакала.
Но, вспомнив еще раз две пары лыж в сенях усадьбы, она наконец повеселела.
А подъехав к своему дому и разгружая багажник, она, пожав плечами, повторила, как приговор:
– На лыжах!
И как тут было не рассмеяться? И она рассмеялась.
Маленькая тетрадь,
22 марта 2021