Смыслы
Её как-то вдруг стал угнетать возраст. И не то, чтобы ей было много лет – так, едва за сорок. Но она чувствовала, как ретиво время ведет себя, непослушным сорванцом оставляя ее в унынии и хандре, в незнании как опять впасть в радостную пору братания и дружбы с этим временем, когда оно обманывало и сулило вечную дружбу и нерасставание. А теперь – предательски улепетывая, взявши за ручку очередной глупый и доверчивый молодняк, а её оставив небрежно и неожиданно на маленькой типовой кухоньке со старыми, давно не чищенными кастрюлями.
Она сидела на своей кухне без раздражения, любила в ней крошечность и уютность. Но что-то стало настораживать – своей конечностью, точечностью своей конечной.
Она сладко курила свою очередную сигарету, допивала крепкий настоящий чай из прозрачного стекла чашки. В которой пронзительно золотился чай, который по цвету был так совершенен, что его было жаль пить.
Она сделала маленький глоточек и, чтобы избежать этих банальных рассуждений о времени и о себе, решила намыть окна и плиту. Чтобы казалось белее и светлее. Но почему-то желание это испуганно скрылось от четкой мысли, что крайне не хочется делать ни того, ни другого. Не видятся в этой суете никакие глубокие и нужные этой жизни смыслы.
А другие смыслы тоже не спешили на встречу к ней.
Ей вспомнился вдруг вчерашний ничейный дед. Он сидел на карнизе окна милого местного магазинчика.
Интеллигентного вида дед, в оправе золотой очки, черное пальто, но на ногах – домашние тапочки. Это-то в феврале. Он сидел, опершись на трость, и разговаривал о чем-то, горячо и убедительно кому-то говорил. Совершенно не осознавая, где он. И в нем не было видно никакой испуганности. Он был бодр и с интересом общался, сам с собой.
Мимо шли люди, иногда кто-то пытался выведать у деда, не потерялся ли он. Не надо ли помочь. Но дед от помощи отказывался, вернее – игнорировал любопытство прохожих. И они, с удовольствием и чувством облегчения, шли себе дальше.
Она тогда не стала домогаться у деда-потеряшки адрес его, а сразу пошла себе мимо, потому что почувствовала, как трогательно счастлив этот дед, от непонимания того, что он заблудился. Она почувствовала, как нет в нем никаких страхов, которые жили с ней постоянно, с тех пор, как любимое ее время разгильдяйства и молодости подло сбежало, оставив вопросы и страх за отсутствие ответов на них. Она прошла мимо деда, подумав только, что дед был совсем не прост, домашние тапки – и те были из дорогого магазина. Жил он явно где-то недалеко. И его чистый домашний вид обещал, что его наверняка уже ищут, и найдут обязательно.
Она почувствовала, увидя этого деда, что она уже в его времени, а не с теми девчушками-хохотушками, обогнавшими её, спешившим по своим, ей недоступным, делам.
Почему она вспомнила об этом чужом старике – она не знает, но почему-то она отодвинула от себя чашку с холодным чаем и стала думать о том скандале, который закатил ей утром сын. Без видных причин. Она просто сама по себе была помехой какому-то его замыслу. Чем-то мешала, скорее всего – своим постоянным присутствием. Она почти не выходила из дома никуда, ни с кем. А главное – незачем.
Взгляд ее упал на коробку спичек. Она улыбнулась – какая-то необъяснимая страсть обнаружилась у нее к каминным спичкам. Когда-то давно она увидела эти чудные спички в одном доме с камином. Дом был роскошный, и оказалась она там совсем случайно и некстати. И тогда она увидела этот большой коробок со спичками. Он лежал прямо на камине и заинтересовал ее сразу же.
Она взяла в руки тяжелый коробок и, стараясь быть незаметной, попыталась открыть его. Как ни странно, он легко разъехался и обнажил толстый ряд длинных спичек гулливерных размеров. Серные головки их были такими большими, что казалось – каждая спичка в нарядном розовом сарафанчике. Эти спички в яркости своей были гимном какой-то другой жизни.
«Не рассыпь!» – жесткая рука забрала у неё коробок и положила на место. Похоже, это был кто-то из прислуги.
Её это тогда сильно обидело, и она ушла, что, впрочем, и не заметили. И с того самого вечера она помнила нарядность, вызывающую, этих спичек. Она даже купила себе такую же коробку в супермаркете. А потом еще и еще. Короче, это стало манией какой-то. Она привозила каминные спички из других городов, из-за границы.
Впрочем, и с сыном скандал случился из-за этих самых спичек. Он не понимал смысла этой коллекции каминных спичек. У них ведь не было камина. И что уж совсем было правдой – никогда уже и не будет.
А она всё еще чувствовала, как сулят ей эти нарядные, длинноногие, со скрытым пока – светлым, мощным огнем – камин, и дом к нему.
Она улыбнулась – ну и пусть, нет камина, но ведь и прикурить можно сигарету. Спичка зажглась громким фейерверком, и потом еще долго догорала в пепельнице, бликуя разноцветными огоньками. Не сдавалась угасанию.
Она вылила холодный чай в раковину, докурила сигаретку и опять подумала о времени. И оно ей показалось не таким уж равнодушным, если подарило ей возможность увидеть в простой фабричной спичке для камина – и фейерверк, и деда на окошке у магазина. И не огорчаться отчуждению сына. И чтобы перекрыть все эти текучие неясности в жизни. Иногда нужно полюбить, пусть это и только каминные спички в ярких своих сарафанчиках.
Но даже если просто, по быту – ими удобнее духовку зажигать. Ловчее как-то.
А духовка – это дух дома, и другие вкусности. И вовсе необязательно иметь камин, чтобы пользоваться этим любимым предметом.
– Вот именно, – и она зажгла духовку.
Значит, будет обед.
Может и был смысл сегодняшнего дня именно в этом спичечном фейерверке.
Эта простая мысль показалась ей абсурдной, и даже несколько бедной.
И она себя немножко пожалела. На досуге. Пока нагревалась духовка. Она положила коробку с каминными спичками на специальную широкую полку. Почти как у камина – чтобы они были всегда под рукой. Удобно. Ведь она часто курила.
Ландышевая тетрадь,
9 мая 2021
Церемониал
Катерина гладила рубашки так, будто это было главным смыслом ее жизни. Воротничок, манжеты – жалобно стенали под нажимом утюга, а она внимательно щурилась – нет ли на ткани залома или заглаженного уголочка. Так же были выглажены рукава, и перед, и зад. Потом рубашка, с почтением, занимала вешалку. Она висела всегда такой красотой, обещала хозяину своему удачный день, месяц, год. Годы. Она проделывала это с удовольствием, а пока гладила – любила вспоминать о чем-нибудь веселом и позитивном. И похоже было, что эти ласковые ее нашептывания распространялись на всех членов семьи, носивших эти самые мужские рубашки.
Катерина любила этот процесс, он ей придавал силы на все время, до следующей церемонии глажения.
И рубашки в её руках становились каждый день новенькими, и вид у них был только что купленной обновы.
Сегодня что-то не заладилось утро. Отключили свет в доме. И муж, не увидя свежей рубашки, наорал на нее и невежливо, хлопнул дверью.
– Могла и с вечера погладить, – укорил он.
Нет, не могла она гладить вечером. За ночь рубашка остывала, обвисала, и у нее утром был вид заношенной вещи.
Катерина знала почему-то, что остывшая рубашка – это как остывший чай. Холодный и скучный. Без флюидов.
Муж ушел в испорченном настроении, пришлось ему надеть пиджак на неглаженую сорочку, а пиджаки он не любил.
Катерина немного огорчилась – и уходу мужа, и на отсутствие света.
А потом, накинув плащик, вышла на улицу. Дома всё равно делать без электричества нечего. И она решила дойти до магазина. Она долго думала, что бы такого ей купить, потом вспомнила, что накануне закончилась в доме курага. И, с чистой совестью, Катерина решительно направилась за курагой.
Но во дворе ей пришлось остановиться. Она вышла прямо на скандал двух соседок. Которые вели громкий спор о проблемах с электричеством.
Катерина прислушалась к их резким голосам, но ей стало скучно, и она зашагала себе по своим рутинным делам.
– Перегрузка в сети, пробки не выдержали.
Убегая от их криков, Катерина вдруг подумала про утюг, надо было давно купить новый. Умный и самостоятельный. С паром, с режимами. Но она почему-то не хотела иметь такой утюг. С ним не поговоришь, не пошепчешься. Он всё делал сам. Знал как и когда включиться, и выключиться.
Тетки во дворе все орали. Катерина долго еще слышала их голоса.
Она подумала о муже, Викторе, о его гневе на нее из-за невыглаженной сорочки. «С вечера погладить не могла». Да, не могла, потому что исчезала за ночь забота и любовь к этому процессу глажения, который давно стал для неё главной церемонией дня. Напутствием на удачу ему, любимому, и такому грубому, иногда. И нетерпеливому к тому, что мешало его комфорту.
Но она не помнила обид, они всегда ей казались ненужной суетностью.
Катерина купила несколько упаковок кураги и вышла из супермаркета. Каково же было ее удивление, когда, возвратясь, она застала все еще бушующих соседок. Теперь тема распри была другой, о парковке. Развлекались.
Катерина вдруг, неожиданно, подошла к ним и спросила:
– Девочки, а вы утюг выключили?
Они замолчали на несколько секунд и рванули в свои квартиры.
Катерина улыбнулась наступившей тишине.
Электричество уже дали. Весело гудела стиральная машина. Продолжая свой труд после вынужденной паузы.
Тихо шелестела рядом с ней и посудомоечная машина. Всё стиралось, мылось, сушилось. Все само, решительно и неумолимо, пока режим.
Катя подошла к гладильной доске и хотела включить утюг, и погладить на завтра все разом рубашки, и повесить готовыми в шкаф, рядом. Чтобы вдруг, как сегодня, не попасть врасплох без электричества.
Но что-то останавливало её. Она знала, что гладить с запасом на всю неделю нельзя. Они утрачивают волшебную силу её нашептываний, ее ласки и пожеланий хорошего дня.
А если случится, не будет электричества вдруг, муж наденет пиджак. Ну, и что – не любит пиджаки. А она – терпеть не может гладить рубашки с вечера. И еще ей подумалось, что такое с ней случилось, дающее ей возможность думать о глажении, утюгах, соседях. И о суровости мужа несправедливой.
И она поняла, что если и будет так, и захочется ей вдруг все это оставить и не жить этим – она уже не сможет.
Магия глажения рубашек и ее задействовала. И уже не отпустит. Она не представляла себе утра без этого церемониала в отношениях. И потом она знала, что к удачам своей семьи она хоть как-то причастна.
Вечером муж поцеловал ее в макушку, извинился. И признался:
– Весь день – насмарку. Всё из-за пиджака. Не везет мне в нем.
Катерина пожала плечами, поцеловала мужа в щечку.
День прошел плавно, тихо и мирно.
Катерина перед сном выбрала из высохшего белую в полоску, любимую мужнину рубашку, и положила её на гладильную доску.
– До завтра, – сказала она ей.
И та послушно осталась ждать утра.
Ландышевая тетрадь,
12 мая 2021
Подсказка
Это всё было очень некстати. Ветер нес колючую порошу, будто брызгал в лицо иголками. Но Георгий должен был дойти до дома, указанного на конверте. Он работал курьером и, как ни странно, любил свою эту непрестижную службу. За свободу, уличные красоты, свежий воздух. Он ходил себе, вышагивая по незнакомым улицам, вглядываясь в необычные, иногда старинные дома. И время, при этом вояже его каждодневном, легко удалялось. День всегда казался коротким.
Но сегодня что-то мешало этому легкому его скольжению. То ли ветер, могучий и холодный, то ли еще что-то, скрипучее и раздражающее. И Георгий не сразу понял, что выводит его из себя простенькая пошловатая мелодия из далекого фильма, смотренного-пересмотренного. Он тогда был так влюблен в эту мелодию, что подобрал её дома на фортепьяно, несмотря на строгое, осуждающее эту простоту «фи».
И сегодня с утра Георгий просто проснулся с этой мелодией в ушах, и она понеслась с ним – и в метро, и в маршрутке, и она оказалась такой приставучей, как дурно воспитанная барышня.
Георгий вышел из метро в самом центре, у собора, и пошел по нужному адресу. Он проходил уже сквер с голым, недружелюбного вида, кустарником. Как вдруг, в маленькой безветренной нише, у арки входа в этот сквер, увидел скрипачку. Девушка наигрывала что-то, непонятно для кого. Прохожих почти не было, а ветер быстро поглощал слабый звук скрипки и гасил его, как-то немедля.
Перед девушкой стоял открытый чехол, в нем помещалась трогательная коробочка металлическая от монпансье, для мелких денег.
Проходя мимо, Георгий услышал, что играет она Брамса. Играла профессионально, но Георгий решил не останавливаться – он ведь был на работе, а еще ему почему-то не понравилась сама попрошайка. Был в этом какой-то подвох. Хорошее исполнение, шла бы преподавать, а то стоит здесь – почти на паперти.
Георгий поспешно осудил девчушку и пошел себе дальше. Но чем быстрее он шел, тем сильнее мучила его мысль, что напрасно он не поблагодарил хотя бы одной монеткой. Георгий притормозил, оглянулся. Скрипачка играла, но ветер доносил звуки вместе с колючей порошей. Георгий пошел дальше и тут понял, что дурное настроение его куда-то отступило и выскочила из ушей назойливая мелодия.
Приступило что-то непонятное и опять заставило его оглянуться на скрипачку. Она уже не играла, а разговаривала с мужчиной бомжеватого вида, но, что удивило Георгия – он положил в футляр, с низким поклоном, деньги. И тут же отошел.
Георгий стоял, разбирая эту увиденную картинку, и еще раз передумал вернуться. Когда пойдет обратно, то может и остановится у музыкантши. И как она может играть на таком ветру! Какая в этом необходимость? Кому здесь нужен Брамс, в такую погоду? Георгию даже стало жаль её. И он все-таки решил вернуться, послушать скрипку и положить в заветную коробочку от монпансье горсть мелочи, которую уже нащупали в кармане его пальцы.
Он резко развернулся и пошел к арке входа. И вдруг скрипачка заиграла навстречу ему ту самую мелодию из детства, которая только что исчезла из его ушей.
Похоже, скрипачка подхватила эстафету. Каким-то странным образом, она просто с нужного такта стала играть ту же самую мелодию. Как бы приветствуя мудрый и благородный разворот Георгия в ее сторону. Это совпадение так порадовало и поразило Георгия, что он, почти бегом, достиг музыкантши.
Он, не посмотрел ей в лицо, ему было неловко за свои плохие мысли о ней и, будто попросив прощения, он выгреб всю мелочь из кармана и, с каким-то трепетом, опустил в коробочку от монпансье. Звуки сыплющих монеток совпали с ударом соборного колокола. Девушка опустила скрипку, пережидая эти бойцовские звуки колокола.
И тогда Георгий, украдкой, глянул на ее лицо. Она с такой серьезностью слушала мелодию соборных колоколов, не обратив внимания на мелкий звон монет от Георгия.
Он отошел от скрипачки. Шёл по нужному адресу и все думал о том, как она угадала его музыку, на которую мама – и та говорила «фи».
И еще он подумал, что этот мужчина бомжеватого вида заплатил и именно эту мелодию заказал скрипачке. Но и это казалось маловероятным. Но более всего было странно то, что Георгий продолжал свой путь курьера, пытался вспомнить и напеть эту мелодию, но она не давалась. Ушла. Затихли и колокола.
И Георгий шел и однозначно знал о себе сегодня, что он ничего не знает о том, что и как происходит. И его радовало это незнание, а не тревожило совсем. И ветер тоже внезапно стих и отстал, со своей нелюбезной колючестью.
И уже через несколько минут Георгий нажимал кнопку домофона нужной ему квартиры.
И там сразу ответили, и впустили без всяких вопросов.
Легко и скоро.
Ландышевая тетрадь,
14 марта 2021
Причастность
Он шел по улице совершенно свободным человеком. Даже скорее чуть зевакой его можно было определить. Поток людей по дороге к метро был стремительным, но и он не захватил, и не увлек его в свои замыслы. Он обтекал его, делясь на две половины очень занятых людей, а потом соединялся в монолит деловых спешащих пассажиров.
Со стороны казалось, что он нарочно тормозит эту деловую стремительность, но сам Глеб ее не замечал. Он гулял. Гулял не спеша, со вкусом, не стесняясь вглядываться в эти напряженные, озабоченные лица, и сильно сочувствуя им.
На переходе он остановился и спокойно ждал зеленый, как вдруг, тарахтя и гремя, промчалось по зебре стадо рокеров. На втором байке, чуть отдельно, белым флагом – то ли капитуляции, то ли победы, сверкнула невеста в шлеме, и с ландышами. Она крепко обняла впереди сидящего жениха.
Стайка байкеров промчалась с такой счастливой и веселой стремительностью, что Глеб, наверное, позавидовал, если бы в наступившей неожиданной тишине не услышал за своей спиной раздраженный женский голос. Он был громким и настойчивым, и не умолкал даже, пока Глеб переходил проспект. Монолог был шипучим и злым. И в нем ощущались раздражение и нелюбовь. Глеб притормозил, чтобы пропустить вперед обладательницу этого голоса, а заодно посмотреть на слушающего этот громкий выпад.
Пара обошла его, и Глеб увидел мужчину, который никак не реагировал на злые слова своей попутчицы. Он слегка улыбался и отвечал: «Ты права, ты права. Что тут скажешь».
Женщина не унималась, пара в метро не вошла, а пошла дальше, свернула в ближайший переулок.
Глеб не отставал, и сделал по возможности равнодушный вид выражению своего лица. Хотя мог бы и не делать. Прохожие и так не любопытствовали по его особе.
Глеб подумал, что хорошо бы поесть чего-нибудь. И пиво выпить, но в карманах его было пусто. И еще надо было очень постараться, чтобы хотя бы к вечеру раздобыть денег. Но и эта проблема не тяготила Глеба, он всё шел за той парой и видел, как из последних сил сдерживает себя мужчина.
Наконец, пара остановилась. Оба уже гневно смотрели друг на друга. И видна была готовность обеих сторон на крайние меры, разбежаться – и все тут.
Глеб уже подошел к ним, тротуар был узким, и ему было не обойти их. Он остановился, они сделали паузу и смотрели на него угрожающе почему-то.
Глеб заметил глубокую морщину на лбу женщины. Было похоже, что она часто хмурится.
Спутник её был, наоборот – мягок и свеж. Его готовность к доброму примирению раздражала женщину еще больше. Она отступила на шаг, пропуская Глеба. Но он не спешил. Нащупав в кармане пластик жевательной резинки, которой угостил его добрый маленький малыш в подворотне, он протянул её женщине и сказал, подражая мудрости Сократа:
– Не ссорьтесь, милые мои. Это чревато бездомием. Гляньте на меня.
Женщина рассеянно взяла пластик резинки и глянула на Глеба внимательно.
А он прошел сквозь них и пошел себе дальше, походкой свободного человека.
Женщина вышла из оторопи и брезгливо швырнула теплый пластик в урну. Вытерла ладонь платком.
– Зря выбросила, – обнял ее мужчина. – Можно было сохранить на память.
– Память о грязном бомже? – удивилась женщина.
– По мне, так это был чистый ангел, – мужчина обнял её, поцеловал в макушку. И они пошли дальше, уже молча. Но молчание это было полно всяких смыслов.
А Глеб шел себе дальше и думал, какая это была удача, что малыш одарил его «жёвой». Он бы, Глеб, предпочел бы другое, но ведь и жёва пригодилась.
И еще он подумал о том, как жаль, что они с женой не встретили, в нужную минутку, такого вот человечка, который отдал бы последнюю жёву, чтобы помирить их.
Но Глеб старался не вспоминать ту, другую свою жизнь, потому что из сегодня, ссоры те, бессмысленные и глупые, по легкомыслию – казались пустячными. А оказались для него фатальным приговором.
Глеб углубился было в переулок, но быстро понял, что народа здесь мало, и он быстро покинул недоходную улочку и устремился к людям. К потоку их, чтобы он его обтекал, и казалось бы – ты причастен, ты в нем. Глебу нравилось эта причастность, и он ей очень дорожил.
И еще Глебу вспомнилась грохочущая свадьба байкеров, куда они так неслись под белым флагом платья невесты? Который обещал уверенность и свободу. И не поверить в это Глеб не мог. Потому, что чувствовал свою к ним причастность. И сам не мог объяснить, почему. И, как близкий гость, он вдогонку пожелал молодым пожелания.
Глеба обогнал широкоплечий мужчина в джинсах, и такой же рубашке. Через оба плеча на нем, крест-накрест, висела рыжая кожаная портупея. Она была необычной, двусторонней, и на ней болтались по обе стороны тяжелые фотокамеры. Они фиксировали, своей раскачкой на бедрах мужчины, уверенную и стремительную его поступь. Видно, что он спешил на важное дело. В руке он нес еще одну фотокамеру, на штативе. Он спешил зафиксировать какой-то важный момент в жизни. Спешил, и ничего не замечал, обогнул Глеба, будто увернулся от него, и исчез навсегда.
«А хорошо бы это были пистолеты», – подумал, совсем не зло, Глеб.
Впрочем, в этой толчее никто бы не заметил.
Ландышевая тетрадь,
6 июня 2021