Молчание
Валентина заметила в себе неприятную новизну. Она стала долго, длинно и безапелляционно говорить. Особенно давалось ей это удовольствие в беседах по телефону. Она чувствовала, как угнетает своим напором ви-за-ви, но остановить себя, или окрасить интонацию теплым ироничным тоном, она уже не могла.
Валентина объясняла дурную эту манеру в себе отсутствием постоянного общения. Звонили ей редко, кто – по занятости, а кто – и нежеланию слышать ее агрессивные высказывания по любому поводу и теме.
Она пыталась усмирить себя в этой вредной привычке – судить обо всем строго, без поблажек. Но тогда не получалось беседы, она пошло сводилась к ценам в магазине, или немытых окнах в доме.
Укрощение себя не удалось, и тогда Валентина попыталась хоть чуточку молчать и слушать собеседника, но эта, уже совсем недоступная вершина, ей не далась.
Об этом горевала Валентина, идя в киоск «Печать» – за газетами.
Она не пользовалась интернетом, а по старой привычке любила скупить все свежие газеты, разной масти и концепций. К ним еще прилагались редкие, «толстые», журналы. Всю эту кипу Валентина с интересом просматривала на уютной своей кухоньке. Не спеша, вдыхая запах свежей краски из типографии.
Она уже открыла дверь и вошла в знакомое и всегда теплое, тесное помещение газетного пространства и приветливо громко сказала: «Здрасте». Но тут же споткнулась на безответную тишину.
За кассой, вместо милой Веры Ивановны, которую она знала не один год, сидела носатая тетка, с колючими прищуренными глазками и безо всякого интереса, молча, смотрела на нее.
Валентине тут же захотелось покинуть этот безрадостный неуют, но она сдержала этот свой порыв, газеты в доме кончились, свежие журналы – тоже, и она сделала шаг навстречу этой нелюбезной кассирше.
Та не сводила с нее подозрительного взгляда, и Валентина от этого наспех похватала со стенда все подряд, прихватила и журналы. Всё сложила к колким глазам тетки. Та молча стала считать, и очень медленно. Видно, что за компьютером она сидит совсем нечасто. А Валентина всё еще подкладывала новые всякие газетенки.
Густые и низкие брови кассирши чуть дрогнули, но она не проронила ни слова.
Валентине захотелось расшевелить эту кассиршу, спровоцировать её на хоть какую-то реакцию.
Но крепость не сдалась. Недовольство выразили несколько человек в очереди, которая успела прирасти сзади.
Наконец, пресса была подсчитана, Валентина, сунув ее в пакет, вдруг неожиданно для себя поблагодарила кассиршу громко и приветливо. Удивляясь как бы её вежливости и расторопности.
Но и этот выпад дал сбой.
Тетка в своей невежливости была даже какой-то привлекательной, от ее нахмуренных бровей и темных глаз с прищуром исходила такая энергетика, что Валентина, хлебнув её невзначай, прозрела и увидела на длинном носу кассирши еще и зрелую бородавку. Это открытие потрясло Валентину больше, чем возмущенная очередь. Все в которой спешили по своим неуловимым делам, а кто ведь – и за сигаретами стоял. Их продавали здесь в широком ассортименте.
Очередь роптала, Валентина смирилась – и с кассиршей, и с её бородавкой на носу, ушла из душного помещения. Она даже пробежала несколько метров, чтобы отделаться от этой кассирши, очереди и вдохнуть настоящий жизни впечатления.
Но старуха никак не забывалась.
«И что такое было с ней не так?», – думалось Валентине.
Ну, мрачная, молчаливая. Медленно считает. Она не без удовольствия вспомнила свое милое общение с Верой Ивановной. Они так любили поболтать славно. И очереди у нее никогда не наблюдалось.
Валентина шла в подавленности, давно не ощущаемой ею.
«И что за причина? Пустяки всё. Вот приду домой. Почитаю газетки. Сварю кофе».
Но не тут-то было.
Валентина, уже на подходе к дому, увидела урну и, уж совсем неожиданно для себя, бросила туда газеты. Вместе с пакетом. Она уже исключила для себя возможность взять их в руки после этой мрачной старухи на кассе. Будто побоялась, что все желчные хвори её перетекут к ней в дом через свежие газеты.
Валентина вытерла пальцы спиртовой салфеткой, которые были у нее всегда при себе. И ей стало сразу легче.
А новости она узнает от соседки. Ха! Которая всегда сиятельно весела, и всегда под рукой. А еще Валентина решила, что надо будет за прессой ходить в другое место.
Она уже знала, что никогда не переступит через порог, за которым сидела невежливая эта кассирша.
А вечером она с возмущением рассказывала своей приятельнице о своем неловком приключении с кассиршей. О её молчании агрессивном и отсутствии реакции, на что приятельница предположила: «Может, она просто глухая?»
Валентину даже обрадовало такое предположение.
Это оправдало бы недостойное поведение кассирши. Если это так, то Валентина даже пожалела о выброшенных газетах. Поспешила. Всегда у неё так. Торопишься с выводами.
Но вдруг она вспомнила, что перед ее приходом кассирша говорила по мобильнику. Да и вряд ли на такую работу могли взять глуховатую даму. И вдруг Валентина поняла, и даже почувствовала причину этого молчаливого кассиршиного протеста. Это было личное её отношение к ней, Валентине. Которая, мало того, что щеголяет в белых брючках, а они с кассиршей могли быть ровесниками. Белые брючки, шляпа, шейный платочек, и прессы на неимоверную сумму. Сразу видно, тратит без счета.
Вот и кассирша выразила к ней жесткую свою неприязнь. И правда, та сумма, что она потратила на журналы и газеты была легкомысленной.
Валентина, поняв вдруг все разом – и про себя, и про кассиршу, вздохнула с облегчением. И уже не жалела о выброшенных газетах. Завтра она пойдет опять, именно в этот киоск, и попробует приручить злую кассиршу. Зачем ей это было надо, Валентина и сама не понимала.
Разве что научиться у нее выразительному молчанию. Которого так не доставало самой Валентине.
Когда назавтра она пришла в киоск, она увидела Веру Ивановну, её очаровательную улыбку, беглый стук по клавишам кассы. Всё было знакомым и родным. Валентина не удержалась и спросила:
– Что это было вчера? Что сидело?
Вера Ивановна расхохоталась.
– Это я бегала к стоматологу. Хозяйка, это она. Сама сидела – больше некому.
Валентина была в полной растерянности, что не угадала, она даже не осталась поболтать с Верой Ивановной, купила только телепрограмму.
– Я вчера огазетилась, – объяснила она Вере Ивановне.
Валентина шла домой и улыбалась тому открытию в себе, что случилось накануне с ней. Всё она придумала себе – и старуху, и мрачность её, и выброшенные в урну газеты.
Все это она старательно взращивала в себе из-за отсутствия достойных событий в ее жизни. Ведь ничего вчера такого не случилось. Не обрати она никакого внимания на старуху, с ее художественной бородавкой, а приди она просто за газетами, а не утренней чьей-то улыбкой. Купила бы, расплатилась – и всё. Как те, в очереди, которых она тоже ведь раздражала – тем, что застряла у кассы.
Валентина была недовольна собой, пока не увидела в своем дворике, как местный собиратель картона, довольный, вынимает газеты и журналы из ее вчерашнего пакета и перетягивает его шпагатом. Большой такой, общий из картонок всяких и газет тюк у него получился.
Он поздоровался с Валентиной. И она душевно кивнула ему в ответ. Она и впрямь была довольна, что газеты эти и журналы кому-то пригодились.
Впрочем, это тоже было открытием пустячным.
Валентина, раздраженная своей бестолковостью, с досадой за себя, решила покупать газеты у метро и не замечать, у кого ты их покупаешь. Подумаешь, событие. И Валентина расплакалась. Ей стало жалко покидать Веру Ивановну, которая, как ей казалось, была привязана к ней. Но, скорее всего, она и здесь не угадала, придавая этому несуществующую значимость, по великодушию своему.
Ландышевая тетрадь,
6 июня 2021
Бывает
Это был настоящий офисный город. Он был как-то вызывающе задуман автором. Здания были названы, каждое – по времени года: «Зима», «Весна», «Лето», «Осень». А еще был дом с картинками на окнах, художника Бенуа, к сказочной постановке «Петрушка». Персонажи смотрели со стеклянных витражей весело и слегка иронично. Казалось, что они пристально вглядываются в новых людей. Офисный городок этот имел на своей территории даже церквушку. Такую же, в тон комплекса – уютную и золотую.
Костя работал в корпусе «Осень». И поэтому все здесь было выполнено в оттенках охры. Только лебеди, черные, свободно проживали в своих домиках на берегу неглубокого пруда. Они высокомерно выгибали свои шеи и неторопливо скользили по чистой воде пруда. Хозяин этого офисного городка был человеком рачительным и, похоже, во вкусах своих укорота не находил. Поэтому эклектика этого места внушала, если не восхищение, то уж уважение – определенно. Люди приходили сюда посидеть на лавочке, которые размещены были с большим интервалом друг от друга, что было умно и удобно. Также байдарками можно было попользоваться. Пристроиться в хвосте лебедей, проплыть за ними, слушая их гортанные беседы.
Костя бежал на работу в это дивное место, как на свидание с той нормальной жизнью, о которой думал, что она будет, непременно будет. Состоится у него. Но она, жизнь, состоялась только наполовину. На эту вот офисную, в этом городке немыслимой красоты и комфорта. А вторая половина жизни Кости удалась не очень. Он жил в узкой квартирке, с маленькой кухонкой, и без ванной. Он поставить хотел душевую кабинку, но сантехник был суров и неумолим:
«Не положено! Угол затопите у соседей».
Так что Костя со своим семейством посещал городскую баню. В этом тоже была своя горечь неудобств, которую Костя чувствовал почему-то как свое унижение. Перед кем? На этот вопрос он и сам не ответил бы. Ну, что баня. Моются люди, общаются. И все нагие, и без аксессуаров привычной жизни, по которым можно узнать, сколько он стоит. Ни часов тебе, ни башмаков фирменных. Все одинаковые, беззащитные и чистые потом.
Костя рвался в свой офис, как в поездку за границу.
Как в Лондон, Париж. Всё в офисе, в его кабинете, было функциональным, удобным и даже красивым. Аквариум с диковинными заселенцами. Стол с компьютером, а еще кресло, которое просто хватало Костю утром, прижимало к своей кожаной груди и никуда не отпускало. Но Косте не очень-то и хотелось. Он даже обед переносил с трудом. В кафе было дорого и невкусно. Поэтому с обеда Костя очень быстро добирался в свой кабинет. И уж там, кормил не спеша рыбок в аквариуме, приводил в порядок счета и договоры. И все это делал с любовью и не спеша.
Но это утро как-то сразу не задалось. Едва он пришел на службу, как его позвал начальник и с улыбкою сообщил, что его, Костю, вместе с отделом переводят в новый корпус.
– Там пока не устроено, но мне нужен ваш кабинетик. Мы расширяемся. А вы будете обживаться на новом месте. У вас получится. Вы – человек уюта. И там наведете.
Костя вышел от начальника совершенно сбитый этим сообщением.
Он хорошо знал этот новый корпус, о котором ему сказал босс. Он стоял на самом отшибе городка, и окна выходили на трассу. Он уже был там однажды. И заметил, что туда, в этот корпус, свезли всю списанную устаревшую мебель, столы и кресла – по ним было видно, что давно были в употреблении. Уют с ними было навести непросто.
Но самое главное, что огорчило Костю, это отсутствие любимого вида из окна. Ни байдарок, ни лебедей, ни высоких чистых стеклянных рам. С тугими шпингалетами, ретро-защёлками этих самых рам.
Костя заскучал. Что там, тоска одолела его разом, она всегда была в другой весовой категории. Тяжелой.
Он вошел в свой кабинет и привычно опустился в кресло. Оно еще не знало о грядущих переменах, надежно подставило ему привычные подлокотники.
Костя оглядел стол. Он был чист, ничего лишнего. Хозяин любил порядок.
Выдвинул ящики. И в них – так, пустяки, никаких папок. Все аккуратно сложено на стеллажах и компьютере.
Костя начал собираться к переезду. Он подошел к окну и стал смотреть на пруд, лебедей, на гуляющих по аллеям прохожих с детскими колясками.
Костю обуяло такое странное чувство, что его засунули в самый глухой ящик стола и надежно задвинули.
Неужели этого ничего уже не будет в жизни его? Та красивая и изящная сторона этой жизни исчезала. Вот он, последний взгляд на нее, эту ускользающую, любимую им жизнь.
И тут взгляд Кости споткнулся об аквариум.
Вот он дурак. Надо перенести туда, в новое место, аквариум. Он, конечно, очень громоздкий, но хотя бы его надо будет перетащить. И кресло свое любимое.
И тут Костя с ясной горечью понял, что не сможет он перенести ни кресло, ни рыбок. Потому, что это ему не принадлежит. Это – собственность этого самого офисного городка. И на этот перенос нужно будет особое разрешение.
Костя даже вздрогнул испуганно, осознав, что ему здесь ничего не принадлежит. И вторая половина его жизни вдруг вильнула хвостиком своим золотым и осталась здесь, в этом емком аквариуме.
Косте сразу захотелось просто уйти. Его здесь ничего не держало. Он пойдет и напишет заявление об уходе.
Но, вспомнив свою узкую квартирку, он почему-то передумал, а вернувшись к боссу, робко попросил его об аквариуме.
Но босс, конечно же, не разрешил.
– Мы туда новый купим и поставим, – беспечно, как-то весело пообещал он.
Но Костя в это обещание почему-то не поверил. И на секунду представив себе, что завтра ему на две остановки придется выходить раньше, он очень обозлился на весь этот несправедливый мир. И почувствовал себя бесправной рыбкой в аквариуме. Вроде и простор, а обман стекла делает ее жизнь невыносимой.
Костя это хорошо знал, он кормил рыбешку эту каждый день.
И подумалось ему, что и правильно – переезд без привычных вещей. Хорошо – никаких воспоминаний.
Он легко, и даже с какой-то радостью, вошел в свою узколобую квартирку, с уверенностью что это у него никто не отнимет.
Кстати, аквариум можно и у себя пристроить на окошке. Пусть не такой объемный, но Костя сделает рыбкам уют. Ведь такое право над ним признал даже сегодня Босс. Он даже, видя Костино убитое лицо, развел руками и сказал спокойно: «Бывает».
Уткнулся в свой компьютер и тут же забыл – и о сказанном, и о сделанном.
Ландышевая тетрадь,
19 июня 2021
Надрыв
Она была восхитительной. Маленькая, из светло-коричневой кожи, шкатулка. Верхняя крышка опускалась и пристегивалась металлической кнопкой. Закрывалась щелчком – крепко и надежно. Шкатулка была на виду совсем игрушечной, и по вместительности в ней можно было защелкнуть небольшую брошь, или один крупный бриллиант.
Коробочка эта по размерам казалась волшебной, и настолько притягательной, что ее хотелось спрятать в карман. И уйти из гостей незаметно.
Что он и сделал. Это была первая и последняя кража в его детской жизни.
Она обнаружила эту шкатулочку у сына не сразу, он тщательно прятал эту драгоценность, да и взбучки опасался. Но когда она все-таки обнаружила у него эту, такую не его, вещицу, соврал:
«Мне дядя Игорь подарил».
Она несколько раз переспросила, уточняя – когда и почему.
«Она мне очень понравилась», – с некоторой неловкостью подтвердил сын. – «И дядя Игорь мне ее подарил».
Игорь был другом их семьи. Сейчас он вел жизнь холостяка, жена и сын уехали жить в Германию. Игорь очень печалился, не скрывал этого, а наоборот – всех собирал в свой дом. И говорил, говорил. Эти посиделки у него многим казались скучными и монотонными. В страдательность Игоря мало кто верил – подумаешь, жена ушла. Тоже событие. И потом, это было много лет назад. Чего уж там причитать.
А Игорь причитал. Не укрощая себя никак в этой страсти.
Игорь и возился с детьми друзей, будто закрывая этим общением пустоты в себе.
И поэтому она ничуть не удивилась такому подарку ее сына. Шкатулочка явно была антикварной, и она, на всякий случай, поблагодарила Игоря при встрече.
– Как подарил? Ничего я ему не дарил. Поиграть дал. Ты тоже, подумай, это – не безделица, это мне от предков. Дорогая вещь, не сомневайся.
И Инна поняла, что шкатулочку нужно вернуть. И она вдруг почему-то обиделась на Игоря. Подумаешь, дорогая вещица.
«Думать надо, а не соблазнять детей», – так подумала она.
Но Игорю пообещала, что вернет. И робко представила себе разговор с сыном по этому поводу.
Но, когда она пришла домой, сын сам пришел к ней и, прямо в прихожей, сунул ей в руку ларчик.
– Отдай дяде Игорю, – и убежал.
Ларчик был еще теплым от детских ладошек, и Инна бросила его небрежно в свою сумку.
Бросила и забыла. Она не стала давить на сына укоризною, она и так видела – сын все понимает сам. И неловкость ушла, они мирно поужинали, не вспоминая об этом происшествии.
На другой день она зашла к Игорю домой. С трудом найдя в обширной своей сумке вещицу, похищенную сыном, она протянула Игорю.
– Сын наказан, – соврала она.
Игорь быстро взял ларчик в руки и бегло осмотрел. Проверил кнопку-защелку. И остался недоволен. Очень.
– Видишь, край надорван чуть.
Инна присмотрелась и увидела – действительно, краешек у защелки был порван.
– Это я. Зря в сумку бросила. В ней всякое безобразие творится.
Игорь махнул рукой, не без сожаления поставил шкатулочку на закрытую полку секретера и задвинул дверцу. Дав, тем самым, понять, что больше он так не сглупит, и не даст дорогую вещицу чужим.
Он так и сказал «чужим». Но тут же предложил коньяку и кофе, и жареной картошки.
Игорь был всегда хлебосольным.
Инне очень хотелось картошки, и коньяка, и кофе. Но она почему-то стала собираться домой.
Игорь стал удерживать её. Достал рюмки, особые, коньячные. Снял крышку со сковороды. Разнесся по комнате чудный дух укропчика.
Инна не устояла. Они уселись за стол, и Игорь все говорил о няне, о сыне, о том, как он вырос.
Инна ела вкусную картошку и иногда кивала головой, делая вид, что длинный монолог не скользит мимо ее внимательных ушей.
Вечер прошел незаметно. Кофе был выпит, и Инна по-настоящему стала собираться домой.
– Как ты считаешь, они вернутся?
Игорь с такой надеждой смотрел на нее, что Инна, в который раз, соврала:
– Конечно же.
И повторила:
– Обязательно. Им там без тебя плохо, я знаю.
Игоря глаза вспыхнули, он вдруг поцеловал Инну в щечку, подбежал к серванту и сунул ей в руки злосчастный ларчик.
– Отдай сынишке. Дарю.
– Не надо, – Инна отвела его руку.
– Надо. Там все равно надрыв.
Он так и сказал красиво – «надрыв».
Инна шла по улице домой. Пошла пешком. Шла и думала, как обрадуется сын возврату сией драгоценной вещицы. Он не заметит надрыва. И скорее положит в эту шкатулочку свою какую-то драгоценность. И Инна многое бы отдала, чтобы узнать, как она выглядит.
Что-то вроде крупного бриллианта. А надрыв – он почти незаметен. Для сына – это уж точно.
И как красиво Игорь сказал это, «надрыв». Как будто речь шла не о маленькой, сломанной чужой теткой, шкатулке, а о чем-то большом и главном.
А может, для него это так и было.
Ландышевая тетрадь,
19 июня 2021
Шок
Звонок был неожиданным и, даже по звуку – уж очень громкий. Он звучал как команда собаке «к ноге».
Звонила давнишняя знакомая из Москвы, надумала приехать – повидаться хочет.
Ольга очень удручилась этим ее желанием, потому что с ее стороны эта встреча была просто невозможной. Это был звонок с Марса или Луны, или другой какой-то планеты. Подруга эта была знаменита, богата. И её желание повидаться с Ольгой казалось невероятной какой-то прихотью. Что еще больше не понравилось, что она, подруга, просто поставила её в известность, дескать – буду, встречай.
«Я на пару дней – до завтра!», – и разъединилась.
Ольга долго еще сидела с трубкой в руке, не зная, что ей делать с полученной информацией. Она погрузилась в отчаяние и растерянность. Еще бы. Она оглянула свое жилище беспристрастно, чужим глазом. И погрустнела еще больше. Было от чего. Все, от окон до входной двери, было тускло и обветшало. Окна, правда, она мыла недавно, но прикрыта их чистота была нелепыми самодельными занавесками, с цветными заплатками на старых дырах.
Кухня была тесной и закопченной, а в комнате стояло, во всю его ширь, только кофейное деревце. Оно поглощало все скромное пространство комнаты, в углу был телевизор, а при нем – диван.
Ольга давно не занималась своим домом, в том плане, что предметы в нем присутствовали – только понятные своей функциональностью.
Даже кофейное дерево было задействовано в быту. Она вешала очки в его зеленых ветках, цепляя их за цепочку. А кадка от деревца заменила журнальный столик, здесь лежали газеты и читаемая нонче книга. Иногда даже подставляла подносик маленький, с чашкой чая и сухариками. Ольге всего было достаточно в её доме – и пространства, и уюта.
Она уже стала думать, куда она разместит гостью на ночь, и улыбнулась своему решению.
В чулане есть раскладушка.
Ольга и Мотя, так звали гостью, учились когда-то вместе и жили в одной комнате в общежитии.
Потом Ольга удачно вышла замуж. Потом родился сын, и она почти забыла о Моте. Пока однажды не увидела её в каком-то сериале и порадовалась за нее. Но потом все пошло по-другому. Ушел от Ольги муж, потом и сын сбежал в другую жизнь с какой-то девчонкой. Звонит иногда. Она поняла, что он – в другой стране, и больше не надеялась на его приезд. Постепенно успокоилась, привыкла. И стала радоваться всему. Своей однокомнатной квартирке после размена, аскетичному образу своей жизни.
А для дружбы и уюта – завела кофейное дерево. Оно вымахало под потолок и уже цвело не раз, и давало плоды. Ему, похоже, хватало пространства, солнца и воды. И бесед хозяйки, которая называла его разными непонятными, но хорошими словами.
И никто, и ничто не беспокоило Ольгу, как вдруг – Мотя. Зачем это?Ольга вдруг поняла, что не сможет предъявить ей свой дом, итог ее жизни, в котором ничего не было, что бы могло заинтересовать гостью. Даже красивой чашки не было в этой жизни Ольги. Были две – но все для неё, для кофе и для каши. Кашу она ела с ложки, прямо из чашки, так было удобно и привычно.
Ей нечего было предъявить и предложить Моте.
И поэтому Ольга решила сбежать. Она вдруг догадалась, что, если Мотя вспомнила ее номер телефона, то и адрес не забыла.
Припрется и будет стучать, ждать, не отступится.
Так Ольга целую ночь не могла уснуть, делала наполеоновским шагом круги вокруг кофейного дерева, и к утру решение пришло. Ольга сдалась обстоятельствам.
Приедет и приедет. Её желание, Моти. А ей, Ольге, ватрушку испечь…
«А что еще? Посидим, повспоминаем».
Скучно всё это, но тесто было замесено, и ватрушка поставлена.
Через полчаса аромат ванили, будто кружевами, украсил блеклое жилище.
Ольга стала смиренно ждать. И ждать пришлось долго. Она сидела на кухоньке, прислушиваясь к шагам, но Мотя все не шла.
Как вдруг раздался резкий звонок в дверь.
Раздался грохот на лестнице.
И когда Ольга открыла дверь, ее лицо сбил яркий свет – ей прямо в лоб светили огромным фонарем, а сбоку выскочила и бросилась обниматься Мотя.
– Снимай! Снимай! – командовала она оператору.
Растерянная Ольга отступила в комнату.
И тут она поняла, что их встречу снимают. Мотя, обнимая ее, что-то горячо говорила в микрофон.
– А это что такое? Экзотика. Это пальма? – тараторила она.
– Снимай! Снимай, – она все обнимала Ольгу и потом, наконец, объяснила. – Я веду блог – «Шок из провинции». Вот ездим по местам, таким вот. Снимаем, как люди живут. Или не живут? – обратилась с вопросом она в глазок камеры.
Тут она заметила очки на кофейной ветке.
– Какая деталь! Как на елке! Здесь – вечный Новый год!
Оператор снял и очки на ветке, и пачку газет и журналов в кадке, потом снял скромный вид из окна.
– Всё! – доложил он Моте. – Во! – показал он большой палец, от восторга.
Ольга, оглушенная всем этим грохотом и светом, все еще ничего не понимала.
Наконец, свет был выключен, и микрофон – тоже.
– Ну, здравствуй! Олечка! Ты извини шумное такое появление. Но мне нужен был эффект неожиданности.
– Шок, шок, шок – это главное, – подтвердил рыжебородый оператор, снимая скудное убранство дома. Он с интересом посмотрел на ватрушку в противне.
– Это для нас? – спросил рыжебородый и хотел поддеть пальцами кусок пирога.
И тут Ольга пришла в себя.
– Нет! Не вам, – она сорвала с крана кухонное полотенце и шлепнула оператора по спине.
Мотя пыталась приобнять её, успокоить. Но не была понята. Ну совсем.
Ольга громко ногой распахнула дверь на лестницу и стала толкать в нее рыжебородого.
Мотя пыталась удержать ярость Ольги, но вдруг закричала:
– Снимай, снимай!
И уже через минуту всё было кончено. Еще они повозились у двери недолго, а потом было слышно, как отъехала машина.
И все разом стихло. Ни звука. Ольга присела на табурет и вдруг неожиданно увидела себя в зеркале. Растрепанная, всклоченная и мало на себя похожая, она удивилась своему отражению.
Шок был у нее везде – в волосах, голове, глазах. И даже рот был открыт.
Визит Моти удался на славу.
Ольга вдруг рассмеялась.
– Ну, и пусть, ну и ладно. Чего с них взять, – она подошла к кофейному деревцу, потрогала листочки.
А деревце тоже, наверное, было в шоке. Приняло прожектор за яркое солнце. И его обманули тоже.
Ольга сняла с ветки очки, взяла у подножия деревца с края кадки недочитанную книгу. И отрезала себе ватрушки. Потом налила себе чаю, и подумалось ей этак весело, что, может, и пирогу теперь есть имя. «Шок-пирог».
А что – звучит. «Шок» – от слова шоколад. Похоже. Теперь она будет называть ватрушку-подружку «шок-пирогом».
Она подумала о Моте, как она, интересно, живет, но не расстроилась, подошла, пошире отдернула шторы, чтобы было посветлее. За окошком был закат. И он окрасил листья кофейного дерева в розовый цвет. Это было диковинно красиво, и Ольга пожалела Мотю, что она никогда не увидит этой красоты.
Ландышевая тетрадь,
22 июня 2021