Максимка и Толик
В театре под Новый год
За завтраком мама сказала, что к нам в гости приедет её брат, для меня дядя Коля, с сыном Игорем – моим двоюродным братом.
– Так он же вроде бы маленький совсем, – удивился я.
– Ему три с половиной года, и он очень понятливый мальчик, и ты, – мама выразительно посмотрела на меня, – ты пойдёшь с ним в театр.
Я от такого предложения даже поперхнулся бутербродом с сыром, который очень люблю:
– Почему же это я, а не ты? – удивлённо спросил я маму.
– Потому что театр наш находится в соседнем подъезде, и потому что ты уже большой – всё-таки восьмой год пошёл. А я провожу и встречу вас после спектакля, хорошо? – мама улыбнулась, и я понял, что возражать бессмысленно.
Театр на самом деле находился рядом – в одноэтажной пристройке к крайнему подъезду моего дома. Театр был небольшой, но уютный, красивый и, можно сказать, домашний.
Я часто бывал там с мамой, когда был такой же маленький как Игорёк, потом с другом Толиком, когда подрос, потом со своим классом, потому что учительница музыки Нина Петровна «приобщала нас к искусству» и часто вместо уроков пения водила в театр.
– Мама, ну я же всё там смотрел!
– Я взяла билет на спектакль для малышей от трёх до пяти, ты его давно видел, и кажется, даже не раз. Ты будешь с Игорьком как старший брат, понимаешь? Посадишь его на место в зрительском зале, а сам подождёшь в фойе.
Игорёк оказался голубоглазым, краснощёким крепышом, похожим на снегиря, и таким шустрым… подобных ему я не видел. Всю дорогу в автобусе, куда мы с мамой, дядей Колей и Игорьком сели, встретив родственников на вокзале, всю дорогу до дома Игорёк вертелся, как юла, болтал ногами, что-то всё говорил и, глядя в окно, громко задавал один и тот же вопрос:
– А это что ещё такое?
Не «что это?», а именно «это что ещё такое?», чем вызывал улыбку пассажиров автобуса.
Мне сразу вспомнилась воспитательница Мариванна, я же простился с детским садом не так давно – всего два года назад, и хорошо помнил, как она говорила:
«А это что ещё такое? Кто же это у нас до сих пор руки не помыл… ботинки в свой шкафчик не поставил… книжку порвал… кашу есть не хочет… не спит в тихий час… по лужам бегает…»
И смотрит поверх очков. Но вообще-то она хорошая, Мариванна, и я по ней даже скучаю.
Интересовало этого снегиря по дороге домой буквально всё – проезжающие машины, автобусы, трактор, ремонтирующий дорогу, памятники, фонтаны и милиционер, регулирующий движение на перекрёстке. Дома Игорька поручили мне, чтобы я его развлекал, а он такой непоседа – мы рисовали, лепили из пластилина, гоняли по железной дороге, разложенной на полу, паровозики, и на старой, вытащенной с антресолей и громыхающей лошадке он разъезжал, размахивая саблей. А тихо становилось, только когда он смотрел мультики или разглядывал книжки, которые мама высыпала для него на диван, или когда кто-то читал ему сказки.
И вот мы пришли в театр, мама сдала наши вещи в гардероб, положила номерок в мой карман.
– Максимушка, не грусти, спектакль недолгий, минут на сорок, потом Ёлка для малышей, тоже непродолжительная, думаю где-то на полчаса, не больше, потом я приду. А ты, – мама погладила Игорька по голове, – слушайся старшего брата, хорошо?
Она поцеловала нас и ушла. Я взял Игорька, ставшего вдруг тихим и серьёзным, за руку.
В фойе было многолюдно – одни малыши и все с родителями. Мы ходили, смотрели картинки на стенах, подошли к стоящей в углу большой ёлке, стали разглядывать висящие на ней игрушки, тут раздался звонок, и мы пошли в зал.
Зрительский зал нашего театра был небольшой, всего пять рядов в виде скамеек. Я посадил Игорька во второй ряд с краю, а сам встал за прикрытой дверью, чтобы он меня видел и не пугался – а то маленький он всё же.
Заиграла весёлая музыка, в зале погас свет, но было не темно, потому что сцена ярко освещалась разноцветными огнями, и на ней появились, запрыгали и стали танцевать и петь три брата – три поросенка Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф:
«Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…»
Я стоял в фойе и подглядывал спектакль из-за прикрытой двери, и мне неожиданно стало весело и интересно, хотя я и сказку читал, и мультик смотрел сто раз.
– Хочешь в зал зайти? – вдруг услышал я и обернулся, рядом со мной стояла женщина в строгом синем костюме, я вспомнил – она следила за порядком в фойе.
Не дожидаясь моего ответа, она провела меня в зал и посадила на откидной стул, который был как раз за Игорьком. Теперь мы вместе смотрели музыкальную сказку про трёх поросят, и я так увлекся, как будто никогда её не видел.
Особенно мне понравился умный Наф-Наф, который построил самый прочный каменный дом, но чем больше я на него смотрел, на его рыжие, лохматые волосы и очки в металлической оправе, чем больше я прислушивался к его голосу, тем всё больше он напоминал мне парня из нашего дома, который выгуливал по утрам такого же рыжего и пушистого шпица, и этот шпиц часто тявкал на всех. К концу спектакля я решил, что это он и есть.
А Игорёк был полностью поглощён спектаклем – замирал и боялся серого волка, радовался, хлопал в ладоши и смеялся, когда поросята спасались, а в конце стал подпевать вслед за артистами:
Волк из леса никогда,
Никогда, никогда
Не вернётся к нам сюда,
К нам сюда, к нам сюда!
Когда после спектакля мы вышли в фойе театра, я спросил у Игорька, понравилось ли ему, на что он задумчиво пропел:
– Волка жа-а-алко!
– Это почему же? Он ведь поросят хотел съесть!
– А волк в котёл с кипятком упал, и ему бо-о-ольно, – снова пропел Игорёк, и так тоненько и жалобно было это «бо-о-ольно», что мне сразу вспомнилось, как недавно я обжёг палец на руке, как долго заживала рана, и я тоже стал жалеть волка вместе с Игорьком.
Потом для малышей была Ёлка. Они водили хоровод, кричали «Ёлочка, зажгись!» и «Снегурочка!», пели детские песенки, а папы, мамы и я сидели на стульях, поставленных вдоль стен зала, и мне почему-то было совсем не скучно, а даже радостно.
И вот, когда Снегурочка стала раздавать подарки малышам, Игорёк, стоявший в конце очереди, вдруг вышел, подошёл к ёлке и стал трогать, висящую внизу, большую хлопушку.
Меня эта хлопушка тоже интересовала, я тоже смотрел на неё и думал, что же там внутри – конфетти или серпантин, или малюсенькие игрушки, как у Толика в прошлом году на Новый год. И тут как бабахнет! Раздался громкий, громкий хлопок!
Оказывается, это Игорёк дёрнул за шнурок внизу хлопушки. Но все были заняты получением подарка от Деда Мороза и не обратили особого внимания на хлопок.
Я подбежал к Игорьку, он ползал по полу, рассматривал и подбирал выпавших из хлопушки разноцветных, крохотных мишек и зайчиков, белочек, собачек и птичек.
Мне тоже стало интересно, я присел на корточки и стал разглядывать зверюшек и птичек, маленьких, как дождевые капельки.
Нас почему-то никто не остановил, и мы с Игорьком так увлеклись, что когда я встал, то в зале было пусто – ни Деда Мороза, ни Снегурочки, ни детей.
«А подарок для Игорька?» – подумал я.
В раздевалке мы увидели мальчика, который стоял на Ёлке в очереди за подарком перед Игорьком. Сейчас, сидя на стуле, он надевал ботинки, а рядом с ним стояла женщина в пальто. В руках у неё были два прозрачных пакета, в них просматривались конфеты, шоколадка, мандарины, и отдельно она держала два калейдоскопа. Два! Почему же у одного мальчика два подарка?
Я и Игорёк стояли и смотрели на эту женщину и мальчика, а она торопливо сунула подарки в сумку, схватила мальчика за руку и ушла.
«Может быть, второй подарок она взяла для кого-то, кто не смог прийти? Может этот кто-то болен?» – подумал я.
Я решил найти Снегурочку, которая раздавала подарки. Мы заглянули в зал, прошли по фойе, посмотрели в раздевалке, но никого не встретили, да и детей вместе с родителями тоже уже не было. И тут Игорёк разревелся, он понял, что не получил новогоднего подарка. Я пытался успокоить его, говорил про уважительные причины, а он всё равно плакал.
– Почему ты плачешь? – вдруг услышали мы.
Перед нами стояла пожилая женщина в тёмном халате, которая работала в раздевалке. Я объяснил ей.
– Ну что за беда! – она наклонилась и погладила Игорька по голове. – Ты знаешь, Дед Мороз и Снегурочка торопились на другую Ёлку к детям и уехали, но тебя они не забыли и велели мне передать подарок. Пойдем!
Мы подошли к раздевалке, женщина зашла внутрь, открыла стоящий у стены шкаф и достала оранжевую лопатку с длинной ручкой и две большие конфеты.
– Вот тебе подарок от Деда Мороза и Снегурочки, – сказала она.
– Спасибо, – как-то очень тихо произнёс Игорёк и посмотрел на меня. – А снеговика лепить будем?
– Будем, – улыбнулся я.
На катке
Под Новый год в парке заливали каток. И перед каждым Новым годом мы шли на каток, я и мама, которая неплохо каталась на коньках, но всё-таки, мне кажется, ей больше нравилась сама обстановка – ёлка, музыка, весёлые лица вокруг.
В этом году зима опаздывала. В конце декабря температура в Москве была, как весной, девять градусов тепла, и как весной росла на газонах зелёная травка, а местами даже выглядывали крохотные одуванчики.
Но за несколько дней до Нового года резко похолодало, утром я посмотрел в окно и замер – всё было покрыто инеем – дома, машины, тротуары и дороги, и каждая веточка на дереве, каждая былинка и травинка – всё стало вдруг серебряным и сказочным. А к вечеру повалил снег, он шёл и шёл, не переставая, город стал белоснежным, и наступила зима.
Мама сказала, что Игорёк будет жить у нас две недели, и мне поручено присматривать за ним, потому что я старший брат, и потому что я свободен – у меня начались зимние каникулы. Вот так дела! Я думал погонять на коньках с Толиком, а тут на тебе – Игорёк!
Летом, в деревне, мы жили рядом, а в Москве нас разбросало – Толик жил на юге столицы, а я на севере, на Крайнем Севере, как, смеясь, говорила мама.
Я позвонил другу, хотел сказать, чтобы Дед Мороз, то есть папа Толика, подарил бы ему на Новый год удочку – старая у него летом поломалась, а одной моей удочки нам будет маловато для ловли бычков в озере. Но выяснилось, что Толик уезжает с родителями к родственникам, и я понял, что суждено мне быть вместе с Игорьком все каникулы.
– Максимка, сегодня пойдем на каток, – сказала за завтраком мама и, поняв мой вопросительный взгляд, добавила, – с Игорьком, конечно.
– Как? Он будет в валенках по льду ходить что ли?
– Ты знаешь, оказывается, наш Игорёк уже в прошлом году катался на коньках, может быть, не совсем уверенно, я не знаю, – мама погладила Игорька по голове, – но катался.
Игорёк оторвался от ватрушки и заулыбался:
– Я умею на коньках ездить.
– Не ездить, а кататься, – мама поцеловала Игорька, – всё будет хорошо.
– После завтрака пойдем? – спросил я.
– Давайте во второй половине дня, ближе к вечеру, когда зажгутся фонари. Сейчас в нашем парке красивая иллюминация.
Каток был залит, как и раньше, на лужайке рядом с волейбольной площадкой. Мы взяли коньки напрокат, одели их и вышли на лёд. Я, не стоявший на коньках год, первые минуты чувствовал себя неуверенно и, глядя на маму, понял, что и она не очень… а Игорёк, наш крепыш, наш краснощёкий голубоглазый снегирь, как ни в чём не бывало, покатился и покатился, и так смело и устойчиво, как будто катался на коньках каждый день. Вот это да!
В центре катка была установлена высокая ёлка, и неважно, что она была искусственной, зато на вершине у неё красовалась звезда, а на ветках висели большие хлопушки, шары и разные игрушки – мишки, зайчики, снежинки и смешные слоники с длинным хоботом и большими ушами. Эти слоники очень понравились Игорьку, он долго стоял и рассматривал одного из них, который висел невысоко, потом потрогал и потянул к себе, хорошо, я был рядом: «Нельзя, Игорёк!»
В парке зажглись фонари, мы кружились вокруг ёлки, светящейся разноцветными огоньками гирлянды, а по радио звучали песенки из мультиков. И вдруг все деревья рядом с катком вспыхнули! Это загорелись тысячи ярких точек на специальных проводах, которыми были украшены деревья.
Игорёк не испугался, а засмеялся и захлопал в ладоши. И мне тоже стало радостно и весело, рядом была мама, она улыбалась и держала за руку смеющегося Игорька. Хотя был будний день, но народа на катке было много. Неожиданно я увидел Таню Кузнецову из моего класса, она была с мамой. Увидев меня, Таня замахала рукой.
– Привет!
– Привет!
– Это кто же такой симпатичный и румяный, такой похожий на снегиря? – спросила Танина мама.
Я ответил, потом мы с Таней стали говорить о чём-то, наши мамы тоже оживлённо беседовали, а когда мы вспомнили об Игорьке… его рядом не было. На маму невозможно было смотреть, она так побледнела, что мне стало страшно.
– Где же он, где, – причитала она, – куда бежать? Ещё эти коньки…
Таня со своей мамой тоже перепугались:
– Подождите, на катке два выхода, – волновалась Танина мама, – давайте мы пойдем в один, вы в другой, а коньки не надо снимать, чтобы не терять время.
Мама заплакала:
– Темно уже.
И тут меня прямо как осенило, я вспомнил, что последние два дня мы, то есть я, Игорёк и папа, гуляли в парке недалеко от катка, а рядом стояла палатка, торгующая горячей, варёной кукурузой. Мимо этой палатки мы проходили не раз, и Игорёк просил купить ему эту кукурузу, но папа почему-то отказывался.
– Я знаю, где он! – воскликнул я, – пошли за мной.
И видно так уверенно я сказал это, что женщины, а ведь я был единственным мужчиной в данный момент, поверили мне. Мы поспешили к выходу, Таня споткнулась носком конька об лёд, упала, я помог ей встать, вскоре мы были у палатки с кукурузой.
Наш озорник, наш снегирь, с интересом разглядывал витрину, стоя рядом с пожилой женщиной, которая держала его за руку и что-то объясняла. Этой женщиной была тётя Поля, соседка, живущая в нашем доме этажом ниже. Увидев нас, она обрадовалась:
– Хотела купить кукурузу, а тут вдруг он, хорошо, что узнала, – она наклонилась к Игорьку. – Не будешь больше убегать?
– Не будешь? – спросила мама, вытирая глаза.
А этот снегирь, опустив голову, пролепетал что-то невнятное, а потом тихо так пропел:
– Куру-у-у-за… мне мама варила.
– Кукуруза, – исправила мама. – Хочешь кукурузу?
– Да-а-а, – пропел Игорёк.
Через несколько минут мы все сидели в маленьком кафе около палатки, где было всего четыре столика. Горячая кукуруза вкусно пахла кашей и хлебом, а за окном кружился новогодний снег.
Снеговик
Когда я учился во втором классе, на зимние каникулы к нам снова приехал Игорёк. Его папа быстро уехал, а Игорёк остался. Игорьку особенно нравилось, когда я читал ему книжки. И если вначале мы читали про теремок, колобок и трёх поросят, то вскоре перешли на сказки и однажды прочитали «Дюймовочка».
Тут мы остановились, потому что история про крохотную девочку из цветка так понравилась Игорьку, что мы перечитывали её снова и снова, потом смотрели мультик, а потом снова перечитывали, и так до тех пор, пока не появился «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова.
Эту книгу мне задали по чтению на каникулы, хотя давно, когда я был такой же маленький как Игорёк, мне читал её папа. Приключения девочки Элли и её верного пёсика Тотошки настолько поразили Игорька, настолько были ему интересны и так понравились, что с тех пор он не расставался с этой книгой весь день. Если играл – она была рядом, если ел – она лежала на столе, а если шёл спать, то клал её под подушку. Вот и в тот день, не успели мы позавтракать, как передо мной уже стоял Игорёк, держа в руках любимую книгу.
– Читать, мальчики, будем после обеда, – сказала мама, – потому что сейчас мы пойдем в лес.
– Какой лес? – не понял я.
– Не беспокойся, – мама улыбнулась, – наш лес недалеко, ты разве забыл?
А я, правда, забыл про лес, который находился в трёх автобусных остановках от нашего дома. Его обычно называли «парк», а мама говорила «наш лесочек», потому что он был небольшой, и пройти из конца в конец его можно было минут за сорок.
– Я буду горку делать, – обрадовался Игорёк и взял оранжевую лопатку, ту самую, которую подарил ему Дед Мороз на Ёлке.
– А я буду лепить снеговика, – и я тоже взял лопатку.
Снегопад в последние дни не прекращался, и снег засыпал весь лес, все деревья, фонари, скамейки и тропинки, только главные аллеи были расчищены.
– Смотри, Игорёк, – сказал я, когда на аллее, из-за поворота, поднимая клубы пушистого снега, с шумом показалась снегоуборочная машина.
Мы отошли в сторону и с интересом наблюдали, как двигалась эта большая машина, и как она убирала снег.
На детской площадке никого не было. Мы с Игорьком очистили от снега горку и стали кататься. Забрались на горку, сели паровозиком, оттолкнулись и вниз. Горка высокая, мы катимся быстро, Игорёк хохочет, раскраснелся. И снова поехали, и снова! Когда мы накатались на горке, я предложил:
– Давай снеговика лепить!
– Давай! – обрадовался Игорек.
Снег был не мокрый, но довольно липкий, и мы скатали один шар, такой большой, что дальше катать его стало тяжело. Мы прикатили его к ёлочке и похлопали лопаткой, чтобы он стал плотнее, а потом пошли лепить ещё два шара. И когда они были готовы, один больше, другой меньше, мы позвали маму, и она помогла нам поставить снежные шары друг на друга – самый большой внизу, потом меньше, и самый маленький шар – голова – сверху. Потом мы отыскали ветки, упавшие от сильного ветра с деревьев, и сделали из них руки, из тонких берёзовых веточек с потемневшими листьями получились волосы, а сосновые шишки стали глазами и носом для снеговика. Сверху я воткнул несколько сосновых веток с иголками, и получились пышные, зелёные пряди волос надо лбом.
– Это вИхор, – сказал Игорёк.
– Не вИхор, а вихОр, – исправил я брата.
– А рот где?
Я согнул пополам веточку, приделал её на месте рта, и снеговик заулыбался. Игорёк отошёл, засмеялся, запрыгал на одной ножке и запел:
– Ля-ля-ля, ля-ля-ля, – так ему понравился наш снеговик, улыбающийся, высокий, лохматый, с весёлыми зелёными прядями волос.
– Надо дать ему в руки метлу, – сказал я.
– Метлу не надо давать, он без метлы радостней выглядит, – мама смотрела на снеговика и улыбалась, – пойдёмте белочек кормить, я орешки взяла.
На перекрёстках аллей к толстым стволам высоких елей и сосен были приделаны кормушки для белочек, которых в последние годы в нашем парке стало много.
Белочки привыкли к людям, привыкли, что о них заботятся и кормят, и они совсем перестали бояться, а, увидев кого-нибудь рядом, тотчас сбегали с деревьев на землю и садились совсем близко, смешно скрещивая верхние лапки и сверкая малюсенькими, чёрными глазками.
Мы положили орешки в кормушки и постояли рядом, наблюдая, как белочки грызут их, держа двумя лапками. Когда рядом проходил кто-нибудь с собакой, пусть даже эта собака была на поводке, белочки убегали на дерево и ждали, когда собака уйдет.
А людей они не боялись – носились по земле, засыпанной снегом, бегали вверх-вниз по деревьям и перелетали, как пушинки, с ветки на ветку, только искрились в зелёных сосновых иголках рыжие хвостики, похожие на парашюты.
Потом мы пошли домой и, проходя мимо детской площадки, увидели рядом с нашим снеговиком двух малышей с мамами. Эти малыши били снеговика лопатками, а их мамы… ногами. Я побежал к снеговику, вслед за мной Игорёк, но когда мы оказались рядом, его уже сломали – голова отлетела в сторону, палки, которые были руками, заброшены далеко, один снежный шар разбился на куски, а по другому, нижнему и самому большому, эти мамы били ногами, а их дети смеялись. Игорёк расплакался, и слёзы ручьями текли по его щекам.
– Что вы делаете! – взволнованно воскликнула мама.
– Мы… так они же маленькие, – ответила мама одного из малышей, – они так играют.
– Печально, если вы не поняли, – мама вздохнула, вытерла Игорьку слёзы, взяла за руку и повела домой, а он всю дорогу всхлипывал и никак не мог успокоиться.
Через день мы, то есть мама, Игорёк и я, гуляли в парке и оказались там, где раньше стоял наш снеговик. На том же месте, у пушистой ёлочки мы увидели снеговика, другого снеговика, он был меньше, но у него тоже торчали во все стороны волосы-ветки, и он улыбался… тоже улыбался.
Кеша-красавчик
На день рождения родители подарили мне волнистого попугайчика. И хотя я давно мечтал о нём, этот подарок стал для меня настоящим, большим сюрпризом.
Попугайчик, которого я назвал Кеша, был маленький, и если его тихонечко потрогать, тёплый и мягонький такой, и весь ярко голубого цвета, даже клювик у него был голубоватый, только глазки чёрные и лапки с тонкими коготками жёлтые.
Мама сказала, что ему всего шесть недель, а доказательство этому – его голубой клювик, который с возрастом должен становиться жёлтым.
«Только такие молоденькие попугайчики могут научиться говорить», – сказал на Птичьем рынке продавец, у которого мама купила Кешу.
Через неделю после дня рождения я уехал с родителями в деревню к бабушке на всё лето, и Кеша с нами, конечно. Клетку с попугайчиком мы поставили на стол, расположенный на веранде около окна, напротив которого рос огромный, цветущий всё лето куст шиповника. Он зацвёл только что, «наш шиповник», как говорила мама, и душистый аромат его цветов разносился далеко по всему саду. Окно было приоткрыто, и Кеша всё поглядывал на шиповник, который и ему, видимо, тоже нравился.
Не успели мы распаковать вещи, как пришёл Толик, мой друг, наши дома в деревне стоят рядом, и хотя зимой мы живём в разных районах Москвы, зато всё лето вместе.
Толик с интересом стал рассматривать попугайчика, а потом вдруг сунул в клетку палец, и Кеша его цап! чуть не схватил, Толик едва успел убрать руку:
– Молодец, Кеша, маленький, а защищаешься!
– Ты не пугай его, Толик, а то он запомнит тебя и будет бояться.
– Да я не хотел, само собой получилось. Давай лучше будем учить Кешу говорить.
– Давай! Я недавно по телевизору видел, как попугайчик стихи читал. Это же чудеса – такая кроха и стихи!
С тех пор мы стали учить Кешу говорить. Это выражалось в том, что и я, и Толик, и мама с папой, и бабушка, то есть все, находясь на веранде, то и дело подходили к клетке и начинали говорить приблизительно так:
– Кеша, хороший мальчик! Кеша, кушать хочешь? Кеша, кто там? Кто пришёл? Чай пить будем?
А бабушка любила говорить: «Кеша красавчик!» Почему-то это выражение нравилось ей больше всего. Толик же, слыша про красавчика, всегда добавлял «красавчик-чик», или «какой кошмарчик-чик», на что бабушка и сердилась, и смеялась.
Эта учёба попугайчика проводилась каждый день, но продолжалась недолго, каждый несколько минут поговорит, да и уйдёт по своим делам. А Кеша, когда с ним говорили, прямо-таки замирал, будто от восторга, прижимался к клетке, переставал трещать и внимательно слушал, слушал, только глазки чёрные блестели.
Очередной учитель убегал, Кеша некоторое время сидел неподвижно, словно прокручивая в голове, как пластинку, новые и старые слова, а потом начинал играть с подвешенным колокольчиком или смотрел в зеркальце, или лазил вверх-вниз по маленькой, деревянной лесенке.
Иногда мы с Толиком открывали дверцу клетки, нам хотелось, чтобы Кеша полетал и размял крылышки, а он боялся выходить и сидел у открытой дверцы. Но однажды он вдруг выпорхнул на волю, сделал круг под потолком и сел на клетку, таким было его первое путешествие.
«Первый выход в космос», – сказала бабушка.
– Давай его на палочку посадим, и будем как дрессировщики с голубями, я зимой в цирке видел, – сказал Толик и взял карандаш.
Потом он медленно, чтобы не вспугнуть Кешу, сидящего на клетке, стал подносить к нему карандаш. Попугайчик смотрел настороженно, и я подумал, он испугается и прыгнет обратно в клетку, но нет, Кеша неожиданно перескочил на карандаш.
– Ты поводи его туда, сюда, – посоветовал я, с интересом ожидая, что же дальше.
Толик поднял карандаш с попугайчиком вверх, потом опустил вниз, потом повел вправо, влево, и снова вверх, вниз, вправо, влево. Кеша сидел ровно, не двигаясь, наверное, ему понравилось. Тут вошла бабушка и, увидев нас, всплеснула руками:
– Ну прямо как в цирке!
На её голос Кеша встрепенулся, будто вздрогнул, взлетел и сел на клетку, и затем, перебирая лапками, быстро залез внутрь. Бабушка виновато посмотрела на нас – извините, не хотела пугать птичку.
Мы стали часто открывать клетку, Кеша вылетал, кружил по веранде, и если в это время рядом была мама, то обязательно садился к ней на плечо, прижимался к уху и долго сидел так, играя маминой серёжкой. А мама занималась домашними делами, читала или смотрела телевизор, но про Кешу не забывала и разговаривала с ним:
– Ты мой хороший Кеша, мой красавчик, мой мальчик, кушать хочешь? Чай пить будем?
И Кеша в ответ тихо журчал и теребил серёжку.
Когда мамин отпуск закончился, и она уехала в Москву, обещая приезжать на все выходные, Кеша загрустил и несколько дней не выходил из клетки, сидел нахохлившийся и молчаливый, и бабушка испугалась – не продуло ли его сквозняком на веранде.
– Давайте, ребятки, открывать что-то одно – или дверь, или окно, не заболел бы наш попугайчик, – сказала она в тот день мне и Толику, когда мы уходили на озеро ловить бычков. К обеду мы вернулись, и бабушка нас сразила:
– Кеша заговорил!
Мы с Толиком встали как вкопанные.
– Представляете, готовлю я обед на кухне и вдруг слышу голос дочки, то есть твоей мамы, Максимка. Слышу так отчётливо, будто она рядом со мной говорит: «Кеша, хороший мальчик, чай пить будем?» А потом раздаётся: «Кеша красавчик, красавчик-чик». Я чуть сковородку на ноги себе не уронила, даже испугалась, знаю же, что мама уехала. Вошла на веранду и вижу – Кеша сидит перед зеркальцем и повторяет: «Кеша красавчик, Кеша хороший мальчик».
Так наш попугайчик стал говорить. Уже потом папа объяснил, что волнистые попугайчики лучше усваивают именно женские голоса, они им более близки, и наш Кеша выбрал голос мамы.
С каждым днём запас его слов становился всё больше, запоминал Кеша быстро, но чтобы он не забывал новые слова, их нужно было повторять хотя бы иногда. Как-то я простудился и кашлял неделю, потом поправился и вдруг слышу кашель на веранде, а знаю, что никого там нет, захожу – Кеша «кашляет», это он от меня научился.
Однажды к нам на выходные приехал в гости папин друг, дядя Коля.
Мы все сидели за столом, обедали, и тут Кеша вдруг вылетел, покружился немного, а потом неожиданно сел дяде Коле на голову и голосом мамы сказал:
– Какой кошмарчик-чик! Кеша, Кеша-красавчик!
Дядя Коля чуть не подавился котлетой, его же никто не предупредил, что у нас в доме такой говорун. А на следующее утро Кеша сидел на плече дяди Коли, и они разговаривали, то есть Кеша рассказывал всё, что помнил и знал, а дядя Коля смеялся и передразнивал его. Вот и разберись, кто кого учит!
А ещё Кеша наш был защитником, мы с Толиком узнали это случайно. Один раз Кеша летал по веранде, а на столе бабушка оставила небольшое зеркало, и Кеша, несмотря на то, что в клетке у него было своё маленькое зеркальце, как только его увидел, то так разволновался!
Стал быстро бегать вокруг зеркала, заглядывал в него и никого не подпускал к столу, тут же взлетал и атаковал – не подходите, это моё. Наверное, Кеша решил, что видит не своё отражение, а видит друга или подружку, и они нуждаются в его защите. Вот такой маленький, да удаленький!
В конце августа, вечером, когда темнело быстро, мы с Толиком копали червей для рыбалки около бочки, стоящей недалеко от крыльца. И вдруг мимо нас пролетела какая-то небольшая птичка, мы сначала не обратили внимания, а потом я взглянул на вишню около бочки и ахнул:
– Толик, гляди, Кеша вылетел!
Не знаю, кто не закрыл дверь на веранду, и как получилось, что наш попугайчик оказался на улице, но мы с Толиком замерли, глядя на Кешу, который сел на ветку вишни.
– Максимка, как же нам его обратно в клетку загнать?
– Ночь скоро, – взволнованно сказал я.
Мы стояли, смотрели на попугайчика и не знали, что делать.
– Представляешь, Максимка, попадёт наш Кеша в стаю к воронам и научится каркать, карр-карр.
Я как представил себе Кешу среди больших, чёрных ворон, чуть не заплакал, хорошо, что к нам подошла бабушка:
– Ребята, почему вы пригорюнились?
Толик показал на Кешу – в лучах заходящего, красного солнца, на тонких веточках висели крупные ягоды вишни, украшенные зелёными листьями, а рядом притаился комочек, испуганный и неподвижный, как статуэтка.
– А вдруг вороны… – еле слышно произнесла бабушка.
Уж лучше бы она не вспоминала про ворон! Так мы стояли некоторое время, потом бабушка сказала:
– Кажется, я знаю, что делать.
Она тихонько, чтобы не вспугнуть попугайчика, поднялась на крыльцо, открыла настежь входную дверь, прошла на веранду и включила свет. И загорелись все лампы на люстре, и вспыхнул яркий свет. Кеша как будто только этого и ждал, встрепенулся, вспорхнул, вмиг влетел на веранду и сел на клетку.
Бабушка быстро закрыла входную дверь. Вскоре мы пили чай с вишнёвым вареньем и хлебом, а рядом на нас смотрел Кеша.
– Бабушка, как ты догадалась? – спросил я.
– По-другому и быть не могло, – улыбнулась бабушка, – ведь он летел на свет.