Минус одна минута. Книга первая. Выход из равновесия

Стас решил ответить почти честно:

– Я лингвист. Точнее, лингвист-неудачник. С Третьих гор.

В конце концов, почему бы и не присвоить Москве еще одно имя – да еще такое красивое?

Толстяк тяжело вздохнул, посмотрел себе под ноги, потом встал и подошел к окну. Постоял там немного, глядя на тяжело колышущиеся ветви, обернулся к Стасу и мрачно сказал:

– Поел? Иди.

Стас уже и сам какое-то время судорожно искал предлог, чтобы сделать именно это, поэтому живо вскочил и с чувством сказал:

– Спасибо, все было очень вкусно.

Толстяк выразительно промолчал, и Стас поспешно вышел из кухни, боясь только, что ему не удастся найти дорогу наружу без помощи хозяина дома.

К счастью, ему это удалось – хотя и не с первой попытки, – и он торопливо зашагал из сада, спиной чувствуя пристальный взгляд хозяина.

Возвращаться было действительно пора, если Стас собирался добраться домой до темноты. Да и устал он, надо сказать, почти запредельно – не столько от долгой ходьбы, сколько от крайнего умственного напряжения.

…Пока он предавался обжорству, солнце начало спускаться к горизонту, и идти стало намного приятнее – хотя висок чесаться так и не перестал. Кстати, интересно, почему пластырь не вызвал подозрений у садовода? Неужели он уверен, что такое пятно может быть только на левом виске? Ладно, это не самый главный вопрос. Для начала лучше попытаться хоть как-то структурировать информацию.

Итак, что мы имеем?

Первое: у толстяка понятие «здесь» как-то подозрительно отличалось от понятия «на Земле». Настораживает…

Второе: в этом самом «здесь» есть разные группы людей. Есть приоры, к которым относится тот жуткий человек-медведь. Еще имеются какие-то экторы – то ли актеры, то ли какие-то деятели… Непонятно. Есть дричи, ярким представителем которых считает себя гостеприимный садовод. Есть таинственные малбоны, про которых понятно только, что они опаснее тихих отшельников – таких, как житель зеленого холма Арсений. А еще есть некие морталы, к которым дынеобразный садовод почему-то отнес и самого Стаса.

Третье: «здесь» нет ни магазинов, ни даже денег.

Четвертое: все, кто живет «здесь», боятся какого-то смертельного вируса. Причем у них, видимо, есть какие-то причины считать, что носителем этого вируса может оказаться именно он, Стас.

Внезапно Стас вспомнил, почему ему показалось знакомым слово «малбон». В юности он увлекался языком эсперанто – так вот на этом языке слово «малбон», помнится, означало «злой». У него тут же возникла мысль, что и слово «дрич» может напоминать ему что-то по той же самой причине. Дрич, дрич… Точно! «Труженик» по-чешски как раз и будет «дрич».

Видимо, сейчас можно считать везением, что он именно лингвист. Жаль, в прежней жизни ему давно уже так не казалось…

Тогда слово «мортал» явно можно считать образованным от английского, и означает это слово «смертный». Интересно девки пляшут…

С приором вообще все понятно: приоритет, превосходство… Видимо, недаром за тем огромным медведем на повозке неслась толпа пеших оборванных доходяг. На их фоне тот действительно выглядел еще более впечатляюще.

Стас увлекся привычными словесными играми, утешаясь тем, что сейчас их вполне можно считать попытками исследовать все то катастрофически непонятное, что окружило его со вчерашнего вечера. Думать над главным вопросом – что бы все это могло значить? – ему совершенно не хотелось. Строго говоря, думать на эту тему возможным вообще не представлялось. Во всяком случае, весь его опыт ученого корчился и протестовал против подобных размышлений – а заодно и против подобных обстоятельств.

От привычного думательного напряжения Стас, сам того не замечая, заметно ускорил шаг, от чего довольно быстро вспотел – несмотря на отсутствие палящего солнца и надвигающуюся вечернюю прохладу. Видимо, именно поэтому правый висок начал чесаться еще сильнее, и Стас раздраженно содрал надоевший пластырь и поскреб надоедливо зудящую кожу. Усиливающийся ветер приятно захолодил кожу, и зуд слегка стих.

Из практически значимого на ум Стасу приходил всего лишь один полезный вывод на будущее: не надо соваться в те места, которые как-то очень уж отличаются от всего схематического и унылого ландшафта. Скорее всего, там кто-нибудь живет. И вряд ли стоит надеяться, что этот «кто-нибудь» обязательно будет рад Стасову появлению.

Главное, с чем сейчас неплохо было бы разобраться – это что за вирус такой, которого, похоже, все тут боятся. А заодно и с тем, с чего трудолюбивый толстяк вдруг решил, что Стас должен быть носителем этого вируса. Вроде бы в своей прежней жизни – и Стас тяжело вздохнул – он ничем таким особенным не страдал. Впрочем, и к врачам он давненько не обращался, так что чем черт не шутит…

И еще одно: чем, собственно говоря, ему грозит это подозрение? Его просто будут сторониться (против этого он, надо сказать, ничего не имел) или постараются решить вопрос как-нибудь кардинально? Эта мысль Стасу не понравилась, он тревожно повел плечами и пошел еще быстрее.

…Обратная дорога, как всегда, показалась куда короче, чем утреннее путешествие в сторону серых гор на горизонте, и когда уже знакомый парк оказался на расстоянии, известном под названием «рукой подать», Стас облегченно вздохнул и перешел на прогулочный шаг.

К этому времени солнце уже опустилось за горы, и теперь их силуэт четко вырисовывался огненной линией на фоне синеющего неба. Стас даже остановился полюбоваться, поскольку увидеть подобный закат в Москве ему не доводилось давно: просторы не те, настроение не то…

Он повертел головой в разные стороны и внезапно замер от неожиданности. В нескольких сотнях метров позади на фоне золотой небесной кардиограммы прямо по земле к нему быстро скользила странная конструкция: за довольно высокой мачтой с раздутым лиловым парусом виднелся стоящий тонкий женский силуэт в облаке развевающихся черно-желтых тканей. Только через минуту, когда конструкция приблизилась на расстояние ясной видимости, Стас разглядел, что мачта стоит на слегка поблескивающей толстой пластине чуть меньше метра шириной и метра полтора в длину. На этой же платформе стояла, держась за мачту, изящная дама в экзотичном шелковом черно-желтом одеянии.

Поравнявшись со Стасом, дама наклонилась и что-то покрутила на уровне своих коленей. Парус немедленно опал, и вся конструкция с тяжелым шорохом остановилась рядом с остолбеневшим Стасом.

– Привет морталам с Третьих гор! – с какой-то веселой гортанностью проговорила дама, сойдя на землю, но продолжая держаться рукой за мачту. Внешность ее была не менее экзотичной, чем платье: большие темные глаза, насмешливо поблескивающие на смуглом лице, крупный, но тонко выточенный нос и зачесанные за уши недлинные черные волосы, образующие для всего этого изысканную рамку. Даже пурпурная восьмерка на ее левом виске изящно дополняла общее совершенство картины.

Поприветствовав Стаса, дама без всякого стеснения уставилась на его правый висок.

– Я всегда говорила, что ваше интеллектуальное превосходство над нами сильно преувеличено, – ехидно протянула она, налюбовавшись Стасовой восьмеркой. – Ограниченность мышления, знаете ли, сильно осложняет жизнь. Сдается мне, если бы вы были тем самым вирусоносцем, то у Семена инфинит уже должен был бы начать светлеть. Хотя кто знает, кто знает…

Памятуя прежний опыт собственных бестолковых комментариев, Стас предпочел промолчать. Тем более что умевшая скользить по земле доска с парусом непреодолимо приковывала его внимание. Смуглая дама рассмеялась:

– Не пугайтесь, мой дорогой. Ничего волшебного. Всего лишь тефлон-пятнадцать.

– Всего лишь! – не удержался и возмущенно фыркнул Стас. – Всего лишь тефлон-пятнадцать, подумать только…

– Вы, надо думать, гуманитарий? Тогда ладно, вам простительно. Это самый скользкий искусственный материал в мире. Мне эту штуку Буряк сделал. Кстати, пятнадцать – по количеству букв во фразе «Я люблю тебя, Лилия». Как вы понимаете, Лилия – это я.

Тут Стасу удалось промолчать, хотя его интерес к носящейся по земле штуковине и вправду поугас.

– Да что ж вы такой нелюбопытный-то? – возмутилась Лилия. – На свое счастье встретили человека, который может вам все объяснить – и ни одного вопроса?! Тоже мне, ученый…

– А вы откуда знаете… – встрепенулся Стас и тут же осекся.

– Наконец-то созрел вопрос, поздравляю, – язвительно прокомментировала Лилия. – Для того, кто изначально по своей природе превосходит нас, женщин и по логике, и по полету фантазии, объясняю: парк и два больших здания, битком набитых экторами и всякой бесполезной аппаратурой, точно не могут быть просто жилыми домами. Это если не считать того, что все мы здесь уже полгода как все про вас знаем.

Стас безнадежно помотал головой, которая напрочь отказывалась соединять кучу разорванных кусочков информации хоть в какое-то подобие единого целого, и опустился на землю.

– Эй! – возмущенно окликнула его Лилия. – А пригласить даму на чашечку кофе? И, между прочим, мне надоело эту штуку держать. Может, загоним ее к вам парк?

– А чего вы ее держите? – безразлично осведомился Стас. – Убежать может?

– А вы как думали? Конечно, может. Я же говорю – самый скользкий на свете материал. Подержите ворота, – и Лилия легко подтолкнула свое странное средство передвижения в сторону парка.

Когда доска с парусом была благополучно затолкнута в глубь кустов, Лилия снова выжидающе уставилась на Стаса. Он понимал, что его настойчиво приглашают на чашечку кофе в его собственный кабинет, но все внутри него отчаянно противилось этой идее. Лилия понимающе хмыкнула и с тяжелым вздохом согласилась:

– Хорошо, давайте поговорим здесь.

Стаса так и подмывало поинтересоваться, с чего она взяла, что он вообще хочет с ней разговаривать, но любопытство все-таки победило. Он начал озираться вокруг в поисках чего-нибудь, пригодного для сидения, и обнаружил весьма уютную беседку под спускающимися почти к самой земле ветвями огромного дерева. Оказывается, его парк был оборудован для комфорта не многим хуже, чем сад давешнего дынеобразного толстяка.

Он с несколько издевательской галантностью (хотя, если подумать, в чем была виновата смуглая красотка?) пропустил Лилию в беседку. Та уселась, непринужденно раскидав вокруг себя эффектное одеяние.

– Итак, объясняю. Вы – никакой не мортал, а очень даже парцел. Во всяком случае, пока парцел. Просто инфинит у всех на левом виске, а у вас на правом. Кстати, очень интересно – почему? Но поскольку вы обитаете именно здесь, а эта жизнь появилась только вчера, то вы и есть носитель всеми любимого вируса. И вас теперь тут все боятся. Может, по этому случаю перейдем на «ты»?

Так, очередное новое слово. Парцел. Что-то частичное? И почему ПОКА парцел?

Но Лилии было наплевать на усиленную работу мысли Стаса, и она продолжала подкидывать ему новые подробности, решив принять его молчание за аналог брудершафта:

– А это значит, что тебе нужно знакомиться с говорунами. Не со своими же бестолковыми экторами ты будешь общаться?!

Похоже, экторы – это все те люди, которыми набит его институт и которые понятия не имеют о том, чем занимаются. И зачем они тогда тут?

– С другой стороны, говоруны с тобой точно так же не жаждут общаться, как и все остальные парцелы. И что делать?

Честно говоря, Стаса не очень интересовало, что делать в таком горестном случае: ему представлялись важными несколько другие вопросы. Но Лилию явно было невозможно сбить с придуманного ею самой сценария разговора:

– Следовательно, со мной тебе нужно дружить.

Интересно, и из чего же такого это следует?! И Стас скептически воззрился на Лилию. На сей раз она расценила его молчание совершенно правильно:

– Продолжаю объяснение. Я могу решить, кому не страшно заразиться. Они меня любят, послушаются. Примут тебя к себе, как миленькие, даже не сомневайся. На худой конец, твой неправильный инфинит и замаскировать можно. Жалко, конечно, что ты голову бреешь… Но я отыщу что-нибудь подходящее. О. придумала! Тебе берет пойдет. Очень мужественный вид получится.

Стас наконец решил перехватить инициативу:

– Послушай, а ты не могла бы объяснять мне не то, что ты хочешь, а то, что меня на самом деле интересует? – язвительно спросил он. – Я бы хотел, например, понять, где нахожусь, почему здесь оказался, откуда взялся этот институт, кто такие экторы, что это за вирус…

Лилия расхохоталась:

– Стоп, стоп, стоп! Не все сразу. Давай будем сохранять интригу. Что-то объясню, до чего-то сам будешь додумываться. Ну, или говоруны объяснят. Если ты, конечно, меня послушаешься.

– Ладно, объясни хоть что-то, раз уж пообещала, – с тяжелым вздохом махнул рукой Стас и приготовился слушать.

– Ну, много не скажу, а то тебе неинтересно будет. Ты все это придумал. Свой институт, экторов… Намечтал сам себе, одним словом. Многие пытаются, но не всем удается. Нам с тобой удалось, гордись. Кстати, всем остальным здесь – тоже.

Трудно было счесть это достаточно вменяемым объяснением, но за неимением лучшего Стасу пришлось смириться и с этим бредом.

– Главное, что тебе сейчас нужно знать – это про вирус. Твой вирус…

Стас насмешливо хмыкнул, но Лилия неумолимо продолжала:

– Твой вирус смертелен. И не надо мне говорить, что ты ничем не болен. Это там ты был ничем не болен! А здесь ты для всех смертельно опасен. Собственно, сейчас ты – единственное, что смертельно опасно для всех парцелов. Вирус превращает парцелов в морталов.

– А ты парцел? – коварно поинтересовался Стас.

– Конечно, – лучезарно улыбнулась Лилия.

– А почему ты тогда меня не боишься?

– А я – тот парцел, который игрок. Я, видишь ли, люблю поиграть. Кто-то с судьбой в русскую рулетку играет, а я сама себе свои игры придумываю. Кстати, пока еще не проигрывала. Так что, надеюсь, и сейчас не заболею.

– А если все-таки заболеешь? – продолжал нахальничать Стас.

Лилия беспечно махнула рукой:

– Ну и ладно, заболею. Не так уж я трясусь за свое бессмертие.

Стас аж поперхнулся.

– Чего-о? Какое бессмертие?!

– Кошмар, до чего ж ты недоверчивый! Я тебе про что говорю?! Ты. Пока что. Бессмертен. Празднуй, ученый!

– А почему «пока что»? – бессмысленно продолжал упираться Стас.

– Все, хватит на сегодня, – решительно оборвала объяснения Лилия. – Хорошенького понемножку. Так ты едешь со мной к говорунам?

Стас потрясенно умолк, причем вовсе не в поисках ответа на так живо интересовавший Лилию вопрос. Впрочем, и размышлениями назвать то, что творилось сейчас у него в голове, было бы слишком смело. Он просто провалился в какую-то бездумную пустоту и барахтался там в обрывках не пригодных для прочтения мыслей.

Лилия пару раз негромко окликнула его, потом наклонилась прямо к его лицу и сильно дунула.

Стас вздрогнул и с трудом сфокусировал взгляд на склонившемся над ним красивом смуглом лице. Теперь он разглядел, что Лилия была вовсе не так юна, как ему примерещилось вначале: было очевидно, что тридцатый день рождения был не последним из уже отпразднованных ею. Хотелось бы понять, этот факт добавляет доверия к ее словам или все-таки нет?..

– Чего ты от меня хочешь? – не слишком вежливо огрызнулся он, пытаясь отдалиться от ее насмешливого взгляда.

– Хочу услышать, что ты готов завтра вечером отправиться со мной к говорунам, – терпеливо разъяснила Лилия.

Тут Стас почему-то страшно разозлился:

– Знаешь, ты, конечно, очень красивая и все такое, но… Вот беда: я не люблю, когда меня пытаются использовать втемную. Способна смириться с таким моим недостатком?

Лилия, казалось, тут же потеряла к нему всякий интерес. Она бесстрастно пожала плечами и распрямилась.

– Сам думай. Решишься – мой дом за твоим институтом. Километра три отсюда, так что не очень устанешь. Только учти, говорунов еще собрать надо, – говоря это, Лилия уже неторопливо выводила свой транспорт из зарослей.

– И как ты намереваешься их собирать? – язвительно спросил Стас, наблюдая за ее привычными и ловкими движениями.

Лилия напоследок презрительно мотнула головой:

– А ты думаешь, сотня великих ученых радио не может собрать? – и исчезла за кустами. Через несколько секунд раздался уже знакомый Стасу жесткий шорох пресловутого тефлона-пятнадцать по дорожке парка.

Да уж, был бы на Земле – точно закурил бы…

Стас двинулся в сторону института, настороженно оглядываясь: если тут все уже знают про два больших дома – значит, и сейчас в кустах вполне может прятаться парочка-другая наблюдателей. Может, конечно, они и не замышляют ничего дурного, но все-таки как-то неприятно…

Он торопливо добрался до входа в институтское здание, с силой захлопнул ее за собой и огляделся в поисках чего-нибудь, пригодного для запирания двери изнутри. Ничего лучшего, чем добротный тяжелый стул, не нашлось, и Стас с остервенением забил его в ручку двери. Конечно, запор не слишком надежный, но с этим первое время придется мириться.

Он пошел по коридору, распахивая одну за другой двери в лаборатории. Как и следовало ожидать, все помещения были пусты: экторы (экторы – это же его подчиненные, он правильно понял?) давно отдыхали в институтском общежитии. Но он продолжал свой обход – скорее уже просто для порядка.

К его удивлению, в славистской лаборатории – последней на пути к его кабинету – одного энтузиаста он все-таки обнаружил. Им оказался коренастый немолодой дядька крестьянской внешности с хитрющими глазами.

– Здравствуйте, Станислав Дмитриевич, – без особого пиетета поприветствовал он вошедшего шефа.

– Добрый вечер, – несколько неловко ответил Стас.

– Меня зовут Артем Павлович, – догадливо подсказал хитрющий.

Стас смутился еще больше и, наверное, от смущения без всякой задней мысли выпалил:

– А когда у вас день рождения?

Дальнейшее превзошло все его ожидания: глаза дядьки тут же стали неожиданно испуганными, и он остолбенело замер, не в силах ответить на столь простой вопрос.

Правда, продолжалось его безмерное изумление недолго. Уже спустя несколько секунд он потряс головой и улыбнулся – все еще смущенно:

– Откуда ж мне знать?

Да, действительно, откуда человеку знать свой собственный день рождения?! Это же абсолютно засекреченная информация… Зато теперь стало понятно, почему толстяк-садовод несколько часов назад задавал тот же вопрос самому Стасу: это была попытка выяснить, не эктор ли он. Видимо, если бы Стас оказался эктором, садовод мог бы вовсе не беспокоиться за свою жизнь. Но поскольку свой день рождения Стас помнил, то пришлось садоводу самому изобретать себе утешительную легенду, согласно которой его гость не был вирусоносцем: мортал с Третьих гор, конечно, кто же еще?!

– Так странно, вы сегодня четвертый человек, кто задает мне этот вопрос, – задумчиво проговорил Артем Павлович.

Час от часу не легче: то есть пока Стас гулял по окрестностям, здесь сразу трое лазутчиков побывало?! А он-то, наивный, стулья в двери запихивает…

Он, внезапно почувствовав себя смертельно измотанным, придвинул к себе стул и опустился на него, с надеждой глядя на своего подчиненного, так неожиданного обнаружившего признаки интеллекта.

– Артем Павлович, вот скажите мне: вы понимаете, что здесь происходит? – жалобно спросил он.

– Как – что?! – поразился тот. – Вы руководите нашим институтом, а мы… – и тут он задумался. – А мы работаем. Кажется…

– Вот и мне – кажется, – язвительно поддержал его Стас. – Скажите, вы здесь уже многих знаете? Только мне кажется, что они все придурки?

Артем Павлович укоризненно посмотрел на него, но не удержался и хихикнул, как школьник.

– Ну не то чтобы все… Но физиологи – точно.

– А кто не придурок? – живо заинтересовался Стас.

– Самые толковые здесь, как мне показалось, лингвисты. По крайней мере, западники. Слависты, германисты… Синологи и прочие восточники щеки дуют от важности, но как-то они не очень… Парочка культурологов забавных имеется. Психологи – те вообще ужас. Как так получилось-то, Станислав Дмитриевич? Или вы их не сами набирали?

Да уж, действительно, как так получилось-то?! По словам этой Лилии выходит, что набирал их Стас точно сам. Точнее, он их себе намечтал – так, кажется, Лилия сказала? Интересно, в каком горячечном бреду Стас сумел намечтать себе именно таких придурков-подчиненных?

– Да вроде сам… – невнятно пробурчал Стас, поднимаясь и направляясь к двери. Переговоров с него на сегодня было больше чем достаточно – настолько достаточно, что он даже попрощаться забыл с озадаченным Артемом Павловичем, медленно привставшим со стула и еще медленнее опустившимся обратно, когда дверь за непредсказуемым шефом с грохотом захлопнулась.

Несясь по коридору к своему кабинету, Стас клятвенно обещал себе поесть и немедленно улечься спать, ни о чем – понял, оболтус?! ни о чем! – не думая и ничего не пытаясь понять.

Ему это почти удалось, хотя действительность перед сном подбросила очередные неожиданности: в холодильнике откуда-то появилась новая еда, которой утром там точно не было. Впрочем, подобные неожиданности на фоне всего остального можно было считать скорее нечаянными радостями, чем пугающими фактами.

Единственной мыслью, которой он не смог помешать забрести к нему в голову перед сном, было: лингвистов-то он вполне мог намечтать толково, а вот физиологов или психологов – увы… Кто там их знает, что именно должно быть у них в головах? Если бы он знал и умел все то, что должны знать и уметь они, он и был бы не лингвистом, а…

С тем он и уснул.