Чёрный мёд. Ты выбираешь свое счастье

Глава 3. Родовое гнездо

Женитьба в 28 лет на красавице Динаре не предвещала плачевного конца. Они были выходцами из семей одинакового сословия, их равенство проявлялось и в речи, и в пристрастиях, и в том, чему они радовались, и в том, что им претило. И, совершенно точно, они женились по любви. Она не боялась, что он при своем богатстве захочет вторую или третью семью, и уж тем более четвертую. Динара чувствовала, что он видит ее единственной супругой. Есть такой тип мужчин – однолюбы. Динара была одного роста с Адамом и, когда надевала туфли на каблучках, была слегка выше, но это их не смущало.

Ему нравилось ее овальное лицо с крупными губами, которым не нужна была помада и которые всегда были готовы к поцелуям. Крупные глаза служили двумя колодцами в миры ее музыки, которые она проживала, как другие жизни, проходящие через ее сенсоры. И от этого она всегда казалась разной. Как музыка Моцарта и Бетховена, Чайковского и Вагнера, Марради и Пьяццолы…

Девушка была воспитана в лучших традициях знатных семей Каира, выросла в особняке в Маади среди садов и чистого воздуха с перерывами на жизнь в других странах по месту службы ее отца. Она ела из британского фарфора за столом с накрахмаленными скатертями и серебряными кольцами для салфеток. Она знала вкус настоящего «Тирамису» из настоящего маскарпоне, по утрам пила кофе, приготовленный в гейзерной кофеварке, вприкуску с сыром «Neufchatel», который доставляли дипломатической почтой из Франции.

Зимними ночами укрывалась легким одеялом из пуха канадских гусей, вдетым в белоснежный пододеяльник. Для тех, кто не в курсе: в массе семей в Египте понятие пододеяльника отсутствовало вовсе. Бедные семьи обходились без них, стирая одеяла. Благо климат позволял их высушивать. Те, кто зажиточнее, использовали простыни, застеленные под одеялом. Также в Египте многие и не подозревали, что одеяла и подушки могут быть из чего-то другого, кроме хлопковой ваты…

Динара получила консерваторское образование и профессию пианистки. У нее даже была возможность сделать карьеру в музыкальном мире, поскольку совпали ее талант, деньги родителей и мамина национальность. Однако, выходя замуж за Адама, Динара полностью отдавала себе отчет в том, что концертные поездки по всему миру и счастливое замужество – вещи несовместимые, как мороженое в кипящем бульоне. Она ограничилась частными уроками музицирования. И, конечно, ее фортепианная игра была украшением любого салона. Прежде всего их домашнего салона на вилле в престижном районе Гелиополис.

Вилла, спроектированная и возведенная бельгийцами двести лет тому назад, была куплена Адамом за год до свадьбы в сильно разрушенном состоянии. В этом было два плюса: относительно низкая цена покупки и возможность сделать интерьеры под себя.

Когда приглашенный из Бельгии архитектор Лукас Мартинс спросил его о концепте, о том, что бы заказчику хотелось обыграть в интерьерных и декоративных решениях, Адам, не сильно искушенный в архитектуре и дизайне, тем не менее выпалил: «Соты! Пчелиные соты!»

Лукас, опираясь подбородком на ладонь, трижды погладил короткими пальцами свою шелковистую бороду, брызнул солнечными зайчиками светло-карих глаз.

– У меня еще не было лучшего заказчика! Вы только что сняли с меня пятьдесят процентов головной боли. Я уже вижу интерьер!

В итоге вилла ожила снаружи и внутри. Интерьер получился столь изысканным и необычным для Египта, что к Адаму стучались редакторы европейских журналов и профессор факультета архитектуры Каирского университета, дабы взять интервью и сделать фотоотчет. Но Адам всем отказал… Ему не хотелось впускать чужие глаза в свое родовое гнездо, которое он только начал вить.

Пчелиные соты стали лейтмотивом всего особняка. Снаружи окна были обрамлены гипсовыми накладками в форме сот, наполненных незамысловатым арабесковым узором. Ручки на дверях – три соты. В большинстве коридоров была положена напольная плитка в форме сот белых оттенков.

В обеденном зале над огромным столом на двенадцать персон, который увеличивался до двадцати двух, нависали специально изготовленные люстры. С потолочного основания в виде деревянной потрескавшейся рамы на золотых цепочках свисали, как хлопья, стеклянные пластины в форме сот. Цвет переливался от белого к темно-желтому. Основание барной стойки и чайно-кофейных столиков представляло собой металлический каркас в форме сот, часть из которых была заполнена вставками из оникса. Столешницы тоже были ониксовые, с подсветкой изнутри. Так что столики одновременно работали светильниками. На одной из оштукатуренных стен было размещено объемное панно из девяноста девяти сот, в которых на золотых пластинах были выгравированы имена Аллаха арабской вязью. На другой стене – живописная инсталляция с потеками золота по мореным доскам: такая себе аллюзия на растекающийся мед.

Был и еще один сотовый арт-объект, изготовленный по заказу японским мастером кумико – это особая техника резьбы по дереву, которая должна была бы быть египетской, но вот не стала. Речь идет о столе в кабинете Адама: объемная рама из неокрашенной липы, состоящая из ячеек в форме сот, сегменты ячеек заполнены вертикальными перегородками по рисункам арабских орнаментов на всю высоту сот. Все элементы собраны как конструктор – без гвоздей и клея. Покрыт этот шедевр японского резчика столешницей из каленого стекла.

Тема меда и сот перетекала из комнаты в комнату иногда акцентом в виде перегородки или формы зеркала, иногда репликой в виде полоски обоев или узора на подушках. Даже в туалетных и ванных комнатах полы были выстланы мелкой мозаичной плиткой в виде сот. Чтобы не скучно – разных оттенков, преимущественно золотых. С серыми и шоколадными стенами такие полы вызывали вспышку восторга в сердце.

И, наконец, в супружеской спальне дизайнер оформил стену изголовья в виде крупных золотых сот, залитых темно-коричневым, почти черным стеклом с вкраплениями золотой пыли и кусочков золотой фольги. Эта панель подсвечивалась изнутри и обеспечивала ночное освещение разной интенсивности. Такого же цвета была и мебель. Пол из массивной доски венге был натерт пчелиным воском с добавками эфирного масла мадагаскарской ванили, индийской куркумы, кавказского эстрагона, камбоджийского агарового дерева и эфирного масла медовых сот из Франции. Есть, оказывается, и такое! Восковую ароматную смесь загнали и во все щели. И от этого комната мягко благоухала черным амбровым медом. Такого в природе не существует. А вот его натуральный аромат – после дизайнерских манипуляций – да! Эффект оказался потрясающим.

Вместе с ароматом колористическую строгость разбавляли занавеси, банкетки и покрывало бирюзового цвета. У изголовья прикроватные тумбы представляли собой увеличенные и перевернутые фужеры с сильно наращенным основанием «ножки», служившим столешницей. Они были прозрачными, а тело фужеров – бирюзовым, переходящим к венчику в темно-синий. Основной светильник тоже был изготовлен по эскизам дизайнера. С потолка на нитях с прозрачными бусинами свисали стеклянные ленты морских оттенков, каждая из которых была пару раз перекручена вокруг своей оси и содержала в себе крохи морского песка и пузырьков воздуха. Они подсвечивались россыпью лампочек маленького размера.

Когда семья невесты вместе с самой невестой пришла на смотрины дома, именно спальня вызвала самые сильные эмоции.

– О, да здесь можно прожить медовую жизнь, а не только медовый месяц! – резюмировала мама Динары, синьора итальянских кровей с именем Мирелла и зашитым в ДНК кодом красоты. – Complimenti, Adham! Mi sono colpita!¹

Захлестнувшие эмоции переключили ее на родной язык, но жених все понял. И оценка Миреллы для него значила даже больше, чем восхищение в глазах ее дочери. Отец невесты, мистер Габалла, лицо которого неизменно хранило печать избранности, а глаза – проницательный ум, крепко пожал руку будущему зятю:

– УаЛлахи,² я хотел, чтобы моя дочь жила в красивом доме. Но то, что я увидел, – это райский сон!

– Аль-хамду лиЛлех, что у меня была возможность осуществить этот проект!

– Ин шэ Аллах, Адам, я не преувеличиваю. Известно ли тебе, что аромат агарового дерева, или уда, а также амбровые тона, получившиеся от сочетания подобранных дизайнером масел, – милость Всевышнего людям как напоминание о том, что Рай есть. И красота этих ароматов – это капли райской красоты на земле.

– Я этого не знал. Как удачно сложилось!

Кстати, трехкилограммовая банка ароматного воска осталась для дальнейшего натирания полов. Адам не очень представлял, как долго древесина будет удерживать аромат и как быстро понадобится его обновлять.

– Ci sono le stanze semplice nel questo palazzo?³ – продолжала урок итальянского языка синьора Мирелла.

– Certo, qualche⁴, – ответил Адам и повел показывать абсолютно не дизайнерскую часть дома.

Кладовая, постирочная, комната прислуги и странная комната, которую Адам назвал «Пустой ящик» – «Empty box». С потолка свисал электрический шнур с обычным патроном для обычной лампочки, белые стены и белый тюфяк на белом каменном полу. Окно с белыми ставнями изнутри. У Миреллы округлились глаза.

– Я оставил эту комнату для срочной перезагрузки. Иногда мужчине надо отключаться от всего и побыть в пустоте одному.

– А я-то думал, что же я упустил в этой жизни! «Пустой ящик»! Гениально! – совершенно искренне воскликнул мистер Габалла.

Как вы поняли, дизайнеру удалось соблюсти удивительный баланс бельгийского шика и арабского этно.

Конечно, вилла Адама стала достопримечательностью Каира. В их с Динарой дом на приемы с удовольствием стекались люди, ценящие красоту, или важные люди, которым нужно бывать в красивых интерьерах… Естественно, только по приглашениям.

Динара вносила свои ситуативные добавки в атмосферу салона. Она любила срезанные цветы, и в салоне всегда были три вазы с цветами – каллами, розами, орхидеями, гладиолусами, хризантемами или редкостными туберозами. Все непременно белого цвета. Так супруга поддерживала букетами основные интерьерные решения из белого, золотого и синего цветов. Немецкий рояль был тоже белым…

Супруга Адама вошла во вкус организации светских вечеров. Она лично подписывала пригласительные билеты, составляла программы салонных вечеров и проводила благотворительные аукционы. Кому оказывать помощь, тоже выбирала она. Чаще всего это были государственные госпитали и школы, находящиеся в ужасающе удрученном состоянии. Адам благодарил Создателя за то, что дал его супруге доброе сердце.

Естественно, она не только реализовывалась в качестве светской звезды, но и прекрасно управляла домом и уделяла много времени своему мужу. Готовила его любимые блюда, собственноручно стирала и утюжила дорогие рубашки. И – вы поверите? – когда он возвращался домой и присаживался в малом кофейном зале, она приносила таз и большой медный кувшин с ароматной водой – в ней настаивались почки гвоздики – и мыла мужу ноги. Адам видел, что жене нравилось так выказывать свои почтение и нежность к нему.

Родив двух дочерей с интервалом в четыре года, Динара стала исключительно домашней хозяйкой, которая приглашала на свои фортепианно-салонные вечера гостей гораздо реже – бывало до одного раза в полгода.

Глава 4. Встреча на Русановском мосту

Эмма – киевлянка и учительница младших классов с абсолютно не украинским именем, однако сочетающимся с украинской фамилией: Эмма Вадимовна Любченко. Если вы жили среди славян, то знаете, что женщина, выходя замуж, берет фамилию мужа: как зонтиком покрывает себя энергией новой семьи, куда она вошла за мужем.

Эмма же, выходя замуж, оставила девичью фамилию, поскольку супружеская была совсем неблагозвучной и несла странный смысл, если человек был в курсе глубин украинского языка. Чорногуз – ни много, ни мало – «черный зад». Конечно, у ее супруга кожа была белой и даже без особой поросли, но без обид: то ли дело Любченко!

Когда выходила замуж второй раз, у нее не было претензий к красивому звучанию и смыслу фамилии мужа, но язык заплетался бы произносить имя и фамилию – Эмма Мережко. Легче уж оставить любвеобильную девичью фамилию. Тем более, что и сын был записан на нее.

Второй муж был известным в Киеве архитектором. Со временем – с приставкой «главный». Он отвечал за генеральный план застройки столицы и учреждал стандарты фасадов, которые не должны нарушать общее стилистическое единство домов на одной улице, был руководителем группы по разработке плана развития столицы, да и в целом талантливый архитектор! Причем Эмму радовал тот факт, что талант не опьянял его настолько, чтобы не замечать и не поощрять таланты других.

Конечно, он был богат. Но важно то, что отличался добрым нравом и щедростью. Имя Эммы заиграло в достойном обрамлении: появились невиданные ранее наряды и украшения, поездки на модные курорты – в Баден-Баден и Карловы Вары.

Он исходил с ней улицы Зальцбурга и Инсбрука, Утрехта и Лиона. Комментировал со знанием эксперта все увиденные красоты. Нанимал на несколько часов гондолу в Венеции и карету в Вене. Ему всегда хотелось дать жене удовольствий по максимуму. Почему? Таков он был. И у него точно были на то свои причины.

Когда они поженились – через десять месяцев после знакомства и тогда он еще не был главным архитектором столицы, – Эмма с трудом верила, что ее сказочная жизнь – реальность, а не киношная мечта, по которой сохнут те, у кого нет своей жизни.

Хотя само начало их истории выглядело очень неромантично, банально и даже пугающе. За полтора часа до того, как они встретились с Данилой – ее вторым супругом, – ее первый муж, Кирилл, начал метать марокканские ножи по движущейся мишени в квартире. И этой мишенью была его жена – Эмма. Вы едва ли признали бы будущую жену главного архитектора в этой измученной женщине на пике ее столь ужасной роли жертвы.

Запои Кирилла становились все более частыми и все более опасными. Если раньше она еще лелеяла надежду, что однажды он поборет недуг, то летающие ножи раскололи на щепки не только фанерные вставки на дверях в кладовку, но и ее упования.

Пока он задержался в ванной, Эмма успела всунуть босые ноги в полусапожки, накинуть куртку, выпустить из запертой комнаты сына, помочь ему надеть кроссовки и куртку, захлопнуть дверь и выбежать прочь. Они жили на третьем этаже, потому, не вызывая лифта, побежали ступеньками вниз.

О возвращении домой без наряда полиции этой ночью не было и речи. Эмма полагала, что во внутреннем кармане куртки есть небольшая сумма денег и ключи от квартиры, но оказалось, что их там нет. Ломать дверь квартиры не решилась, а впустить наряд будет некому. Соседей она знала не настолько, чтобы попроситься на ночь, – они только пять месяцев назад сняли эту квартиру на бульваре Давыдова в самом центре Русановского острова.

Выбор был продиктован тем, что в киевской школе номер семнадцать, без всяких шумных приставок типа «лицей», растили вундеркиндов с таким уровнем подготовки, что выпускники спокойно поступали в любые вузы Украины и России без легальной и нелегальной финансовой поддержки со стороны родителей.

Они решили с мужем, что сын должен пройти обучение у таких выдающихся педагогов и в столь качественном окружении. Плюс и ей нашлась работа в этом же учреждении. Вот и сняли квартиру через дорогу от школы на том же бульваре.

Дурманила опавшая желтая листва. Совершенно точно тополиная. Уже было час после полуночи – в конце октября здесь это глубокая ночь. Редко автомобиль проедет, и вместо пешеходов разве что кошки… Голова беглянки горела, она представила, что будет прискоками гулять всю ночь по Русановке, пока не наступит утро, и она в ЖЭКе позовет слесаря вскрывать замки в присутствии наряда полиции, чтобы сразу забрать пьяного в «обезьянник» на трое суток, как это бывало раньше.

Она знала, что в участке много вопросов задавать не будут – ее и супруга знают как регулярных гостей. Но от стыда у нее уже сейчас загорели щеки.

Поймать такси и отправиться к свекрови на бульвар Перова, с тем чтобы свекровь оплатила такси, Эмма опасалась. Засушенная годами старушка спала с «берушами» в ушах и могла не открыть им дверь. Вариант с поездкой к брату мужа вообще не подлежал обсуждению. Вячеслав был спившимся звукорежиссером, давно распродавшим свою студию звукозаписи, в которой писались все начинающие звезды украинской эстрады, и даже метр Кобзон. В его квартирке-студии всегда царил ужасающий беспорядок, дополнительных спальных мест не было, и сам хозяин редко бывал вменяемым и сытым. Поскольку он давно не работал, то питался тем, что мог своровать в супермаркетах, чем – если представлялся случай – хвастался. Так что Эмма предпочитала избегать любых встреч с ним.

Подруга Светлана, которая могла приютить в любое время дня и ночи, была в отпуске в Хургаде… Эмма отважилась позвонить в дверь школы, в которой она работала. Они могли бы поспать в спортзале на спортивных матах… Но, видимо, дежурный спал слишком крепким сном, или тоже использовал «беруши», или вообще покинул свой пост по неведомым причинам…

И, наконец, поездка к родителям на далекую Оболонь исключалась. Эмма не могла допустить и мысли, что сделает родителей свидетелями своего кошмара…

В общем, вариантов не было.

Они с сыном зашли на середину моста, соединяющего Русановку и проспект Воссоединения, ведущий на мост Патона. Влад молчал, она его обняла, и они оба смотрели на отражение фонарей в воде и тонущие листья, занесенные поземкой на воду. Возможно, ужас сегодняшней ночи будет стерт из памяти ребенка как неподлежащий хранению. Потому как очень силен конфликт любви к отцу, когда он вменяемый, и ужаса, когда он в запое. По крайней мере, Эмме хотелось верить в это.

Она считала себя виноватой в том, что сын многократно был свидетелем омерзительных сцен с участием пьяного отца.

Почему она не разводилась? Сначала такие сцены были редкостью – примерно раз в три года, а между запоями муж был золотым. Он ведь успешный переводчик с арабского языка и красавец под стать этому языку, носящий рубашки исключительно с запонками и батистовые платки на шее вместо галстука, говорящий на литературном русском и украинском языках в обычной жизни. Они были очень красивой статной парой. Ей все завидовали.

«Я для тебя достану звезды с неба!» – эта заезженная повсеместно фраза приобретала очевидное звучание в их семейной спальне, когда Кирилл оставался наедине с женой. И ей импонировало то, что муж был охоч до ласк, во время которых она физически ощущала, как разверзается потолок и исчезают все квартиры над ними, а с открытого неба сыплются звезды на голову, сладко покалывая и кружа ум так, что он молча, с эффектом центрифуги удалялся на окраины сознания. Потом звезды покрывали кожу и уже было не понятно, то ли звезды продолжают падать сверху, то ли отрываются от кожи и устремляются в воздух и ввысь. В их спальне царили такие страсть, согласие и гармония, ради которых мужчина может бросить все. И ради которых женщина на многое может закрывать глаза. Естественно, пока не наступал запой.

А потом она считала часы до того дня, когда он будет лежать в полумертвом состоянии и начнет взывать о помощи тающим голосом, и она сможет вызвать бригаду специальной скорой помощи. Они введут много снотворного и прокапают много капельниц с глюкозой, чтобы он в заторможенном состоянии пережил приступ ломки и не отправился добавлять алкоголь для спасительного похмелья. Когда он выходил из запоя, словно возвращался на лодке Харона из царства мертвых. Кирилл тогда был похож на человека, с которого сняли кожу и который разучился ходить и говорить. И ее задачей было быстрее восстановить его, чтобы он скорее приступил к работе.

Витамины, бульоны, печеночные тоники… Эмма стала асом по выведению из запоев. Но разве это предмет для гордости? Она предпочла бы никогда не уметь делать это… Если бы не его болезнь, они бы уже трехкомнатную квартиру купили. А так – все съемные и попроще. Чтобы легче восстанавливать. А что говорить про расшатанные нервы? Мужнины запои – это гарантированное средство для раннего старения. И хуже всего чувствовать себя заложницей… А она просто втянулась не жить…

Ко всему этому окружающие внушали ей мысль, что сын должен расти при отце. Она и сама верила в то, что ее ребенок получит восхитительное взращивание в лингвистике и по жизни и никому другому, кроме Кирилла, мальчик не будет нужен. Тогда никто не видел, что происходило за закрытыми дверями, когда вышколенный аристократизм с магнетической маскулинностью тонули на дне полулитровой бутылки водки и окончательно захлебывались в добавленной полуторалитровой бутылке пива.

А позже, когда запои участились до раза в три месяца и стали продолжительностью по месяцу, она все жалела его. Правда, жалеть становилось все труднее и труднее. К тому же Кирилл подрывал финансы семьи. Он срывал сроки работ, на него накладывали штрафные санкции, а потом и вовсе перестали предлагать крупные переводы. Денег едва хватало дожить до следующего гонорара. Во время запоя дом превращался в побоище, которое надо было потом расчищать и отмывать, и Эмма даже не могла заставить виновника участвовать в чистке, так как он следующий месяц едва ноги передвигал, выходя из пике. И, конечно, с каждым запоем он становился все опаснее.

И вот она всматривалась в текучие воды и старалась понять, как же она прошла этот порог вседозволенности, как разрешила себе подвергнуть себя и сына смертельной опасности? Так не может продолжаться. Она подаст на развод – завтра же.

По мосту в сторону Русановки шел мужчина в темном пальто и сверкающих начищенных ботинках. Щегольский белый шарф под порывами ветра взмахивал концами, как крыльями, попадая мужчине в лицо, словно отвешивая пощечины. Мужчина прошел мимо Эммы и ее сына. Уже ступив на тротуар Русановской набережной, он остановился, оглянулся и вернулся к ним.

– Извините, с вами все в порядке? – встревоженно спросил он.

– Н-н-нет, не в п-п-порядке, – ответила Эмма, клацая от холода зубами.

– Я могу вам помочь?

– Н-н-не знаю…

– Почему вы здесь в такой час и… – глянув на ее пижамные штаны с принтом в бантики, заправленные в замшевые полусапожки – …легко одетые?

У Эммы в горле свился комок из слез, и она не могла вымолвить ни слова. Сын ответил:

– Мы спасались от пьяного отца и не успели взять ни денег, ни ключей от квартиры…

– Понятно. Идем со мной, переночуете у меня, а утро, как известно, мудренее вечера.

– Ч-ч-ем мы вам заплатим?

– Улыбками! Когда отогреетесь!

– В-вы с-с-серьезно?

– Я похож на шутника?

– Вроде вы дяденька серьезный, – подключился сын.

– Меня зовут Данила Викторович. Живу вот в этом доме.

Он указал на дом справа на углу бульвара Давыдова и Русановской набережной – шестнадцатиэтажное квадратное здание с длинными балконами по всему периметру. Эмма знала, что в этом доме давали квартиры архитекторам.

– В-вы архит-тектор?

– Да.

– А п-почему вы ходите т-так поздно?

– А не езжу?

– Угу… – молвила Эмма, переминаясь с ноги на ногу.

– Я не люблю водить автомобили. Предпочитаю такси или рабочий автомобиль. И всегда люблю пройтись от проспекта до подъезда моего дома.

– А в-ваша семья? Что скажет ваша семья на н-наш приход?

– Я давно разведен и живу один. Не переживайте.

– Я был-ла обязана с-спросить об этом.

– Да, однозначно!

– Ма, пойдем, этот человек нас не обидит! – рассудительно молвил Владик.

– А вас как звать? – поинтересовался, улыбаясь, архитектор.

– Мама – Эмма Вадимовна, а я – Владислав, или Влад, – торжественно ответил за двоих мальчик.

– Честно? Мне неловко и боязно к вам идти, – сжав губы, выдавила Эмма.

– Бывает, незнакомец безопаснее того, кого вы знаете много лет, Эмма Вадимовна.

– Согласна. И у меня, собственно выбора нет.

– Хотя я вас вижу впервые, но не могу оставить вас с ребенком на улице, мерзнуть в пижаме…

Эмма похлопывала по предплечью сына и подышала на заледенелые пальцы левой руки.

– Ну, если хотите, я оплачу вам ночь в отеле. Благо «Славутич» в пяти минутах ходьбы.

– У меня нет с собой документов…

– Ах да! Однозначно глупая идея!

– Я согласна! Простите, в смысле, я согласна идти к вам в гости.