Мария Магдалина
Магдалина с растрепанными, развевающимися по ветру волосами, обезумевшая от горя, стояла среди разъяренной, беснующейся толпы.
– Распни его, распни! – орала толпа. – Отпусти нам Варавву!
– Распни его, распни! – шамкала уродливая старуха беззубым ртом, разбрызгивая слюну.
На балконе стоял прокуратор Иудеи, Понтий Пилат, рядом с ним первосвященник, Каиафа.
– Успокой народ, – сказал прокуратор первосвященнику, – уведи толпу, иначе я дам команду своим воинам, они растопчут ее лошадьми, как бы не бесновалась толпа, Варавву я не отдам.
Каиафа молчал.
Толпа ревела. Она колыхалась внизу, под трибуной, сотни голов, сотни глоток кричали одно: «Распни Христа! Отпусти нам Варавву!». Ни один голос не прозвучал в защиту Иисуса из Назарета. «Где же те, которых он учил любви?» – думал Понтий Пилат, глядя на эту безумную, беснующуюся толпу.
– Я, Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, не нахожу вины Иисуса из Назарета! – крикнул Пилат, стараясь перекричать толпу. – Вы требуете казни невиновного и хотите отпустить того, кто готовит бунт против Рима, вы берете на себя вину за то, что произойдет, если я отдам на смерть Иисуса-проповедника и отпущу вам бунтовщика? На ком будет кровь невинная?
– Кровь его на нас и на детях наших! – раздался выкрик снизу, и толпа одобрительно загудела.
– Прекрати этот балаган! – сказал прокуратор Каиафе. – Прекрати! Войска готовы, они ждут. Ждут моего приказа, слова, жеста. Сколько народа там, внизу? Сотни? Тысяча? Две? У меня хватит воинов, чтобы перетоптать их лошадьми, изрубить мечами.
Каиафа молчал, толпа ревела.
Понтий Пилат повернулся и молча сошел с трибуны. Толпа, видя, что тот, к которому были обращены их крики, покинул трибуну, умолкла. Они не могли понять, что означает это, приняты ли их требования или отвергнуты?
Прошла минута, вторая, третья, а прокуратор все не возвращался, наконец, он вернулся, молча обвел взглядом притихшую толпу, и сказал Каиафе:
– Я отпускаю Иисуса из Назарета и отдаю на казнь Иисуса Варавву, которого называете вы царем иудейским, последний раз прошу тебя, убери толпу.
Каиафа молчал.
– Молчишь, первосвященник? Тогда я умываю руки, – сказал Понтий Пилат, – кровь этих людей на тебе. Эй, солдаты! – крикнул он стоящим рядом с толпой легионерам.
Толпа заколебалась и попятилась назад, люди почувствовали, что сейчас произойдет что-то страшное, но деваться им было некуда, площадь уже оцепили римские войска: впереди всадники, позади, во второй шеренге, пехота.
Первосвященник поднял руку.
– Не надо, прокуратор, – сказал он, – я знаю, что ничего не остановит тебя, я уведу толпу, но ты горько раскаешься в том, что сделал, что не уступил просьбе народа, не друг ты кесарю!
– Что, еще один донос? – усмехнулся прокуратор – Я верно служу кесарю и доносов не боюсь, я не допущу восстания в подконтрольной мне провинции, я не так слаб, как ты думаешь, и крови не боюсь. Хочешь сохранить Варавву? Хочешь, чтобы я отправил на распятие проповедника? Он праведник, он не замышляет ничего против Рима. Распят будет Варавва, как бы ни упорствовал ты, как бы ни бесновалась толпа. Я так решил! Пусть лучше будет залита кровью эта площадь, чем вся Иудея.
Каиафа сделал знак рукой, толпа, недовольно ворча, начала расходиться, так и не поняв, кого отпускает прокуратор, а кого отдает на казнь, Понтий Пилат объявил свое решение Каиафе, и люди внизу не могли расслышать, что он сказал. Строй всадников разомкнулся, давая людям возможность уйти, вскоре на площади перед дворцом никого не осталось, и лишь одна Магдалина стояла безумная, с распущенными по ветру волосами. Она не понимала, что происходит? Кого отправят сейчас на Голгофу, Христа или Варавву?
Когда приговоренных к смерти повели к месту казни, толпа вновь собралась, сопровождая их; каждый из приговоренных нес на себе крест, на котором его должны были распять. Кто из них Иисус? Тот, второй, нет, третий. Третий. Магдалина неотрывно следила за ним глазами, она не могла понять, кто это, Христос или Варавва? Пыталась пробиться к нему, но толпа оттеснила несчастную женщину.
Нет, нет, она не даст распять его, она бросилась к нему, обняла, закружила в экстазе неистового танца, вот он, его глаза, но почему они не глядят на нее? Глаза его мертвы, они смотрят мимо, а бешеный танец все кружит и кружит их, мелькают лица людей, мелькает все вокруг, и никак нельзя вырваться из этого круга…
Танец был лишь в ее воображении, она так и не смогла пробиться сквозь толпу, осужденные молча шли, сгибаясь под тяжкой ношей, свою смерть несли они на себе.
Она видела, как его положили на крест, как вбивали гвозди в руки и ноги, потом под вой толпы кресты подняли. Магдалина взвыла, рвала на себе волосы, звала, просила, кричала.
– Замолчи, женщина, успокойся, – окликнул кто-то ее, – послушай меня, Мария из Магдала, уйди, это не он, не Христос, это Варавва, разбойник и бунтовщик.
– А, это ты, ты, Фома? – удивилась Магдалина, узнав человека, обратившегося к ней. – А где Христос? Где?
– Христос жив, он у меня в доме, – ответил Фома, – он лежит, прикрытый плащаницей, на суде синедриона его избили, идем, омой его раны, помоги ему.
– Нет, нет, ты лжешь, – ответила Магдалина, – ты лжешь, чтобы успокоить меня? Я знаю, он там, на кресте, зачем ты солгал мне, зачем?!
Магдалина вцепилась в Фому, она кричала, плакала, царапая ногтями лицо и рвя на себе волосы.
Внезапно небо потемнело, тяжелая, черная туча накрыла и город, и людей, и толпу, стоящую на Голгофе, где три креста поднялись к небу с распятыми на них, изувеченными телами. Ударила молния, и хлынул ливень, толпа разошлась, ища укрытие от льющихся с небес потоков воды, и только Мария-Магдалина бродила по улицам города, вся промокшая, со слипшимися распущенными волосами. Она вопила, кричала, заламывая руки, обращаясь к кому-то там, наверху, за черными, проливающимися дождем тучами: «Почему, почему ты оставил его?!». Потом она успокоилась, села под стеной какого-то дома, и затихла.
Старый замок
Дорога, по которой шли путники, уже пролегала по знакомым Гаральду местам, здесь, в этих горах, он когда-то бродил с мольбертом, делая зарисовки чудесных видов, поразивших его своей необыкновенной красотой. Там, вдали, на холме, с левой стороны от дороги, возвышался старый, уже частично разрушившийся под воздействием сил природы, замок. Когда-то он принадлежал богатому, важному господину, имени которого уже никто не помнил, но давным-давно, в незапамятные времена, род его разорился и иссяк, строение, некогда величественное и неприступное, пришло в запустение и частично разрушилось, все еще сохраняя гордый, суровый вид. Но жилище, покинутое обитателями, заселенное лишь летучими мышами и птицами, вызывало страх, и редкий путник мог отважиться провести ночь в этом старом, полуразрушенном замке. День клонился к закату, и Гаральд решил остановиться именно здесь, где высокие, все еще крепкие стены могут послужить неплохим укрытием от преследователей.
Но не успели они пройти и половины пути от дороги к замку, как услышали позади себя топот копыт, – отряд тамплиеров, гоня лошадей во весь опор, настигал их.
– Вперед! Быстрее! – подгонял Гаральд своих спутников, но лошади тамплиеров, хорошо отдохнувшие за время, проведенное в засаде, были быстрее усталых лошадей Гаральда, Жака и Жульена, расстояние сокращалось.
Тогда Жульен, придержал свою лошадь, и когда первый рыцарь поравнялся с ним, метким выстрелом из лука пронзил его грудь, Жак также замедлил бег своей лошади, давая возможность Гаральду оторваться как можно дальше от преследования, и воспользовался лассо, которым он, как старый лошадник, владел в совершенстве и постоянно возил у седла. Лассо со свистом сделало петлю, охватив всадника, достаточно приблизившегося к Жаку, короткий рывок, и всадник слетел с лошади, Жак пришпорил свою лошадь, волоча сброшенного рыцаря за собой.
Третий рыцарь направился прямо к Гаральду, держа наперевес копье, и когда, догнав Гаральда, он уже занес его для удара, произошло нечто, чего никто, ни преследователи, ни преследуемые, не ожидали. Из чащи кустов, растущих слева на холмах, серой молнией мелькнуло упругое быстрое тело зверя, волк кинулся на лошадь преследователя, та, мгновенно остановившись, встала на дыбы, сбросив с себя седока, и волк мощными клыками впился в горло рыцаря.
Стрела Жульена, лассо Жака и клыки волка позволили выиграть время, достаточное для того, чтобы путники смогли укрыться за стенами старого замка; с трудом они заперли старые, скрипучие, кованые железом и еще сохранившие прочность ворота, и отряд рыцарей остановился у самых стен, осыпая проклятиями и Жака, и Жульена, и неизвестно откуда появившегося зверя.
Тогда, в порту Венеции, Гаральд увидев лишь пятерых тамплиеров, решил, что это весь отряд, высланный для их встречи, но преследовали их не пятеро, а гораздо больше, сколько их было, никто определить не успел – трое с проклятиями гарцевали перед воротами, а справа и слева к ним подтягивались еще и еще, гул, топот, крики и проклятия становились все громче, было понятно, что их достаточно для того, чтобы обложить замок и начать осаду.
– Придется брать штурмом эти развалины! – донесся до путников крик одного из рыцарей.
Рыцари объехали замок вокруг, надеясь обнаружить брешь в полуразвалившихся стенах, но не нашли. Стены старого замка, несмотря на частичные разрушения, вызванные временем, ветрами и дождями, еще сохраняли свою неприступность, и могли бы выдержать длительную осаду, если бы осажденные имели достаточный запас стрел, еды и питья, но поскольку запасы эти были весьма ограничены, то падение гарнизона, запертого в этих стенах, перед превосходящими силами противника, было лишь вопросом времени.
Стемнело, и рыцари, не решившись начать штурм ночью, расположились лагерем у стен старого замка. Все ждали рассвета, рыцари для того, чтобы определить тактику действий, а Гаральд со спутниками для того, чтобы осмотреться и решить, как строить оборону. Ночь прошла без сна, тьма, окутавшая замок, была пронизана странными скрипами, шорохами, то ли стонами призраков, то ли криками ночных животных, населявших старое, давно покинутое людьми укрепление. За стенами замка слышались голоса тамплиеров, предвкушающих легкую расправу с запертыми в эту каменную ловушку путниками, откуда-то издалека доносился волчий вой.
Как только первые лучи восходящего солнца развеяли ночной мрак, и неясные тени внутренних строений приобрели четкие очертания, осажденные принялись исследовать замок. Постройки внутри замка, где когда-то располагались величественные покои господ и скромные жилища слуг, подверглись значительному разрушению, деревянные балки, на которых держалась кровля, большей частью прогнили, перекрытия обрушились, открыв доступ ветрам и дождям ко всем внутренним помещениям. Стены, некогда украшенные росписью, обвешанные гобеленами и картинами, представляли собой убогий, удручающий вид. Краски, кое-где еще сохранившиеся, но поблекшие, выгоревшие, придавали комнатам вид унылый и жуткий, обрывки истлевших гобеленов свисали со стен лохмотьями, несколько картин в изъеденных шашелем рамах, перекосившись, все еще висели на стенах, но определить, что было изображено на них, было попросту невозможно.
Но не это интересовало Гаральда, его больше беспокоило состояние оборонительных сооружений. Из четырех башен, расположенных по углам замка, дающих возможность вести обстрел штурмующего замок противника, только южная сохранила винтовую лестницу, ведущую наверх, к бойницам, в состоянии, которое еще позволяло ей воспользоваться, в остальных башнях ступени отсутствовали в значительной части лестниц. То есть, отпор противнику можно было дать только в случае, если штурм начнется с южной стороны, прочие стороны, прикрытые северной, западной и восточной башнями, оставались незащищенными. Правда, только с южной стороны находился мост, который когда-то можно было поднять в случае осады, сейчас же он висел на заржавленных цепях, а механизм подъема пришел в полную негодность. Да и сам ров, местами засыпанный обвалившейся землей, уже не представлял той трудно преодолимой преграды, которая должна была стать первым препятствием на пути осаждающих крепость.
Гаральд, Жак и Жульен поднялись на южную башню, стараясь ничем не обнаружить свое присутствие, и стали наблюдать за действиями тамплиеров. Те усиленно готовились к штурму, хотя у них и не было необходимого оборудования: ни штурмовых лестниц, ни стенобитных машин, ни даже веревок достаточной длины, чтобы взобраться на стены, – взять штурмом замок, защитники которого могли прикрыть лишь одно направление, было делом не столь уж сложным. Часть рыцарей отправилась в лес, рубить деревья, которые они рассчитывали использовать для того, чтобы взобраться на стены. Сооружение из бревен для штурма замка начали они строить с наиболее удобной, южной стороны, не подозревая, что только эту сторону и смогут прикрыть обороняющиеся. Прошел день, прежде чем были закончены все приготовления для штурма, обороняющиеся за этот день успели заготовить достаточное количество камней, которыми в изобилии были усыпаны развалины, чтобы, сбрасывая их сверху, на головы штурмующих, сорвать хотя бы первую атаку.
Они понимали, что ночью штурм не начнется, и позволили себе дать отдых перед трудным днем, уже порядком свыкнувшись со всеми странными и пугающими звуками заброшенного замка. С рассветом тамплиеры, подбадривая друг друга воинственными криками, начали взбираться на стены. Как только они взобрались достаточно высоко, на них посыпался град камней. Первая волна атакующих была сметена, пострадали и осадные сооружения, трое рыцарей лежали перед стеной замка без движения, остальные отделались ссадинами и ушибами. Жульен не пользовался луком, стрел было слишком мало, надо было бить наверняка, и только тогда, когда все другие средства обороны будут исчерпаны, а стрелять в покрытые шлемами головы, означало только напрасно расходовать стрелы, которые могли пробить плоские нагрудные пластины доспехов, но были бесполезны против округлых шлемов, ударившись о который, стрела попросту уйдет в сторону, не причинив противнику вреда.
Когда первая атака была отбита, тамплиеры не сразу решились повторить штурм, они собрались на совещание, разрабатывая план следующей атаки. Часть из них снова отправились в лес, и новые бревна появились перед стенами. Рыцари тащили бревна к северной башне, видимо решив штурмовать замок с двух сторон, понимая, что у обороняющихся слишком мало сил, чтобы отразить атаку с двух направлений. Сооружение из бревен с южной стороны рыцари перенесли подальше от башни, ближе к середине стены. Раньше стены крепости с внешней стороны были защищены каменными зубцами, в проемах между ними могли располагаться стрелки из лука, которые свободно перемещались по широкой площадке стены, но ныне каменные зубцы большей частью были разрушены, да и стены, частично обвалившиеся, уже не имели ровных площадок. Пробираться по развалинам стены к башне, единственному месту, где можно было спуститься внутрь замка, было не только сложно, но и опасно, став прекрасной мишенью для лучника, потому первая атака и была предпринята ближе к башне. Но после града камней, сорвавших неудачную попытку, место атаки было выбрано так, что, находясь на башне, защитники уже не могли поразить нападавших камнями.
Штурм повторился только на следующий день. Оставив на южной башне одного Жульена с луком, Гаральд и Жак отправились к северной стене, встретить рыцарей, если им удастся ворваться в крепость. Атака с южной стороны вновь захлебнулась, двое тамплиеров, которым удалось взобраться на стену, тут же пали от стрел Жульена, остальные не стали повторять их путь. Зато с северной стороны рыцари, не встретив никакого сопротивления, взобрались на стену, для спуска внутрь замка они использовали веревки и связанные между собой повода лошадей. Первый из рыцарей, одолевших стену, едва спустившись на землю, был разрублен мечом Гаральда, второго, еще висящего на веревке, принял на меч Жак. Но это не остановило тамплиеров, все больше и больше собиралось их на стене, и было ясно, что двое защитников, как бы умелы и мужественны они ни были, не смогут остановить атаку. Гаральд и Жак готовились дать рыцарям последний, смертельный бой.
Но неожиданно для них, рыцари исчезли со стены, они не стали спускаться в замок, а спешно отступили, неясный шум, голоса, топот копыт, свист стрел и звон мечей доносились с той стороны стен. Похоже, что кто-то атаковал тамплиеров с тыла. Защитники крепости решили выйти через ворота и дать встречный бой. Когда они вышли из замка, то у южной стены уже никого не было, бой у северной стены был скор и жесток, когда Гаральд, Жак и спустившийся с башни Жульен обогнули замок, трупы тамплиеров в самых невероятных позах, изрубленные мечами и копьями, пронзенные стрелами, лежали на земле, а навстречу им мчался отряд рыцарей, во главе которого скакал разгоряченный боем, с окровавленным мечом в руке, виконт де Ламбер.
Радостными криками встретили осажденные своих спасителей, виконт, спешившись, заключил Гаральда в крепкие объятия, но не было радости во взгляде его, глаза были суровы и печальны.
Голгофа
Ливень заканчивался, двое стражников, охранявших место казни на Голгофе, насквозь промокшие и продрогшие, не сразу заметили человека, который направился туда, где был распят Иисус Варавва с табличкой, прибитой к кресту, надпись на которой гласила, что распятый не кто иной, как сам «царь иудейский». Сперва стражники не предали этому значения, однако, когда человек стал снимать с распятия тело, они, разбрызгивая грязь, извергая ругательства и проклятия, бросились к нему.
– Ты что делаешь? – строго крикнул один.
– Снимаю тело, чтобы похоронить, – спокойно ответил человек.
– Разве ты не знаешь, что казненные должны висеть на крестах, пока солнце не иссушит их тела? – спросил второй стражник.
– Откуда солнце? – удивился человек, – не видишь, идет дождь, сколько еще ждать, пока появится солнце и иссушит тела? Мне сам прокуратор разрешил, вот, и разрешение есть, вот написано, – он протянул стражникам лист папируса.
– Но тут ничего не написано! – воскликнул первый стражник. – Обманщик и вор, ты дал мне чистый лист!
– Разве я виноват, что дождь смыл все, что там было написано, а написано было, что прокуратор разрешает мне снять тело и похоронить.
– Пошел вон! – заорал первый стражник.
– Вы не можете так говорить, мне сам прокуратор разрешил, пойдите сами у него и спросите, – возразил человек.
Дождь, который, начал было утихать, пустился с новой силой, и стражникам надоело препираться с человеком, который был явно не в себе, тем более, никто из них никогда бы не осмелился обратится к Понтию Пилату с вопросом, и второй сказал:
– Оставь этого ненормального, пойдем под дерево, а то и так промокли, все равно этот уже умер, что толку сторожить его тело, может, и вправду прокуратор разрешил этому несчастному снять тело и похоронить, все-таки это был царь иудейский, а не простой разбойник.
Стражники ушли, а человек, несмотря на дождь, снял тело с креста, взвалил его на плечи и унес.
Магдалина, увидев человека, несущего на плечах мертвое тело, подскочила к нему с вопросом:
– Кто это? Куда ты несешь его?
– Я снял тело с распятия, это Иисус, Царь Иудейский, его нужно похоронить по иудейским обычаям.
– Кто тебе разрешил снять тело?
– Я сказал стражникам, будто мне сам прокуратор позволил похоронить его, я показал им чистый лист, они поверили. Помоги мне, женщина.
Мария подхватила тело, и они внесли его в дом. Положили на пол, Мария принялась омывать его. Ужасная казнь обезобразила лицо, женщина смотрела на него и никак не могла узнать, но она была уверена, что это он, ее Иисус, ведь это он был из рода Давида, рода Царей Иудейских, она не знала, что распят был не Иисус Назареянин, а Иисус Варавва. Горе помутило разум ее, и она не слышала ни того, что сказал Каиафе Понтий Пилат, ни того, что пытался ей втолковать Фома.
Дом наполняли какие-то люди, Мария смотрела на них, но никого не могла узнать, они омыли тело благовонными маслами и спеленали его пропитанной миром тканью, а Магдалина только тихо причитала, раскачиваясь из стороны в сторону:
– Что? Что они сделали с тобой? Как ты постарел, смерть состарила тебя.
Она бормотала что-то еще и еще, но ее никто не слушал, тело вынесли из дома в сопровождении небольшой процессии, ночью, тайно схоронили в пещере и закрыли вход тяжелым камнем. После погребения все разошлись, и только Мария все стояла у могилы, стояла молча, без слез.
– Иди домой, Мария, – сказал тихо незнакомый ей человек, и она, повинуясь его воле, сама не понимая почему, медленно побрела прочь.