Синий конверт, или Немцы разные бывают

Глава 6. НЕВОЗМОЖНЫЕ ВРЕМЕНА

ГЕРТРУДА фон КРАУЗЕ

Эти два молодых русских мужчины, случайно прикоснувшиеся к ещё одной тайне прошлой войны, даже не догадывались, чем руководствовалась фрау Гертруда фон Краузе в своем отношении к русской пленнице.

Гертруда ненавидела войну, но истово верила, что Германия вынуждена ее вести и не допускала мысли, что немцы могут ее проиграть вновь, как это случилось четверть века назад. Она уже успела потерять на той и этой войне двух старших сыновей. Теперь она больше всего боялась за Нормана, последнего и самого любимого сына. Дочь, которую она родила, будучи уже очень немолодой, прожила всего девять лет.

Гертруда с тревогой ждала наступления призывного возраста Нормана. Он был очень симпатичным пареньком, но в детстве часто болел и мать в тайне надеялась, что военная медкомиссия его забракует. Поскольку старшие сыновья к началу войны уже жили отдельно своими семьями, на Нормана не распространялся закон об освобождении от призыва одного из сыновей в семье.

 Гертруда была практичной немкой и на случай, если сына все-таки призовут, стала думать, что ей следует предпринять. Она не исключала, что и он может не вернуться с фронта. И тогда она останется одна на белом свете. Чтобы не допустить своего одиночества в старости, нужно было что-нибудь придумать.

 Женить Нормана перед армией ей не удалось. Он категорически этого не хотел. Мать всячески поощряла интерес юноши к девушкам, рассчитывая, что, хотя бы одна из них «понесёт» от него вне брака. Но не случилось.

Пришлось Гертруде думать над другим планом, который мог дать ей ребёнка от последнего сына. И она приступила к его осуществлению, как только Нормана все-таки призвали в 42-м.

Женщина стала посещать концентрационные лагеря и распределительные пункты, где можно было взять подневольных работниц в своё хозяйство. Она целенаправленно искала белокурую, небольшого роста, красивую девушку, желательно с голубыми глазами. Такой когда-то была ее дочь, которую в 9 лет унёс скоротечный менингит. Норман просто обожал сестрёнку, и едва не тронулся умом после ее смерти. Он не выходил из депрессии почти год.

Расчёт матери был таков. В армии солдату положены один-два отпуска в год. Увидев на побывке дома девушку, так похожую на его сестру, Норман увлечётся, сойдётся с ней, а уж она (мать) посодействует, чтобы та от него родила. Ребёнка у девушки заберёт, а ее вернёт в лагерь.

Гертруде было все равно, какой национальности будет девушка. Не особенно ее беспокоил и вопрос, кто родится – мальчик или девочка. Ей просто нужен был ребёнок на случай, если война унесет и последнего сына.

Гертруда нашла то, что искала. И ее не смутило то, что девушка оказалось русской. И у этой фрау в дальнейшем почти все получилось. Не могло не получиться. Норман был симпатичным, общительным пареньком и, несмотря на его небольшой рост, девчонки ещё в школе соперничали из-за него и порой даже жестоко.

Норман впервые увидел Полину, когда приехал в свой первый армейский отпуск в начале 43-го года. Гертруда готовилась к его приезду. Полину перевела со скотного двора на работы по дому и на кухне, подкормила, приодела. Чтобы не отпугнуть русскую девушку немецкой военной формой, мать велела сыну носить дома только гражданскую одежду и ни словом не упоминать о войне.

Полина Норману понравилась. Он сразу уловил в ней черты сходства со своей покойной сестренкой, на что и рассчитывала его мать. Первый раз он увидел ее на кухне, где она обслуживала торжественный ужин, который мать устроила в честь его приезда. И весь вечер он не сводил с нее глаз. За завтраком на следующий день он попытался заговорить с Полиной. Он умел завязывать знакомства с девушками, но здесь основным препятствием стало незнание Полиной немецкого языка. Весь ее языковой багаж состоял из немногих наиболее распространённых слов и выражений.

Внимание, которое Норман стал оказывать Полине с первой встречи, сначала ее пугало. Девушка знала, что он солдат. А она на собственном опыте хорошо знала, что собой представляют немецкие солдаты. Знала это еще с тех пор, как они выгнали ее с подругами из общежития и погнали в окружении непрерывно лающих собак на станцию, где загнали в товарные вагоны для отправки в Германию. Помнила бесчеловечный лагерный режим. В хозяйстве Гертруды ежедневно сталкивалась с жестоким обращением надсмотрщиков с подневольными работниками. Все это не могло не поселить в ее душе непреходящий страх и ненависть ко всем немцам без исключения.

Но Норман не был похож на тех немцев, с которыми ей пришлось сталкиваться раньше. Он был весел, улыбчив, добр, вёл себя деликатно, рук не распускал, никак не демонстрировал своего арийского превосходства. Временами обращался с ней снисходительно-ласково, как старший брат с младшей сестрой. Ему удалось произвести на неё впечатление. Полина так давно не испытывала доброго внимания к себе, что поддалась обаянию Нормана. По каким-то интонациям в голосе, по мимике и жестам, по его готовности помочь ей в выполнении тяжёлых в физическом отношении обязанностей по хозяйству, в дому и на кухне, она стала догадываться, что есть и другие немцы.

Ее страх постепенно отступал, она понемногу раскрепощалась. Она уже не сутулилась, не прятала глаза при встрече с Норманом. Улыбка, прежде месяцами не посещавшая ее губы, вновь появилась на ее лице при их общении. Какое-то значение здесь имело и то, что Норман служил во Франции. Она знала об этом. То обстоятельство, что он никогда не был на Восточном фронте, не воевал с ее соотечественниками, приглушило неприязнь Полины к нему, как к представителю враждебного народа.

Но несколько дней отпуска солдата быстро истекли и вновь наступили безрадостные недели и месяцы неволи. Гертруда вновь вернула Полину на тяжёлые работы. Однако теперь ее жизнь немного скрашивалось воспоминаниями о времени общения с Норманом, о его человечном отношении к ней.

Гертруда внимательно наблюдала за развитием отношений сына с русской работницей. Она не посвящала сына в свои планы, не форсировала события, так как поняла, что они могут реализоваться сами собой. Да, и пока сын служил в уже побеждённой Франции, она не особенно беспокоилась за его жизнь.

Шёл ещё только 43 год. Полине не знала, что происходит на фронтах на самом деле, и в оценках происходящего руководствовалась личными впечатлениями и своими прошлыми наблюдениями. Она помнила свою сожженную деревню, своими глазами видела поспешное отступление Красной Армии из Смоленска, и ей нетрудно было сейчас поверить в то, что немцы уже взяли Москву, Сталинград, Ленинград, как утверждали все в усадьбе Гертруды. Ей казалось, что все кончено и ее место здесь навсегда.

Шло время и воспоминания Полины о Нормане стали тускнеть. Приезд его в конце 43-го на лечение после тяжелого ранения она восприняла почти равнодушно. Во время карательной операции против французских партизан Норман попал под плотный миномётный обстрел и выжил одним из немногих. После нескольких операций в госпитале его отправили домой для восстановления здоровья. Выздоровление шло медленно, затянулось почти на три месяца. Гертруда приставила Полину к постели больного в качестве сиделки и санитарки.

Между тем в конце 43-го уже заговорили о неизбежном открытии Второго (Западного) фронта во Франции. Англия и США занимались подготовкой к высадке на побережье Нормандии. Гертруду это сильно обеспокоило. Смертельные риски для ее сына возрастали. Она попыталась комиссовать Нормана по ранению. Но одновременно продолжала реализовывать свой план, связанный с рождением Полиной ребёнка от Нормана. Если сына не удастся комиссовать, то к моменту отъезда на фронт его сближение с Полиной должно привести к ожидаемому ею результату – зачатию ребёнка. И она всячески старалась этому содействовать, даже выделила Полине комнату в своём доме. И питались они теперь втроём за одним столом.

Постепенно поправляясь во многом стараниями Полины, Норман с увлечением занялся изучением русского языка, и, одновременно, обучением девушки немецкому. И она довольно скоро заговорила на нем и достаточно бегло. Параллельно он учил ее читать и писать. И первую фразу, которую он предложил ей скопировать печатными немецкими буквами, была: «их либе дих» – я тебя люблю.

Сближение между ними действительно произошло, причём, оно стало следствием искренних чувств с обеих сторон. В эти месяцы каждодневного общения Полина почти забыла, что она подневольная рабыня. Она была почти счастлива. Поэтому отъезд Нормана в свою часть она искренне и горько переживала. Матери не удалось комиссовать Нормана по ранению.

Первые сексуальные контакты влюблённых не дали результата. Понаблюдав несколько недель за Полиной на предмет беременности, разочарованная Гертруда вернула ее в общее помещение для работниц, и от работ по дому – снова к физическому труду на скотном дворе.

В последний приезд Нормана в декабре 44-го года он и Полина стараниями Гертруды сразу стали жить вместе, конечно, в тайне от других работников и соседей. Для Полины эти несколько дней пролетели незаметно. В день перед отъездом Норман был молчаливым и грустным. Он ехал на русский фронт, но Полине об этом по каким-то причинам говорить не стал.

Как только Гертруда заметила у Полины признаки беременности, а случилось это в феврале 45-го, она была просто счастлива. Ее план начал сбываться. Она освободила девушку от тяжёлых работ и вновь поселила ее в доме. Однако вскоре радость ее омрачилась печальным известием.

Однажды Полина застала Гертруду плачущей в столовой. Никогда прежде никто не видел и слезинки на глазах этой суровой фрау. Даже тогда, когда она провожала последнего сына на Русский фронт. Сейчас на столе перед ней лежал серый листок. Полина испугалась, она сразу догадалась – что-то случилась с Норманом. Может быть, это похоронка. Слезы сами собой покатились из ее глаз. Стиснув кулаки у груди, она смотрела на старуху в ожидании этих страшных слов. Но Гертруда выпрямилась и отрицательно покачала головой:

– Найн, – сказала она, – гот сай данк, вермисте.

Полина поняла: слава Богу, Норман не погиб, пропал без вести.

***

Между тем война уже шла на границах Германии. И скрыть это было невозможно. По дорогам потянулись длинные вереницы санитарных машин и просто грузовиков и конных телег с сотнями раненых и убитых.

Для Гертруды все это оказалось большой неожиданностью. Русские оказались на территории ее страны намного раньше, чем можно было ожидать. Ее вера в непобедимость Германии пошатнулась. Но она продолжала надеяться, что Полина успеет родить до окончания войны. Она была вынуждена считаться с мыслью, что рано или поздно русские появятся и в ее дворе и не сомневалась, что Полина уйдёт с ними. И тогда ее надежда на ребёнка – радость ее старости – окончательно рухнет. А ребёнок был ей тем более нужен, что она все слабее верила, что Норман просто пропал без вести. Она уже не исключала его гибели, наблюдая эти бесконечные потоки машин с ранеными и убитыми. Она сомневалась, что он выживет, даже если просто оказался в плену. Все немцы свято верили своей пропаганде, что русский плен в Сибири равносилен смерти.

Гертруда приказала приготовить ей машину и отправилась в ближайший от неё город в той стороне, откуда иногда стал доноситься тяжелый грохот, чтобы прояснить для себя обстановку. Но в тот день навстречу ей по шоссе двигалась такая лавина машин и людей, что после двух часов безуспешных попыток пробиться к городу она повернула назад. Заметив пожилого офицера с перевязанной головой и рукой на перевязи, сидящего вместе с солдатами на какой-то телеге, она предложила подвезти его. Тот с радостью согласился и Гертруда не упустила случае расспросить его о том, что происходит там, откуда он идёт. Из его рассказа она поняла, что не далёк тот час, когда русские танки могут оказаться и в ее селе.

Первое, что она сделала, стремительно въехав на машине во двор своей усадьбы, приказала найти Полину. Не говоря ни слова, она схватила ее за руку и втащила в полуподвальное бетонное цокольное помещение дома, где когда-то была коптильня, а сейчас хранились продовольственные и иные запасы и всяческая рухлядь.

Посреди подвала стоял большой деревянный стол, обитый железом, предназначенный для разделки мяса. Полина с удивлением и тревогой наблюдала, как Гертруда сбросила с лавки на пол соломенный тюфяк и ватный матрас, одеяло, подушку. Старуха приказала девушке сделать из них постель на столе. Потом велела ей принести два ведра воды, рядом с ними поставила таз. После этого она села, сложила руки под грудью и, опустив голову, долго молчала.

Решение запереть Полину в подвале, чтобы не допустить ее встречи с русскими солдатами, пришло ей в голову ещё в машине, по ходу рассказа офицера о катастрофическом положении на фронте. Она так и поступила, действуя спонтанно. А сейчас задумалась: имеет ли это смысл? Если русские придут, как долго они будут здесь оставаться? Рожать Полина будет только осенью. Столько времени удерживать ее под замком невозможно. В усадьбе полно людей и своих, и чужих, утаить что-то от их глаз и ушей трудно. Тем более, что в большинстве своём эти глаза и уши к дружелюбию с ней не расположены.

Наконец, решив, что ещё есть время, чтобы что-нибудь придумать, шлёпнув ладонями по коленям, она встала.

– Пока будешь жить здесь, – сказала Гертруда, – еду тебе буду приносить. Выходить ты не сможешь. Буду тебя закрывать. Стульчак найдёшь вон там в углу. По ночам будешь выносить.

Гертруда сначала выжидательно, а потом удивлённо посмотрела на Полину. Она думала, что та будет расспрашивать ее, почему и как долго ей придётся находиться взаперти. Но девушка молчала. Для неё уже не было секретом, что Гертруда ждёт от неё ребёнка не меньше, чем она сама. И догадывалась, почему Гертруда ее изолирует.

ПОЛИНА

Гертруда вышла, заскрежетал наружный засов двери подвала. В помещении было прохладно. Полина не стала раздеваться, забралась на свою постель на столе и закинула руки за голову. С тех пор, как она поняла, что беременна, что Норман может никогда не вернуться, что германская армия отступает перед советскими войсками, она находилась в состоянии тревоги, беспокойства, возбуждения. И сейчас путанные мысли вихрем носились в ее голове.

Норман был ее первым мужчиной, отцом их будущего ребёнка. Но сейчас она не была рада этому ребёнку. Возможно, раньше, в те недели эйфории любви, которую она переживала, пока Норман находился дома на излечении после ранения, она бы восприняла свою беременность по-другому. Тогда ей казалось, что случилось чудо, что она выбирается из болота рабства и унижений, что у неё может сложиться семья. Она живёт с Норманом в одном доме, он с ней ласков и предупредителен, она ежедневно делит с ним постель, они вместе с его матерью питаются за одним столом.

И когда на ее вопрос: «А если у меня будет ребёнок?», он, не задумываясь, весело ответил, что, если будет мальчик, они назовут его Эрих, а девочке имя пусть она придумает сама, у неё отпали почти все сомнения в благополучности своего будущего с Норманом. Тем более, что в исходе войны в пользу Германии никто вокруг неё в то время не сомневался.

Но теперь все изменилось. Германия терпела поражения. Норман пропал и, может быть, уже мёртв. В последний свой приезд в конце 44-го он был уже немножко другим, не столь нежным. Ее стало раздражать, когда он, лаская ее, перебирая ее волосы, вспоминал свою любимую покойную сестру. Иногда даже называл Полину ее именем. Это вызывало у неё беспокойство, настораживало, подтачивало ее отношение к нему. Как долго он будет ласков с ней только потому, что она напоминает ему его обожаемую сестрёнку? Ведь кроме того разговора об имени возможного ребёнка, Норман больше ни разу даже не намекнул на возможность совместной семейной жизни в будущем.

С некоторых пор ей стало представляться, что она была просто утехой Норману во время краткосрочных наездов солдата с фронта. Когда ее впервые посетила эта мысль, она весь день ходила как потерянная, то и дело украдкой вытирая слезы. Сначала это были слезы обиды, но день за днём они становились слезами недоверия к Норману, а потом и злости на него и на его мать. Что будет дальше, после войны, если у неё бесправный статус фактически вещи в этой семье?

Своих она и ждала, и боялась их прихода. Как они себя поведут в отношении женщины, ждущей ребёнка от немецкого солдата – их смертельного врага? Она не знала зайдут ли советские солдаты в это немецкое село, останутся ли они в Германии, вообще? Она надеялась на это. Тогда можно было бы хоть на что-то надеяться в случае чего. А если победители получат с побеждённой страны то, что им нужно, и уйдут? Тогда управы на Гертруду ей не найти.

Полине давно догадывалась, что Гертруда не против того, чтобы она родила. Но однажды она увидела, как Старуха извлекает из одного из своих сундуков детские вещи, оставшиеся от ее покойной дочери. И сердце у девушки дрогнуло от предчувствия беды. Она вдруг поняла, что та пойдёт на что угодно, чтобы оставить ребёнка себе. Но захочет ли оставить ее, Полину, в своём доме? И в каком качестве, если оставит?

За эти два с половиной года в неволе девушка рассталась со многими иллюзиями в отношении людей. При всей благожелательности к ней Старухи в последнее время, Полина ей не верила. Она ее боялась. Боялась и тогда, когда рядом был Норман, боялась сейчас. Она ужасалась от одной мысли, каково ей будет остаться со Старухой, если Норман не вернётся. Ни счастья, ни радости ей не видать. Поэтому, как бы к ней не отнеслись свои, когда придут, она должна уйти с ними.

Тем более, что она все меньше верила в то, что Норман жив. Что значит «пропавший без вести»? Она почти не сомневалась, что за этими словами стоит, скорее всего, смерть. Ей представлялось, что его тело просто не нашли или не смогли забрать с поля боя. И она не могла удержать слез, думая об этом. Но с тех пор, как она недавно поняла, что Норман теперь воюет на русском фронте, что-то сдвинулось в ее сознании. Она не знала, что из последнего отпуска, из ее постели, он отравился воевать с ее народом. Он ей об этом не сказал! Но благодаря ему она уже хорошо понимала немецкую речь и случайно услышала разговор Гертруды с навестившей ее соседкой. И с тех пор о возможной смерти Нормана Полина думала уже без прежнего надрыва.

Да, она впервые в жизни полюбила парня, хорошего парня, хоть и немца. Она долго не видела в нем врага и даже хотела бы создать с ним семью.

В своё время она не отказала ему в близости не потому, что боялась его, а потому что его желание в тот момент оказалось созвучно ее желанию. Впрочем, впоследствии она признавалась себе, что где-то подспудно опасалась, что он способен на насилие. А ей так хотелось сохранить теплоту и взаимопонимание, которые согревали ее подневольную жизнь, хотя бы в краткие периоды его наездов домой.

Она хотела бы идти с ним по жизни. Но обстоятельства были против. У неё был родной дом, где ее ждут и молятся за неё. А он, немец, был врагом ее страны, ее родных.

Решение Гертруды запереть Полину положило конец сомнениям женщины. Жив Норман или нет, она уйдёт с советскими солдатами и вернётся домой. Будь что будет! У неё есть мама, братья и сестры. Все время своей неволи она вспоминала их едва ли не каждый день. Она догадывалась, что с ребёнком от немца ей будет на родине несладко. И боялась этого. Однако, другого выбора она уже не хотела.

Внезапно сердце у неё заколотилось и как будто подступило к горлу. Полина почувствовала, что покрывается потом ужаса, и села на постели. Она вдруг подумала о том, что свои придут и уйдут, а она даже знать об этом не будет, сидя взаперти в этом подвале.

Полина соскочила со стола. Нельзя ли выбраться отсюда? Она огляделась. Помещение не имело окон. На одной стене под самым потолком находились четыре узкие горизонтальные, застеклённые щели. До них не добраться. Полина знала, что раньше часть подвала занимала коптильня, но со времени кончины мужа Гертруды ею не пользовались. Девушка обратила внимание на кирпичную вентиляционную шахту, которая вертикально уходила вверх в дальнем конце подвала за стойками, на которые подвешивалось мясо во время копчения.

Основание шахты было завалено какими-то тюками. Это оказались мешки с шерстью. Полина их оттащила и обнаружила какой-то механизм с зубчатой передачей и колесом, с помощью которого, видимо, поднималась нижняя металлическая часть шахты. Но сейчас она была опущена. И висела над полом примерно на уровне чуть выше колен девушки. Низ шахты был перекрыт откидной металлической решёткой с крупными ячейками. Она удерживалась двумя ржавыми крючками. Полина побоялась производить шум вознёй с ржавым металлом и попыталась заглянуть в шахту снизу. Но свет одинокой лампочки под потолком в центре подвала не позволял рассмотреть, что там в трубе выше.

В кладовых рачительного немецкого хозяина чего только нет и Полина разыскала ящик со свечами и спички. Лёжа на спине на тюках с шерстью, она смогла просунуть руку со свечой сквозь решётку. Верхний конец шахты терялся в темноте, но в одну из ее стен были вделаны скобы. Насколько высоко они уходили вверх понять было нельзя. Но само их наличие вселяло в Полину надежду.

– Всякая лестница, – подумала она, – куда-нибудь, да ведёт. – Завтра днём надо будет посмотреть, что там наверху.

Перетащив мешки с шерстью на прежнее место, с чувством некоторого удовлетворения девушка вернулась в центр подвала, к столу с ее постелью. Нахлынувший на неё недавно страх глухого заточения немного ослаб. Она испачкалась, поэтому постаралась привести себя в порядок, глядя на своё отражение в воде, налитой в тазик.

***

Утром пришла Гертруда, принесла Полине завтрак: стакан молока, варёное яйцо, бутерброд с маслом. Села напротив неё, несколько минут наблюдала, как она ест.

– Как все-таки удивительно похожа эта русская на мою маленькую Матильду, – умилилась она и глаза ее слегка увлажнились. – Если бы она захотела остаться! Чего ей здесь не хватает? – думала она, украдкой промокнув глаза концом шейного платка.

Гертруда почти не спала этой ночью. И эти мысли не раз приходили ей в голову. Ей было приятно видеть Полину в те дни, когда Норман был дома и девушка расслаблялась, ее лицо покидали выражение испуганной покорности и взгляд исподлобья. Но за все эти годы Старуха, как именовала ее Полина про себя, ни разу не назвала девушку по имени. «Русская» и все! И ни разу с ней не поговорила, только отдавала приказы, а Полина их безмолвно выслушивала и безропотно выполняла.

Иногда Гертруда ловила себя на мысли, что не смогла бы поднять на неё руку. И так и не подняла по-настоящему за все эти годы, кроме нескольких крепких пощёчин на первых порах. Даже кричала на неё без присущей ей злости, граничащей с ненавистью, как часто бывало с другими подневольными работниками и даже с надсмотрщиками из числа немцев. Иногда ей хотелось дать Полине какие-то послабления на тяжёлых хозяйственных работах, угостить ее чем-то сладеньким, но делала это только во время пребывания сына дома. В другое время она себе этого не позволяла, опасаясь разбаловать работницу.

Сегодня ночью она призналась себе, что ей будет не доставать этого постоянного образа ее любимой и единственной покойной дочери в лице Полины. И по этой причине к утру она пошла на существенное изменение своего плана. Она не будет отбирать ребёнка и оправлять Полину в лагерь, по крайне мере, до тех пор, пока не выяснится жив ли Норман. Если сын не вернётся, ей придётся удерживать «эту русскую» при себе. Ребёнка надо хотя бы выкормить, младенцам требуется материнское молоко. Решение о том, кем и в каком качестве Полина останется, она пока принять не смогла. Мысль о законном браке сына с Полиной в случае его возвращения ей и в голову не приходила. Она допускала лишь их сожительство на какое-то время. Сможет ли она когда-нибудь относится к «этой русской» без предубеждения, как она относится к своим немецким соотечественникам? Что-то мешало ей додумать эту мысль до конца. Да, и не все зависело от ее решения. Пока было совсем непонятно, чем закончится эта война.

Полина уже заканчивала завтрак, когда Гертруда спросила:

– Ты там у себя, в России, что ела?

Полина молчала подняла перед собой остаток бутерброда и стакан с молоком, которые как раз держала в руках, кивнула на скорлупу от яйца, лежащую на столе.

Гертруда подняла брови:

– Каждый день?

Полина кивнула.

– А что ещё?

– Кашу, картошку, суп, щи, репу, огурцы, ягоды, яблоки, грибы, … – начала перечислять Полина, кое-что называя по-русски.

– А мясо ты ела?

– Ела, – однозначно ответила Полина.

Ей, по правде говоря, не так часто приходилось есть мясо в колхозной деревне, но, сообразив зачем Гертруда спрашивает, добавила:

– Я любила варёных кур и жареных уток, зайцев.

Гертруда удивилась. Гитлеровская пропаганда давно убедила ее, что русские живут впроголодь и не едят ничего кроме картошки и капусты. А она сейчас хотела предложить девушке более сытную жизнь в Германии, если добровольно согласится остаться здесь.

Никакой другой приманки для Полины она не приготовила и прямо спросила:

– Ты будешь ждать Нормана?

– А если он не вернётся? – в свою очередь спросила девушка.

– Он вернётся, – раздражённо, но твёрдо ответила Гертруда. – Он, наверно, в плену. Рано или поздно из плена возвращаются. И он отец твоего ребёнка.

Полина молчала. Она понимала, что ее отказ дожидаться возвращения Нормана ни к чему хорошему для неё не приведёт. Она снова вернулась к своим ночным мыслям о том, что Гертруда будет держать ее в заточении хотя бы до рождения ребёнка. А потом может и выгнать, но без ребёнка. Попробуй найти сочувствие в чужой, враждебной стране. Она сомневалась, что и свои станут на защиту женщины с ребёнком от своего врага.

Полина решила, что пугать Гертруду отказом пока не следует. До сих пор она ела и говорила, не глядя на Старуху. Теперь посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

– Я бы хотела, чтобы он вернулся. Буду ждать.

Гертруда удовлетворённо кивнула головой:

– Хорошо, умная девочка. Когда все уляжется, ты вернёшься в свою комнату в доме. А пока там (она ткнула пальцем в потолок подвала) – война, опасно. А здесь я дам тебе работу, чтобы не скучала.

Она вытащила из-под холстины на лавке прялку.

– Умеешь пользоваться?

Полина кивнула.

Гертруда показала рукой на мешки с шерстью у вентиляционной трубы:

– Будешь брать шерсть оттуда, – сказала она и вышла.

Полина обрадовалась, получив право свободного доступа к вентиляционной трубе. В течение дня она несколько раз наведывалась туда, смазывая ржавые петли решётки кусками старого сала, обнаруженного ею в подвале. Ночью она осторожно, почти без скрипа, откинула решётку и заползла в шахту. Она была достаточно просторной, чтобы Полина смогла подняться по скобам, которые заканчивались под дверцей в стене шахты на высоте примерно трёх метров. И к неописуемой радости девушки эта дверца оказалась не заперта. Это был вход на чердак изнутри дома.

Девушка осторожно прошлась по чердачному пространству. Оно было засыпано опилками, которые приглушали шаги. В одном торце крыши она обнаружила прямоугольный люк из неплотно пригнанных друг к другу или рассохшихся под солнцем и ветром досок. Через щели между ними был виден двор перед домом хозяйки. Полина попробовала приоткрыть люк. Он оказался заперт снаружи.

Теперь Полине оставалось только ждать прихода советских солдат.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Ротный старшина Василий Степанович, пожилой усатый мужчина, выбрал для дислокации полевой кухни просторный двор усадьбы Гертруды фон Краузе. Отправив бойцов предварительно осмотреть все постройки вокруг, одному солдату приказал подняться на чердак хозяйского дома. Сама Гертруда стояла у крыльца, скрестив руки под грудью, с выражением лица, на котором попеременно отражались то недовольство, то презрение, то раздражение.

– Нет ли там кого-чего лишнего, – напутствовал старшина солдата, – и посмотри, где там наш флажок приспособить.

Боец поднялся по приставной лестнице к закрытому люку в торце крыши, вынул затычку из щеколды, открыл дверцу и, направив ствол автомата внутрь чердака, осторожно заглянул туда.

– Эй, – крикнул он громко, – есть кто? Выходь!

– Есть, дяденька, есть, – услышал он шёпот, который показался ему детским, – только я боюсь.

– Покажись! Ты кто? Русский? Сколько вас? – продолжал расспрашивать солдат. Оставаясь на лестнице и водя перед собой стволом автомата, он пристально вглядывался в полумрак чердака.

– Одна я, русская, – доносился плачущий голос откуда-то справа от люка. – Зберите меня с собой.

– Кажись, кто-то есть, – крикнул солдат вниз.

Во дворе все мгновенно привели оружие в боевое положение и настороженно посмотрели вверх, на крышу.

– Русская я, русская, заберите меня домой, – с плачем появилась Полина из-за широкой стропильной балки.

– Ещё кто есть?

– Нет никого, я одна, заберите меня, – повторяла девушка, не в силах сдержать рыдания.

– Ну, так вылезай, пошли домой, коль так хочешь. Видно, сильно соскучилась. Аж, на крышу забралась. Нас, наверно, высматривала? – весело говорил солдат, протягивая ей руку, и уже собираясь спускаться.

– Чего там у тебя? – крикнул старшина. – С кем ты там балакаешь?

– Дивчина здесь, русская.

– Так, пущай спускается, – крикнули снизу, – женихов тут хоть отбавляй.

– Давай, давай, – торопил солдат девушку, – здесь все свои.

Полина на коленях подползла к люку и выглянула во двор. И хотя слезы застилали ей глаза, она рассмотрела фигуру Гертруды у крыльца дома и инстинктивно отпрянула назад.

– Ты чего? –удивился солдат.

– Я боюсь, там хозяйка, – прорыдала Полина.

– Боится, – крикнул солдат вниз, – эту фрау боится.

– Не боись, дивчина, в обиду не дадим, – раздалось снизу сразу несколько голосов.

Как только белокурая голова Полины появилась наверху в люке чердака, Гертруда, которая до сих пор не могла понять интереса русских солдат к крыше ее дома, сообразила, в чем дело, и бросилась к подножию лестницы. Но старшина, который уже не спускал с неё глаз, решительно пересёк ей путь и поднял руку:

– Куды поспешаешь, мадам? Погодь!

Солдаты окружили спустившуюся девушку. Слезы непрерывно катились у неё из глаз, она не выпускала руку солдата, который помог ей сойти с лестницы. Подошёл старшина, обнял ее за плечи, она уткнулась ему в плечо и разрыдалась ещё сильнее. Кто-то из бойцов принёс от полевой кухни табурет. Солдаты, собравшиеся вокруг, стояли молча. Это была уже не первая русская женщина, которую им пришлось увидеть во дворах их немецких хозяев.