Обжигающие вёрсты. Том 2. Роман-биография в двух томах

Глава 42. Не ко двору пришелся, видно…

В трех часах езды от Свердловска, а глухомань

Шаля… Что из себя представляет? Поселок городского (городского, правда, нет ничего) типа, райцентр с населением не более шести тысяч. Впрочем, на территории всего района проживало тогда не более тридцати тысяч. Промышленных предприятий? В райцентре – ни одного (если не считать леспромхоз и крупную одноименную станцию) предприятия. Всё настолько карликовое, что и упоминать не стоит. Из «очагов досуга» – один районный Дом культуры, где в день дают по одному киносеансу, зал – почти пуст, поскольку зимой в нем несуразный холод. Две средних школы, несколько крохотных магазинов системы потребкооперации, в которых без проблем можно приобрести лишь хлеб, но и тот (производство местной пекарни) никуда негодного качества. Люди живут в своих домах. Правда, за год до моего приезда построили четыре восьмиквартирных каменных дома. Считаются элитными. Потому что есть водопровод (правда, лишь холодная вода) и на колонку ходить не надо, отопление – печи-голландки, уборные – в квартирах, но представляют из себя крохотные помещения, где есть труба, идущая вниз, по которой нечистоты попадают в выгребную яму. Обратно по трубе вверх поднимаются специфические ароматы, спастись от которых невозможно. Утешает, что все-таки не надо ходить на улицу. Живет в домах – местная интеллигенция и некрупное районное начальство. Главные же лица района живут в отдельных коттеджах, в которых, по словам очевидцев, есть все современные удобства. Но они настолько индивидуальны, что доступ к ним имеют одиночки. Например, первый секретарь райкома КПСС, председатель райисполкома. Ну, и еще несколько семей. Улицы не асфальтированы, поэтому каждый проезжающий лесовоз поднимает пыль, оседающую потом долго на всё в окрест. Кое-где есть тротуары, но досчатые. Никто за ними не следит, поэтому люди не рискуют ими пользоваться: можно в расщелине завязнуть и ногу сломать.

В районе – Староуткинский металлургический завод, с демидовских пор стоит; пять леспромхозов и шесть безнадежно убыточных, влачащих жалкое существование, колхозов мясомолочного направления.

Впечатление на приезжающего все и сразу увиденное действует угнетающе. На меня – тоже. Но я знал, на что шел. Поэтому не гундел.

Неделю жил в доме приезжих. Не дом, конечно, а трухлявый барак, в котором одна работница и несколько комнат для гостей района. В каждой комнате – до десятка кроватей. Обитатели, в основном, – кавказцы. В мою, например, бытность, в одной со мной комнате жил грузин, который привез сюда цистерну (низкосортного, разумеется) вина, которым торговал по цене рубль – за литр. Район радостно гудел, и возле винных бочек с первыми петухами собирались небритые и опухшие любители – кто с трехлитровыми стеклянными банками, кто с молочными бидончиками. Товарооборот в потребкооперации резко упал. Где им тягаться с предприимчивым грузином, предлагающим цену за ту же самую «бормотуху» вдвое меньше?

Запомнился мне тот грузин. И не благодаря его вину.

В один из вечером, когда уже был в постели и задремал, услышал, как кто-то бесцеремонно трясет меня за плечо. Открываю глаза и вижу грузина с сияющим от счастья лицом.

– Спать, да? Так рано, да? Вставай, друг! Гулять, да, будем.

Недовольно спросил:

– Что еще за праздник?

– Большой, да, праздник – поминки.

– Разве это праздник? На поминках горюют, а не празднуют. – Возрази ему и хотел повернуться на другой бок.

– Э, нет, дорогой! Вставай, дорогой! Хочу праздновать!

– Ну, и празднуй. – Недовольно проворчал в ответ. – Причем тут я?

– Нет-нет, дорогой! Не обижай меня, да. Будем гулять, да.

Чертыхнувшись про себя, встал, понимая, что грузин все равно не отстанет и спать не даст.

И вот все обитатели гостиничной комнаты сидят за одним столом. Грузин откуда-то достает овальный бочонок с ручкой, наливает всем в стаканы вино, выкладывает на стол фрукты. Принюхавшись к содержимому стакана, спрашиваю:

– То самое, которым торгуешь?

Грузин, вспыхнув, обиделся.

– Не говори так, да! Вы – мои гости…

– Ну и что?

– А то, дорогой, да! Гостей плохим вином грузин не угощает. И сам дерьмо не пьет.

– Вот как? – Удивился. – Сам не пьет, а другим продает?

– Обижаешь, дорогой. – Сказал грузин и насупился.

– Ну, хорошо, – поднял свой стакан. – Чью усопшую душу помянем?

Грузин заржал и также поднял стакан.

– Раба божьего Никиты, да… Счастливо помянем душу, да, погрязшую во грехе.

Посмотрел на застолье и понял, что те знают повод.

– Может, объяснишь?

– Не знаешь, да? Не слышал?.. Отдал Богу душу злейший враг всего грузинского народа…

– А именно? – Спросил, хотя смутно стал уже догадываться.

– Помянем скверным словом Хрущева, эту лысую сволочь! – Сказал грузин и выпил весь стакан.

Все другие последовали его примеру. Я чуть-чуть отпил.

– Почему не пьешь, да? Вино плохое, да?

Отрицательно покачал головой.

– Вино – отменное, но все равно помногу не пью.

– Хочешь коньяк, да? Принесу. Хороший коньяк. Свой коньяк.

– Ничего не хочу.

– Обижаешь, дорогой. Почему не пьешь? Не русский мужик, да?

– Извини, но весь день мотался по району, устал. – Чтобы не обидеть горячего кавказца в день его торжества, так попытался объяснить.

Вскоре, откланявшись, покинул теплое застолье.

На другой неделе, слава Богу, съехал отсюда. Мне выделили жилье, двухкомнатную квартиру в одном их тех самых «элитных» домов и вывез из Верхотурья барахло и жену.

По соседству, между прочим, жил инструктор орготдела райкома КПСС Валерий Стабровский.

Тогда же на заседании бюро Шалинского райкома КПСС был утвержден в должности. Утверждение – пустая формальность, поскольку прибыл с официальным направлением вышестоящего партийного органа, то есть обкома КПСС, и принять какое-то иное решение (партийная дисциплина, знаете ли) не могли.

Редакция районной газеты располагалась в бараке: в левом крыле – журналисты, в правом – цех Первоуральской типографии, где четыре работника – мастер (он же и механик), метранпаж, линотипист и печатник.

Газета имела тираж почти семь тысяч (на две тысячи больше, чем прежняя моя газета), выходила три раза в неделю, распространялась по подписке.

А коллектив? Численно – тот же. И качественно мало чем отличался. Также пил по-черному, даже в рабочее время. Разумеется, не все злоупотребляли алкоголем. Пристойно (в смысле выпивки) вели себя молодые супруги Дорошенко – Владимир и Светлана. Владимир заведовал экономическим отделом, Светлана занимала должность ответственного секретаря. Оба – члены КПСС, оба учились на третьем курсе (заочно) факультета журналистики Уральского государственного университета. Заканчивали получать высшее образование редактор Михаил Кустов и заведующая отделом писем Валентина Гилева. Остальные имели среднее, но не специальное образование.

С явной прохладцей отнеслись ко мне супруги Дорошенко. Почему? Думаю, кто-то из них метил на должность заместителя редактора, но что-то у них не сложилось. Или я нечаянно вмешался в их карьеру? Уколы по моему адресу следовали со стороны супружеской пары регулярно. Особенно на летучках упражнялись. Сначала вступал с ними в дискуссии, но потом перестал обращать внимание.

За год до защиты диплома супруги покинули редакцию: Владимир перевелся на дневное отделение, выбил себе престижное местечко для преддипломной практики – редакцию газеты «Комсомольской правды». Там показал себя во всей красе. Владимир – средней руки журналист. И даже в районной газете ничем не блистал, а вылезал за счет жены, которая много ему помогала и даже иногда за него делала курсовые работы. На очном же отделении факультета стал в одночасье первым парнем. Почему? Потому что блестящая анкета. Прежде всего, в его пользу было членство в КПСС и опыт практической работы, причем в должности заведующего экономическим отделом. Во время прохождения преддипломной практики Владимир развелся с женой. Она стала не нужна. Отработанный материал. Балласт. Прочь – с дороги. Нет, Владимир не ушел к молодой однокурснице. Он поступил мудрее и хитрее. Как? Доподлинно неизвестно. По крайней мере, результат преддипломной практики Владимира Дорошенко в «Комсомольской правде» оказался неожиданным даже для преподавателей университета. После защиты диплома Владимир Дорошенко был назначен собственным корреспондентом «Комсомольской правды» по Томской области. Факт крайне редкий. Подобного успеха достигали лишь самые одаренные студенты-очники. Успех Владимира объясняли по-разному. Говорили, что (за достоверность не ручаюсь, хотя, зная хорошо характер, вполне могло быть) в период практики близко сошелся с одной из ведущих сотрудниц «Комсомолки» (старой девой), к которой воспылал страстью, объяснился в любви, предложил руку и сердце. Москвичка поверила в серьезность намерений провинциала лишь после того, как Владимир развелся с женой, то есть расстался со Светланой. Иначе говоря, карьеру, а она была смыслом его жизни, сделал через постель, через женщину, потерявшую всякую надежду обрести мужа.

Что ж, все выстраивают карьеру, как могут и чем могут: одни – верхней частью туловища, другие – нижней.

Светлана, насколько мне известно, больше не вышла замуж, и долгое время работала преподавателем в университете. Где она сейчас? Не знаю. Не интересовался.

Чувствую ли себя начальником на новом месте? Нет, конечно. Как и в прежней редакции, мотаюсь по району в поисках фактов для своих будущих выступлений в газете. Машина в редакции одна, поэтому обычно группируемся и отправляемся по несколько человек. Стараемся за один день побывать в нескольких поселках. Очень часто пользуюсь попутным транспортом. Узнаю, например, что едет в поселок Староуткинск на своей машине один из секретарей райкома КПСС. Едет один. Напрашиваюсь в попутчики. Первый секретарь Василий Сюкосев иногда отказывает мне, второй и третий секретари – берут охотно такого «пассажира». Председатель районного комитета народного контроля Сергей Соловьев сам зачастую звонит и предлагает «прошвырнуться с ним по району».

Поездки на попутных машинах имеют свои плюсы и минусы для газетчика. Один из плюсов: невольно становишься очевидцем какого-то события, приготовленного для начальства и не предназначенного для постороннего глаза. Главный минус: постоянно на привязи, потому что хозяин машины может в любой момент сняться с места и уехать, не дожидаясь, когда закончу свою работу. Со мной, правда, подобного казуса не было, а вот с другими… Понимая полную свою зависимость, старался постоянно быть поблизости.

Район мало населен, но территориально – велик. С крайней на востоке точки (поселок Сабик, где размещается лесопункт Саргинского леспромхоза) и до границы с Пермской областью на западе (село Роща, где находится центральная усадьба одного из колхозов) более ста километров. Куда-то можно попасть по железной дороге, на электричке. Но в большинстве случаев – надежда лишь на вездеход «УАЗик». Впрочем, и он не всегда выручает. Чтобы попасть на земли колхоза «Луч», приходится оставлять машину на левом берегу реки Сылва и переправляться на тот берег на вихляющей лодчонке.

Так что потери рабочего времени во время таких командировок велики. И потому старался максимально набираться свежего фактического материала.

Одним словом, в обычной ситуации был, по сути, самым обычным корреспондентом и строк в каждый номер выдавал ничуть не меньше любого. Единственная привилегия: у заместителя редактора был, хоть и крошечный, но отдельный кабинетик. Хотя… Мой кабинет редко когда пустовал: его облюбовали курильщики, набившись, дымили по-черному и болтали. Почему у меня все собирались? Не знаю. Предположительно, из-за благожелательной атмосферы, возможности свободно общаться. К этим постоянным сборищам ревниво относился редактор Михаил Кустов: его кабинет почему-то старались обходить стороной, хотя он всем роднее. Потому что, как и они, из доморощенных.

Большая часть коллектива приняла меня нормально. А редактор? Тоже (по крайней мере, внешне) хорошо. Но некая настороженность чувствовалась. Наверное, опасался конкурентности. Сразу попробовал успокоить, чтобы тот не слишком беспокоился за свое редакторское кресло. Рассказал, из-за чего уехал из Верхотурья, поменяв, по большому счету, шило на мыло. Удалось ли убедить, что по головам людей не ходил и не собираюсь ходить? Поверил ли, что в данном случае нечего ему страшиться? Сомневаюсь.

Серьезных конфликтов с редактором у меня не было, как, впрочем, и с другими сотрудниками редакции. Нравы, царившие здесь, ничем не отличались от прежних. Разве что в деталях. В прежней редакции, например, увлекались игрой на бильярде, где стук шаров перемежался со звоном наполненных до краев стаканов; в нынешней – разворачивались настоящие шахматные баталии, где бесспорным лидером и авторитетом был Михаил Кустов. К концу рабочего дня к редакции подтягивались и другие игроки райцентра. Это были очень сильные шахматисты (с моей точки зрения, конечно), которые со мной отказывались играть, считая для себя недостойным баловством. Уж больно слабо играл! Впрочем, и у меня находился партнер – шофер Борис Косинов. Мы играли с переменным успехом. Очень часто сидел и смотрел, как играли мастера. Смотрел с любопытством, но научиться чему-либо, что-то перенять из их опыта не удавалось. Решил, что не судьба. В шахматах как был, так и остался дилетантом.

В этой редакции также пили. В пьянках участвовал и редактор, поклонявшийся дарам Бахуса. Однако больше всех злоупотреблял спиртным Дмитрий Лаврентьев, у которого случались затяжные запои. Дмитрий – интересный человек, когда не пьет. Увлеченно занимался собиранием личной библиотеки. Много читал. Гордился уникальной для провинции коллекцией изданий, посвященных Пушкину. Дмитрий, казалось мне, знал о национальном поэте буквально все. Его увлеченные рассказы готов был слушать сутками.

Однако… Начинался запой и Дмитрий Лаврентьев становился противным до омерзения. Он буквально терял человеческое достоинство, превращаясь в свинью. Прошу прощения за резкость, но, сказав иначе, погрешу против истины. В пору запоя, когда денег не было на очередную чекушку, а пылающая огнем душа требовала, когда никто уже не давал ему в долг, брал из библиотеки прекрасные свои книги и предлагал купить всем. Ни разу не воспользовался такими благоприятными ситуациями, чтобы пополнить личную библиотеку редкой книгой. Другие, ничего, брали, причем, за полцены. Потом, когда запой заканчивался, Дмитрий пытался вернуть назад свои книги, но это ему не удавалось: что с воза упало, то – пропало.

Было у журналистов и еще одно отличительное хобби – рыбалка. Особенной страстью отличался опять же Михаил Кустов, редактор – истинный знаток рыбьих повадок. Брал на рыбалку и меня. Рыбачил и раньше, но в Шале, благодаря Кустову, пристрастился по-настоящему, хотя опять же, как и в шахматах, больших высот не достиг. Кустов меня обставлял: стоя рядом, он мог поймать два десятка рыб, а я всего одну. Особенно восхитился, когда поехали на глухую таежную речушку Рубленку, находящуюся в сорока километрах от Шали. Выехали на два дня. Глухомань – невероятная. Воздух – чистейший. Природа – красивейшая. Но хариусы, за которыми поехали, – того лучше. Какая вечером получилась уха из хариусов! Деликатес!

В те места, где водились хариусы, – попасть трудно: полное бездорожье. Поэтому чаще всего выезжали на многочисленные пруды района. Возвращались с разными уловами: у редактора – полон ящик лещей, у меня – пара-тройка подлещиков да с десяток чебачков. Зато получал ни с чем несравнимое удовольствие. Бесподобный отдых. Его до такой степени полюбил, что на берегах позднее проводил каждый отпуск.

Утверждаю: Шалинский район – это, поистине, Уральская Швейцария! Обидно, что не находятся предприимчивые люди и не строят в тех экологически идеальных местах зоны цивилизованного отдыха. Есть, правда, дом отдыха в районе поселка Коуровка, но это не то, совсем не то. Коуровка всего в тридцати километрах от грязной Ревды и не менее опасного (в смысле экологии) Первоуральска. Говорить о чистоте реки Чусовая, на берегу которой стоят корпуса дома отдыха, язык не поворачивается. Шалинские же места намного дальше и защищены, как с запада, так и с востока, на десятки километров зеленым поясом тайги; там чистейшие реки и пруды. Словом, заповедные все еще места.

Летом и осенью – мы объявляли «тихую охоту». Не знаю, где еще так много малинников и такие урожаи грибов. Никогда не забуду, как однажды нас (меня и Дмитрия Лаврентьева) мастер типографии Валерий Козлов на своем мотоцикле забросил в район мелководной речушки Сарга и там оставил. Мы вброд (воды-то по щиколотки) перебрались на правый, более крутой берег, сплошь покрытый молодым соснячком. Трудно поверить, но мы всего за два часа нарезали крохотных-крохотных маслят (крупные не брали) по три ведерных корзины. Могли бы и больше, но пустой тары не было. К тому же возвращались назад пешком, через лес. Между прочим, грибная полянка, на которой охотились, не превышала двухсот квадратных метров. Такого обилия маслят мне больше не доводилось видеть. Потом стал очевидцем другого чуда. Как-то раз Кустов после обеда исчез из редакции. Вместе с нашей машиной, естественно. К семи вечера приехали. Борис Косинов, водитель, открыл салон машины. Я охнул. И было от чего. Машина была забита доверху грибами, причем, только белыми. Ведер тридцать – не меньше! Походит на сказку, но ее видел своими глазами.

Вспоминаю забавный случай.

Мне позвонил заведующий отделом информации газеты «Уральский рабочий» Николай Кодратов³. Он попросил передать стенографистке «что-нибудь интересненькое для четвертой полосы воскресного номера». Передал. Заметку, рассказывающую о сказочных урожаях ягод и грибов в шалинских лесах, тут же опубликовали. Через неделю электрички, следующие из Свердловска до Шали, были атакованы тысячами горожан. По словам железнодорожников, такого количества грибников и ягодников они не видели никогда. Кстати, уезжали все с полными корзинами.

Другой эпизод. Опять же по просьбе передал в «Уральский рабочий» о свершившемся чуде на берегу прудика, что рядом с путями станции Шаля. Речь в заметке шла о том, что местный рыбак вытянул из этого ничем не примечательного прудика⁴ небывалого леща – на шесть килограммов. Заядлые рыбаки знают, что это за удача. Поэтому через неделю из Свердловска высадился многотысячный десант рыбаков-любителей, охваченных азартом удачи. Они буквально усеяли берега. Конечно, всем им так крупно не повезло, но без улова никто не вернулся домой.

К своему огорчению, меня лишь природа радовала по-настоящему. Конечно, делал свое дело и неплохо, как мне казалось, но без энтузиазма. Темы, закрепленные за мной, как за человеком, отвечающим за отдел партийной жизни, не вдохновляли на творчество. Сухомятина и ничего живого. Не развернешься, поскольку одни ограничения. Надоели до чертиков, оскомину набили обязательные отчеты с партийных или комсомольских отчетно-выборных собраний. Старался придать и этим материалам некую публицистичность, освежить, придумать иную форму передачи информации. Трудно приходилось.

Проблема и здесь вновь встала передо мной во весь рост, проблема повышения профессионального мастерства. У коллег – ничему не научишься: их уровень примерно равен моему. А так хотел расти и двигаться вперед! На пути появились вновь преграды, на преодоление которых понадобились значительные усилия.

Царёк и его стеклянный взор

Работая, так сказать, ни шатко, ни валко, умудрился все-таки нажить врагов среди партийной верхушки. Пришелся, короче, не ко двору. Особенно невзлюбил человек с рыбьим (холодным и ничего не выражающим) взглядом, местный царёк, то есть Василий Сюкосев, первый секретарь райкома КПСС.

Сначала неприязнь была внутри, тихая. Но тут я в костерок подлил масла. Не специально. Впрочем, со мной везде и всегда что-то «неспециальное» происходит, и к этому начинаю привыкать. Что именно на этот раз? Вынес сор из избы, что по провинциальным меркам никак не меньше оценивается, как коварство, как деяние непотребное и несовместимое с местечковыми нравами.

Вот что произошло. Произошло, собственно, не одно деяние, а два, поочередно.

Как-то раз опубликовал в своей газете статью, в основу которой положил факты, прозвучавшие на одном из заседаний районного комитета народного контроля. Острая получилась статья, в которой назвал всех виновных в злоупотреблениях служебным положением. Не пощадил никого. Прочитали ее власти, поморщились, но примирились. Через неделю в Шалю приехал заместитель председателя областного комитета народного контроля, которому на глаза попалась моя статья (возможно, кто-то специально подсунул). Статья настолько пришлась по душе гостю из центра, что он, вернувшись в Свердловск, позвонил заместителю редактора «Уральского рабочего» Сергею Корепанову (он же и заведующий отделом партийной жизни) и порекомендовал мою статью перепечатать в областной газете, поскольку, по его словам, публикация имеет принципиальное значение для всей области.

Мне позвонила стенографистка и сказала, чтобы продиктовал полностью статью. Артачиться не стал: идея не моя и почему должен демонстрировать свою щепетильность? Замечу для ясности: не имел привычки публиковать один и тот же материал в разных газетах. Считал халтурой. А другие провинциальные журналисты? Не гнушались

Уже на другой день (видимо, досылом) в «Уральском рабочем» подвалом стояла на второй полосе моя статья.

Мне, как автору, приятно. Но каково местным начальникам? Ведь это же удар и по ним. И кто так больно, по-предательски ужалил? Тот, кого они пригрели за пазухой. Не на шутку озлилась партийная верхушка. И затаилась, пылая жаждой мщения. Почему не сразу стала действовать? А нельзя: инициатива появления статьи в областной газете принадлежит не мне, а областному руководителю контрольного органа.

Проходит какое-то время и еле тлеющий огонь мести раздуваю до невероятного. Причем, исключительно по своей инициативе.

Редактору Кустову позвонили из Свердловского обкома КПСС и сказали, что в редакции «Уральского рабочего» ведущие газетчики районных газет проходят трехнедельную стажировку. Зачем? Чтобы опыта набраться. Предложили одно место и Шалинской районной газете. А поскольку стажировка обкомом в данном случае предполагалась на базе отдела партийной жизни, то, соответственно, и кандидатура могла возникнуть одна – моя.

Мне сообщили, чтобы предварительно связался с заместителем редактора Сергеем Корепановым. Звоню. Сергей уточняет, когда именно прибуду? Сообщаю: в ближайший понедельник, утром. Говорит: необходимо знать, чтобы забронировать место в гостинице. Спрашиваю: действительно ли стажироваться буду в его отделе? Корепанов подтверждает и добавляет: желательно, чтобы приехал уже с готовой корреспонденцией; чтобы время, отпущенное на стажировку, не тратилось впустую, необходимо иметь то, над чем бы я и мой куратор смогли сразу начать работать. Тема? На мой выбор и вкус. Но Корепанов предупреждает об одном: тема не местечковая, а такая, которая бы представляла интерес для области. Положительные факты или критика? Как сочту нужным, но предпочтительнее, если в корреспонденции будет содержаться анализ и конструктивная критика. Объем? Не более четырех машинописных страниц.

До начала стажировки оставалось четыре дня, включая субботу и воскресенье. И сразу же засел за подготовку домашнего задания. Сидел вечерами и упорно работал над корреспонденцией. Прекрасно понимал, что такое газета «Уральский рабочий», и до какой степени высок уровень ее публикаций. Знал и то, что над серьезной публикацией журналист этой газеты работает, как минимум, две недели, но никак не четыре дня. Да, мог пойти по пути наименьшего сопротивления: представить корреспонденцию, уже опубликованную в районной газете, поправив слегка, кое-что углубив, уточнив факты, обновив события, убрав водичку, которая неизбежна в условиях гонки за строками.

Решил все-таки делать корреспонденцию заново, используя факты, уже известные мне, но которые не публиковались в своей газете, поскольку редактор (из-за остроты) все равно бы вычеркнул. Иначе говоря, знал о реалиях местной внутрипартийной жизни значительно больше, чем мог сообщить местному читателю. Газета «Уральский рабочий» выше рангом и смелее в критике, поэтому, посчитал, должен воспользоваться ранее неприкосновенным информационным запасом. Так сказать, что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

Накануне выезда в командировку корреспонденция была готова. Перечитав в последний раз, удовлетворенно хмыкнул: самому понравилась своей остротой, тем, что критика была адресной. Позаботился и о кураторе: чтобы ему легче работалось над моей корреспонденцией, рукопись отпечатал на пишущей машинке.

И во всеоружии заявился к Сергею Корепанову. Это был, напомню, понедельник, а понедельник на Руси, как водится, – день тяжелый вообще, в частности же – тем более⁵. Корепанов чувствовал себя плохо и потому был крайне неразговорчив. Если бы мы были ближе знакомы, то предложил бы заместителю редактора вместе сбегать в буфет ближайшего ресторана, чтобы чуть-чуть подлечиться. Возможно, сия инициатива мне бы облегчила стажировку, и с начальством контакт установился бы более дружеский. Но…

Корепанов бегло, так сказать, по диагонали пробежал по моей корреспонденции, молча встал и отвел в просторный кабинет, где находилось трое: корреспонденты отдела партийной жизни Владимир Денисов и Александр Шарапов, а также стажер (фамилию не запомнил и потом больше не встречался), кажется, из Талицы, у которого стажировка заканчивалась. Показал на старенький пустующий стол:

– Твое рабочее место… – И многозначительно добавил. – Пока на три недели.

На слово «пока» сразу не обратил никакого внимания. А следовало бы. Потом буду кусать локти, да уже поздно.

Одно пояснение. Повышение профессионального мастерства журналистов низового звена – это идея и инициатива Свердловского обкома КПСС. Отличная, скажу, идея! Но для «Уральского рабочего» всего лишь обуза, обычная партийная обязаловка. Но даже из этого редакция хотела иметь для себя пользу.

Какую? Редакция получала возможность лучше узнать провинциальные кадры, присмотреться и, возможно, кого-то пригласить к себе, в штат. Особенно кадровый дефицит (и это притом, что университет находился через дорогу, выпускавший ежегодно 75 профессионально подготовленных журналистов) испытывал отдел партийной жизни, куда неохотно шли выпускники, поскольку им не нравилась ежедневная сухомятина. К тому же специфика этого отдела такова, что не каждый мог быть допущен к документам и фактам внутрипартийной жизни, то есть журналист, курирующий такую тематику, должен быть, по меньшей мере, членом КПСС, а того лучше – с практикой общественной работы. Выходец со студенческой аудитории, естественно, этого не имел и иметь не мог. Поэтому Сергей Корепанов искал свою выгоду в стажировке: он мечтал найти и отобрать подходящего человека для своего отдела.

Замечу еще: талантливых журналистов, работающих на ниве партийной тематики, даже в той большой стране, даже в центральных газетах – находились единицы: чтобы перечислить, пальцев одной руки хватило бы. Неблагодарное это было занятие. Одно слово: сухомятина, обставленная со всех сторон параграфами Устава КПСС и инструктивными указаниями ЦК, где существовала еще одна цензура, соответственно, еще один цензурный комитет – идеологический отдел. Ни шагу влево, ни шагу вправо. Прокрустово ложе.

Когда ушел Корепанов, Владимир Денисов, по-свойски хлопнув меня по плечу, сказал:

– Присаживайся, старик… Одну минуту… – Он держал в руке машинописный лист. – Сбегаю в секретариат, сдам информацию. Вернусь и займусь… У тебя что-то есть? – Кивнул. – Ну, и отлично, старик.

Вернулся Владимир через пару минут. Перед ним на столе уже лежало мое «домашнее задание». Он начал читать. Читать крайне внимательно и медленно. Трепетно следил за ним, всякий раз напрягаясь, замирая, когда в руке появлялась ручка, и он что-то жирно подчеркивал или на полях ставил жирный вопросительный знак.

К концу его чтения моя рукопись выглядела крайне неприглядно. А еще вчера вечером мне казалось, что сотворил не меньше, как шедевр публицистики, что в «Уральском рабочем», прочитав, охнут в изумлении и тотчас же потащат в секретариат, где скажут: получите украшение очередного номера. В секретариате, как будто только того и ждали, обеими руками ухватят «украшение», отправят в наборный цех типографии, чтобы завтра очутился у читателей.

Когда Владимир отложил в сторону ручку, отодвинул в мою сторону рукопись и поднял на меня глаза, то, скорее всего, увидел унылое и обреченное лицо стажера.

– Ну, старик, что могу сказать? Фактура – отличная и копнул глубоко. Но этого мало. Надо, короче говоря, тебе поработать еще над корреспонденцией, особенно над отмеченными мною местами. – Уныло кивнул. – Подумай пока… Я тут сбегаю по срочному делу. Вернусь, и предметно поговорим, обсудим каждое мое замечание. Идет?

Снова кивнул, ибо выбора у меня не было. Зачем приехал? Учиться. Вот и…

Денисов убежал. А я, спросив у Шарапова разрешения, сел за пишущую машинку, решив, обдумывая и устраняя огрехи, заново отпечатать материал. Как-никак, полагал, грязи на страницах будет меньше.

Куратор вернулся только после обеда. К его приходу у него на столе лежал обновленный вариант корреспонденции. Снова прочитал. Покрутил головой.

– Оперативно работаешь, старик, и плодотворно. – Мне показалось, что куратор иронизирует. – Хотя и не говорил тебе ничего, но ты уловил суть замечаний и сам устранил. Но, вижу, не все? Не согласен? – Кивнул. – Что ж, пойдем по порядку и откроем дискуссию. Построим работу так: излагаю смысл отвергнутого тобою замечания, ты – парируешь, стараешься переубедить. Если твои аргументы окажутся весомее моих, то свое замечание сниму. Согласен?

И началась между нами жаркая дискуссия. Совсем не собирался без боя отступать перед куратором, который (с точки зрения журналистского мастерства) на три головы выше меня. Спор закончился с равным счетом. Ничья: половину замечаний куратор снял, следовательно, мне удалось его убедить в своей правоте; с другой половиной мне пришлось смириться, поскольку весомых аргументов в защиту своей позиции не смог привести и ничего другого у меня не оставалось, как согласиться с куратором. Вечером, уходя домой, куратор мимоходом проворчал:

– Какой принципиальный стажер мне достался: бился до конца.

Впервые за весь день улыбнулся.

– Скорее, вредный, чем принципиальный. – Ответил и рассмеялся.