С дочуркой в детский сад
Ночью вовсю громыхал гром и шумел по крыше дождь. А с рассветом выглянуло солнышко и его по-летнему теплые лучи успели высушить мокрый асфальт, и только оставшиеся кое-где мелкие лужицы еще хранят память о ночном происшествии.
Мы с моей маленькой дочкой отправляемся в детский сад.
Нам предстоит пройти всего два дома вдоль Ленинского проспекта, но мы идем с их внутренней стороны, по узенькой асфальтированной дорожке, и нам кажется, что так идти немного дальше. Дочурка весело смеется и то и дело норовит забраться своими маленькими сандаликами в теплую лужицу.
Я делаю вид, что сержусь, но у меня это плохо получается, и я отворачиваюсь, чтобы скрыть невольную улыбку.
– Натуля, – говорю я, – а ну-ка, давай мы поучимся произносить букву «р».
– Л-л-л, – только и получается у нее.
– Нет, так не годится, – прерываю я.
– Давай так: скажи «трактор», или просто – «т-р-р».
И вот неожиданное:
– Т-р-р!
У нее получилось!
– А ну, еще раз!
– И еще!
Я уже иду от детского сада к остановке автобуса у магазина «Марина», а улыбка все еще не сходит у меня с лица:
Давайте предложение внесем:
Пусть летний дождь идет всегда ночами,
Чтоб нас с тобой будил последний гром,
И мы вставали с первыми лучами.
Как хорошо идти по мостовой,
Где солнце в теплых лужицах дробится.
И светел неба купол голубой,
И счастья свет сияет в детских лицах.
Путешествие на юг
Сорок лет назад, в начале мая 1983 года я с семьей по путевке отправился отдыхать на южный берег Крыма. Конечно, мы и думать тогда не могли, что через не полных десять лет, Крым будет принадлежать другому государству. И все только потому, что один из советских руководителей, на манер другого русского самодержца, продавшего за бесценок Америке Аляску, взял, да и подарил эту русскую Тавриду Украине. И все перевернется в марте 2014, когда Крым вернется в Россию.
Никаких мыслей вселенского масштаба у меня тогда и в помине не было. Просто ужасно хотелось отдохнуть от выматывающей душу административной суеты. И вот, такой случай представился. Никто из нас еще не был в Крыму. И все были полны ожиданий: и взрослые, и дети. Перед поездкой я заранее приготовил удочку и спиннинг, а вот почему там оказался мой красный блокнот со старыми стишками, хоть убейте, припомнить я не могу.
Наверное, у меня все-таки была мыслишка что-нибудь написать, но ничего конкретного даже в мыслях не было. Но потом, сидя пару дней в номере, большие окна которого дрожали от порывов свирепого ветра, я вдруг подумал: как было бы хорошо описать все, что с нами здесь происходит.
Вдруг все стало на свои места, и я даже внутренним взором увидел, как рассказывают, стоя рядышком, наши русоволосые ребятишки, каждый по-своему, бесхитростные истории, приключившиеся с нами на отдыхе.
Сынишка, с хитрецой, четко и правильно, а дочурка, маленькая невинная, еще не научившаяся выговаривать букву «р», с теми забавными детскими интонациями, которые доставляют столько радости взрослым. И я как будто начал слышать их голоса, так что мне оставалось только записывать за ними.
В течение нескольких дней я почти догнал уже произошедшие события и начал описывать новые в режиме реального времени. В номере, сидя на диване, я обсуждал рифмованные строчки с Иринкой, там, где она считала нужным, вносил коррективы, и не один раз подумал: как хорошо, что у нас в семье есть собственный редактор. А потом мама разучивала с ребятами только что написанные стишки, и это было просто здорово.
Мне еще никогда не писалось так легко, и давно не было на душе так хорошо и спокойно. И только с одной главкой я немного перемудрил: «Поляна сказок» получилась тяжеловесной и занудной, наверное, такой же, как все эти деревянные фигурки, выставленные без разбора на горной полянке.
Но не только «рифмоплетство» приносило мне радость. Уже первый выход на море с удочкой принес какие-то результаты. Правда, кроме зеленушек, пары полупрозрачных рыбешек с длинным носом и небольшого чертика, поймать нам ничего не удалось. Но зато я стал обладателем ценной информации о том, что по утрам на «самодур» можно поймать ставридок. Несмотря на поздний час, я соорудил снасти и на рассвете отправился на волнолом.
В первой половине мая вода в море была холодной и косяки мелкой ставридки подплывали довольно близко к берегу. Стоя на откровенно прохладном утреннем ветерке, мне удалось поймать с десяток рыбешек. Они клевали очень резко, по две-три зараз, и борьбу за свою жизнь вели бескомпромиссную. Клев окончательно прекратился, когда взошло солнце. Основательно подуставший, но очень довольный, я вернулся в номер. Радостные крики моих домочадцев были дополнительной наградой.
Жаль только, что сынишка не выразил никакого желания присоединиться ко мне на следующей зорьке. Иринка решила, что ставридок нужно засушить на балконе, для этого нужно запастись солью в столовой. В столовой нас тоже кормили по преимуществу рыбой, но не свежей, а основательно полежавшей в морозилке, а затем переработанной вместе с костями в довольно неаппетитные котлеты или биточки. Видимо, местный повар считал, что таким образом он разнообразит меню отдыхающих.
Дом отдыха оказывал типичные для «совка» услуги, но мы, как могли их разнообразили. Сначала съездили в Симеиз, а затем еще пару раз ходили в этот живописный городок пешком. Наша девочка окрепла за время отдыха и уже не падала без конца при попытке сбежать с пригорка, как в начале. Я старался, как мог, разнообразить наш рацион зеленью. Именно в Симеизе мы впервые купили на рынке первый пучок кресс-салата, или по-грузински – цицмат, который надолго стал нашим любимым деликатесом. По приезду домой на каждой встрече с родственниками и знакомыми ребята декламировали каждый свои слова. По-видимому, это им здорово надоело.
Путешествие на юг
История в стихах, рассказанная Сашей (7 лет) и Наташей (4,5 года).
В пути
(Саша)
Сбываются наши с сестренкой мечты
На все предстоящее лето.
Четыре путевки нам папа купил
И даже на поезд билеты.
И вот мы в купе у окошка сидим,
Два маленьких русых грибочка,
А мимо нас проплывают сады
В белых нарядных платочках.
(Наташа)
Проносятся стайки веселых берез
В салатовых сарафанах
И стадо коров, и лающий пес,
И мальчик за руку с мамой.
(Саша)
Мы из Москвы отъезжали весной -
Повсюду ее приметы.
Под стук колес проспали всю ночь,
А утром приехали в лето.
В Крыму уже доцветала сирень
И белой акации грозди.
Был в Симферополе ясный день
И зноем наполнен воздух.
(Наташа)
Наш красный автобус бежит по холмам,
Натужно гудя мотором.
Еще поворот, перевал, а там…
(Саша)
И вдруг мы увидели море.
Черное море плескалось вдали,
Билось о серые скалы,
Вода в нем синее синих чернил,
(Наташа)
Светлее, чем небо над нами.
(Саша)
Ах, милое море, все наши дни
Связаны будут с тобою.
И будем мы видеть, какое ты в штиль,
Закатное и штормовое.
(Наташа)
Мы камешки будем в тебя бросать,
Когда потеплеет – купаться.
И, если папа сумеет поймать,
Ставридкой твоей питаться.
Где мы живем
(Саша)
Здравствуй, терем-теремок!
Кто, скажи, в тебе живет?
(Наташа)
Папа с мамой,
Мы с братишкой
На четвертом этаже
Пятый день живем уже.
(Саша)
Далеко с дороги вижу
Я твою крутую крышу,
Словно к морю шел от скал,
Но на пол пути устал.
(Наташа)
Смотрим мы в окно на море,
Сушим рыбу на балконе,
И довольны вчетвером,
Что в тебе пока живем.
Симеиз
(Саша)
После завтрака каприз:
Повидать бы Симеиз.
(Наташа)
Нас довез автобус-крошка,
Переполненный немножко.
(Саша)
Только мы на площадь встали,
С неба падать капли стали.
(Наташа)
Мы решили: подождем,
Чтоб не мокнуть под дождем.
(Саша)
В «Промтовары» заглянули,
Взяли тапочки Натуле.
(Наташа)
Моему братишке Саше
И футболку, и рубашку,
А потом зашли в аптеку
За лекарством человеку.
(Саша)
Папа взял еще лучка
И редиски три пучка,
И букет пионов маме.
(Наташа)
А с жуком играли сами.
(Саша)
Было времени в обрез:
Подоспел обратный рейс.
Гора «Кошка»
(Наташа)
От огромной кошки
Два известных вора:
Пара серых мышек
Убежала в море.
(Саша)
– Ладно, погодите, -
Мяукнула с досады,
– Все равно вернетесь.
И легла в засаде.
С той поры столетий
Много пролетело,
Но не удается
Кошкина затея.
(Наташа)
Выгнутая спинка
Поросла лесами.
(Саша)
Проложили рядом
Автомагистрали.
(Наташа)
По громадным ушкам
Лазят альпинисты,
(Саша)
А росистым утром
Ходят тучи низко.
(Наташа)
Жаль, своих обидчиц
Кошка не дождется.
Не вернутся мышки -
(Саша)
Серых два утеса.
В Ботаническом саду
(Наташа)
К Ботаническому саду
Больше часа ехать надо.
(Саша)
На горе у Ай-Никиты
Сорок тысяч разных видов
Сосен, тисов и каштанов,
Земляничников, платанов,
Кипарисов и берез,
Кедров, кактусов и роз.
(Наташа)
Пальмы есть, бананы есть.
Всех за день не перечесть.
(Саша)
Здесь приятно прогуляться,
Посидеть в тени акаций,
Подышать настоем хвои,
Посмотреть на ствол секвойи.
(Наташа)
Жаль, что розы не успели
Расцвести на той неделе.
Поляна сказок
(Саша)
В это утро шли туманы.
И таинственно, и странно
Проплывали мимо тучи
Выше нас и ниже нас.
(Наташа)
Это чудная поляна
Нам привет передавала,
О которой, между прочим,
Наш послушайте рассказ.
(Саша)
Там, на Ялтинском нагорье,
Возле речки Водопадной,
(Наташа)
Где в лесах почти дремучих
Звери разные живут,
На одной сошлись поляне
Колдуны и великаны,
Водяной, Кощей и Леший,
И расселись там и тут.
(Саша)
Вместе с нечистью лесною,
Водяной и полевою,
Сказок добрые герои
Собрались сюда не зря.
На часах стоят с дозором:
Святогор, былинный воин,
(Наташа)
Вместе с дядькой Черномором
Тридцать три богатыря.
(Саша)
Берегут покой заветный
Той поляны заповедной,
Чтобы мирным было небо
И хорошей тишина.
(Наташа)
Чтобы жили дети лучше,
Золотой нашелся Ключик.
(Саша)
Ведь нужна и взрослым людям
Сказок добрая страна.
Рыболов
(Саша)
Вот, счастливый и довольный,
Я стою на волноломе
С гибкой удочкой в руке,
Зоркий взгляд на поплавке.
Светит солнышко все выше.
Голос мамы я не слышу.
Пролетают стаи чаек.
Я стою – не замечаю.
Интересно очень мне,
Что творится в глубине:
Может быть, с голодным брюшком
Подплывает зеленушка,
А за ней легко и прытко
Следом гонится ставридка?
А за той, стремглав, – игла
Или рыба камбала?
Я сейчас всю эту стаю
На один крючок поймаю.
Удивит всех мой улов.
Скажут: вот так рыболов!
Дернул удочку – постой!
(Наташа)
А крючок давно пустой…
Разбитая коленка
(Наташа)
Бежит дорожка вниз и вниз
И шепчет мне: – Давай, беги!
А мама вслед: – Не оступись,
А папа строго: – Погоди!
А я, как ласточка лечу,
И чувство незнакомое,
Вот, если только захочу,
Подпрыгну выше дома я!
Там, где-то розочки цветут,
И тети на скамеечке.
Они не смотрят в высоту
И не увидят девочку.
Но вдруг дорожки поворот
И каменная стенка.
А я споткнулась, хлоп, и вот:
(Саша)
Разбитая коленка!
На пляже
(Саша)
Говорят, что южный Крым
Опускается все время.
Это значит: дном морским
Скоро станет этот берег.
Проплывут здесь рыбы стаей,
Камни тиной зарастут,
А пока мы загораем
Каждый день, как на посту.
(Наташа)
Мы об этом и мечтали:
Волны плещутся у ног.
Даже брызги долетают
И соленый ветерок.
(Саша)
В море, сколько кинешь глазом,
Только свет и только синь.
И полно на детском пляже
Загорелых плеч и спин.
Чтоб найти темней, чем наши,
Нужно долго поискать.
Это значит – грустно даже -
Очень скоро уезжать.
(Наташа)
Но пока еще возможно,
Мы на пляже посидим,
И пока еще не поздно,
На дельфинов поглядим.
И поплещемся немного
В голубой морской волне.
(Саша)
Взять ее с собой в дорогу
Не удастся, видно, мне.
Заключительная глава
(Наташа)
Так вот в жизни получается,
Что все хорошее кончается.
Вот закончилось и наше
Путешествие на юг.
(Саша)
Вновь вагон стучит колесами,
И деревья вдаль уносятся.
Будем помнить край далекий.
Ты теперь наш добрый друг.
(Наташа)
Здравствуй, милая столица!
Ты уже нам стала сниться.
Мы соскучились по дому,
По родным и по друзьям.
(Саша)
Впереди работы много,
Через год – опять в дорогу.
(Вместе)
Обо всем, что там увидим,
Мы расскажем снова вам.
Пятилетка «пышных похорон»
А мы у времени в плену,
Как будто мухи в паутине.
Снять липких нитей пелену
Надежды нет уже в помине.
Они от завтра до вчера
Натянуты прочней каната.
Вся жизнь – нелепая игра
Мохнатоногого пирата!
На районной конференции я впервые увидел Гришина – бессменного первого секретаря горкома партии. Это был маленький пожилой человечек с волосами какого-то неестественно желтого цвета. Когда Гришина провожали, он вошел в подъехавший «членовоз» целиком совершенно не нагибаясь, даже головы не пригнув.
Именно с воспоминанием о Гришине связано мое представление о периоде застоя.
Миша Караханов, помощник Петровой, пересказывал разговор с одним из помощников Гришина:
– Каждый раз мы пишем ему доклад, в который вкладываем какие-то новые сведения, моменты, акценты и каждый раз он лично вычеркивает все новое, оставляя только то, что было и год и два, и несколько лет назад.
Помню и свои ощущения застоя. Мне казалось, что все, что произойдет в ближайшее, и более отдаленное время уже расписано, предопределено и распределено по папочкам у меня в шкафу: за майской демонстрацией последует ноябрьская, за отчетной компанией – отчетно-выборная, а за выборами в местные Советы – выборы в Верховный Совет и так далее и так далее. И нет в окружающем меня мирке ничего высокого и волнующего, только серость и скука и выматывающая суета, да мелкие дрязги корысти и честолюбия.
Басня
Горка
Ей, богу, я вам не совру:
Похоже это на игру.
Как будто, посреди двора
Стоит высокая гора.
Прозрачная, как льдинка,
Манит ее вершинка.
И все, кто только рядом есть,
Стараются на горку влезть.
Один песочком для себя
Дорожку посыпает,
Другой, порядочек любя,
Ступеньки вырубает.
А тот, чтоб избежать забот,
Ступает задом наперед,
Подушечку подвесив:
Не любит, видно, стрессов.
А эти, вот так ловкачи,
Сметливые ребята.
Они не то, чтобы рвачи,
Но малость плутоваты.
Один давно на горку влез.
Он сладко спит и вкусно ест.
Другие, как попало,
Но тоже не пропали.
И стерегут его покой.
Не влез бы кто-нибудь другой.
– Постой, приятель, ты куда?
Ведь наверху – то холода!
Подставили подножку,
Сказали на дорожку:
– Ступай-ка вниз с вершинки,
Считай себе песчинки!
Веселая пришла пора…
Как жаль, что это не игра.
Значительную часть этого времени пришлась на время моей работы в должности замзава орготделом, в задачу которого входила организация различного рода мероприятий.
Очень скоро мне понадобилась папочка с жутковатым названием «Похороны». На самом деле в ней ничего страшного не было. Здесь были пришпилены два листочка: один с обычным для праздничных колонн количеством, а другой – с усиленной разнарядкой – на пять и на семь тысяч соответственно.
Кто бы мог подумать, что скоро эту папочку мне придется доставать часто, даже очень часто, просто неприлично часто.
Я формировал и выводил районную колонну, все по высшему разряду.
И так шли район за районом колонны москвичей, почти безучастные к смерти своих вождей и военачальников. Мы маршировали по Красной площади под звуки траурных маршей, вслушиваясь в рыдания труб и стоны литавр, и от этого жутковато становилось на душе, как будто в предчувствии того, что не только дряхлеющее Политбюро, и его верных маршалов, но и всю великую страну ожидает вскоре безвременная кончина.
Таился ли в этом злой умысел, или это была насмешка Истории, но только могучая Империя никак не могла выбрать себе руководителя, который, возможно, сам того не ведая, а, может быть, все прекрасно осознавая и только делая вид, что выбирает лучший путь, на самом деле поведет страну на край бездны.
Мое основное ощущение того времени – какую-то фатальную безысходность – я постарался передать в коротеньком стихотворении, которое я вынес в эпиграф.
А как иначе можно было воспринимать события, когда в течение двух лет успели скончаться целых три Генеральных секретаря ЦК партии. С болью, насмешкой, досадой на собственное бессилие у тысяч и тысяч молодых здоровых людей, которыми управляли немощные старцы, ничего уже не желающие и навряд ли осознающие свое положение.
И вот, наконец, избрали-таки нового Генерального, почти молодого, хоть и со странноватым южнорусским акцентом, но способного изъясняться совсем без бумажки, и произносящего совсем не трафаретные: «перестройка», «ускорение», «гласность». Правда, очень скоро, сразу после объявления компании по борьбе с пьянством, пришло отрезвляющее предчувствие: «опять не туда!».
Анекдот тех лет. Его рассказывал Володя Каримов, заведующий отделом науки райкома. Володя умел дружить с вышестоящими товарищами из горкома, так что можно считать, что это был анекдот откуда-то «сверху».
Гонится Лиса за Зайцем. Заяц свернул перед березой, а Лиса в дерево со всей дури и влетела.
Заяц подходит к Лисе и с усмешкой так говорит:
– Ты кума ускориться-то ускорилась, а вот перестроиться забыла.
Видно, чувства юмора у некоторых товарищей еще хватало.
Новый первый
Первой ушла Петрова. Она уходила на высокую должность в Верховный Совет РСФСР, как говорили у нас, – «на Россию». В то время это было еще весьма условное образование «Россия», потому что у нее не было ни автономных органов управления, ни партии, ни других атрибутов власти – все это заменяли союзные структуры.
Татьяну Георгиевну я увидел еще только один раз, по телевизору, в начале девяностых годов, на открытии съезда народных депутатов РФ. Слово предоставили депутату от какого-то северного округа. И вдруг я увидел Петрову, которая хорошо поставленным голосом произнесла следующую фразу:
– Мне, как представителю коренных народов Севера….
Большой неожиданностью для аппарата было назначение на должность первого секретаря райкома Бирюкова Владимира Александровича, работавшего до этого секретарем парткома крупного оборонного завода, а затем председателем Исполкома райсовета. Самовлюбленный, честолюбивый и, скорее, хитрый, чем умный, и вдобавок, на редкость косноязычный. Его за глаза называли «Дуче» и откровенно недолюбливали.
На собрании аппарата мне, как секретарю партбюро, пришлось выступить с небольшим прощальным словом, в котором я даже не пытался скрывать сожаления. На мой взгляд, Петрова была сильным руководителем, уравновешенным и объективным, гораздо более «мужским», чем мог быть тот же Бирюков, и дальнейшие события показали, что, в общем, в своем предчувствии я не ошибся.
Перова взяла с собой из аппарата только одного человека: Сагалова Александра Сергеевича, заведующего общим отделом. Лучшей кандидатурой на роль нового заведующего была Королева Ирина Николаевна, но по каким-то соображениям ее не желали утверждать в горкоме, что обернулось для нее нервным срывом и последующими длительными больничными в связи с болезнью легких.
Я едва успел уйти в отпуск, и отдыхал с семьей в подмосковном санатории, когда меня вызвали в райком, и Бирюков, тоном, не терпящим возражений, приказал принимать общий отдел. Так мной в очередной раз заткнули кадровую дыру.
Но перемены назревали и городском комитете партии. На должность первого секретаря вместо казавшегося вечным Гришина назначили моложавого, высокого и красивого человека, кандидата в члены Политбюро Бориса Николаевича Ельцина. Это было, как дуновение свежего ветра, в затхлой атмосфере столичного горкома.
Однако, порывы этого ветра временами доходили до штормового. Ельцин ходил пешком и ездил на общественном транспорте. Злые языки утверждали, что только во время съемок теле – и кинокамер. Устроил разнос некоторым первым секретарям райкомов. Поговаривали, что первый секретарь одного столичного райкома покончил жизнь самоубийством.
Я лично присутствовал в качестве секретаря партбюро на церемонии вручения наград лучшим инструкторам аппаратов райкомов. Нашего ветерана Маркову Киру Александровну награждал лично Ельцин. Он держался очень почтительно и выказывал максимум уважения рядовым работникам.
Но, возможно, он вел себя совсем по-другому с первыми секретарями райкомов. Во всяком случае, Бирюков после встреч с новым первым совсем перестал себя сдерживать. Он открыто выражал презрение к аппарату, сравнивал нас с винтиками, любой из которых можно свободно заменить. Скорее всего, эту атмосферу он уловил именно в горкоме партии и перенес на нас, нисколько не опасаясь отпора. Ведь так же чутко уловил он и новый стиль выступлений первого секретаря и требовал от своего помощника, чтобы тот писал ему любое выступление короткими рублеными фразами с весьма сильными выражениями.
Как-то раз он заметил, что такой стиль легко удается мне, и с тех пор часто требовал, чтобы материалы готовил именно я. Нужно сказать, что после того, как Миша Караханов защитил кандидатскую диссертацию и ушел куда-то в другую сферу, мне приходилось писать тексты не только выступлений, но и целые доклады даже для Петровой. При этом, как правило, замечаний по текстам ко мне не было.
Меня не спрашивали, а я, естественно, никому не рассказывал, как это у меня получается – угадывать стиль докладчика. Секрет был прост и сложен одновременно. Когда я знал, для кого предназначен тот или иной материал, я просто начинал слышать голос этого человека, который и «надиктовывал» мне целые страницы нужного материала. Разумеется, предварительно мне нужно было слышать голос этого человека и представлять его лексику. Ну, а после того, как я вживую услышал самого Ельцина, мне было легко писать для Бирюкова, пытающегося выступать «под Ельцина».
"Социалка"
Шел второй год перестройки, а я уже больше года тащил лямку заведующего общим отделом. Работа с бумажками и письмами, в общем-то, непыльная, была мне не по душе. Единственным светлым пятном в однообразной рутине райкомовской жизни были ежемесячные семинары, которые проводил заведующий общим отделом горкома, вкрадчивый старичок, бывший при прежнем первом секретаре – Гришине – своеобразным серым кардиналом, по аналогии с Черненко, который из канцелярии общего отдела возвысился, хоть и ненадолго, до Генерального секретаря ЦК КПСС. Тем не менее, семинары он проводил интересно, мимоходом не забывая нам внушать, что заведующие общими отделами – это не иначе как "белая кость" в аппарате райкома, что, безусловно, было лестно.
С приходом Ельцина, сменился и заведующий общим отделом, в недалеком прошлом – секретарь обкома комсомола Свердловской области. Он мне сразу понравился, может быть, тем, что был прямой противоположностью прежнему заведующему. Когда в числе нескольких ребят, на собеседование пригласили и меня, я откровенно ему сказал, что с удовольствием принял бы предложение работать под его началом в горкоме, но, к сожалению, я уже сам напросился на «расстрельную» должность в своем райкоме.
А дело было так. В Москве в порядке эксперимента решили изменить структуру аппаратов нескольких райкомов. Вместо отделов образовывались группы, курирующие парторганизации по производственной принадлежности. Вместо промышленного отдела появилась соответствующая группа, а вместо отдела науки – своя. Все остальные организации: милицию, медицину, торговлю, ЖЭКи и пенсионеров – объединили в оставшуюся группу, сейчас называемую чаще «социалкой», которой я и вызвался руководить. В качестве, так сказать, общественной нагрузки мне поручили курировать исполком райсовета, который располагался в основном на втором этаже четырехэтажного здания, два верхних этажа которого занимал РК КПСС.
Еще пару месяцев я успел поработать с прежним зампредом по торговле исполкома – Солдатенковым Геннадием Владимировичем – интеллигентнейшим человеком, который чувствовал себя, по-моему, не в своей тарелке на этой должности. А затем на должность зампреда приняли Павла Филимонова, который отличался от своего предшественника как небо и земля.
Разумеется, я понимал, что никаких перспектив у этой новой должности нет и быть не может, но на дворе опять, как и почти два десятилетия назад, повеяло духом перемен, а мне хотелось конкретной работы. Ну, чего-чего, а конкретной работы было у меня теперь хоть отбавляй. Я, как обычно, упирался рогом и вытаскивал все, что только мог.
Ранней весной объявили о новой инициативе московской власти: устраивать для народа ярмарки. В районе закатали асфальтом пустырь возле промышленной зоны. Построили силами крупных организаций района дощатые домики с крутыми крышами, разукрасили их и обязали исполком закрепить за каждым домиком по одному плодоовощному магазину. С этого момента раннее утро почти каждого выходного я встречал на ярмарке.
В моей группе было два инструктора, курирующих организации торговли, но справиться со всеми вопросами они явно не могли, так что сводить всех воедино приходилось мне самому. То вовремя не прислали транспорт – я звонил директору автобазы, то на овощной базе не было нужного ассортимента товара – я поднимал на ноги все руководство, пока товар не находился. Наконец, появлялись на ярмарке продавцы – я вникал в проблемы кадров и укомплектовывал торговые точки. Наконец, часам к десяти, задолго до появления первого покупателя, появлялось мое районное начальство. Ждали проверяющих из горкома, а то и из ЦК. После того, как проверяющий появлялся, ему представляли нарядные домики, полные товара с разряженными продавцами и довольными покупателями.
В результате и у представителей вышестоящих органов, и у моего районного начальства должно было складываться ощущение полного достатка в закромах Родины. И никому не было интересно, что для того, чтобы заполнить прилавки на ярмарке, приходилось иногда закрывать некоторые овощные магазины, потому что торговать на две точки было попросту нечем. А, кроме того, ярмарка располагалась вдали от жилых кварталов, поэтому добираться в такую даль для того, чтобы купить кило картошки или пучок зеленого лука, находилось совсем мало желающих.
За три года работы с социалкой у меня накопилось немало примеров подобного рода неуклюжего, а то и вовсе безграмотного, партийного руководства сферой торговли на примере отдельно взятого района Москвы. И дело даже не в персоне Ельцина, хотя, конечно, определенную лепту в построение «потемкинских деревень» в столичном регионе он внес. Уже, по-моему, при другом первом секретаре горкома партии, второй секретарь Низовцева съездила в Венгрию, и там ей запали в душу выносные витрины с плодоовощной продукцией. Своё видение городской торговли она изложила на очередном совещании первых секретарей райкомов.
Сказано – сделано. Через неделю возле каждого овощного магазина района красовались выносные витрины. А тогда это выглядело диковинкой, потому что этой самой плодоовощной продукции действительно не хватало. Кстати, эти витрины выставлялись, в основном, когда разведка доносила о предстоящей проверке, да и то под бдительным надзором грузчика, а то и продавца.
Но подлинным шедевром очковтирательства, мне кажется, можно считать опыт по внедрению в столичной торговле автоматов по изготовлению жидкого мороженого «фризеров». По-моему, та же Низовцева во время визита в очередную страну реального изобилия – Италию – и нашла способ, подобно Иисусу Христу, накормить уже почти голодное население столицы дешевой продукцией – фруктовым мороженым.
Скорее всего, аппараты по изготовлению этого мороженого были закуплены в той же Италии, что, должно быть, вылилось в немалую копеечку. К аппаратам были необходимы прилавки, которые, по крайней мере, в нашем районе изготавливали предприятия. И каждое выкручивалось, как могло. Например, на заводе «Серп и Молот» сварили прилавок из своей катанки. А одно режимное предприятие изготовило его из титанового сплава, и, как мне кажется, он вышел ненамного дешевле, как если бы его сделали из серебра, да еще с позолотой.
И вот начало весны, на тротуарах еще белеет не успевший растаять снег. Раннее утро, еще как следует не рассвело, на улицах в центре столицы практически никого. Только мы, группа торговли, чертыхаясь и на чем свет стоит, кляня все вышестоящее начальство, идем проверять, все ли магазины выставили свои выносные прилавки, и как идет торговля соками и мягким мороженым.
Разумеется, импортные автоматы уже в скором времени приказали долго жить, потому что наши умельцы, в целях получения дополнительной прибыли, безбожно нарушали инструкции и вместо положенных соков заправляли автоматы практически водопроводной водой.
В руководящих кадрах компартии, особенно в период ее заката, по-видимому, царили весьма прожектерские настроения, совсем как у недалекого героя Островского в «Женитьбе Бальзаминова». Все надеялись на какие-то инициативы, которые должны появиться неизвестно откуда и кардинально изменить ситуацию к лучшему. Эта эпидемия передалась и среднему звену аппарата.
Бирюков
Он энергично рванул дверь и с победоносным видом ворвался в кабинет парткомиссии райкома, где его почти час ожидали человек двадцать подписантов кляузной коллективки, и мы с Сашей Гореловым, заведующие группами аппарата.
Наш теперешний первый секретарь Бирюков Владимир Александрович, маловат ростом, коренаст, носат, похож на бесталанного актера, вечно переигрывающего свои роли, но одновременно ужасно самолюбивого и заносчивого. На эту особенность нашего первого секретаря обратила внимание инструктор общего отдела Пилипенко Антонина Михайловна. Но она легко «раскусила» его и, подыгрывая первому, легко втерлась к нему в доверие.
Вот и сейчас Бирюков разыгрывал великодушного самодержца, щедрого к своим подданным и строгого к нерадивым работникам аппарата. Ну, ни дать, ни взять, Наполеон. Он и был таким, только масштабом помельче, этакий «наполеончик» районного масштаба. Самовлюбленный, безмерно довольный собой. Таким людям было все равно, куда катится его страна, его партия. Лишь бы ему было хорошо.
Я услышал фамилию Бирюкова в один из первых дней работы в парткоме Института. Секретарь парткома Корецкий пришел с совещания в райкоме, посвященного подготовке к Олимпиаде. Была весна 1980 года, и Москва готовилась к летним Олимпийским играм. Секретарям парткомов дали задание разработать модели факелов для спортсменов, которые побегут по улицам города. Секретари парткомов больших научно-исследовательских институтов, которых в нашем районе насчитывалось немало, были люди тертые, опытные и настроенные, в основном, скептически к очередной «задумке» райкома.
– Что нам, делать больше нечего, кроме как изобретать факелы. Давайте, мы вам сразу спутник сделаем или ракету, это для нас привычнее, – обсуждали они между собой, но вслух благоразумно помалкивали.
И только один секретарь парткома режимного завода Бирюков горячо поддержал инициативу райкома. А в конечном итоге обязали сделать по факелу каждый партком.
– И чего он лезет со своей дурацкой инициативой? – транслировал негласное мнение партактива мой секретарь.