В конце концов его заметили и выдвинули в председатели исполкома райсовета. Он «распушил» было хвост, но его периодически «прикладывали» в райкоме, который располагался в том же здании, что и исполком, только этажом выше.

Бирюков затаил злобу на работников райкома, и, когда, спустя несколько лет, его сделали первым секретарем, сполна на аппарате отыгрался.

Вот, например, случай со мной. Он пришел из отпуска в самом конце августа и упустил время уборки урожая в подшефных хозяйствах Подмосковья.

Когда на совещании в горкоме ему устроили выволочку за низкие темпы закладки овощей в хранилище, он вернулся в райком вне себя от злости и выбрал «мальчика для битья». Им оказался я. Почему? Мягко говоря, не очень понятно.

Ведь был исполком, который, по идее, и должен был этим заниматься, наконец, секретарь райкома, который должен был отвечать за все вопросы в отсутствие первого. Нет, по извращенной логике бюрократа, ритуальной жертвой должен был стать тот, кто, не мог дать отпор.

1 сентября на совещании аппарата Бирюков во всеуслышание заявил, что за неделю я должен довести темпы заготовки овощей до тысячи тонн. Иначе, 7 сентября он меня уволит.

7 сентября был день моего рождения, и, хотя дата не была круглой, расставаться с работой таким позорным образом мне совсем не улыбалось. Скажу честно, мне пришлось очень постараться, для того чтобы выполнить эту задачу.

Я составил список крупных организаций района и позвонил начальнику ГАИ, чтобы мне сообщили, сколько грузовых автомобилей числится за каждой организацией. Параллельно я составил телефонограмму за подписью Бирюкова с требованием выделить указанное число автомобилей и необходимое количество людей для обеспечения погрузочно-разгрузочных работ. Согласовал эти документы с Р Бирюковым и передал инструкторам для обзвонки.

На следующий день в шесть часов утра колонна автомобилей в сопровождении двух машин ГАИ отошла от здания райкома и двинулась в подшефный район. Я был уже на работе, и скоро на стол мне легла информация о том, сколько машин реально поставила каждая организация. Вечером дежурный ГАИ сообщил число машин, фактически приехавших в город с общей колонной. В течение двух-трех дней мне удалось наладить сносную дисциплину в нашей колонне. Разумеется, все это время я лично провожал и встречал колонну автомобилей.

Когда через неделю Бирюков появился после совещания в горкоме, он прямо светился: наш район вышел на первое место по темпам заготовок. Тысяча тонн – эта цифра тешила его самолюбие. Про меня он больше не вспоминал.

Вот и сейчас, Бирюков сунул мне в руки это злосчастное письмо, приказал прихватить с собой Горелова и подождать до его прихода пару минут в обществе авторов коллективки, которые уже собрались и с нетерпением ждали первого секретаря.

– Ты, Кумохин, поговори немного с ними и введи в курс дела, – велел он в качестве напутствия и отбыл в неизвестном направлении.

Бессовестно опаздывая, он наверняка рассчитывал застать утолившую жажду мести толпу и бездыханные тельца растерзанных подчиненных.

Однако он ошибся. Подписанты сидели смирно, разморенные летней жарой и моим выступлением. Битый час я ровным монотонным голосом пересказывал им результаты переписки по этому злосчастному вопросу, который мог решить только первый секретарь или, на худой конец, председатель исполкома. К тому времени, закаленный аппаратными буднями, я мог говорить сколько угодно и о чем угодно, и при этом держать аудиторию в неослабевающем внимании.

Мой сеанс коллективного гипноза завершился, едва только Бирюков показался в дверном проеме.

– Ну, вот, я вкратце напомнил Вам ход переписки, а теперь представляю слово первому секретарю райкома Бирюкову Владимиру Александровичу, – проникновенным голосом закончил я, и, милостиво отпущенные кивком головы Первого, мы с Гореловым почти выбежали из душного зала.

– Ну, ты даешь! Что за ересь ты нес? – недовольно высказал Саша, который, кажется, тоже успел вздремнуть во время моего спича.

– А ты, что, предпочел бы быть растерзанным этими долгожителями твоего общежития? – вопросом на вопрос ответил я, намекая, что это были по принадлежности его заявители, так как именно группа Горелова курировала институты, к одному из которых принадлежало злополучное общежитие.

Горелов только плечами пожал. Саша был в аппарате одним из симпатичных мне людей. При других обстоятельствах я, возможно, попытался бы с ним подружиться. Мог, но только не здесь, не в райкоме, с его атмосферой постоянного сексотничества и подсиживания.

Бирюков «выбил» из партии все привилегии, которые только можно было получить на должности первого секретаря: элитную квартиру на Олимпийском проспекте, звание полковника, перескочив через одну или две ступени – это только то, что я знаю. И решил двигаться дальше.

Правда, здесь ему немного не повезло. Его назначили на прежнюю должность Лужкова, которую мы в шутку называли «Главредиской», но в последние годы перестройки в столице уже заправляла другая, не партийная мафия. Здесь он не успел прижиться, и его уволили, как не справившегося с завозом в первопрестольную сезонных овощей и фруктов.

Во всяком случае, такой была официальная формулировка. То есть, с ним поступили так, как он собирался поступить со мной пару лет назад.

После этого я надолго упустил Бирюкова из виду. И только лет через десять или пятнадцать, уже в начале двухтысячных я встретил Бирюкова на одном представительном мероприятии. Он как будто бы даже и не изменился, совсем как прежний Владимир Александрович, который без зазрения совести хвастался на совещании аппарата:

– Сегодня на свое 45-летие я пробежал четыре с половиной километра и чувствую себя превосходно.

Он и сейчас чувствовал себя превосходно: в дорогом импортном костюме, напомаженный, прическа – волосок к волоску, как будто только что из салона. Впрочем, я совсем не был удивлен. Такие люди, как Бирюков, всегда будут на коне. Они и в воде не тонут, и в огне не горят.

«Теневая» экономика»

Еще во время работы в общем отделе я делился с приятелем во время очередного городского семинара своими опасениями в отношении торговли. Общественное мнение утверждало, что в торговле процветает взяточничество. А как мне быть?

– Ходи с «зашитыми» карманами, – посоветовал приятель.

Конечно, он имел это в виду не в прямом, а переносном смысле, но я строго следовал его совету во все последующее время работы в райкоме. Все продукты и овощи я никогда не покупал в своем районе, какими бы привлекательными они ни казались. Если успевал после работы до закрытия магазина, я всегда закупался в овощном на Ленинском проспекте рядом с «Трансагентством», хотя до дома мне нужно было ехать еще около 10 остановок на троллейбусе.

Первое время я еще был очень наивным по поводу реальных взаимоотношений в этой сфере. Однажды я напрямую спросил у Трехалина, директора «Райпищеторга», парня приблизительно моего возраста, с которым мы оказались рядом на каком-то мероприятии в Лужниках.

– Виктор, говорят, что в торговле распространены взятки, а вот мне никто взяток пока не предлагал.

Он посмотрел на меня с искренним недоумением:

– Господи, а тебе-то за что?

Но чем больше я вникал в проблемы районной торговли и общепита, чем энергичнее я старался содействовать внедрению модного в то время хозрасчета, тем яснее становилось для меня реальное положение дел в сфере обращения.

Между тем, в последовавшее после десятилетий «застоя» время страну по-настоящему лихорадило и бросало из стороны в сторону, как на аттракционе «русские горки». С приходом к власти Андропова возродились мечты о порядке у сторонников жесткого курса. Почитатели Черненко, хоть и недолго, верили в приход прежнего спокойствия. А после восшествия Горбачева мы были очарованы его южнорусским говором и надеждами на перемены к лучшему.

Но жить становилось все труднее, а новый генсек все говорил и говорил… Единственно, в чем не было недостатка, так это в информации. Словно открылись шлюзы, загораживавшие умы наших сограждан от соблазнов цивилизованного мира. И хлынул поток всевозможной литературы: от «Лолиты» Набокова до «Розы Мира» Андреева, от эротики Арсан до эзотерики Блаватской.

Признаюсь, я немного злоупотреблял своим служебным положением, но делал я это во имя благородной цели. Парторганизации торговли вели два инструктора. Один, Боря Рыбаков был хороший добрый парень, но в торговле он ничего не смыслил, ибо был, как и я, простым инженером. А вот, Светлана была для меня сущей находкой. Мало того, что она успела поработать заместителем директора крупного универмага, да и ее жизненному опыту, которым, подозреваю, она не торопилась делиться, позавидовали бы многие. Я улучал момент и расспрашивал ее обо всех тонкостях манипулирования дефицитом работниками торговли на разных должностях. Кроме того, я вел проникновенные беседы с начальником ОБХСС района, который не понаслышке знал все нюансы про дефицит, но уже, так сказать, с другой колокольни. Я на практике постигал истинность формулы Аркадия Райкина, о том, что дефицит – великий двигатель «специфических» общественных отношений.

Некоторые факты из жизни советской торговли буквально ставили меня в тупик: зачем было, скажите на милость, тоннами гноить бахчевые на овощных базах или устраивать фактические обструкции такому полезному, на мой взгляд, продукту, как дешевый технический виноград, который хлынул на прилавки в период кампании по борьбе с алкоголизмом? Но поразмыслив, я понимал, что и эти факты, как и многие другие, только дополняют извращенную логику торговли, испорченной отношениями дефицита.

Особенно тяжело приходилось, когда с зампредом по торговле Пашей Филимоновым по какому-нибудь поводу приходилось наведываться в кладовую крупного гастронома и созерцать совершенные невиданные чудеса. Например, бледно-розовые окорока, каких сейчас уже не увидишь ввиду тотального замещения натурального продукта соевыми обманками. Или севрюжий перламутрового оттенка балык, от одного взгляда на который слюнки текли, и наотрез от всего этого отказываться, в то время как тороватый Паша никогда не забывал прихватить с собой какого-нибудь деликатеса, да еще без всякой оплаты.

Корнаи

Занятия в ВПШ при всей своей бесполезности, дали толчок к возрождению моего интереса к теоретической литературе, прежде всего в вопросах экономики. Было ясно, что в стране усугубляется кризис и выйти из него можно, только улучшив экономическое положение страны.

Когда моя учеба в ВПШ перевалила на вторую половину, и мне нужно было выбирать тему моего будущего диплома, сомнений у меня не оставалось. Я буду заниматься вопросами «теневой экономики в сфере обращения». Но меня интересовали больше не конкретные случаи воровства или утаивания нетрудовых доходов.

Эти вопросы казались мне достаточно тривиальными. Меня интересовали причины возникновения, корни этой самой «теневой экономики».

И подсказку для дальнейшего поиска дали мне пересказы (книга была издана уже позже) идей венгерского экономиста Яноша Корнаи.

Идеи Корнаи стали для меня открытием, с помощью которого прояснялась вся запутанная картина реальных взаимоотношений общества и торговали, потребителя и продавца. Правда, сам Корнаи избегал описания проблем в сфере обращения в условиях дефицита, считая их слишком очевидными. Я же полагал, что именно дефицит, как основная проблема и важнейшее понятие, позволяет прояснить если не все, то, по крайней мере, большинство противоречий в торговле.

Ответ на эти вопросы был для меня очевиден. Всему виной «дефицит». Общая нехватка продуктов массового спроса. И система, при которой только немногие имеют практически никем не контролируемый доступ к распределению этих продуктов, т.е. дефицита. При этом основной вывод состоял в том, что дефицит, в общем случае, не является причиной злой воли отдельных людей или организованных групп. Он постоянно воспроизводится самой системой производственных, то есть плановых, то есть «социалистических» отношений.

Корнаи рассматривал дефицит, как понятие, вокруг которого группируются основные проблемы социалистической системы хозяйствования.

И это же понятие является причиной подавляющих диспропорций в сфере обращения. Корнаи считал, что проявления дефицита в торговле является слишком очевидным и не заслуживает особого внимания. Мне кажется, он так думал еще и потому, что в Венгрии дефицит никогда не был таким всеобъемлющим, как в СССР.

Большинство наших молодых соотечественников только понаслышке знает, что такое отсутствие колбасы и мяса в магазинах и километровые очереди за женскими колготками. Сейчас купить можно все или почти все. Были бы деньги.

Нам же, прожившим с этим большую часть жизни, такого не забыть. Нельзя сказать, что эта проблема никого не волновала и не была популярной. Была, еще как была, но только в выступлениях … юмористов, а не серьезных ученых.

В отечественной же экономике дефицит признавали не закономерным явлением социализма, а его издержками и ошибками. То есть отступлением от «правильных» законов экономического хозяйствования.

Когда, на пороге своего сорокалетия, я снова принял решение заняться наукой, ничто так не согревало меня, как возможность самостоятельно, ни от кого не завися, проводить свои практические исследования на базе целого района Москвы. Вот почему я отмахивался от любого предложения сменить работу, пусть даже на вышестоящую.

Как я представлял себе механизм действия «дефицита»? Прежде всего, что значит «дефицит»?

Это значит, что товар отсутствует при данной цене. Но, скорее всего, его можно купить по цене выше государственной, например, на колхозном рынке или «из-под полы». То есть, фактически стоимость «дефицита» выше. Возьмем абстрактную торговую точку, в которую поступает дефицитный товар. Как она будет с ним поступать? Может продать по номинальной цене. Но тогда в следующий раз эта точка «дефицит» навряд ли получит. Следовательно, она должна реализовать его так, чтобы вышестоящий орган получил вознаграждение за свою благосклонность.

То есть, дефицит однозначно формирует теневые отношения торговли с чиновниками. Но, чтобы реализовать товар по повышенной цене, торговая точка обязательно должна вступить в неформальные, читай, теневые отношения с покупателем. И так происходило по всей нашей необъятной стране.

А кроме дефицита товаров существовал дефицит услуг, дефицит торговых площадей и прочего, и прочего.

Мало того, что нарушались основные экономические законы страны. Но никто даже и не пытался задумываться о моральных последствиях этой жизни «по лжи».

А между тем, даже официальная пропаганда представляла работников торговли рвачами и жуликами, не поднимаясь до осознания того, что сама система толкает их в «тень».

А эта «тень» настойчиво и планомерно разрушала, как это тогда говорилось, «морально-психологический облик» наших людей.

Итак, я увлеченно расследовал проблему дефицита, разговаривал со многими специалистами в районе. Как с торговцами, так и с ОБХСС, так сказать, и с одной, и с другой стороной. И я впервые за несколько лет стал замечать, что не просто «отбываю номер» на службе, а мне просто стало интересней жить.

Появился какой-то смысл.

О том, какой будет практический результат от моей работы, я даже не задумывался.

Я писал и во всем советовался с руководителем моего диплома Виноградовым Владимиром Александровичем. Он, как мне казалось, поддерживал меня во всех моих начинаниях. Я еще подумывал: какой хороший человек достался мне в руководители. И мысленно даже сравнивал его с другим философом, моим наставником в студенческие годы – Алексеевым.

Правда было одно «но». Алексеев прекрасно вел свои занятия и увлекал студентов. А однажды, в виде исключения, я пришел на лекцию к Виноградову и был разочарован. Он читал страшно занудно и еще бестолковее, чем другие.

Но меня почему-то не смутило это несоответствие между его лекциями и поведением со мной. И только после нашего выпуска из ВПШ, мой приятель Миша Долохов открыл истинное лицо моего наставника. Оказывается, руководитель регулярно «стучал» на меня в горком и райком. Миша знал, что говорил, ведь он был зав. сектором кадров райкома.

Тем не менее, я с отличием окончил ВПШ, и даже поступил в аспирантуру. Я продолжал работать над своей темой, но с руководителем мне опять не повезло.

Он оказался бывшим работником ЦК партии. После знакомства с моим опусом у него даже глаза побелели от страха, и в дальнейшем он шарахался от меня, как от прокаженного.

Но я все-таки настойчиво пытался получить профессиональный отзыв о своей работе. Однажды я попросил секретаря парторганизации НИИ труда найти грамотного специалиста по моему профилю и дать ему мою работу для оценки. Солидная, уважаемая мною дама сказала, что у них есть один такой специалист, но, скорее всего, читать мои бумаги он не станет, так как в прошлом уже пострадал за свои убеждения и работников аппарата он терпеть не может.

Но я настаивал и спустя некоторое время меня попросили приехать к ним в институт. Специалист оказался болезненного вида мужчиной лет за пятьдесят. Он подержал в руках уже довольно увесистую папку с моими бумагами, затем положил ее на стол перед собой и сказал, что очень внимательно все прочел.

– Вы очень аккуратно и логично все излагаете, – сказал он, – но отдаете ли вы себе отчет в том, какие выводы должны последовать из вашей работы?

И дальше, видя, что я молчу, продолжил:

– Неминуемое падение этого строя.

Я мог бы ему возразить, что в мои намерения не входит падение строя, а предлагается его реформирование, но я не стал дискуссировать на эту тему, поблагодарил его за внимание и откланялся.

События, которые произошли в последующий год-полтора хорошо всем известны.

Они избавили всех нас от необходимости переживать о торговом дефиците, который скоро стал поистине тотальным, а переключиться на раздумья о дефиците совести и чести у наших руководителей, а это, как известно, категории уже не экономические.

Пименов

Через пару лет работы в райкоме меня избрали секретарем партбюро аппаратов РК КПСС и РК НК. С той поры в дополнение к своей основной работе в течение нескольких лет на мою долю выпала ежемесячная подготовка партийных собраний.

Уже много лет спустя я иногда просыпался среди ночи в холодном поту при мысли о том, что не провел в срок очередное собрание. Собственно говоря, проведением рутинных собраний работа партбюро аппарата и ограничивалась, только однажды нам пришлось разбирать совсем не тривиальное дело.

Как-то раз первый секретарь райкома Бирюков пригласил к себе меня и членов партбюро аппарата и поручил разобраться с конфликтом в районном комитете народного контроля. Заместитель председателя Пименов Виктор Миронович написал заявление на своего председателя, члена бюро райкома Маркова Валерия Петровича, в котором он обвинял его в пьянстве на рабочем месте и прочих злоупотреблениях.

По правде говоря, тут Бирюков словчил, и, вместо того, чтобы самому принять решение, которое было в его компетенции, отправил дело в партбюро, у которого компетенций было в тысячу раз меньше. На сленге партаппаратчиков это называлось «погнать волка дальше в лес». Он, видимо, чувствовал, что дело это кляузное, и интуиция карьериста его не подвела.

Пименов уже несколько лет работал в комитете народного контроля. Я был «шапочно» с ним знаком, но никогда отдельно не разговаривал, просто потому, что предмета для общего интереса у нас не находилось.

Пименов был мой одногодок, среднего роста, скорее щуплый, чем коренастый. В поблескивающих золотом оправы очках, он скорее походил на хлюпика-интеллигента, чем на непреклонного, в чем-то даже по-монашески фанатичного борца, каковым он впоследствии оказался.

Мы по очереди поговорили с Пименовым и Марковым. Попросили Пименова пригласить свидетелей. Марков рассказал, как возник конфликт.

– Мы были вдвоем, выпили, затем Виктор сказал: это была твоя последняя бутылка. Больше я тебе пить не дам!

У Маркова на лице было ясно написано, что пьет он давно и много. Если бы дело было в начале перестройки, когда борьба «с пьянством и алкоголизмом» стала в ряд «первоочередных задач партии», Маркову было бы явно несдобровать. Но ко времени заявления Пименова острота этой борьбы явно выдохлась в виду ее явной бесперспективности, и уже даже аппарат мог позволить себе иногда расслабиться. Поэтому перспектива остракизма Маркова выглядела весьма туманно.

Комиссия партбюро аппарата состояла из трех членов: меня, Саши Горелова и Володи, фамилию которого я назову как «Хрусталев», хотя она была явно не «Хрусталев». Просто Володя был очень похож на этого персонажа из шоу «Вечерний Ургант», с голым черепом марсианина.

Мы приглашали свидетелей, представленных нам Пименовым и по очереди опрашивали. Когда количество свидетелей перевалило за десяток, мы окончательно поняли, что дело это «тухлое». Все они слышали, что председатель комитета РК НК выпивает, но вместе с ним никто из свидетелей в компании не был. Тогда мы вновь пригласили Пименова и порекомендовали ему найти свидетелей других проступков Маркова.

Тот заявил, что приведет свидетелей взяточничества своего председателя. Это было серьезное обвинение. Взятка была уголовным преступлением, но доказательство ее наличия должно было быть очень серьезным. «Свидетели» же Пименова только «что-то слышали», но опять никто не был свидетелем или непосредственным участником.

Мы сообщили результаты работы комиссии самому Пименову и Бирюкову. Однако конфликт и не собирался утихать. Тогда я обсудил на партбюро и вынес на партийное собрание проект решения: «за создание нерабочей обстановки» (или что-то вроде этого) Пименову «поставить на вид», а Маркову «за упущения в воспитательной работе» – «строго указать». Пименов на собрании отсутствовал, решение было принято единогласно.

Накануне собрания у меня с Пименовым состоялся разговор в коридоре райкома.

– Почему вы, честный человек, мне не верите? – спрашивал он, а я все никак не мог понять, как может человек с юридическим образованием таким образом строить свои доказательства.

Видимо, стояло за этими дрязгами еще что-то, чего он не желал рассказывать. В глубине души я ему даже сочувствовал. Ведь у меня тоже несколько лет назад была такая же ситуация в парткоме. Мой секретарь парткома крепко пил, но в пьяном виде его никто на работе не видел. А то, что он прогуливал часто, так на это у него была «отмазка»: больная мама. Честно говоря, за время работы в парткоме я так и не придумал, что с этим делать. Но уж, во всяком случае, я не собирался жаловаться на него в райком.

На некоторое время Пименов исчез из моего поля зрения.

Тем более неожиданным был вызов в межрайонную Тимирязевскую прокуратуру. Помощник прокурора устроил мне форменный допрос по поводу обстоятельств обращения Пименова. Мне скрывать было нечего, я подробно отвечал на все вопросы, хоть и не откровенничал. Ознакомившись с записью, попросил подправить некоторые неточности.

Я рассчитывал, что на этом все закончится, но оказалось, что ошибался. Меня снова вызвали, да не куда-нибудь, а в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Нельзя сказать, что я был сильно взволнован. Я уже научился несколько отстраненно относиться к посещению высоких кабинетов, кроме того был уже не 37-й год. Мой собеседник, как мне показалось, весьма сочувственно ко мне отнесся. Во всяком случае, он ничего не записывал, а в заключение сказал и вовсе неожиданные слова.

– Ты знаешь, парень, тебе надо быть осторожней. Тебя подставляют, и, знаешь, кто? Твой первый секретарь и его помощник.

Я, разумеется, произнес, что этого не может быть.

– Ну, я тебя предупредил,– ответил он и отпустил восвояси.

Но еще более неожиданным оказалось для меня сообщение Саши Горелова, которое он сделал однажды по приходу на работу.

– Видел в районе метро «твоего» Пименова, он бегает по переходу и раздает газетку, в которой на чем свет стоит ругает всех коммунистов, и наш райком, в особенности.

Позже я узнал, что Виктор Миронович сам издавал газету, которая на первых порах называлась «Хроника борьбы народного кандидата с аппаратом».