Взметайся, разум мой, в небесны дали

Слова я прячу за словами…

 
Слова я прячу за словами,
А мысли крашу в белый цвет.
Стихи стираю я стихами,
Ломая гордости хребет.
 
 
И, скрючившись, как старикашка,
На людях выпрямляю грудь.
Играю сам с собой в пятнашки,
Меняя глупости и суть.
 
 
И встав нагим перед стеною,
Залив молчанием огонь.
Звенящей жуткой тишиной
Я режу на куски гармонь.
 
 
Но иногда в ночи глубокой,
Закрыв глаза и зубы сжав,
Брожу я в правде одиноко,
Сам, наконец, собою став.
 

Я дух бы перевёл…

 
Я дух бы перевёл,
Заснул бы на минутку.
И мысль свою оплёл
Цепями не на шутку.
 
 
И в этом быстром сне
Я повстречал блаженство,
На самом лёжа дне,
Достигнув совершенства.
 
 
Смотря на мир с конца
И чувствуя начало,
Постиг бы я Отца,
И что его терзало,
 
 
Когда он создавал
Всë сущее на свете,
Переведя в астрал
Молчание в сюжете.
 
 
Я дух бы перевёл
И с Богом пообщался,
И Библию прочёл,
Хотя бы попытался.
 
 
Но свет в моей душе
Там был чернее тучи.
Я, будто в мираже,
Лежал в навозной куче.
 
 
Проснулся я в поту.
Мне это всё приснилось.
Воздвигнуть красоту
Во сне не получилось.
 

Полсотни лет…

 
Полсотни лет минуло, не моргнув,
Обдав меня водицей родниковой.
И я проснулся, так и не заснув,
Надев на голову венец терновый.
 
 
И, в руку взяв обугленную трость,
Закутавшись от холода в багрянец,
Вонзив в ладонь с размаха ржавый гвоздь,
Пустился с криком в иудейский танец.
 
 
Войти пытаясь телом в роль Христа,
Я душу приготовил к вознесенью.
Меня всего сжимала теснота,
И здесь я был для Сатаны мишенью.
 
 
Но Бог мне пальцем сверху пригрозил,
Мол, очередь твоя ещё не скоро.
«Тебе в полста, гляди, так много сил,
Не примут небеса к себе танцора».
 
 
И, сняв венец терновый с головы,
Я вынул гвоздь и смазал рану йодом.
Убрав стрелу печали с тетивы,
Я стал простым земным обычным Богом.
 

В поисках врагов

 
Искать врагов приятно и легко,
Всю злость свою плюя в лицо злодеям.
И, натянув спортивное трико,
Гонять их по заснеженным аллеям.
 
 
Пусть падают лицом, и прямо в снег,
И молят на коленях о пощаде.
Сдавая пачками своих коллег,
От страха соревнуясь в клоунаде.
 
 
Играя желваками на лице,
Читают ночью вражеские книги.
И ловят нас, идейных, на словце,
Исподтишка показывая фиги.
 
 
Ну нет, им не пролезть никак на свет,
Пусть копошатся червяками в банке.
И перед нами им держать ответ,
За всех стирая грязные портянки.
 
 
Но вот дыхнуло ветром перемен,
Врагами стали те, кто был в опале.
И был за миг разрушен Карфаген.
Теперь чихвостят нас в соборном зале…
 

Прости меня…

 
Прости меня, что в этот страшный день
Я побоялся быть с тобою рядом.
И чувствовать спиною твою тень,
Которая меня пронзала взглядом.
 
 
Прости меня, что не держал руки
И теплотой с тобою не делился.
Я где-то выл от горя и тоски,
Глотая слёзы, о тебе молился.
 
 
Прости меня, что был так далеко,
Нас разделяли города и веси.
Швырял свою я душу высоко,
Она с твоей прощалась в поднебесье.
 
 
И там, где отпускаются грехи,
Гуляли мы с тобою вместе, мама.
Читала мне ты грустные стихи,
Присев устало на ступеньку храма.
 
 
А Каспий нежно омывал тот храм,
И солнце освещало его формы.
За гранью ты стремилась к берегам,
В надежде, чтоб не доставали штормы.
 
 
Но час прощания с тобой пришёл,
И души отделились друг от друга.
Поникнув головой, я вниз пошёл,
И заиграла горестная вьюга.
 
 
Подкравшись, к горлу подступил комок.
Сказала напоследок ты впервые:
«Я буду тута ждать тебя, сынок,
Когда ты завершишь дела земные».
 

Страх

 
У Страха велики глаза.
Он смотрит прямо, не моргая.
Не нажимая тормоза,
Всего за раз тебя сжирая.
 
 
Не оставляя и клочка
Твоих стихов души изъяны.
Дуря слепого новичка
И сыпля соль, смеясь, на раны.
 
 
И пыжась, как надутый шар,
Гордясь упругим с виду пузом,
Вселить пытается кошмар
Смертельным для тебя укусом.
 
 
Но только крик услышишь ты,
Беззубый рот сверкнёт некстати.
У Страха нету красоты,
И он пустышка в результате.
 

Что ждать от дней?

 
Что ждать от дней, спешащих вереницей,
Несущих на себе несчастье иль покой?
Багровые далёкие зарницы
Всë завлекают нас своею красотой.
 
 
А мы, подобно тем слепым котятам,
Дрожа, вдыхаем запах матери Земли.
Ползём во тьме, питаясь ароматом,
Пища, взбираясь на горящие угли.
 
 
И, разрывая мысли на частицы,
Хороним бодро их, без музыки, в песок.
Иллюзий перекошенные лица,
Из них готовим мы кровавый порошок.
 
 
Запив его из луж святой водицей,
Пытаемся себя утешить хоть на миг.
И исчезают в белизне зарницы,
И распускается внутри души цветник.
 

Кто мы?

 
Кто мы? Песчинки в царстве хаоса и бреда.
Нас ветер с поля поднимает и несёт,
А мы цепляемся зубами за соседа.
Дай Бог, он в этом бардаке не подведёт.
 
 
Мы думаем, что в жизни есть какой-то смысл.
В восторге строим наши замки из песка,
Ища в бессмыслице хоть крошечную мысль,
Авось нас вывезет в миру на дурака.
 
 
В слегка помятом временем седом костюме,
Мы превращаемся в истории в ничто.
Замуровав себя поодиночке в трюме,
Мы в высь несёмся от земного шапито.
 
 
И сидя там, играя в домино с Всевышним,
Под стук костяшек вспоминаем о былом.
Неужто здесь, внизу, любой из нас был лишним,
Большим бесформенным никчёмным веществом?
 

А я люблю Россию!

 
А я люблю, люблю душой Россию!
Какой-то скрытый смысл её полей,
Дороги, дураков, драматургию,
Святую веру у простых людей.
 
 
И святости напившись до отвала
И горлопаня песни в темноте,
Под звон церковного с вином бокала
Россия исполняет фуэте.
 
 
Накинув на историю удавку,
Она её ведёт под образа.
Своей абсурдностью плюя на Кафку,
Из логики рождает чудеса.
 
 
Умом Россию не понять. Ну что же,
Коли, трави и в злобе режь меня.
Но места нет на всей земле дороже!
Ведь, чёрт возьми, Россия – это я!
 

Вершиной смысла упоясь…

 
Вершиной смысла упоясь,
Дотронувшись до края неба,
С судьбой отшельника смирясь,
Я принял Божий постриг слепо.
 
 
Сомнений яд мне не давал
Волхвам открыть пошире душу.
Пытаясь выбраться в астрал,
Я логику бросал на сушу.
 
 
И обезвоженная тварь,
Мечтаний строгая убийца,
Клала виденья на алтарь,
Плюя мне в самые глазницы.
 
 
Мне от неё какой есть прок?
Узреть хочу я Божьи планы
И как взаправдашний пророк
Писать библейские романы.
 

Мы цепи вяжем…

 
Мы цепи вяжем на границах мироздания,
Пытаясь для себя найти сакральный смысл.
В тумане жизни своего существования
Зажав в тисках судьбы единственную мысль.
 
 
Кто я в цепи, подарок Бога иль никчёмность?
Оракул времени иль временная гладь?
Держу на привязи свою я неуёмность,
Дабы другие не смогли её понять.
 
 
Шифруюсь, чтобы в шифре скрыть для всех печали
О тех мирах, которых нет для большинства.
Разбрасывая по стихам с трудом детали,
Я нарушаю все законы естества.
 
 
Но, будучи от абсолюта плоть от плоти,
По венам разгоняю с ярким чувством кровь.
Закованный в цепях, парю я в звездолёте,
Неся внутри него сомненья и любовь.
 

Разрушивший не плачет по обломкам…

 
Разрушивший не плачет по обломкам,
А тихо стонет, глядя в пустоту.
Он бродит по подвалам диким волком,
Жалея, что не понял красоту.
 
 
А как понять, когда дерьмо повсюду?
Дерьмом измазан даже Божий рай.
И люди, предаваясь всуе блуду,
Уже перевалили через край.
 
 
Кого спасать, по ком петь панихиду?
Кому подать последнюю деньгу?
Воздвигнув на обломках пирамиду,
Перевернуть у ближних всё в Мозгу.
 
 
Но мы не те, кто изменяет веру
Простым и скучным росчерком пера.
Мы скопом все взберёмся на галеру
И будем плыть, друг дружку матеря.
 

Молясь однажды, погрузившись в свет…

 
Молясь однажды, погрузившись в свет,
Увидел я, в углу как воздух сжался.
И, наполняясь смыслом, силуэт
Из Нави в Явь воочию рождался.
 
 
Детали внешности он отвергал
И семицветьем не тревожил личность.
Он утешенья в плоскости искал,
Храня в себе скупую символичность.
 
 
Цинично пряча в простоте секрет,
Лишь намекая на полёт фантазий,
На белом фоне чёрный силуэт
Никак не мог нащупать с миром связи.
 
 
Разорванностью в сладость упоясь,
Условность ставя впереди телеги,
Он вёз арбу печали, норовясь
Достичь идей от Альфы до Омеги.
 
 
Но час пробил, и пелена сползла,
Настал и мой черёд постичь фатальность.
Присев на край печального крыла,
Решил я сбросить всю свою сакральность…
 
 
Я окунул в таинственность сюжет,
Читатели мои, не зубоскальте.
Возникший в ореоле силуэт
Моей был тенью на седом асфальте.