– А-а. Нет, ну про самих-то типов конечно все знают: они ж средь бела дня приходили и, по-моему, со всеми плюс-минус пообщаться успели, пока свои игры шпионские вели тут. А про то, что их мент выгнал жёстко, и про то, за что он их выгнал – нет вроде, про это только мы с Тохой более-менее в курсе. Да и я-то всего не знаю: за что их выставили, например. А мент сам ничего не рассказывал.

– А ты спрашивал?

– Нет, – Лёха пожал плечами и посмотрел на меня сначала растерянно и непонимающе, а потом – вопросительно.

– Я это к чему всё, – ответил я на его немой вопрос, – Надо всё это разузнать. А то неспокойно как-то.

Так я и получил всё, чего хотел, когда впервые заявил Ангелине с Аркадием о том, что пойду в Радугу с ними. Движухи мне хотелось. Чувствовать себя в потоке. Узнать о том, что происходит на улицах не из интернета, а самому, вживую. Узнал. И хотя сейчас всё уже позади, от этого почему-то не легче. Лучше б ничего вообще не было: ни позади, ни впереди – нигде. Ну да ладно. В любом случае, к рассказу обо всём, что было после, придётся вернуться завтра: сегодня уже стемнело, а выворачивать глаза наизнанку, пытаясь написать что-то при тусклом свете свечи, как делали всякие романисты, поэты и мыслители палеозойской эры, желания нет. Зрение берегу вот, как предки завещали! За компьютером не сижу, по ночам в тиши не пишу стихи, сплю много. Зрение на том свете – ох, какая полезная штука, поэтому никаких свечей и никаких дневников в полумраке! Н-да. Наверное, в глубине души я всё ещё на что-то надеюсь, полагая, что всё это – все оставшиеся несколько дней или максимум недель – ещё не конец, и что когда-нибудь я смогу написать в точно таком же дневнике о том, как я вышел из квартиры и прошёл через океан мертвецов, пробивая себе путь к… К чему? Куда? А самое главное – ради чего? Всё это просто бессмысленно.

В следующие несколько суток постараюсь закончить свою историю: осталось написать всего-то про тринадцать дней – меньше всего того, что я уже написал. Потом будет какая-нибудь предсмертная записка в качестве эпилога – или эпилог в качестве предсмертной записки – и после этого, может, попробую как-нибудь ускорить весь этот томительный процесс бестолкового, смиренного, тихого ожидания глупой и незаметной для всего прочего мира смерти.

Запись 4

Двадцать седьмое августа. Тридцатый день с начала вымирания.

Я всё ещё могу позволить себе роскошь начинать каждое утро с кофе. Родители любили его пить и закупались упаковками молотого средней обжарки впрок. Была у них и турка для варки всего этого дела, которая нынче пришлась очень кстати. В общем, уж чего-чего, а кофейка у меня хватит ещё на месяц-другой. И это замечательно: хоть одна причина просыпаться и вставать с постели. После того как чашка бодрящего напитка оказывается пуста, приходится искать новый смысл бодрствования и вообще – существования. Здесь тоже пока всё легко: я сразу сажусь за дневник и начинаю думать над тем, как продолжить свою историю. Пишу я не сразу: сначала набрасываю план рассказа на черновиках. О чём рассказать, о ком, какие события охватить, и так далее. Это помогает сделать текст сбалансированным: одновременно лаконичным, не выглядящим как дешёвый бульварный роман в периодическом журнале прошлого века, с построчной оплатой для бедствующих авторов-словоблудов; и не слишком коротким, представляющим собой сухое изложение некой последовательности событий. Ну, это моё самокритичное мнение касательно моей же работы. Вы, уважаемые критики, вольны сделать свои умозаключения и, возможно, даже написать рецензию, разносящую мой скромный труд в пух и прах, и даже отправить эту рецензию в какой-нибудь постапокалиптический окололитературный журнал, если вы, конечно, дожили до возрождения цивилизации и всего такого прочего. Но, если нет – сочувствую. Что-то я вредным каким-то стал. Не знаю. Может быть, я злюсь на вас за то, что представляю вас сидящими себе там в тепле и какой-никакой безопасности, читающими всё это и думающими о такой ерунде как композиция текста, последовательность сюжета и глубина раскрытия персонажей. В то время, как всё это: весь этот текст с его композицией, весь этот сюжет, все эти персонажи – всё это моя жизнь. Моя жизнь! Представляю, как вы будете читать то, что я напишу ниже и… И просто переворачивать страницу за страницей, не прожив и малой толики того, что проживу я в момент, когда буду это писать – не говоря уже о том, чтобы прочувствовать всё приключившееся со мной на собственной шкуре. Оттого и не хочется вовсе делиться всем этим с вами: хочется, чтобы всё произошедшее по крайней мере оставалось реальным, а не превращалось в развлекательного характера чтиво на один вечер. Наверное, это излишние заморочки или просто бред сходящего с ума бестолкового подростка. Что ж, в таком случае, хорошо, что этот бред нашёл своё место на этих страницах. Таким вот я был, прошу любить и жаловать. А теперь – к делу.

День 15

Следующую свою смену на крыше я стоял уже с Тохой, который, в отличие от Лёхи, был не очень-то разговорчив. Наверное, злился на меня за то, что я занял их с Лёхой место. Я пытался вступить с ним в контакт и расспросить его о том, как он здесь оказался и как встретил первые дни нашествия живых мертвецов. Но он всё отмахивался или отвечал односложно: «Да. Нет. Не знаю». Словом, узнать о нём мне ничего толком не удалось, и я оставил всякие попытки найти с ним общий язык, спрашивая его далее только о чём-то, что касалось работы.

Большую часть нашей дневной смены я переписывался с Ирой. Я рассказал ей о своих соображениях насчёт Радуги, на которые меня вчера навёл рассказ Лёхи. Она заволновалась. Я сказал, что пока всё спокойно, и что как только запахнет опасностью, я сразу же уберусь отсюда. Она ответила, что лучше бы мне убраться сейчас, а я не стал говорить ей, что боюсь – сказал, что, пока здесь всё нормально и есть халявная еда, имеет смысл оставаться тут, чтобы домашних запасов потом хватило на дольше. Выставил себя этаким расчётливым и продуманным выгодополучателем. Не знаю, поверила ли она. Может и догадалась, что к чему. Всё-таки мы уже давно встречались, и кое-что о моей натуре она знала. Как минимум то, что не такой уж я на самом деле расчётливый и продуманный – скорее хитрый на выдумку оправданий для своей инфантильности, бездействия, лени и всего такого прочего.

Ещё мы обменивались фотками. Она сбросила мне свой вид из окна, и я увидел, как выглядит поистине безнадёжное положение. Внизу, возле её дома, бродило столько мертвецов, что казалось, будто Ира была не оправдавшим народные ожидания мэром, и добрая половина всех горожан собралась у её резиденции с протестной манифестацией. Ещё она рассказала, что выстрелы в центре почти совсем смолкли, а в интернете пишут, будто бы военным удалось закрепиться в районе городской администрации, и там теперь есть целых несколько кварталов, полностью зачищенных и надёжно ограждённых от всего внешнего неприступными кордонами. Несмотря на то, что эти кордоны постоянно испытывают на прочность толпы заражённых, военные держатся и позже планируют оттуда продвигаться дальше и расширять контроль над территорией города. Звучало всё это одновременно обнадеживающе и страшно: с одной стороны, наличие какого-никакого контроля над ситуацией со стороны вооружённых сил вселяло надежду на то, что вся эта неразбериха когда-нибудь закончится; а с другой стороны, фиксация на решении проблемы путём зачистки заражённых означала нацеленность на их полное физическое истребление. Сколько же тех, кому не повезло превратиться, будут убиты безвозвратно и окончательно, без всякой надежды на то, что когда-нибудь в подземных столичных лабораториях лучшие умы страны изыщут лекарство от этой болезни и дадут заражённым ещё один шанс. Хотя, возможно, никакой надежды не было изначально, и природа происходящего такова, что это никакой не вирус или болезнь, от которой можно исцелиться, а просто новый порядок вещей во вселенной: теперь человеку нужно умереть дважды, чтобы покинуть этот мир окончательно. Определённых, чётких и однозначных ответов, так или иначе, ни у кого не было, а все утверждения о причинах происходящего либо были бездоказательными и не опирались абсолютно ни на что, либо представляли собой последовательные и складные фейки с полным набором выдуманных эксклюзивных свидетельств «из первых рук», которыми по закону жанра обладал только он – безымянный хозяин анонимного канала на сто-двести тысяч человек или очередной комментатор на новостном сайте с портфелем и маленькой тележкой инсайдов прямиком от спецслужб. Единства не было совершенно никакого, в информационном поле царила полная анархия, в условиях которой разобраться в причинах и предпосылках попросту не представлялось возможным. Хотя все мы – Ира, я и ещё сотни и тысячи обычных людей вроде нас – пытались это сделать, видя в периодическом чтении ленты новостей ключ к спокойствию и упорядоченности. Потребление хаотичных потоков информации давало нам чувство осведомлённости и некой заземлённости, хотя, разумеется, чувство это было ложным. Информация была подобна продукту с отрицательной калорийностью: давала фальшивое чувство насыщения, на самом деле забирая на своё переваривание больше энергии, чем давала своей собственной пищевой ценностью. Так или иначе, мы могли часами перебрасываться с Ирой репостами и обсуждать то, что обсуждать, на самом деле, не имело никакого смысла. Зато мы таким образом общались и поддерживали контакт, и, наверное, это самое главное.

Вскоре наступил вечер, и начало темнеть. Когда солнце село, вокруг начали зажигаться фонари. Загорался свет и в окнах жилых домов: в немногочисленных квартирах, в которых всё ещё оставались живые люди. Их было настолько мало, что становилось жутко: больше половины жителей района просто исчезли. Может, со многими, всё же, всё в порядке, и они просто не включают свет. А может, они мертвы и заперты сейчас в своих жилищах. И бродят по ним в своём новом обличии, из одного тёмного угла в другой.

Я запомнил, как Лёха показал мне вчера местоположение картинг-клуба Восход, из которого, по всей видимости, были те странные ребята, которых прогнал из Радуги полицейский. Он располагался дальше по дороге. Радуга стояла на одном перекрёстке, а Восход был на следующем, и часть его просматривалась с крыши, хоть и находился тот перекрёсток не так уж близко. Там, вдалеке, было одноэтажное здание с синими стенами и плоской крышей. Это и был картинг-клуб Восход, и в его окнах тоже горел свет.

– А когда мы сменяемся? Как вчера, где-то в одиннадцать? – спросил я у Тохи.

– Я не сменяюсь. Ты можешь уже идти, – ответил он.

– Как так? Ты же весь день уже стоишь. Я думал, тебя Лёха поменять должен, а ты отдыхать пойдёшь.

– Чё ты докопался? Тебе какая разница? Мне по-кайфу так. Лёху я предупредил.

– Ладно, ладно, как хочешь. Я просто спросил. Тогда я пойду?

– Иди.

Я ушёл и подумал, что было бы здорово мне больше никогда не делить вахту с Тохой. Вчера я тоже ушёл с крыши вечером, а Лёха остался, чтобы достоять ночь. Вроде как, это было не по правилам: нельзя было стоять подряд и днём, и ночью. Но вчерашним вечером Тоха договорился с Лёхой о том, что отстоит за него завтрашнюю ночь – то есть, уже сегодняшнюю, – если Лёха отдозорит за него ночь предыдущую. Мутная схема, насквозь пропитанная неясностью того, зачем это всё надо было делать, но, возможно, Тоха всё каким-то образом объяснил Лёхе, и тот его понял. А может, и не понял, а просто согласился по дружбе. Чёрт его знает. Меня на тот момент это не заботило: я знал, что должен был уйти в одиннадцать, а остальное – не моё дело.

День 16

Буквально сразу после утреннего пробуждения я почувствовал, что что-то не так. Словно бы в воздухе витало напряжение – едва уловимое, но оно ощущалось. Все вокруг как-то суетились, и лица у всех были до крайности серьёзные. Я почувствовал, что не знаю чего-то очень важного, что знает уже каждый вокруг, и только я один тут, как простофиля, не в курсе последних новостей. Проснулся я одним из последних, и никого из знакомых поблизости не обнаружил, а остальных я как-то не решился о чём-либо спрашивать. Да и как бы я сформулировал вопрос? «Извините, я тут продрал глаза и почуял негативные вибрации, не подскажете, что случилось?» После такого меня бы изолировали где-нибудь в подсобке охраны, предварительно обив её стены чем-нибудь мягким.

На фуд-корте стоял гул. Я получил свой паёк, сел за наш стол, за которым Аркадий с Ангелиной пока сидели вдвоём, без Юры, и спросил:

– Что тут такое? Случилось что-то?

– Да хз, мы сами в непонятках. Вроде мертвяки пришли ночью и со всех сторон нас обложили, – ответил Аркадий.

– Как так получилось?

– Батя говорит, мутные типы какие-то вчера приходили, – сказал Юра, поставив поднос со своей порцией на стол и сев на своё обычное место, – Не то что мутные даже, а опасные – шпана местная. Караульного обошли как-то, к чёрному ходу пробрались и уже стали открывать там всё, но больно шумно это делали, и мент их спалил. Сам дверь открыл и волыной в них тычет, мол, стоять! А они – бегом. А мент – за ними. Бежал, бежал, а потом возьми – и шмальни им в спины. Бам-бам! Одного завалил вроде даже. Ну и всё, тут этот «бам-бам» всю округу на уши поднял, отовсюду повылезали эти… Ну, ты понял, кто. И всё теперь, бродят, шатаются кругом. Это мне батя рассказал вкратце, как смог и как успел. Они с ментом щас на крыше, караульных отчитывают. Они там чё-то наменялись сменами, и один в итоге перегрелся или переутомился и задремал прям там. А второй в палатке отдыхал, и узнал-то про всё только когда мент стрелять начал.

– Ёлки-палки… – только и смог сказать на это я.

– Так, а что эта шпана хотела-то в итоге? – спросила Ангелина.

– Да кто их знает? Украсть что-то хотели, наверное, раз тайком так пришли.

– Или ещё хуже, – добавил я и даже поначалу не заметил, как мрачно это прозвучало.

Ангелина, Аркадий и Юра посмотрели на меня в искреннем недоумении.

– Чё хуже-то? – первым спросил Аркадий.

– Ну, не знаю там. Пробраться внутрь, убить полицейского, забрать пистолет и ключи, и объявить себя новыми хозяевами здесь. А всех остальных – своими гостями, которым надо за каждый день пребывания тут платить. Сначала деньгами, а потом, когда они закончатся – фиг его знает, чем. Кто не захочет – тот может идти на все четыре стороны, если он не может быть полезен сам по себе – скажем так. А если может – прямиком в рабство.

– Не, это уж совсем как-то. Чё-то ты драматизируешь, по ходу, – сказал Аркадий, – Какой-то Древний Египет прям. Рабство… Ещё скажи, пирамиды строить заставят, х-ха-х.

Я думал было разозлиться на Аркадия за то, что своей нелепой шуткой он попытался поднять меня насмех, но вскоре понял, что в смехе его звучит скорее отчаяние, чем насмешка. Будто бы то был просто защитный механизм, охранявший привычную ему картину мира, в которой люди остаются людьми, и ничего, в общем-то, во взаимоотношениях между человеком и человеком не меняется, кроме фона и шума за сценой. Ну ходят мертвецы по улицам и ходят, ну есть дефицит продовольствия, вакуум власти и паралич органов правопорядка и есть. Это ж всё внешнее, напускное. Неужели такие сущие мелочи могут подорвать базовые устои и социальные нормы, складывавшиеся веками и тысячелетиями? Всю глубину нашего падения мы увидим через несколько лет жизни в таком мире, в котором вынуждены жить сегодня. Но и сейчас, спустя месяц, регресс налицо и, думаю, уж теперь-то точно оптимистов не осталось нигде, кроме столичных бункеров и оторванных от земли космических станций, в которых царит своя атмосфера. Однако на шестнадцатый день оптимисты пока ещё существовали и верили, что Древний Египет – это что-то далёкое, архаичное и как будто бы совсем не про нас: цивилизованных обезьян двадцать первого века, в джинсах и со смартфонами, которые уж точно никогда не опустятся до эксплуатации и угнетения друг друга или смертельной грызни за материальные блага. Древние египтяне поклонялись жрецам и верили в бога Ра. Куда этим примитивным существам до нас, молящихся на Джеффа Безоса как на икону успешности и верующих в десять заповедей эффективной жизни Павла Дурова?

Вскоре на фуд-корте появился полицейский и попросил всех никуда не расходиться. Никто и не думал никуда уходить: все ждали инструкций на тему того, что всем нам делать дальше. Сам я пока ещё не видел тех самых толп заражённых снаружи, о которых все говорили – да и большинство из нас не видели. Но все почему-то верили в то, что они там есть, и что мы в глубочайшем кризисе, и что вот-вот полицейский – наш вождь – даст нам ответ на вопрос о том, как выйти из сложившегося положения. Он обратился к нам тогда, когда все закончили есть и отнесли посуду на мойку, где позже должны были её сами за собой помыть. Но то – позже. Сейчас – обращение вождя, которое мы ждали так, словно это было новогоднее обращение, а собрались мы не за завтраком из солёной манной каши, а за одним большим праздничным столом, уставленным сатурналистским разнообразием яств и напитков.

– Так, значит, господа и дамы, постараюсь коротко, – начал полицейский, – Многие помнят, как несколько дней назад к нам приходили люди, которые изъявили желание остаться здесь на ночь. Может, и не помните – не суть. В общем, тогда – было это где-то неделю назад – ночью у нас возник конфликт с этими господами. Они решили, что им больше всех надо и задумали проникнуть в магазин на первом этаже, чтобы взять там всё, что им захочется взять, ничего не давая взамен. Мне пришлось выставить их на улицу, объяснив, что так дело не пойдёт. Тогда они ушли. Буквально вчера ночью они вернулись и пытались проникнуть в торговый центр через запасной выход. Я не дал им это сделать. Завязался конфликт, в ходе которого я вынужден был применить оружие.

Полицейский докладывал обо всём так, словно бы мы были неким контролирующим органом и оценивали правомерность его действий.

– Один из взломщиков был убит, – продолжил он, – На звук выстрелов к стенам торгового центра пришло некоторое количество заражённых. Точное количество мы устанавливаем, но, если говорить общими словами – их много. Потому на случай прорыва их внутрь здания нужно будет предпринять некоторые меры. Во-первых, каждому из присутствующих необходимо будет вооружиться чем-то, чем он сможет наносить урон заражённым. Мы помним, что для того, чтобы их нейтрализовать, нужно любыми способами уничтожить или существенно повредить мозг. Для этих целей лучше всего подойдёт рубящее или дробящее оружие. Алексей – один из наших дозорных – проводит вас в отдел туристического снаряжения и со своей стороны сделает всё необходимое, чтобы вооружить каждого на случай проникновения заражённых в здание.

Лёха стоял позади полицейского и отнюдь не выглядел как человек, которому выпала честь быть придворным оружейником в смутные времена. Проще говоря, на лице его не читалось в тот момент что-то вроде: «Да, это я тот самый Алексей, и я помогу вам, покуда чувствую свою ответственность, глубоко осознаю свой долг и почту за честь исполнить его». Он был понурым: таким, словно его только что крепко отчитали за что-то, и теперь его вот-вот постигнет заслуженное наказание. Такой же вид имел и Тоха. Лишь в тот самый момент я обратил на них двоих внимание и задался вопросом: если Лёха и Тоха здесь, то кто стоит на вахте на крыше? По всей видимости, там был Юрин отец, потому что нигде среди нас его видно не было.

– А теперь – о главном. Как вы понимаете, заражённые у наших стен – это большая проблема, которую необходимо решить. Перебить их всех мы не сможем – это очевидный факт, с которым, я думаю, никто не станет спорить. Разумным будет создать шум где-нибудь в отдалении с целью привлечь заражённых туда и таким образом как бы утянуть их от нашего торгового центра. Проблема в том, что это само собой не случится, и кто-то должен этим заняться: рискнуть жизнью и выйти наружу, чтобы всю эту операцию провернуть. Я решил, что, поскольку я фактически навлёк заражённых на нас выстрелами своего оружия, то я в некоторой степени виноват во всём происходящем. Поэтому наружу пойду я. Компанию же мне составят те, кто своим… раздолбайством – по-другому не назвать – создал все условия для того, чтобы непрошеные гости подошли вплотную к нашему запасному выходу. Это Антон, который уснул на посту и прозевал всё на свете. Это Алексей, который с Антоном на пару доменялись сменами до того, что сменяют друг друга через сутки и как следствие – спят на посту. И это… Забыл, как зовут. В общем – ты.

Полицейский показал на меня. Нет, он, конечно, мог указывать на Ангелину, сидевшую где-то позади, или на восьмилетнего пацанёнка с большой головой, которого я часто видел в зале игровых автоматов. Если бы можно было провести вектор от его пальца дальше по прямой до бесконечности, он пересекал бы именно нас троих. Но я с самого начала, без всяких векторов и пояснений, понял, что – или кого – он имел в виду.

– Из вас троих состоял патрульный наряд, задача которого заключалась в наблюдении за вверенной территорией и своевременном докладе об угрозах. Ваш наряд, говоря по-простому, проштрафился, и ответственность понесёт каждый, чтобы в дальнейшем никто не воспринимал вахту на крыше как курорт, на котором можно заниматься, чем вздумается. Это понятно?

– Да, – буркнул Тоха.

– Понятно, – промямлил Лёха.

Я не смог сказать ничего, однако полицейский всё ещё смотрел на меня, ожидая ответа. Его взгляд, направленный в мою сторону, обрекал меня на смерть – так я тогда думал. Первой идеей было начать оправдываться и приводить какие-нибудь доводы в пользу того, чтобы не ходить никуда. Плевать, какие – лишь бы не ходить. Умолять, стоять на коленях, плакать – только бы не выходить наружу и не умирать. Но когда наши взгляды столкнулись, когда я посмотрел в глаза «вождю», я понял, что всё это бессмысленно. Что его воля такова, и ничто не в силах изменить его решения.

– Значит, план на сейчас такой: до обеда – выдача всего необходимого по части оружия из отдела туристического снаряжения. После обеда рекомендую попрактиковаться во владении тем, что окажется у вас в руках. Но об этом позже и уже не со мной. Мы с господами, – он снова окинул взглядом нас, – Будем заняты планированием нашей операции, да, ребята? У вас, кстати, есть время для того, чтобы подумать над какими-нибудь стартовыми предложениями и соображениями. На этом всё. Теперь попрошу создать организованную очередь возле отдела туристических принадлежностей и получить то, что вам выдаст Алексей. Сразу говорю: не толкаемся, не толпимся, всего на всех хватит. Если есть какие-то вопросы – давайте как-нибудь в индивидуальном порядке.

– Сколько там этих самых… Снаружи которые? – выкрикнул кто-то.

– Не знаю. Повторюсь: я всех не считал, больше двадцати – это точно. Так, всё, господа, остальное – в личном формате, времени нет.

И фуд-корт снова загудел подстать моим мыслям, роившимся в голове и искавшим ответ на самый главный вопрос текущего положения: и чё теперь делать-то? Бежать просто так, одному – не вариант. Осталось только убедиться в этом, посмотрев в окна и увидев ту самую толпу мертвецов, обложивших торговый центр. Теперь не то что до квартиры – до ближайшего перекрёстка через два десятка метров не добраться. И здесь-то затеряться некуда – всё равно найдут. Придётся идти со всеми на самоубийственную миссию. Но прежде прочего я решил, всё же, уличить момент и поговорить с полицейским на тему своего участия. Разумеется, уже после обязательного для всех получения инвентаря.

Лёха открыл двери своего магазина, и первые люди в очереди хлынули внутрь. Выбор вооружения был невелик: можно было выбрать ледоруб, ледоруб или, пожалуй, ледоруб, а если ледорубов не достанется – придётся орудовать топориком. Для себя я не стал брать ничего: у меня уже был молоток, который я прихватил из дома, и который в моих хилых и неумелых руках был так же полезен, как ледоруб, топор, меч, копьё или точёная пика. Однако, всё же, это было лучше, чем ничего: молоток в руке или за поясом внушал какое-никакое спокойствие.

Чуть позже вниз спустился Юрин отец, и на посту караульного его сменил сам Юра, которому он очень быстро рассказал, что надо делать. Юрин отец получил от полицейского ключи и полномочия по наблюдению за порядком внутри на время, пока полицейский будет занят планированием похода наружу и, собственно, самой операцией по отвлекающему манёвру для мертвяков. Тот сразу вжился в роль и организовал для постояльцев Радуги короткий курс обучения владению всем тем, чем они вооружились. Грушами для битья стали манекены из отделов одежды, с которых, в связи с новыми обстоятельствами, так же, как и с ледорубов и топоров, была снята неприкосновенность. Люди тренировались в пробивании пластиковых черепушек манекенов и, хочется верить, понимали, что пластиковая голова – это отнюдь не то же самое, что голова настоящая, и что для того, чтобы повредить мозг мертвеца чем бы до ни было, нужно ударить не раз и не два, и к каждому удару приложить куда большую силу, чем та, с которой они бьют пластмассовых истуканов сейчас.

Лёха, Тоха, полицейский и я во всех этих тренировках не участвовали. Мы находились на крыше и слушали, как полицейский рассуждает вслух о том, как бы лучше обделать дельце. Как обойти окружившую Радугу толпу заражённых, куда и в какую точку лучше всего выйти, чтобы создать шум и переманить толпу туда; нужно ли разделиться или пойти одной большой группой в четыре человека. Я слушал всё это, и ноги мои слабели. В груди я чувствовал что-то такое, что в переложении на музыку звучало бы как расстроенная скрипка. К горлу подступала рвота, а мозг отказывался думать вообще о чём-либо. Каждое новое слово полицейского, касавшееся предстоящего похода за пределы торгового центра, приближало меня ещё на шаг к тому, чтобы упасть на колени и начать молить о пощаде. Молить о том, чтобы никуда не идти; начать каяться в том, что… да неважно, в чём – лишь бы мольбы мои и слова покаяния были услышаны и каким-то образом повлияли на происходящее. Но больше всего на свете мне хотелось, чтобы Лёха или Тоха чувствовали что-то похожее; чтобы я сейчас, стоя на крыше с трясущимися коленками, был не одинок в своём ужасе перед выходом туда, к толпе бродящих взад-вперёд в поисках пищи мёртвых людей с огромными и пустыми глазами, полными одновременно гнева и безразличия. Я не мог смотреть на них, и я не смотрел. На полицейского я тоже не мог смотреть, но мне приходилось. Всё вокруг смешалось в карусель сменяющих друг друга кадров киноплёнки, прокручивавшихся всё медленнее, медленнее и медленнее.

– Ты чё, Костян? С тобой всё нормально?

Это был Юра. Он подошёл ко мне и похлопал меня по плечу. Это стало тем самым последним импульсом, которого мне не хватало. Я отошёл чуть в сторону, и меня вырвало прямо на пол, и на меня тут же уставились все, кто был в тот момент на крыше. Лёха и Тоха смотрели так, будто бы им хотелось сделать то же самое, и будто бы они понимали меня как никто другой. Полицейский смотрел так, словно он был молодым и неопытным отцом, а я – его новорождённым ребёнком, только что на его глазах испачкавшим подгузник, и теперь ему надо было что-то со мной сделать. Как-то поправить положение таким образом, чтобы ненароком не сделать хуже. Он подошёл ко мне, похлопал по спине и сказал:

– Иди-ка, отдохни чутка. Умойся холодной водой. Кофейка выпей. Потом приходи, хорошо?

Я кивнул, не говоря ни слова, а затем направился к двери, ведущей на лестницу. Внизу, в холле второго этажа, я увидел людей, избивавших манекены ледорубами. Их было немного: большая часть под чутким руководством Юриного отца всеми силами пыталась сделать баррикады внизу неприступными. На случай прорыва были предусмотрены дополнительные уровни на центральных эскалаторах и на служебных лестницах. Во всё это дело наваливались новые элементы для утолщения барьеров или их увеличения по высоте. Тогда, глядя на клерков и заурядных работяг среднего возраста, готовящихся колоть черепа мертвецов; глядя на возводимые баррикады в тех местах, где ещё совсем недавно тусовались подростки, вроде Аркадия; глядя на приготовления, выглядевшие как подготовка к большой и кровавой бане, я захотел взвыть и возопить к небесам с мольбами о том, чтобы время повернулось вспять, и всё стало по-прежнему, как было ещё две с лишним недели тому назад. Чтобы старый мир вернулся, а всё вокруг оказалось одним большим и нелепым страшным сном. Поняв, что сейчас меня снова начнёт рвать, я ускорился, добежал до туалета, влетел в кабинку и снова вывернул желудок наизнанку. Потом я хотел зарыдать, но вместо этого засмеялся так, словно всё, что произошло за последние шестнадцать дней – смерть родителей, оторванность от дома, вторжение диковатого лысого мужика, разворотившего родительский комод – всё это было одним большим анекдотом со смешной концовкой, которая была ещё впереди, но которую я уже предвкушал и не мог сдержать хохот. Кажется, тогда психика моя дала серьёзную течь, потому что я плохо помню, что происходило дальше. Хорошо помню только мысль, которая крутилась в тот момент в моей голове, точно припев на заевшей музыкальной пластинке: «Всё бред. Бред! Бессмыслица. В этом нет смысла!»

Не помню, выпил ли я кофе по наставлению полицейского, прежде чем вернуться на крышу. Зато помню, что вернулся я, выбив дверь чуть ли не с ноги, чувствуя в себе силы к тому, чтобы свернуть горы. Лёха, Тоха и полицейский вопросительно смотрели на меня.

– В общем, – начал я, – Я в интернете видел, как делают всякие погремушки крутые для того, чтобы больных переманивать толпами из одной точки в другую. Что-то громкое нужно. Я делал гремящую кастрюлю, наполненную столовыми приборами, но это так, баловство. Настоящая лютая тема – это кола с ментосом, замешанная в пластиковой бутылке и в закрытом виде шмякнутая об асфальт. Говорят, бабах будет знатный.

Полицейский посмотрел на меня с видом глубочайшего облегчения. Словно бы ненужная проблема, которая дамокловым мечом висела над ним, вдруг сама собой разрешилась, и ему не нужно было больше забивать ею голову. Начавший было сдавать восемнадцатилетний сопляк был теперь в порядке или по крайней мере выглядел так, словно он в порядке, а значит, хлопот с ним больше быть не должно.

Eelmine 1 ...3 456 7 8 Järgmine

Записки мертвеца

Selle raamatu lugejad loevad ka