Огонь небесный (сборник)

– Вот что Энгельс пишет дальше, – сказала Гера. – «Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит преимущественно негативный характер и ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену?»

– Интересно!

– Опять ты перебиваешь?! Сколько можно тебя просить?

– Все, все, все… – замахал Зевс руками.

– «Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, – и точка».

– Я преклоняюсь перед этим человеком! – восхищенно воскликнул Зевс. – Он высказывает мои самые сокровенные мысли! Он словно заглянул мне в сердце!

– Но уж Энгельс, наверно, не похвалил бы тебя, если б узнал, что ты изменяешь мне направо и налево, – усмехнулась Гера.

– А, ты не понимаешь! Истинная любовь всегда нравственна. Но только истинная, настоящая! Ведь ты сама читала, что новый нравственный критерий зависит не оттого, была ли связь брачной или внебрачной, а от того, возникла ли она по любви или нет!

– По взаимной любви.

– Ну что ты все – по взаимной, по взаимной… Конечно, по взаимной. Если два существа свободны – какая может быть еще любовь?

– Ну, если ты так считаешь… – сказала Гера и вдруг обрадованно воскликнула: – А-а… вот, кажется, и наш Алеша! Входи, входи…

Алеша нерешительно топтался у порога; рядом с ним стояла Ирида.

– А это еще кто такой? – изумился Зевс. – Человек? С Земли?

– Здравствуйте, – тихо поздоровался Алеша, переминаясь с ноги на ногу.

– Ирида, посади его вот сюда, – ласково показала Гера. – Вот так… Хорошо, спасибо.

Ирида посадила Алешу на свободный трон, встав рядом.

– Я тебе потом все расскажу, милый, – сказала Гера Зевсу. – Не волнуйся… А пока продолжим разговор.

– Как?! При человеке?! – изумился Зевс. – Ты что, смеешься надо мной? Ведь тогда люди узнают тайны бытия и Олимпа!

– Ничего, ты можешь послать его в ад, к Аиду, – успокоила мужа Гера. – Нашел о чем заботиться…

Алеша, покашливая, заерзал на троне.

– Да и, кроме того, – продолжала Гера, – разве ты не разговариваешь с земными женщинами, которых ты заставляешь любить себя? Люди давно уже знают тебя как облупленного.

– О каких это земных женщинах ты болтаешь? – возмутился Зевс.

– Вот, Алеша, полюбуйся, – показала Гера на Зевса рукой, – оказывается, он сама невинность… Прямо простачок из олимпийской деревни!

Алеша в недоумении таращил глаза, ничего не понимая.

– Как это какие земные женщины? – вновь обратилась Гера к Зевсу. – Может, тебе по пальцам их перечислить, чтобы вот Алеша получше запомнил да на Земле все рассказал?

– Ладно, ладно… Знаю, болтать ты мастерица. На Земле и без тебя все известно, книжки небось есть. Ты тут наговоришь, а он еще и вправду поверит. Да я его тогда! Я его к Аиду!..

– Ну, ну, не горячась, милый Зевс, – вступилась за Алешу Гера. – Давай сначала поговорим… – Гера повернулась к Алеше и, показывая на Зевса, сказала: – Представь себе, Алеша, этот бог влюбился в Энгельса.

– Ну??? – От изумления Алеша даже привстал с трона.

– Тебе приходилось читать «Происхождение семьи, частной собственности и государства»? – Гера внимательно смотрела на Алешу.

– Да я как раз эту книгу штудировал на днях! Несколько раз прочитал.

– Ну вот, и я сегодня Зевсу выдержки оттуда почитала. И знаешь, понравилось ему. Говорит,

Энгельс заглянул ему в самое сердце. Мол, высказывает самые сокровенные его мысли.

– Ну и ну!.. – изумился Алеша.

– Больше того, Зевс считает, – продолжала Гера, – что нравственна только та связь, которая возникает по любви, но не по принуждению. Не говоря уже о том, что такая связь невозможна, если к женщине вообще нет чувства. Когда-то он позаботился о красоте мира, его гармонии и считает, что красота— начало жизни. Красота есть тайна природы, которая жива лишь потому, что в потоке движения невозможно не тянуться и не приобщаться к красоте. Так, кажется? – Гера покосилась на Зевса.

– Ну, так… – ответил Зевс неохотно, подозревая какой-нибудь подвох. – Положим, что так, – добавил он навсякий случай.

– Кроме того, Зевс был убежден, что сейчас на Земле – железный век. Представляешь, Алеша? Как говорится: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Когда-то в детстве еще прочитал Гесиода, зазубрил про века: золотой да медный с железным и прочее. Сейчас, мол, век железный. Ну, я ему и рассказала про формации, про Энгельса с Марксом, про индивидуальную половую любовь, про социализм, про всё, в общем… И он со всем согласился. Представляешь, наш Зевс совершенно со всем согласился?! Но! – Гера многозначительно подняла палец. – Владыкой мира он остаться хочет. Так?

– Ну, так.

– Первое противоречие. – Гера загнула на руке палец. – К чему оно привело? К тому, что Зевс только на словах верит в справедливость…

– Это ложь! – закричал Зевс.

– Дальше… – невозмутимо продолжала Гера. – Лицемеря перед нами, Зевс оставил за собой еще одно право – изменять мне. Мы в этом скоро убедимся… И это при всех рассуждениях о нравственности и безнравственности, красоте, гармонии и прочем, о которых я уже говорила. – Гера загнула еще один палец: – Сие есть второе противоречие.

– Да где оно, в чем? – закричал Зевс.

– Вот я и пригласила Алешу, чтобы он посмотрел на тебя, когда ты будешь объясняться. Скажи-ка, милый Зевс, что это еще за ОБЪЕКТ такой появился у нас на Олимпе?

– Опять ты про этот ОБЪЕКТ… Говорю тебе, мышь. В мышеловку попалась…

– А не слишком ли хитра мышеловка? Случайно, не сам ты ее конструировал?

– Сам, – гордо и самодовольно ответил Зевс.

– А ты знаешь, что эта мышь – волшебная?

– Как волшебная?! – удивился Зевс.

– А так… В любую секунду она может превратиться в кого угодно.

– Ну да? – недоверчиво протянул Зевс.

– Ведь на самом деле она посланница Земли. Мышью она только прикинулась.

– Зачем это она прикинулась? – Зевс решил разыгрывать из себя дурачка.

– Сейчас я тебе расскажу… Есть у людей такое поверие: если надежду соединить с верой, родится счастье как истина.

– Ну и при чем здесь я?

– А вот при чем. Ты как бог есть символ веры; если ты полюбишь надежду, от нее родится истина, которая и погубит тебя.

– Да при чем здесь все-таки я? Кому нужна моя смерть?

– Как ты не понимаешь…ты как бог еще и символ лжи, а истина отметет всякую ложь, всякую условность. Твоя погибель, оказывается, придет к тебе не от Метис, а от человеческой надежды. Люди не хотят больше верить в богов, они хотят верить только в себя.

– Тарабарщина какая-то… – усмехнулся Зевс. – Но я ведь… это… не клюну на их удочку.

– Да ведь ты уже клюнул! Насколько я понимаю, даже Афродита с Эротом стараются внушить тебе любовь к «мыши»!

Тут Зевс не выдержал и захохотал громовым голосом. Гера терпеливо ждала, когда он просмеется, а Алеша с ужасом смотрел на страшного в смехе бога и заткнул уши пальцами.

– Да это никакая совсем не мышь! – смеялся Зевс. – И нет никакой мышеловки! Я все это так, для шутки придумал. Ха-ха-ха!.. Это обычная земная женщина Надя, а не ОБЪЕКТ.

– Как? Значит, эта мышь уже превратилась в женщину?! – в ужасе вскрикнула Гера, привстав с трона.

– Да нет, ни в кого она не превращалась, – объяснил Зевс. – Обычная девушка. Так прямо и доставлена сюда, в естественном виде. Никакой мыши и мышеловки не было.

– Но зачем эта девушка понадобилась на Олимпе?

– Она… поет, говорят, хорошо. У нас вечером концерт будет, вот я и решил, пусть попоет для богов.

– Послушай, Зевс, – оглядываясь, зашептала Гера, – а ты не думаешь, что здесь какой-то заговор?.. Покажи-ка эту девушку.

– Пожалуйста! Эй, кто там! Гермес, Нике, разбудить объект (при этом Зевс усмехнулся) и привести сюда!

Тотчас привели Надю. Она вошла заспанная, протирая глаза кулаками. Увидев Алешу, она бросилась к нему в объятия, не обращая внимания на богов.

– Алешенька, милый… – шептала Надя, обнимая его. – Где же ты был так долго? Ты видел меня там, за рекой? Да? Так это твой голос я слышала? Твой, твой… А ты знаешь, меня кто-то похитил… ой, смешно как! Помнишь, я все мечтала, чтобы меня похитили, как Европу? Вот и домечталась, похитили…

Зевс нетерпеливо перебил девушку:

– Кто такая и как тебя зовут?

– Я студентка первого курса МГУ… – начала Надя.

– Понятно, – сказал Зевс важно. И для верности спросил: – Значит, не мышь?

– Да что вы, какая я мышь? Разве я похожа на мышь?!

Зевс торжествующе взглянул на Геру.

– А как тебя зовут?

– Надя. А вас как?

– Зевс! – усмехнулся великий бог. – Выходит, никакая ты не Надежда? – Зевс вновь торжествующе посмотрел на Геру.

– Зе-е-евс?.. – недоверчиво протянула Надя. – Неужели Зевс? Так вот вы какой!.. Как я мечтала увидеть вас! Какой вы сильный, прекрасный!.. Но ведь вы, оказывается, совсем старик! Вон и седина в бороде пробивается!.. – Надя ласково прикоснулась к его бороде.

– Значит, я ошиблась, – печально обронила Гера. – Это совсем никакая не Надежда, а Надя…

– Да ведь Надя и Надежда – это одно и то же! – воскликнул Алеша, пораженный глупостью богов.

– К-как, к-как одно и то же?.. – забормотал Зевс. – Болтаешь, врешь?.. – И тут же набросился на Надю: – О какой любви ты тут распинаешься? Что ты тут про любовь болтаешь? На удочку поймать? Убить меня?.. Ты – Надежда?

– Я – Надя, а полное мое имя Надежда.

– Афина! – закричал Зевс. – Ну-ка переведи, что это значит – Надежда?

– То-то, то-то и то-то, – перевела Афина.

– Значит, это и есть Надежда, от которой мне суждено погибнуть?! – Зевс схватился за голову. – Неужели там, на Земле, эти несчастные люди в самом деле думают, что я символ лжи? О, коварные, жестокие люди!.. И это им когда-то я дал жизнь?.. А ты, ты! – закричал он на Надю. – Как ты попала сюда? Что тебе нужно от меня? Я не буду глотать тебя, как Метис, я пошлю тебя в ад, к Аиду! К Аиду ее, к Аиду! В ад!

– Ирида, – строго распорядилась Гера, – отведи Надежду к Аиду.

– Слушаюсь, – кивнула Ирида.

– А ты кто такой? – набросился Зевс на Алешу. – Тебе что тут нужно? Что нужно, я тебя спрашиваю? Подслушивать прокрался сюда? Лазутчик человечества? Богини Нике, Гера и Фемида, срочно рассмотреть дело лазутчика человечества Алеши!

Тотчас состоялся суд.

– Имя?

– Алеша.

– Живешь на Земле?

– Да.

– Представитель человечества?

– В какой-то мере, может, и представитель.

– Не увиливай от ответственности. Запишите: представитель. Есть на Земле это, это и это?

– Есть.

– А вот то, то и то?

– Тоже есть.

– А такое, такое и такое?

– Все есть. Но вы забываете, что даже Москва не сразу строилась…

– Не оправдывайся. Молчать! Слушай приговор: представитель человечества Алеша…

– Я не могу отвечать за все человечество! – закричал Алеша.

Зевс нахмурился, подумал-подумал, проронил:

– Должен отвечать…

– Должен отвечать! – закричали Алеше. – Слушай приговор: представитель человечества Алеша приговаривается на вечное поселение в ад вплоть до нового указа! Подпись. Печать.

– Черт знает что творится на вашем Олимпе! – возмутился Алеша. – У самих неразбериха, а мне – к Аиду!

– Ирида, – распорядилась Гера, – отведи Алешу туда же.

– Да-а… – вздохнул наконец Зевс облегченно и заулыбался, как мальчик, легкой, наивной улыбкой. – Чуть было не влюбился в эту Надежду себе на голову. А ведь я, Гера, хотел тебя обмануть. Ты, можно сказать, спасла меня от верной гибели. Нет, я неблагодарный!.. Теперь в каждой чужой женщине буду видеть для себя угрозу. Мало ли, а вдруг это и есть человеческая надежда? Все, крышка, с изменами покончено, есть у меня одна богиня – и хватит…

– Ну, а третье твое противоречие… – начала Гера.

Но Алеша уже не слышал, что сказала Гера, потому что Ирида вывела его из зала, и они направились по дворцу, пока наконец не оказались в той самой комнате, куда Алеша попал в первый раз. Здесь ждала их Надя.

– Алеша!

– Надя!

Они крепко обняли друг друга. Улыбнувшись, Ирида попросила:

– Пожалуйста, тихо. Нас могут услышать. Пойдемте!

Они вышли из дворца.

– Закройте глаза.

…Они шли по радуге, Алеша с левой стороны, Надя с правой, а Ирида посредине. Когда до Земли осталось совсем немного, Ирида соединила руки Алеши и Нади и сказала:

– Ну, тут вы сами доберетесь. Не бойтесь ничего. Гера нарочно устроила этот спектакль, чтобы проучить Зевса. Вы нам здорово помогли разобраться кое в чем, за что и попадёте, кажется, в земной рай, а не в олимпийский ад!.. – Ирида весело рассмеялась, засверкала всеми цветами радуги и исчезла.

Огонь небесный
Легенда

Знай же, что смертным огонь принесен На землю впервые молнией был.

Лукреций

Мы – огонь, зажженный любовью.

Гофман

Воин по имени Теко первым увидел: звезда племени пала.

– Кто видел, что видел и я? – спросил Теко.

И вождь сказал:

– Я не видел, Теко.

И все сказали:

– Никто, Теко!

Но самый мудрый спросил:

– А что видел ты, воин?

Теко взглянул на мудрого, но не было в племени ни воина, ни женщины, кто бы увидел тихую усмешку Теко; он один знал: отныне к племени идет смерть.

– Новая звезда взошла на небо!

Он сказал ложь, зная, что никто не заметил падения Ойры, никто не видел знака смерти.

– Ты будешь счастливым, воин! – объявил мудрый. – Ты видел это первым! Но скажи, какая звезда – новая или сестра Ойры?

– Сестра! – сказал Теко. Он думал: разве смерть не сестра жизни?

«Сестра! Сестра-а!..» – пронеслось над племенем.

1

К ночи разыгралась буря: над пещерами, где жило племя, сверкала молния, гремел гром, лил дождь. Все вышли из пещер и глядели на вспышки молний. Молния – их жизнь, молния дала им огонь, от молнии – от огня – все их радости, вся трудная и желанная жизнь. Священный огонь, рожденный от молнии, хранят они в отдельной пещере; день и ночь воины с оружием в руках охраняют в этой пещере огонь…

Вспыхнула и раскололась на множество лучей молния, и один луч, скользнув к земле, ударил по дубу в поле. Дуб как будто вскрикнул от огня, охватившего его, и запылал. Он пылал среди ночи огромным факелом.

Племя сосредоточенно и серьезно смотрело на священный огонь. Радоваться или печалиться – люди не знали. Ибо: что дано, то свято.

2

А когда все уснули, Теко осторожно поднялся и вышел из пещеры. Не было дождя, а было тихо и спокойно вокруг. Теко посмотрел вдаль: там догорал могучий дуб.

Он пошел к дубу, а когда подошел – остановился напротив, вытянув вперед руку.

И засмеялся.

Теперь он знал: он сильней дуба, сильней молнии, сильней жизни и законов племени.

Он подобрал с земли горящую головешку и побежал прочь от дуба, к пещере, которую знал только он один.

Там, в пещере, Теко разложил небольшой костер. Это был костер из сырых поленьев, чтобы не пылал он, а тлел: так учат мудрые. Только раз, от солнца до луны, подложи в такой костер дров.

3

Долго ждал Теко, когда прогорит в поле дуб. Он прогорел. А позже опять начался дождь: и дуб, горячий еще, зашипел вдали. И шипел долго, а потом перестал.

Тогда Теко подкрался к пещере, где воин охранял огонь племени. Воин спал – а огонь горел. Воин спал, как многие другие спали на его месте: некому было посягать на огонь.

Теко свистнул, но воин не проснулся.

Теко подождал.

И еще раз свистнул.

Когда и на этот раз воин не проснулся, Теко прокрался в пещеру, тихий, как зверь, и потушил огонь.

И когда не увидел он больше огня, сердце его стало как камень – от решимости и отчаяния; на глаза навернулись слезы. Только Теко не женщина, он воин: он слушает не слезы, а голос своего сердца.

Он вышел.

Подойдя к пещере вождя, он крикнул негромко: только дочь вождя, Сана, понимала этот крик. Она появилась, и Теко спросил её:

– Сана! Верно ли твое слово?

– Теко, ты знаешь, – ответила Сана.

Теко улыбнулся.

– Но как же закон? – спросил дальше.

– Его не помню.

– А отец?

– О нем не думаю.

– Но боги?

– Им моя жизнь.

Теко вновь улыбнулся:

– Я все сделал. Готовься, Сана.

– Готова всегда.

– Прощай!

4

Утром племя узнало: огонь умер. Воин, охранявший его, в отчаянии всадил копье в свое сердце. И племя заплакало. Не плакал только вождь, да не плакали три мудрых его старца. Они думали.

Но думы были тщетны.

Буря, что разыгралась вчера, была последней перед холодами, молнии больше не быть. Без огня в холод смерть.

Тогда послали к дубу трех самых красивых женщин и сказали: там плачьте, там зовите богов в помощь.

И плакать должны, пока не умрут.

Дважды всходило солнце, трижды появлялась луна, – но помощи не было.

Три женщины, плача, умерли у дуба. Но и их жертва не принесла удачи.

Все холодней становилось вокруг, все суровей взвывал за пещерами ветер…

И пал первый снег. И еще. И еще.

От мороза сначала умерли два младенца, потом трое других, за ними старуха, а позже – что ни восход солнца, то новая смерть…

– Ты, Бенчо! – сказали мудрые. – Ты вождь! Скажи, что делать?

– Но вы мудрые! – ответил вождь. – Вы знаете больше!

– Мы не знаем больше! Ты вождь, у тебя сила…

Ничего не ответил вождь. Ничего не спросили мудрые.

5

Тогда, собрав племя, вождь объявил:

– Тот, кто добудет огонь, будет счастлив. Тот получит все, что попросит у племени.

– Всё? – спросил Теко, выйдя вперед.

– Да, воин!

– Я дам вам огонь!

– Ты-ы?.. – пронеслось над племенем.

– Я. Но верно ли ваше обещание, люди?

– О да! – ответил за всех вождь.

– Тогда отдайте мне Сану!

В страхе от этих слов люди племени пали на колени.

Лишь Теко стоял над всеми.

Никто из живых не мог просить Сану. Есть один закон племени: дочь вождя – богу. Другого закона нет. Как придет тепло в восемнадцатый раз в жизни Саны – так быть ей вознесенной на небо.

На огромном костре должны сжечь Сану – иначе проклятие и смерть племени!

6

А Теко стоял над всеми.

Никто не смел просить Сану. А он посмел. Он без нее что племя без огня. Отдадут ему Сану – отдаст и он огонь, будет жить племя. А нет – так всем смерть.

– Мы подумаем! – ответил Бенчо. – Слышишь, воин!

– Да, вождь, – ответил Теко. – Слышу.

7

Три старца и вождь, в отдельной пещере, задумались. И думали долго…

И решили: не могут они отдать дочь вождя.

Но самый мудрый сказал:

– И все-таки у него есть огонь. Но нет Саны.

– Да! – согласились.

– Значит, Теко сильней. Так пусть пока будет сильней!

И решили отдать ему Сану, тем взять у него огонь. Но в тот день, когда в восемнадцатый раз придет для Саны тепло, схватить Теко и огласить приговор: за ложь, за смерть людей племени, за насмешку над их законами – смерть Теко!

И тогда, после смерти Теко, на огромном пламени принесут Сану в жертву богам – и тем искупят вину. И тем спасено будет племя.

На том и порешили.

8

К ночи около всех пещер пылали костры. Люди племени, взявшись за руки, ходили вокруг костров и протяжными, тягучими возгласами выражали свою радость.

– Слава огню! Слава жизни! – пели они.

– Слава, слава!

А Теко, как будто второй вождь, стоял вдали от всех с Саной и улыбался.

Вдвоем, они стояли лицом к лицу, и Теко, подняв тяжелую руку, нежно гладил Сану по плечу.

Потом Теко разорвал на Сане одежду до пояса, но ни к чему не притронулся, а только смотрел.

И ей сказал:

– Смотри, Сана! – и показал на племя. – Они счастливы!

И она посмотрела на людей и ответила:

– Ты дал им счастье!

– Нет, – сказал он, – это ты!

Он поднял Сану на руки и понес в пещеру.

9

А утром новое испытание ожидало людей: Теко и Сана исчезли. Куда могли сбежать эти двое, зачем убежали? – ведь всюду их ждет смерть: без людей, без огня, без крова.

А что будет с племенем? Что ждет его? Смерть и проклятие: они не смогут принести дочь вождя в жертву! И новая печаль застыла над племенем. У них был огонь, но не было надежды.

И снова начали думать старцы и вождь Бенчо, но ничего придумать они не могли. Они выслали бы погоню, но куда послать, в какую сторону, не знали; в какую бы кто ни пошел – смерть везде…

И когда страх совсем сковал людей племени, когда совсем не знали они, что делать с собой, с огнем и надеждами, вдруг один неприметный, но храбрый человек сказал:

– Братья! Будем жить! А там – посмотрим…

Дарья-бессмертная
Быль

Вчера приехал в деревню – здесь горе: умерла Дарья Ивановна Притулина. 93 года старушке, сухонькая, маленькая, сам вечером видел: лежит в гробу, как девочка, держит в тонких руках горящую свечу. А сегодня утром, проснувшись, потянулся к папиросам, выглянул в окно: что такое? – Дарья Ивановна по двору идет, несет на правом плече тяжеленькое такое бревнышко… Меня озноб прошиб: может, спятил я? Толкнул жену в плечо, та глаза распахнула: что такое? Показываю за окно. Жена спросонья не поняла меня: мол, чего спать не даешь, ну, вижу, Дарья Ивановна идет… А как осознала картинку, так закричала на всю избу: «А-а!..» Хорошо, сына с нами не было, а то бы его точно кондрашка хватила.

Я рот-то раз – и закрыл жене ладонью. Кричать перестала, а глаза смотрят в окно – ну точно сумасшедшие: круглые, безумные. Как так?! – вчера Дарья Ивановна в гробу лежала, а сегодня бревна таскает на дворе…

Выбрался я из постели, чиркнул дрожащими руками спичкой, закурил «беломорину». В окно смотреть боюсь, а тянет… Покосился через плечо: нет, точно, Дарья Ивановна как ни в чем не бывало одно за другим бревна носит. Да какие? С такими и здоровый мужик нелегко справится, а она раз только – вспорхнула бревно на плечо и пошла… Баньку, говорят, задумала строить на старости лет, да вот – померла…

Но как – померла?!

Вон она ходит по двору, живей нас с женой будет, молодых…

Вышел я на улицу, рань стоит, даже край солнца не выкатился еще для нового дня… Огибаю наш плетень, подхожу к дому Дарьи Ивановны. Точно – работает. И что удивительно: на ней не шерстяное и новое платье, с темно-бордовой опушкой по манжетам и вороту, в котором вчера лежала в гробу, а обычный сарафан-хламида, любимый ею в работе. Подхожу, говорю:

– Бог в помощь, Дарья Ивановна!

Бревнышко-то шасть с ее плеча – да на землю, в траву.

– Эк, напугал, – проворчала бабка, резко обернувшись и опалив меня гневным взглядом. Но, узнав во мне соседа, который приезжает сюда, в деревню, только редкими летними месяцами, отходчиво улыбнулась. Мы, когда приезжаем, всегда привозим с собой коньяка и угощаем Дарью Ивановну. Она выпьет малую стопку, вспыхнет щеками, поблагодарит и уйдет с поклоном. Иногда говорит: коньяк этот молодость ей напоминает, когда жарко целовалась, – ой, жгучий какой, в краску бросает, как поцелуй… Мы усмехались. Вот старуха: о поцелуях говорит в такие-то годы… Ну и ну!

И сейчас, узнав меня, Дарья Ивановна усмешливо спрашивает:

– Не привез нынче целовального?

– Привез, почему не привез…

– А, видать, думал, не испробовать больше бабке?

– Почему это?

– Дак видел меня в гробу-то? Мертвую?

– Видел. Честно признаюсь – видел.

– Вот. А я сегодня крутанулась, смотрю – в гробу лежу. Батюшки! Баню не достроила, а меня – в чужую домовину. Как это?! Вскочила – да за работу… Рано меня хоронить навострились.

– Нет, а правда, – я присел на крыльцо, стараясь мерным, неторопливым разговором скрыть внутреннюю оторопь, – хоть убейте, Дарья Ивановна, а точно скажу вам: вчера видел вас мертвую. Со свечкой в руках.

– Видел?

– Видел.

– А что ж я живая сегодня?

– Да вот я и не пойму…

– И не поймешь!

– Да, странно… – Я покуривал папиросу, будто ничего необычного не происходило, а сам все спрашивал себя: что же это, а?!

– А ты что, не рад, что ли? Что я живая-то?

– Как не рад! Рад. Да как-то и понять хочется…

– Умереть-то умерла. Точно. И в гробу лежала. Верно. Но, понимаешь ты, я умею крутануться.

– Как крутануться? Откуда?

– Оттуда.

– Нет, вы всерьез это, Дарья Ивановна? Или как?

– Сам видел: вчера мертвая, сегодня живая. Ну?

– Вот я и говорю: чудеса…

– Будто ты чудес до меня не знал. Жизнь-то наша сплошь чудеса. Ты прикинь-ка, Юрьич (полное имя мое – Владислав Юрьевич, фамилия – Петров; я журналист): откуда ты взялся?

– Ну, если вы всерьез, Дарья Ивановна, то меня мать родила.

– Ага, видишь вот, мать. А кого, может, мать обратно брать не хочет. Вот я и могу крутануться.

– Да как это – крутануться?

– А так и крутануться, как я крутанулась. Я, Юрьич, много раз умирала. А все живу. Недаром прозвали меня Дарья-бессмертная.

И это точно: в Подгородней Слободе Дарью Ивановну никто иначе и не называл. Разве только мы, редкие залетные птицы: Дарья Ивановна, да Дарья Ивановна. А местные – только Дарья-бессмертная.

Я говорю:

– Дарья Ивановна, пойдемте ко мне?

– А чего? Идем. Почему нет?.. Идем, идем…

Пот со лба вытерла Дарья Ивановна, улыбнулась помолодевшим ртом, тут как раз солнышко выкатилось из-за горизонта – совсем Дарья Ивановна на девчушку стала похожа: озорная, крепенькая, ладная. Смотрю на нее – глазам своим не верю.

А в избу вошли, жена моя из большой комнаты не выходит – видать, прячется.

– Люсьен, – кричу, – гостья к нам! Где там наша заветная?

Не подает голоса жена. Точно – боится.

Я нахмурился, отдернул занавеску на кровати: никого. Одеяло откинул, а там вместо жены здоровый черный котище. Да как прыгнет на меня! Фу, черт! Напугал до смерти… Совсем забыл я в этот момент, что вчера еще, вечером, пришел он к нам по старой памяти. Котенком прижился однажды у нас, Кушком его сын прозвал, а когда уезжали из деревни в первый раз, оставили Кушка соседям. С тех пор так и повелось: летом Кушок с нами, зимой – у соседей.

Вернулся к Дарье Ивановне, развожу руками: пропала хозяйка. А та радужно машет рукой: ничего, без хозяйки целовальную испробую. Только налил по стопке, в дверь вваливается (у нас тут без стука, без предупреждения) сосед Михаил Савельевич, здоровый мужик с вечно серебристой щетиной на щеках. Человек бывалый и хозяин изрядный.

– Ты чего, – говорит, – жену в исподнем из дому гонишь?

– Как это? – будто не понял я. А сам сразу догадался: сбежала, видать, Люсьен к соседям.

– Из конюшни в дом вхожу, твоя к моей Маруське жмется, грудями трясет.

– В ногах правды нет, присаживайся, Савельич, – показываю на лавку. Сосед отказываться не стал, сел основательно, широко.

– А это, вишь, крутанулась я сегодня – вот хозяйка и испугалась, – сказала Дарья Ивановна.

Савельевич покосился на Дарью Ивановну, но комментировать ее слова не стал. Он, кажется, попривык уже к ее бессмертным повадкам.

Налил я крепкий граненый стакан и Михаилу Савельевичу. Чокнулись мы втроем.

– Ну, за вас, Дарья Ивановна, – произнес я. – За ваше здоровье!

Выпили. Михаил Савельевич закусывать не стал, а только громко, с надсадным кашлем рассмеялся.

– Вот ты, Юрьевич, видать, в первый раз такое видишь, а?

– Что именно-то?

– Да вот как Дарья-бессмертная оживает?

– Если честно, то и в самом деле – в первый.

– То-то и оно, – с победной торжественностью в голосе заключил сосед. Видно было: он гордился, что чудеса эти происходят именно здесь, в Подгоро дней Слободе. – Мне еще мать рассказывала, как Дарья в первый раз утонула. В девках дело было. И как потом вспять вернулась.

– Правда? – спрашиваю у Дарьи Ивановны.

– Где правда, там ложь не пристанет, – подтвердила Дарья Ивановна. Щеки ее после первой целовальной стопки полыхали огнем, глаза угольково горели – если б не знать, что старушке девяносто три года, можно подумать: с нами молодуха сидит, во как!

– Да как дело-то было? – Я, как всякий журналист, хотел деталей, подробностей, оттого и подгонял рассказ.

– Жених у меня был, Степка Златоносов. Младший братец его, Венька, стал в нашем Севе тонуть – Сев-то раньше крутой был, глубокой. Нырнула я за ним, в волоса вцепилась и выпихнула на мель. А сама потонула.

– Как это? – не понял я.

– Как тонут? Нахлебалась воды – да на дно. И нет меня.

– Да вот же вы, сидите!

– Это нынче. А тогда, в четырнадцатом году, потонула. Тридцать три дня меня нигде не было. Уж и Степка свое отгоревал, и матушка с отцом – тоже, а я возьми да и вернись. Сама не знаю, как крутанулась.

– Нет, ну это вы всерьез, что ли? – повернулся я в изумлении к Михаилу Савельевичу. Он мужик серьезный, словом баловаться не любит.

– Вот и мне мать рассказывала: пропала Дарья, утонула. А потом вдруг объявилась в деревне, как с неба свалилась. Поудивлялись-поудивлялись да и свыклись. Степка на Дарье женился, живут себе…

– А где муж-то сейчас? Умер? – грубовато поинтересовался я.

Дарья Ивановна переглянулись с Михаил Савельевичем удивленными взглядами: мол, он и этого не знает, что ли? Чтоб исправить оплошность, я хотел было плеснуть в стопку Дарьи Ивановны премиального коньячку, да старушка шустро опрокинула стакашек вверх дном; вот Михаил Савельевич – тот отказываться не стал, и мы с ним вдвоем подняли стаканы – вновь за здоровье Дарьи Ивановны.

– Степан мой в лесу стоит. Памятником, – ответила наконец на мой вопрос Дарья Ивановна.

Я удивленно изогнул бровь.

– Памятник-то в лесу видел? Где наших мадьяры постреляли? – спросил Михаил Савельевич.

– Как же, знаю, – ответил я.

– Так это Степан Дарьин стоит.

– Вон чего, – ответил я, будто понял что-то, а сам все равно оставался в изрядном недоумении.

– В сорок втором я сам мальчишкой был, но партизанил с мужиками. В ту пору мадьяры гарнизоном в деревне стояли. Потрепали мы их однажды, они старух, баб, детишек в лес загнали – ройте яму, стрелять будем. А не хотите – посылайте гонца за Степаном Златоносовым, командиром партизан. Придет – всех в живых оставим.

– Пришел? – догадался я.

– Пришел, – кивнул Михаил Савельевич; мощный его второй подбородок тяжело колыхнулся в такт кивку. – Поставили Степана к сосенке, а старух, баб, детишек заставили смотреть, как Степан умирать будет. Дарья-то вот вышла из толпы, поцеловала мужа трижды в губы, встала рядом. Вместе их потом зарыли в яму. Бабы зарывали, старухи, ребятишки…

– Но как же… – начал было лепетать я.

– У меня, Юрьич, под каждой лопаткой по две пули. Как звезды на погонах. А одна вот тут, посередке. Хочешь, покажу? – спросила Дарья Ивановна.

Я с подозрением смотрел то на старуху, то на Михаила Савельевича.

– Это она верно говорит, – подтвердил Михаил Савельевич. – Сам видел.

– Да, но…

– Хопп. – верь, Юрьевич, хоть – нет, а на девятый день приползает к нам в отряд Дарья, живая. Пулями прошита, а живая. Из земли возродилась.

– Ага, крутанулась и в тот раз. – И лицо Дарьи Ивановны озарилось чуть ли не счастливой улыбкой.

– С тех пор бабка Дарья много раз умирала, да ни разу еще не умерла. Вот так! – стукнул кулаком по столу сосед.

Я услужливо подлил Михаилу Савельевичу коньяка, да и себе плеснул на донышко.