Уничтожение. Вот и пошла-поехала самая надёжная защита от проникновения в «гражданоско-военное общество» всей дикой порчи. Двинулось предохранение себя со всею совокупностью мирового порядка. Подчистую забивается заражённый домашний животный мир, полностью выжигаются отравленные поля, огороды, сады. Прежние накопления продовольствия тщательно охраняются и подлежат жёсткой делёжке меж человечества. И настроения многих людей всё сильнее склоняются к борьбе. Плодятся и ширятся слишком рьяные борцы вообще со всякой дикостью. Они сражаются даже с мало-мальски замеченными её проявлениями. Бросают последние запасы собственных и чужих сил на уничтожение любых диких носителей всякой убийственной хвори. Самозабвенно. И долго, долго, долго.
Так, после истребления подпорченной домашней живности началось всеобъемлющее изничтожение заболевшего дикого мира животных и растений. А с его стороны продолжается возрастание количества болезней и возрастание плодовитости. Самопожертвование и выживание. Явный вызов человечеству невиданным устрашением. Оно-то и удивляет даже непревзойдённо рьяных сторонников насилия над дикостью. Человечество, состоящее из врагов застоя и косности, иначе говоря, продвинутое в просвещении и в страсти к свободе, объединяется в пределах земного шара уже ради одной и единственной цели: все и вся – на борьбу с новым видом всеобъемлющего устрашения. Вместе с тем, понятно: победить столь же общеземного устрашителя означает один и единственный выбор: уничтожить дикость всю, без остатка. Под корень. К чёртовой матери. Благо, имеются незаражённые семена, незараженные яйца птиц и незаражённый новорожденный домашний скот. Из сохранённого материала есть надежда возобновить всеобщее продовольственное дело. А дикую природу как главного врага необходимо победить раз и навсегда.
Но человечество-то, продвинутое и рьяное до свободы, никогда не застаивается и не костенеет также и в своём безумстве. Оно говорит спасибо матушке сырой земле за откровенные и показательные уроки. Подступил определённый час, и в обществе родились люди, способные распознать узловые причины войны, доконы её, и основополагающую склонность в действиях природы. Выживание через самопожертвование. Старый, испытанный приём. И беспроигрышный. Чтобы выжить человечеству, придётся делать тоже самое.
Люди кое-что поняли. Выходов, по обыкновению – два. Надо либо уйти от естества и загородиться от него полностью непроницаемой стеной, либо целиком раствориться в ней. Выбирайте, господа. Люди, считающие себя самостоятельными, так и поступали. Предпочитали своё, и разбегались, кто куда. Кое-кто, независимо от других, начал освоение почти безжизненных, а стало быть, и почти безопасных мест с точки зрения обороны от дикой природы. И удавалось выживать. В конце концов, наука – не чужая тётка. Выручила. Благодаря ей, народ, наконец, понял: какая разница, – где на земном шаре жить человеку? Пусть, пусть людское общество, оснащённое великими завоеваниями на научных поприщах, сядет именно туда, где у буйной природы притязания невелики, и она не захочет его доставать. То есть, – под непроницаемой крышей. Человек, вообще-то, давно привык жить под крышей. Ему там удобно. Это его мир, его среда обитания. Жилые дома, торговые лавки, казённые и рыночные присутствия, развлекательные учреждения, заводы, повозки, – всё ведь под крышей. Даже нет никакой необходимости оказаться под открытым небом. Крыша и есть самое надёжное небо. А из щедрот наружного богатства ему достаточно, пожалуй, двух вещей: воздуха и воды. Побольше воздуха и побольше воды. Остальное – добудет наука.
Хороший выход из отчаянного положения. Наиболее продвинутые в науке люди образовывали зародыши чистого искусственного жизнеустройства, защищённого стенами и крышами, ничем не связанного с живой природой дикого состояния. Устояли. «Это единственно верное решение, – подумало человечество, – уходим. Все уходим из природного неистовства и выковываем искусственный мир». И пошли. Кроме отчаянных смельчаков, постановивших слиться с дикой природой. Тоже ведь выход. И не только смельчаков. Целые народы, вкусившие от «гражданско-военного содружества» в своё время одни лишь невзгоды, перекинулись в дикое состояние, уйдя в круговую поруку с естеством во всём, в том числе самопожертвованием и плодовитостью.
Перемирие. Вроде бы повальное противостояние остановилось, а поголовное существование пошло на поправку.
Кончилась одна беда и началась новая. Более страшная. С природой договориться легче, нежели между людьми. С ней-то сладились. А внутри себя? С чьей помощью столковаться внутри человеческого обитания?! Есть ли хоть малая возможность людям условиться между людьми, с каждым, кто уходит на новые места? «Продвинутое общество» – нисколько не «продвинутое», если нет войны и внутри него. Любимая бойня. Да. Государства никто не отменял. Новая мировая война, о которой так долго говорили умники-общественники-международники, – наконец-то, свершилась.
Повелась битва не на жизнь, а на смерть, в полном смысле этого выражения, – то есть, за лучшие безжизненные места на круге земном. Чем уделы земные менее обжиты, тем безопаснее, потому и привлекательны. Война за них – до победного конца. И что выдалось потом? Нетрудно догадаться. Случилось то, что с нескончаемой и рьяной тупостью повторяется со времен Каина. Каждое из вновь вырисовывающихся государств незамедлительно издало собственное и самобытное видение совместного бытийства на земле. Оно основывается на многовековом внутригосударственном и международном опыте, отличном от соседского, до полной противоположности. Обыкновенное дело. Иначе люди – не люди. А то, что настоящей правды нигде не добыть, известно каждому, и тоже со времён Каина.
Места, наименее приспособленные для безбедного обитания живых существ – обширны. Неисчерпаемы, скажем, почти безжизненные угодья близ Северного Ледовитого великоморья. Велики пустыни Сахары с Аравией, В Азии полно пустынь. Почти целиком пустынна Австралия. Антарктида вообще голая. Вот они, до безумия лакомые куски земной вселенной, за обладание которых не избежали столкновений малые и великие державы. Чем земли помертвее, тем дороже и привлекательней. Что ж, – так давайте двинемся вперёд, за их обладание! Вперёд. Китай почти без труда овладел пустынями Центральной Азии, оставив за собой и те безжизненные места, кои имел до того. Америка и многие иные богачи ухватились за Антарктиду, истерзываясь до упоения, заодно ослабив силы на Севере. Несомненно, одна Америка взяла в цепкие лапы материк целиком, отбросив и бывших союзников, и бывших соперников. Япония тем временем тихой сапой переселилась в Австралийскую пустыню, прихватив с собой дружественные народы. А наиболее остервенелая и длительная бойня, почище, чем за Антарктиду, случилась за Сахару вместе с Аравией. Вся мощная Западная Европа двинулась в их пределы. И в скором часе добилась бы победы, но арабский люд оказался похитрее, и Запад остался, так сказать, у разбитого корыта. Опять же мы преуспели в ратных подвигах, отстояв свои пустынные земли, прилегающие к Северному Ледовитому великоморью, а заодно и прихватив себе остальную необжитую глухую округу, состоящую из ледников, камней и снежных пустынь, в том числе (почти незаметно) и самый большой в мире, но по большому счёту, необитаемый остров. Благо, сил у американцев не хватило на штурм обеих окружений земной оси, а европейцы завязли в Сахаре. И ещё мы подобрали по мелочам кое-что в разных концах Земли. Но притом (что делать), снова не преминули помочь Западной Европе обрести покой от коварных сарацин, подобно делам давно минувших лет. Подарили ей прелестный вновь занятый большущий остров, дали им утешиться после поражения от арабов за овладение самой большой в мире пустыни. И уступили Америке свои дальние владения, как до того уступили Аляску. По дешёвке. Обменяли как раз на ту же Аляску. Канада сбежала из северных мест, слившись с Америкой-Антарктидой. И продвинутое человечество вроде узаконилось. Правда, не все так скоро получили каждому своё. Смешно дёргалась туда-сюда Украина. К нам ли им прилипнуть, или в подарочный Гренландия-остров податься. Вспомнив, что обычай имеют хватать гостинцы, дали дёру в Евро-Гренландию на условиях пасынков. Так называемые, малые народы обрели счастье на мелких областях, в основном – на высокогорьях обеих Кордильер.
Другая часть человечества осознанно окунулась в истерзанное болезнями естество, не взяв с собой от «продвинутого общества» ничего. Эти люди, окунувшись в оставшееся природное основанье, получили и её непосредственное окружение. И ревниво оберегали дикое состояние Земли от соблазна очеловечения. Природа, чуя такое к себе отношение, наконец, приостановила напор по выдумыванию смертельных неприятностей, и замерла в ожидании. Благодаря тому, в конце концов, землянам удалось заключить Вечный Договор Великого Размежевания, согласно которому закрепляется сугубо отдельная жизнь естественной среды и среды искусственной, где ни одна из сторон не вправе вносить устои обитания, присущие одному жизнеустройству, в привычки другое. И болезни прекратились. Так образовались и устоялись области «Гужидеи» и области «Подивози» Каждые остались при себе. «Продвинутость» и «Дикость».
Глава 6. Евроландия
Сразу после посадки высоколёта, с точностью до чутка, на самый большой в мире остров, местные чиновники с вежливо-подозрительным выражением лиц любезно препроводили прибывших путешественников в заранее подготовленное для них прямоугольное помещение, напоминающее снежный дом давнишних тут поселенцев. Он, как и многие другие, вставлен в огромное общее правильное городское пространство. Каждый из иностранцев подвергся проверке на соответствие личности с его личным свидетельством. Соответствующие данные ввели в вечное хранилище данных о личности. После того, по отдельности, каждому гостю выписана его личная установка на удобства. Возражения не принимаются. Местные чиновники лучше вас располагают сведениями о том, что вам приятно, а что нет. Им передаёт знание Хранилище личностей, мгновенно, после отметки. Установка на удобства здесь – высочайшего порядка. Хотя, собственного выбора меж них тоже нет. Зато нате вам выстраданные поколениями общеевропейские ценности. Они и есть удобства. И не думайте о своей смелости отказаться от единственного по наивысшей привлекательности способа поведения. Оно победоносно слажено многотерпимыми и снисходительными переговорами европейцев, каждого с каждым, переговорами долгими и тяжёлыми, неоднократно заходящими в тупик и успешно из него выходящими, не раз утопляемыми и вновь откаченными, почти навеки загубленными, но чудесно возрождёнными и, ко всеобщей радости, доведёнными до изумительного конца. Так что, безмятежно радуйтесь и веселитесь. Вот, – венец поиска правил исключительно общеевропейски ценного поведения. Носите на здоровье. И будьте счастливы. Кто может быть счастливее человека, подчинённого общеевропейским ценностям?! А условия тутошнего счастливого поведения непременно и не без гордости, выдаются приезжим безотлагательно на мытне. Причём совершенно бесплатно, вместе с установкой на удобства. И ты свободен.
У Любомира Надеевича Ятина появился ещё один прибор, зато на правой руке. На запястье. И ладонеглядкой он может считывать оттуда любое, но правильное условие пребывания в областях целиковой Европы. Стоит лишь плотно обхватить кистью левой руки запястье руки правой и слегка потереть её.
Свобода так свобода. Захотелось отдохнуть. Привычного горячего напитка не оказалось. Ни бесплатного, ни платного, никакого. Но пива – сколько душеньке угодно. Есть и неопьяняющее. Значит, пиво. Чем не отдых? И Ятин зашёл в прямоугольное питейное заведение, одно из несть числа, и превосходящее неповторимым уютом любую небывало изысканную домашнюю обстановку.
Тем не менее, хоть и пришелец, но и полноценный европеец, сидя за столиком в обнимку с кружкой трезвого пива, размышлял в компании с собой.
«Ну, до того всё правильно, что и подшутить не над чем. Если только над правильностью. Удобства – на любой ревнивый запрос и на любой требовательный вкус. Только вот вкусы, прямо скажем, довольно заметно выровнены. Образец главнее всего. Общеевропейские ценности, как-никак, диктуют вам и общие условия для проявления частных желаний и надобностей. Общее редко бывает различным»…
Снова зазудился «бугор любви» в основании ладони.
– Племяшка или подаренный друг? – вопросил Ятин и чесанул очаг зуда.
– Давай поговорим, – независимо и со знанием дела сказал ладонеглядка женско-детским голосом.
– Давай, – охотно согласился Любомир Надеевич, – но ты пиво не пьёшь, неудобно мне одному.
– Верно говоришь, неудобно. Ты ведь знаешь: бесплатное всегда неудобно.
– Угу, – снова согласился человек, вспомнив о своём новом положении, и неожиданно для себя широко улыбнулся, закивав головой.
– Ты пей, пей, правая рука у тебя свободна.
Любомир Надеевич высоко поднял кружку в знак приветствия неопознанного друга, и затем поднёс её к губам. Отхлебнув чуть-чуть, оценил превосходное качество продукта. Оттого одиночное распитие показалось более неловким. Кроме того, он понятия не имел, на какое имя откликается друг-подарок, не знал и о половой принадлежности этого существа. «Ладонь вообще-то женского рода, – подумал он, – а «ладонеглядка» – по выбору: и мужского, и женского».
– А не надо обращаться ко мне. Ты сразу легко говори и легко слушай.
– Угу, – согласился человек, а согласие тут же закреплялось привычкой, – но о чём говорить, и что готовишь ты для моего слуха? – Ятин старался составлять предложения, избегая прямого обозначения рода собеседника, опасаясь не угадать мужского или женского начала в нём.
Свет на ладони слегка подпрыгивал и подрагивал. Смешно.
– Смейся, смейся, – сказал Ятин и тоже усмехнулся. А потом рассмеялся в полную силу.
Свет на ладони тоже не переставал смешно подпрыгивать и подрагивать. Так у них состоялось по-настоящему совместное переживание душевного настроения. И другие посетители питейного заведения, местные жители, глядя на пришельца, поддались его настроению, но улыбались и смеялись немного посдержаннее.
– Хорошо, – сказал иностранный гость, не думая, к кому обращается.
– Гут, гут, – дружно ответили местные жители за соседними столиками.
По-видимому, голосовое общение здесь поддерживается и поныне. Или тутошние питейные заведения родственны нашим присутствиям, тем, нарочно созданным для голосового общения между чужими людьми? Или в сём царстве-государстве и в помине нет чужих людей, а всяк – свой? Нет, суть в настроении. Когда на человеке является славное расположение духа, оно передаётся ближайшему окружению, а потом возникает и потребность голосового общения в междусобойчике.
«Хорошо ли, плохо ли а, в общем-то, Европа вполне приличное местечко, зря заявлял о скуке, – подумал Ятин на волне радости, – погуляю тут». И вышел во внешнее прямоугольное пространство, подняв на прощанье левую ладонь над головой, и помахав ею.
– Гут, гут, – также на прощанье прошумели возгласы оставшихся завсегдатаев гостеприимного помещения.
Немного поясним о прямоугольных пространствах. Во-первых, они самые правильные. Во вторых, они действительно снежные. Здесь житьё весьма хитроумное. Поскольку европейцы не могут жить, ничего не раскладывая на части и не возводя в степени, так и тут. Они снег разлагают на кислород и водород при помощи света, самим же снегом отражаемого. По-ихнему "фотоанализ". Это первая степень. Затем, водород сжигают, получая тепло. Вторая степень. Тепло, в свою очередь, испаряет воду, которая снова оседает в виде снега. Третья степень. А она, как известно, «куб». Таков тут круговорот снега.
Не оставляя доброго расположения духа, путник наш двинулся по уютной улочке, уставленной прямоугольниками, то и дело поглядывая на левую ладонь, оттягивая её на предельное расстояние вытянутой руки. Свет на ней, то появлялся, то исчезал, подобно маяку, намекая на постоянное присутствие рядом с ним дружеского существа, устойчиво готового к беседе.
Что ж, и Любомир Надеевич тоже не прочь поболтать. Вообще. А пока ему довольно и подвернувшейся возможности того. Он помалкивал, а в голове освобождались области раздумий от озабоченности немедленной женитьбой. «Может быть, разумнее надо бы иное, – думал он, – погулять всласть по разным весям без готовой цели и без преследуемых тебя последствий». Ятин охотно одобрил принятый ход своего поведения и прибавил себе веселья.
Между тем, повсюду порхали барышни.
– Хм, – проговорил вслух свободный путник, – действительно ли девчата столь привлекательны? Или пользуются дополнительным сопровождением изображения одежд?
Ладонеглядка сотрясся лёгким смешком.
– Неужели ты знаешь? – вопросил Ятин.
– Знаю, но рассказать не имею возможности. Здесь не имею. Заказано. Иначе это будет посягательством на права местного человека. Не только ты получил установку на исключительно общеевропейские удобства здешнего обитания.
– И обо мне ты знаешь? Пользуюсь ли я дополнительным сопровождением одежды и ещё чем внешним?
– Ну, мне ли не знать. Я ведь насквозь тебя вижу.
– Да?
– Да. Мало того, твоё прошлое и будущее вижу. Как на ладони, хе-хе.
– Да?
– Да. Я же проникаюсь глубоко во все знаковые черты на твоей ладони. Вижу всю твою жизнь без иносказаний, а прямо-таки осязательно.
– Так-так-так. Гадать, значит, умеешь. Ну-ка, ну-ка. Что у меня на линии жизни, на линии сердца, на линии ума, на бугре любви?
– Нетушки.
– А. Тебе надо позолотить ручку.
– Не настаивай. Гуляй, лучше. – На ладони продолжился мерцающий свет доброй насмешки.
Любомир Надеевич повертел левой рукой, будто ловил ею неведомый предмет. Затем сунул её в кишень изображения одежды и снова оглядел прохожих. Он обращал внимание на их лица и прочую внешность без подчёркнутой пытливости, иначе нарушил бы права человека и немедленно подвергся бы выдворению. Барышни отвечали приветливыми улыбками. Приветствие здесь поощряется. А если будешь проявлять в том усердие, получишь на свой напёрстник дополнительную мзду. Ятин тоже улыбался, мысленно приговаривая «гут». И наполнялся некоторым сомнением: «барышни ли? а не сплошь ли искусственное сопровождение вообще всей внешности вместе с улыбками»?
– Поедем дальше? – прозвучал насмешливый вопрос в области будто бы спрятанной в зепи левой ладони, а свет на ней прекратил прыжки и вздрагивания.
– Поедем, поедем, – говорит Ятин не без удовольствия. И не обращает внимания на то, что в нём безоговорочно и на постоянной основе закрепилось соглашательское отношение к незримому говорящему образу. Какому? Да. Хоть тот и предстаёт естественно на собственной ладони, однако опознать его личность пока невозможно.
Местная установка на удобства, бесплатно взятая в пристани межгосударственных полётов, успела сгодиться лишь один раз, и та – при доставке его обратно туда же. Ятин тому не сопротивлялся.
Прямое пространство, сложенное из прямоугольников, где обитают приветливые люди, обременённые правильными ценностями, слегка осиротело.
Глава 7. Высоколёт3
Перед следующим использованием сверхскоростного летательного передвижения Любомир Надеевич приплатил немного за удобства в дороге и принял противоутяжелительное снадобье. Всё-таки поудобнее себя чувствуешь при взлёте, когда нечего делать. Снимается болезненное ощущение собственной тяжести, многократно увеличенной из-за ускорения при разбеге высоколёта. И действительно помогает. Хотя, возникают, так сказать, побочные действия, способствующие развитию тела в ширину, правда, без явной угрозы самочувствию. Ятин после принятия спасительного снадобья пребывал вообще в затяжном забвении, будто напился до бессознательного состояния, и не заметил нового для себя скачка в пространстве. Проспал. А очнулся путешественник при сладковато-приторном ощущении, будто его тело вовсе не имеет веса. Оно произошло из-за начала стремительного спуска высоколёта, сравнимое со свободным падением. Противооблегчительного кушанья Любомир Надеевич не заказывал.
Внизу гостей поджидала пристань летательных судов. Не слишком внизу. На высокогорной плоскости, по-видимому, искусственной. И оттуда виднелось неразгаданное по сию пору наидавнишнее приспособление для взлёта и посадки таинственных небесных существ.
Глава 8. Андия
Была ли здесь, в горах андских «цивилизация», действительно, «внеземная», нам никто не поведал. Известно лишь единственное природное вещество, возделываемое древними туземцами, – камни. Та далёкая во времени «цивилизация» тихо исчезла, оставив о себе на возделанных камнях своеобразные следы, которые каждый иноземный учёный объезживает и истолковывает в меру собственной учёности и в объёмах способности к воображению.
И вроде вернулось на круги своя одно из допустимых состояний человечества. На прежних местах великого господства разума, на голых камнях высокогорья возник свежий лад искусственного жизнеустройства из новых пришельцев. Получилось нечто вроде островов этой «цивилизации», ибо она тут и там перемежёвывается с лесными пространствами Подивози в ущельях и долинах.
Ятин огляделся вокруг и заметил главное отличие здешнего места обитания от мест, привычных сызмальства и от недавно виденного в Антаркти-да-Америке и Европе-Гренландии. Нет защитных каплевидных оболочек труднообозримой величины, ни остроконечных клиньев-небоскрёбов, ни прямоугольных пространств. Нет искусственного солнца, передвигающегося под мягким вогнутым потолком, острым клином или правильным устройством пространства в виде светового пятна исполинских часов, подобных тем, что на ладонеглядке. Нет изобилия привычных городских признаков, состоящих из улиц и площадей, стен домов и плоскостей мостовых.
Везде – распахнутое предрассветное небо, насыщенное серо-синей краской с проступающим багрянцем на востоке. А чуть ниже, в притемнённых просторах над ущельями и долинами парит несметное число маленьких самолётиков. Окружение не слишком обычное. Великолепное. В неведомой никому превосходной степени!
Внушало изумление и другое наблюдение: совершенная недоступность этих мест для дикой природы с нижних мест обитания. Ей сюда не проникнуть, а, попав, не выжить. Таковые места может приспособить для жизни только человек, имея налаженную научную вооружённость. Сей вывод напрашивается сам собой при первом пытливом обзоре облегающих областей. А Любомиру Надеевичу Ятину, человеку, посвятившему жизнь проникновенному занятию в области окружающей среды, и так видно, без пытливости. Должно быть, сходное оснащение бытия имеется и на Луне, где вообще не наблюдается черно-белой Подивози.
Он вошёл в ближайшее помещение, врезанное в скалу. Каждая каменная горница и есть место выживания. Скорлупка. В ней – первостепенный набор жизнеобеспечения, сотканный из трубочек, проводов, пупырышек, различного кружева непонятных знаков и всякого иного состава неприродных веществ. Сырьём для полного жизнеобеспечения является воздух. Ему объяснили: нет здесь нужды удаляться по необходимым делам за пределы собственного помещения. Живи и работай, насыщайся и напивайся, рожай детей, учи их уму-разуму, развлекайся и уединяйся, радуйся и горюй, болей и выздоравливай, и прочая, и прочая. Поэтому здешние обитатели выходят из домов лишь ради того, чтобы полетать, а заодно и подпитаться пищей свободы. И никакая отчаянно смелая птица из дикого мира не отважится составить им компанию. Воздушные потоки в данной ГУЖиДе так хитро закручиваются и завихляются из-за постоянного кружения в них самолётиков и из-за отбора из них питательных веществ, что естественным образом тут не полетаешь. Да и ни к чему сюда соваться. Если случайно заблудишься или забредешь на разок, из неосторожного любопытства, то сей разок и станет последним.
Любомир Надеевич, прищурив глаза, любовался воздушными представлениями в лучах восходящего солнца, и его охватила внезапная дрожь. Неужто из-за восхищения вместе с изумлением от невиданных красот?
Ему тоже выдали самолётик напрокат. Местный лавочник, подбиравший подходящий образчик для его тела, мимоходом оживлённо тыкал на пупырышки в различных дощечках, предлагая попутные услуги. Не менее искусно указывал и внутрь самолётика, объясняя нехитрые способы лётного ремесла. Навыков для управления не требуется. Самолётик будто угадывает желание седока. Ведь и малые детишки летают без напряга.
Ятин был удовлетворен полётом. Дёшево-то. Напёрстник почти не потратился. Зато приобретённое ощущение, – богатейшая подпитка. Нигде подобного не вкусишь. Каждый отдельный вздох тебя до слёз восхищает полнотой ощущения свободы, о существовании которой ты ранее не мыслил, хотя, может быть, и догадывался. А продолжительное дыхание на высотах независимости – накапливает в тебе закрома неограниченного сладкого приволья до опьянения. Ты – один, и ты – всё. Редкостное обстоятельство. Будто нисколько не нужна тебе земная кора обитания с его отлаженным «Гражданственным устройством жизнедеятельности», иначе говоря, Гужидеи, где раньше ты, казалось бы, и горя не знал. И, манящая неизвестностью, Подивозь, куда ты намеревался выйти погулять, пожалуй, тебя не дождётся да опустит уставшие распростёртые длани от предполагаемой тёплой встречи. И вообще любое другое чего-нибудь становится непривлекательным. А заодно рождается и вовсе неожиданное открытие в собственных намерениях. Вот же, вот, где остаться бы жить до конца времён. Да. И нечего сомневаться. Здесь ты видишь как раз то, чего тебе до боли недоставало в прежней жизни. В утробной, детской, юношеской, трудовой. То, к чему ты постоянно и неосознанно испытывал голод! Вот он, оказывается, тот выход. О нём ты смекал дома, в тёплой купальне, утречком, когда ставил точку на решении пуститься в странствия. Но почему-то предполагал места «Порядка дикого возделывания», «Подивозь», таинственную, страшноватую и заманчивую. Кабы раньше ты разузнал о привольной жизни в Андии, да в свое время кто поведал бы тебе о ней, – и думать бы ни о чём другом не думал, и в мыслях ничего иного бы не помышлял!
Любомир Надеевич кинул взор на ладонеглядку. Светящаяся точка в «суточном круге» уткнулась ровно в то же место, куда указывала в тот час, когда нынешний путник только проснулся у себя дома. Стояла прямо на востоке. «Хм, даже стремнина времени остановилась», – подумал он, окутанный свечением счастья.
– Скажи, а что ты испытываешь сейчас? о чём свидетельствует твоё сияние? – полюбопытствовал вольный и уверенный в себе голос из ладони.
– То, что и ты всегда, – сходу нашёлся Ятин, таким образом отмечая неизменную свободу и независимость в говоре жильца его ладони, и ощутил удовлетворённость, которой много кто позавидовал бы, если бы удостоился о том знать..
– Ага, значит, нам с тобой действительно есть о чём поговорить. О свободе и независимости?
– Ага, – согласился лётчик, – есть. О них.
Ятин действительно раньше никогда о том не думал. То и другое совершенно незачем в отлаженном жизненном устройстве. Более того, от них исходит вред и опасность. Мы помним наш многоступенчатый перечень всех цепочек посредничества в «Гражданственном устройстве жизнедеятельности». А тут он вдруг обрёл настоящее человеческое состояние. Это состояние он опознал сразу и, наверное, потому, что оно изначально было подано человеку, но как-то заматывалось и заматывалось, пока окончательно не замоталось всеобщей искусственной отлаженностью. Любомир Надеевич принялся, было, начать высказываться по этому поводу и даже собрался с мыслями. Но поговорить о том, что нынче есть здесь и в данный час, друзья не успели. Настойчиво и тревожно вмешалось иное, не совсем приятное ощущение. Туловище затряслось безостановочной дрожью. Нет, не изумление от здешних чудес тому виной. И не предвосхищение лучшего и единственного выхода в его жизни, о котором затеялся разговор с неопознанным другом. Ятин что-то понял внутри необъятной грусти, вдруг запавшей в сердце. Понял, что надо возвращаться на каменную твердь, а там, глядишь, и в дальнюю дорогу, в следующую страну. И не потому, что надоело замечательное настроение от нахождения верного выхода в жизненных путях. Хорошо здесь, чудесно, вообще в самый раз. Но маленькая незадача прокололась, – вездесущий пустяк, по обычаю своему неожиданно и безнаказанно переворачивающий ход развития событий, меняющий натиск потоков времён и перемешивающий поступательные смены эпох. Кольнула ничтожная закавыка, не заслуживающая и намёка на её упоминание. Исподтишка поддела сущая чепуха, и отогнула вбок обод колеса судьбы. Отлично сидящее на нём изображение одежды, несмотря на неукоснительное приличие и отзывчивость, не спасает здесь, на высотах гор, от вполне действенного и будничного природного холода. Вот, оказывается, откуда взялась дрожь. Сопровождение подогрева и проветривания Любомир Надеевич не захватил ещё при выходе из дома, а в местных лавках подогрев оказался, так сказать, не по мошне. Да если бы и прихватил, то из-за мучительно сложных условий перевода из страны в страну, утеплитель оказался бы куда дороже. Помнится, он, когда суетился там, при съёме самолётика, краем глаза приметил ценник. Из чистого любопытства. И многократно цокнул языком.
Удовольствие от необычных ощущений в стране гор, бездны и неба – не поддаётся описанию: ни с помощью рассудка, ни с призывом откровения. И пылкое желание тотчас определить свою жизнь в здешнее ложе, не вызывает ничего, кроме восхищения от собственно себя. Но и ощущение простецкого недостатка тепла – тоже имеет силу воздействия на ум.
Нужен утеплитель. «Он есть. – Шепчут приветливые местные жители. – Одеяние дедовское, вещественное. В лавке старинных изделий ручной работы. Например, «пончо». Хм, разбежался. Оно одно стоит всего искусственного сопровождения подогрева и проветривания скопом!
Любомир Надеевич вдруг нервно и тяжко расхохотался, вспомнив попытку лавочника, выдающего напрокат самолётики, всучить ему сопровождение проветривания. Пожалуйста, совсем за бесценок. Только зачем оно в местах, где весь воздух соткан из сплошного проветривания, да такого, с каким не сравнится безукоризненное чудо человеческой выдумки?
«Негодяи, – пронеслось в голове у Ятина, – не объяснили разумной последовательности перелёта между странами с точки зрения покупки необходимых вещей. Кабы я знал, что сопровождение подогрева здесь настолько дорого, сначала бы поехал туда, где оно дешевле, чем у нас дома, а потом сюда. И не потом сюда, а в конце сюда, чтобы не возвращаться никуда». Сочная и восхитительная думка о возможном оседании тут навечно и пожизненно, потихоньку затмевалась более свежим отчаянием. «Нарочно лавочники так обделывают, прибыль наращивают, – думал-подумывал неопытный путешественник, – чтоб народу захотелось поездку повторить, опять же для прибытка своего». Столь недавнее настроение счастья устойчиво переменилось на горестный лад. От головокружительного ощущения невероятной сытости свободой, полученной на самолётике, не осталось ничегошеньки. Зато горький осадок сменившегося настроения ума проник в горло, а затем и в желудок. И вновь возникший голод свободы, соответственно, обернулся острым голодом обыкновенным. А в самолёте семейства высоколётов обычно кормят. Если за день налетаешь более трёх часов. Стриков. Уроков. Как раз и налеталось. Бесплатно кормят. Неудобно.