Удача Бурхарда Грэма

– А это кто? – кривясь в ладонь, приполз к скелету с нетронутой головой. – Что за тварь такая? – приподнял стебель хмеля, зарывшийся в густую гриву, рос из черепа, как волосы. Сохранилось мужское лицо: из приоткрытого рта клыки выглядывали. В скелете дерево с костью сочеталось, как в мастерской пьяного скульптора, хотя прочность невероятная. Повертелся, а их там кладбище: с челюстями вытянутыми и широкими, с шерстью тигриной, медвежьей, львиной, на руках и ногах когти, возле суставов пласты древесные, кора дубовая свисает на сухожильях. – Meine Mutter ist Deutsche, клянусь, это такие люди… Нет, побольше… – прикинул, примерял к стопе ботинок, футов на шесть меньше. – Кто же таких делает, одежду вам шьёт, дома строит? Зверодревы какие-то…

Сегодня, со столетней колокольни, я зову их плантагеномами. Наука продвинулась далеко, хотя до тех высот пока не дотянулась. Да, не легко соревноваться с богами. Справочники о подобных скрещиваниях ещё долго будут молчать.

Зверодрева пригвоздило к полу копьё с флажком: еле выдернул, древко толщиной в руку, не обхватить.

– Кто тебя так? – осмотрелся, насчитал ещё тройку «флагштоков», обошёл по очереди. – Вот оно что, – пасть плантагенома держала кость, связанную сухожильями с мёртвой нечистью, не иначе как с другой планеты. – Не ты ли это, новый знакомый? Без рук, без топорёнка разделали телёнка, кто его догрызает, на небо отлетает. Сколько же вас таких? Что не поделили?

Воображение перенесло в битву. Склеп зашевелился, кости обросли плотью, взревели, зарычали. В глазах вспыхнула ненависть и накинулись друг на друга, пошли рвать-колоть, пока до единого не перебились…

– Надо повесить табличку «Армицефалы и зверодревы. Армагеддон», заживу, как в музее, – подумал-подумал: где её взять? Нацарапал рядом с дверью. – Пожалуй, прихвачу одного. Веселее будет.

Выбрал скелетик поприличней, с тигродревом на плечах, отволок за дверь, поставил у стены, где висит подфакельник.

– И тебе дело нашлось. Гляди, не проворонь. Ходят тут всякие, жрут без разбору… Что это?

Над хмельными косами играла витражными оттенками башенка для огня. Потемневшая медь очищалась утренними лучами, просыпалась, потягивалась, как младенец в кроватке, жмурясь миниатюрными бойничками.

– Потерпи, дружок, – забил древком когти в пол намертво, – чтоб не ушёл, – запрыгнул на колено, подтянулся за позвоночник, по рёбрам забрался, как по лесенке, стал на плечи. – С добрым утром, – заглянул в башенку, потряс – пусто. – Точно, с ума схожу. Сну поверил… – оглянулся, на противоположной стене брат-близнец счастьем светится. – Так-так, рано в сумасшедшие. Проведаю братца, чего такой довольный.

Сбегал в склеп, украл сэра буйвола, розовые кучери на плечах, по пути рога отпали. Не хотел стоять у стенки: копытные стопы ехали по полу, пришлось копьём пригвоздить. Взобрался на розарий, исцарапал ботинки, но порча того стоила. Из башенки, заглушая розы, поднималось кофейное вдохновение.

– Как же достать, – исколол пальцы, издеваясь, цокала защёлка. – Ага, понял: башенка требует огня, нагретая медь высыпает зёрна.

Спрыгнул на пол, поднимаюсь, а вокруг бал-маскарад: все беззвучно общаются, стол скачет, стены кишат, маски поголовно усатые, ресничками дёргают. Меня увидели, замерли в позе мимов, дела бросили, таращатся.

– Зрасссьте… А у нас тут день открытых дверей, – идиотски улыбнулся, ладошки незаметно к сюртуку прижались, рапиры, ногопилы на месте, уверенность не прощупывалась, – уведомили бы, что в гости… кофейку бы…

По войне знаю – серьёзные парни болтать не любят, за них говорят пули. Когда порох кончается, наступает время слов. С тараканами намного серьёзней, они не слышали о порохе.

Пока выбирал, чем сражаться, двое без предисловий напали, закололи, захлестали. Мои рапиры тоже заговорили пиратской руганью. Нападающий слева получил ниже забрала, брызнул джемом, завалился на спинку. Община сбежалась на поминки.

– Эй, господа, не троньте друга! Теперь он мне дороже, чем вам.

Озверев от невосполнимой потери, другое насекомое со слезами бросилось мстить. Не подводившее мастерство дало осечку. Усики не фехтовали, они сбривали недельную щетину со скоростью соловьиного свиста. Ленивая Фортуна едва не угробила любимчика кровавой росписью на лице. Рапиры не дотягивались к горлу ничтожные полдюйма, ногопилы расползались на джеме, по микронам загоняя меня к безрогому буйволу, пригвождённому к полу.

– Хвала зверодревам! Где ты так долго был?

Мы кинулись друг на друга одновременно: иглоусые клинки на максимальную длину, навстречу копье армицефала. Нанизанный рыцарь брыкался, пока не затих, в окружении причитающих родственников. О том, что между раундами отдых, там не знали. Из камина высыпало полчище, построилось. Пришлёпал жирный командующий вразвалочку, тыкнул усиком в мою сторону. Солдатики отчеканивали, как на плацу: все одного размера, одинаково вооружены, в начищенных латах, шли нога в ногу. Воевать с такими бойцами, не захотел бы и тигр. Требовалось другое решение. Оглянулся по сторонам: дверь до сих пор открыта. Недолго думая, в склеп: жду за дверью. Рыцари следом, доспехами гремят; только последний зашёл – запер всё войско на кладбище. С командиром остались один на один. Тот не струсил, выпрямил усы и в драку, и тут…

За надписью «Армагеддон» стучали кости, восставали скелеты, солдатики ломились в закрытую дверь, как от огня, пока не затихли. Склепотрясение длилось не дольше выпитой чашки кофе. Вернувшаяся тишина подточила дух командира: рапиры обмякли, потупились.

Впервые в жизни не смог прихлопнуть таракана. В склеп вошли вдвоём, чуть ли не в обнимку. Картина «Зверодревы убивают армицефалов» исчезла, как и войско усачей. Эпическое кладбище превратилось в банальную гору костей. Пока соображал, что произошло, командующий взял след, запетлял ищейкой, шмыгнул разгребать кости. В черепе древольва, как в клетке, застрял переломанный, но живой солдатик. Командир с подопечным трогательно переплели усики, обнялись, неслышно поговорили, совсем, как люди. Старый занялся распилом черепа. Кость по твердости не уступала камню, ногопилы затупились, но до освобождения было далеко.

– Откуда вы взялись на мою голову? – размахнулся, ударил древком по треснувшей кости, пленник выпал.

Оторопевший командир, лупал глазками, потом, осмелев, по-приятельски сжал усиками локоть.

– Ты понимаешь?

Под занавесом ресниц блестел ужас. Он кивнул… Я выронил копьё. Подозрения, что в университете чего-то недоговаривали, становились навязчивей. С того дня, как я угодил в капкан Глена Уркхарта, трижды приходила мысль, что стезя образования рано или поздно заведёт науки в тупик. Командующий одним кивком подтвердил, энтомологи – дармоеды, а я за двадцать минут узнал о тараканах больше, чем все ученые за тысячу лет. Проблема в том, что их напрочь не слышно. На помощь пришёл освободившийся пленник, бодро прибежал, будто ноги никогда не ломались, протянул в усах какую-то кость.

– Благодарю. Славный подарочек, – не знал, что за свободу можно отплатить мусором. Впрочем, какая судьба – такие ценности, безделушка не впечатляла, сразу выбросить как-то неудобно, сунул в карман. Тараканы переглянулись, но смирились, ведь объяснять бесполезно.

Перебросившись парой фраз, вояки расстались. Старик откланялся, прихватив родичей, скрылся в дымоходе. Молодой остался со мной, принял позу охотничьей собаки, ожидая распоряжений. Это начинало нравиться.

– Что здесь произошло? – попытался выяснить, как только мы остались одни.

Солдатик таксой побежал вперед, огибая препятствия, призывал следовать за ним. Подошли к бронзовому барельефу с мудрёным орнаментом, огромному, как «Брак в Кане Галилейской», картина такая. Провожатый встал на задние лапки, неистово забарабанил.

– Прямо, как я в Бастилии. Ну-ка подвинься, – древко простучало искусство, за металлом чуялась пустота. – Видишь, закрыто. Приём товара или обед.

Разгневанный малец не унимался, царапал металл, бегал вверх-вниз, рвался внутрь.

– Пойдём, – я погладил панцирь, – хм, хватит на сегодня… Мне жаль твоих родственников.

Ещё один день замерцал сумерками. Рыцарь овального стола занял вакансию Доктора, заполнив картинками вакуум из былого счастья. Находчивый жук умудрялся толковать свои мысли с высокой точностью, был сурдопереводчиком и дирижёром. Общение давалось не легко, но оно нравилось, оживляло, успокаивало. Даже к такому уродцу исчезла неприязнь. У остывшего камина грелись ночь, прижавшись спина к спине. Потрясающе, он был теплокровным! Сворачивался у ног и глядел, подняв грустные глаза, как мой бульдог Кардинал. Приятней вспоминать старых друзей не в одиночестве. Душа согревалась: таракан обзавёлся именем. Пока он посапывал рядом, я мог не бояться нежданных гостей и немного отдохнуть. Из головы не выходило растерзанное войско: кроме нового друга, в живых никого не осталось. Большая часть исчезла, следы вели к барельефу и там обрывались. Очевидно, это очередная дверь. Что за ней? Кардинал видел, но не мог объяснить; большие зрачки говорили – там что-то страшное. Ему здорово досталось, хотя повезло больше, чем товарищам. Не понимал, как он так быстро восстановился. Моя собственная рука, пострадавшая от рапир во вчерашней драке, заживала медленней. Подумав о ране, обратил внимание: боль ушла, шрамы затянулись. Что это – чудо или ещё один выстрел в перегруженный мозг? На выстрел спустился лекарь. Волны белой туники подняли ветер у изголовья, разворошив дремоту внезапной свежестью.

– Сегодня вы совершили большой прыжок, мастер Грэм! Он поможет открыть новые возможности. Будьте осторожны, возможности бывают лживыми, как и многое в Домнундии.

– Так называется это место?

– Так вы назвали этот мир, который хранит прошлое и тянет к себе, стоит вам родиться за границами Бездны.

– О каких границах ты говоришь, какой Бездны?

– Трудно объяснить, – Корвус дрожал. – Нас принесли в жертву неизвестно какому богу и по каким правилам, разбросали по разным мирам. Это сделал друид со своими слугами. Ты выследил, где прячутся наши убийцы, назвал тот мир именем богини-демона, которая в нём правит.

– Но, как я сюда попал?! Как отсюда выбраться?!

– Как нам выбраться, Ренатус, – подчеркнул Корвус, – она тоже надеется на тебя.

– Кто? О ком ты говоришь?

– О нееееей! Которой ты клялся отдать все свои жизни, но вытащить из Бездны! – лекарь кричал громче горна, до боли в ушах. – Кстати, поздравляю, у вас новый друг. Вам повезло. Обычно, от их жертв не остаётся даже воспоминаний. Их называют псами Домнундии. Здесь с ними никто не общается, потому что их не слышат. Но, если подружиться, то преданней существа не найти ни вверху, ни внизу, ни за границами Бездны. Берегите егоооо! – снова закричал он, вылетая в разбитый витраж.

Сонные веки задребезжали. Демонические звуки, исходящие от жёсткого предмета в ухе, взрывали мозг. Зверодревы и армицефалы мстили за потревоженный сон, в рычании кружилась вселенная, а в ней кувыркался Доктор, каркая: «Просыпайтесь, мастер Грэм! На нас напали!».

Сработала армейская выучка: подскочил, нащупал в ухе подаренный мусор. Таракан крутился у ног, подскакивал цирковым пуделем, лаял по-своему, хотел сообщить новость.

– Чем ты обеспокоен? – прислушался: в пустоте мрачного холла гулял сквозняк.

Выйдя из терпения, Кардинал решился на отчаянный шаг, молнией вскарабкался по брюкам, прыгнул на сюртук, вырвал из рук подарок, приставил к уху.

– На нас напали, мастер Грэм! – прошелестел бархатный голос. Кардинал кричал изо всех сил. – Дверь открылась. Он там.

«А Корвус сказал: их никто не слышит».

– Никого не вижу, кроме маленького наглого создания!

– Лучше это не видеть, мастер Грэм. Оно испугало бы даже хозяйку Домну.

Про Домну уже кое-что было известно. И хотя труп образования по-прежнему крепко держал за горло, я предпочел с хозяйкой в храбрости не соперничать и в прятки не играть. Вооружившись копьём и косточкой в ухе, с преданным оруженосцем подкрался на цыпочках к склепу. Кардинал ступал как-то по-особенному: вытягивая лапки в разные стороны, скользил водомеркой. Дверь была не заперта. Прячась в сторонке, приоткрыл створку. Склеп давил тишиной, ослепляла непроглядная тьма. Отдал бы копьё за факел, очень не хотелось повторить подвиг бесстрашного отряда. Через десять шагов лицо приласкал сквозняк, принесший отвратительный пещерный запах. Ничего особенного, если не считать, что в склепе нет ни единого окна.

– Жаленые медузы! Стой! Дальше нельзя! – подступившая тошнота пришёптывала уносить ноги. – Навестим это место позже, идём отсюда.

Заканчивалась четвертая ночь в плену гениальных стен Бурхарда Грэма. За прошедшие дни усвоились две вещи: если есть дверь – жди сюрприз, и не всякий сюрприз находится за дверью. Таким подарком судьбы стал Кардинал. До рассвета тёрли языки, словно два Робинзона. Он, сложив гибкие щиты на спине в подобие кресла-качалки, а я у камина, лёжа на медвежьей шкуре, со слуховым аппаратом в ухе.

– Домнундия! – бархатный голосок мечтательно вытягивал гласные. – Красиво придумано. Никто до сих пор не догадался объединиться хотя бы названием. Сколько себя помню, мир поделен на Домены.

– В мире, где я родился, разделить, раздробить, передать, отхватить, перешить страну в лоскутное одеяло – обычные явления. Хотя правят не боги и даже не хозяева, а чаще приблуды иноземные. Что говорит ваша хозяйка?

– Она всё сказала, когда поделила. Туда нельзя, сюда нельзя. Скукотища.

– Послушай, Кардинал, преподай-ка урок географии. Сколько всего Доменов, где, какие особенности?

Длинный ус загнулся на панцирь, почесал.

– Это можно… Мне известно о четырёх, но может быть и больше. Начну с Высокого. Моя родина. Его называют долиной священных рощ. Там деревья тянутся к облакам кратерными кронами, на окаменевших стволах стоят города. Отважные гуидгены стерегут мир в аметистовых башнях по всему необозримому краю Бездны.

– Кто такие гуидгены?

– Мы зовём их лесными жителями или духами рощ. Это перешедшие холмы существа, похожие на вас, мастер Грэм.

– Люди?! – вскочил, забегал, затрясло. – Ну и новость. И что с ними?

– Уйти обратно они не могут, – усики соскользнули с панциря, завяли, будто провинились. – Как-то приспосабливаются. Меняя наш маленький мир, постепенно меняются сами.

– Как? Как они меняются?

– Надеюсь, к лучшему. Таково свойство Домнундии, – Кардинал будто не слышал вопроса, бархатно отстреливался заученными фразами, как пойманный шпион. – Сущность любого, кто попадает извне, вырывается наружу, превращая оболочку в то, что находится внутри. Сказать, что кто-то становится тигром, а кто-то червем, слишком упрощённо. В человеческом образе все кажутся одинаковыми.

– Как же нас отличают? Как ты узнаешь меня среди тысяч заблудившихся идиотов?

– Хоть из миллиона, мастер Грэм. Такой души ни у кого больше нет.

– Что? – это был выстрел в голову. Может поэтому, Доктор сказал, прощаясь, что всегда узнает меня. Он тайком прилетал. Утром у камина нашлась ещё пара черных перьев. Запасы трута пополнились. На рассвете я предложил забраться в саркофаг за дровами. – Прости. Ты не виноват… На чём остановились?

– На Прекрасном Домене.

– Какая прелесть. Так отрабатывают гиды в картинных галереях, когда больше сказать нечего. Я привык сам решать, собственными глазами, чувствами. Что же в нём прекрасного?

– Как говорят, лучше смотреть с высоты. Царство Бездны скрыто бриллиантовыми брызгами водопадов, от них через весь Домен льётся радуга, и никогда не бывает ночи. С цветочных холмов слетаются фейри испить сок пыльцы, растворённой в сияющих каплях, наполнить нектаром чаши и вернуться к великому Котлу Жизни.

– И правда, звучит красиво. Возможно, заскочу ненадолго, полюбуюсь.

– Пустой Домен сплошная загадка. Ходят слухи, в нём постигается мудрость, открываются тайны, но там никого не найти.

– Ну, что за… Только решил ума набраться, кладезь вычерпать. Ладно, поищем, – как-то на экзамене нашёл ответ, поделив на ноль. Профессор сказал: иногда парадокс – ключ к истине. У меня – постоянно.

– Последний Домен – сама Бездна. Под скалами, в морской пучине стережёт своё царство рогатая хозяйка Домну, ей прислуживают гигантские уродливые фоморы. О жизни толкуют.

– Заметь, им не скучно. Сами в гости не ходят, к себе никого не приглашают… Хочешь со мной в одно место прогуляться? Не пожалеешь.

– С вами хоть на край Бездны, мастер Грэм.

– Там я уже был. Ничего интересного. И, вообще, интуиция подсказывает – от этой пропасти ещё будут проблемы. Я предлагаю спуститься не так глубоко. Всего лишь в подземелье.

– Здорово, – Кардинал бросил качаться в кресле, выпрямил панцирь. – Идёмте.

– Ишь ты, какой. Нет, браток, сначала свет сделаем. Ты, конечно, можешь и без него обойтись, но мой нюх несколько иного рода, без хорошего освещения не работает.

Сюртук полегчал на один факел. В жилете значительно холоднее, но гораздо удобней, особенно, в доме с сюрпризами, где всегда нужно быть начеку и внезапно подвижным. Для маленького друга саркофаг стал открытием. Ему и раньше приходилось бывать в доме, но о том, что находится под столешницей, он не знал. Лестничная беготня с поворотами и препятствиями, прыжками и присядками, перелётами и кувырками, фонтанировала радостью. Когда внезапно закрылся вход, он лишь с безграничным доверием на меня глянул и умчался вперед, с легкостью беря препятствия. Миновали маятник, укутанный в архаично-сакральную гравировку. Один знакомый часовщик, ремонтируя те самые часы, лежавшие в кармане, сказал: «Маятник должен двигаться», но этот второй раз был замечен спящим на рабочем месте; при случае, хотелось познакомиться с ним поближе.

Крикнул Кардиналу, чтобы далеко не убегал, а то пропустит самое интересное. Приближались к системе отражателей.

За вспышкой факела на подземелье снизошёл рассвет. В преломляющихся лучах змеиными кольцами заклубилась пыль. Из облака, не торопясь, вырастали головы идолов. Войдя в их владения, Кардинал предупредил:

– Будьте осторожны. Они живые.

– Это всего лишь камень и дерево. А вот то, что лежит дальше, когда-то было живым.

– Ошибаетесь. В них есть жизнь. Могу показать.

Он взобрался на изваяние, потерся брюшком о камень. Идол засветился мириадами крошечных жёлтых светлячков. Я не знал, что об этом говорит наука, но был потрясен, как зрелищем, так и предположением, что Кардинал говорит правду, камень обладал некой силой.

– Видите? – он слез; последовав за лапками, свечение угасало. – Бывает, эта сила перемещается из одного хранителя в другого, но не по своему желанию, а по приказу. Здесь живые не все, – ногопилы застучали зигзагами между статуй. – Вот эти – просто камень, а там, возле стены, дерево.

Иногда в печати проскакивают статьи о неподтверждённых фактах, в том числе о древних верованиях. Печатники называют подобное чтиво «фраком для голыша», оно появляется, когда пустые колонки номера нечем заполнить. С газетных страниц мир идолов воспринимается иначе. Нужно спуститься туда, под тисовый саркофаг, чтобы увидеть своими глазами, как оживают статуи с историей в тысячи лет, и, быть может, понять, почему наши предки молились им, приносили жертвы. Впервые попав туда, в молчаливое столпотворение, мной овладело любопытство. Теперь же проснулся трепет, заложенный с пещерных времен. Картина противостояния представилась по-другому. Сплотившись, идолы не пропустили армицефалов к лестнице. В противном случае от них бы ничего не осталось. Некоторые пожертвовали собой. В чём суть конфликта – оставалось загадкой. Обойдя изваяния, Кардинал, заметив закономерность в расположении, начертил план построения. Получалось, все «живые» могли одновременно передать свою силу одной, как бы главной, статуе, стоявшей недалеко от разбитых. Мы вернулись к ней. Возможно, именно она была целью, но умирающий гигант промахнулся. Эта главная отличалась от всех надетым на шею торквесом. И хотя там царил полумрак, на золото у любителей приключений особый нюх. В музеях видал богаче и элегантнее, но в обстановке подземелья то украшение казалось сказочным. Я поднёс факел к каменному лицу. Не постесняюсь сказать, пульс участился: женщина была воплощением совершенства. Назвать её идолом – не поворачивался язык, слишком выразительные черты. Плавные линии губ и глаз, едва заметная горбинка на носу; диадема, вплетённая в длинные волосы, огибающие фигуру до самого пояса; на протянутых запястьях красовались браслеты, от раскрытых ладоней поднималось тепло. Бюст вот-вот вздрогнет, она будто хотела вздохнуть. Недоставало цвета глаз, хотя мастер настолько постарался, что не составляло труда проследить, на чём сосредоточился взгляд. «Встретить бы такую в Париже» – не удержался, коснулся торквеса, приподнял полумесяц. Перехватило дыхание. Под украшением надпись… Ладонь потянулась к незнакомым символам, неуверенно протёрла. Пробуждаясь от спячки, она засветилась множеством синих лучиков. Закрыв глаза, втянул носом восхитительную магию… в ту же секунду блаженство поглотил рёв за спиной. Кардинал ощетинился.

– Жаленые медузы, – догадываясь, кто это может быть, боялся повернуться.

Под сводами подземелья разворачивалась баталия призраков. Гудели балки, стонали опоры, тряслись идолы, высекая из камня таинственный свет. Сонмы светлячков стекались в поток, направляясь к главной статуе. Стоя рядом, я буквально увидел, как она задышала энергией, покрываясь шалью синих протуберанцев. Свечение усиливалось. Вдруг из каменной груди вырвался луч и пронзил меня. Это длилось всего пару секунд, но ощущение благодати осталось в памяти на всю жизнь. И дело не в том, что после мучительных дней истощения и страха, ко мне прихлынула титаническая сила, важнее, что я окончательно в неё поверил.

Вечно стоять спиной к опасности не будешь: три раза вздохнул, как перед прыжком с мачты, повернулся. Опираясь на столб, армицефал пытался встать, волоча почерневшую ногу, ревя, и, прожигая меня взглядом единственного глаза. Не понимаю, почему я решил, что он мертв. За беспечность пришлось расплачиваться голыми руками: рапиры и копья лежали у камина, а бесстрашие друга призывало вступить в разговор. Гигант вертелся вокруг столба, как паук на привязи, опасно размахивая конечностями. Сложная анатомия и мрак, не давали приблизиться. Маленький рыцарь, обладая скоростью пули, успешно вёл поединок, отвлекая внимание одноглазого. Было бы глупо – не использовать этот шанс. Присмотрев возле дубины отколовшийся сук, сунул за пояс, воткнул факел в землю, полез на столб. В юности лихо лазил по мачтам, но тогда не забивала дыхание вонь чудовища, не трещали уши от рёва, у пристани плескалось море, а в порту глазели на наши подвиги симпатичные девчонки с подарками.

– Лучший подарок – мертвый армицефал, – стал поудобней, прицелился в безумный орган. – Орудие заряжено!

Кардинал заметил, как я вышел наизготовку, разогнавшись, вонзил усы в кривую ногу. Чудовище взревело громче прежнего, от боли запрокинуло голову. Сверху посыпалась грязь. Замедленный прыжок, будто во сне: гигант пошатнулся, запоздало зевнул и рухнул у столба, вдавив острый сук в вытекающий глаз. Спрут-капут, как говорил боцман.

– Кардинал! Кардинал! – надрывались охрипшие связки, в ушах стоял рёв. Спохватившись, понял, что потерял слуховой аппарат. Обыскался вокруг – не нашёл. Осталось одно непроверенное место, к которому не хотелось подходить. Выхода не было – перевернул мертвеца…

Его расплющило почти в блин, но жизненно важные органы уцелели; громадный вес пришёлся на ноги, переломив, как прутики. Рядом лежал слуховой аппарат. Кардинал шутил, я радовался, что снова слышу этот бархатный голос. Он попросил поднести его к ногам главной статуи и подождать.

– А ведь она вас узнала, – проскрипел раненый, справляясь с болью.

– Кто? – не понял я.

– Она, – тараканий ус вытянулся в указку, слегка прикоснувшись к торквесу, – каменная дева.

– Дружище, у тебя лестные шутки, но пожалей мою голову.

– Я не шучу, – он подскочил, разминая сросшиеся ноги. – Это подтвердит каждый гуидген.

На вопросительный взгляд он ответил:

– Дева отдала вам часть своей силы, которой сдерживала это безобразие, похожее на фомора. А могла бы убить.

– Фомора?

– Да, но это не фомор, слишком мал. Фоморы велики, будто горы, и сильны, как боги, – Кардинал призадумался. – Они ушли в Бездну давным-давно. А кто это и как здесь оказалось, не пойму.

– По-моему, ты прав: она его сдерживала. Дальше есть следы, по ним видно, он пришёл не один. Можешь сам убедиться.

Кардинал пробежался к двери на трёх засовах и обратно.

– Так и есть, там полно следов… Кажется, дверь открывали.

Факел выписывал последние пируэты.

– Ты пили, а я гляну, что с дверью.

Пока стон пилы эхом ласкал подземелье, я спокойно выяснил, что насторожило Кардинала.

Как и раньше, засовы надёжно запирали дверь, правда, пыли на них уже не было. Это выглядело подозрительно. Прошёл вдоль стены до упора, не найдя причин для беспокойства, повернул обратно и, вдруг, потянуло знакомым пещерным запахом. Сколько ни искал, обнаружить источник запаха или причину сквозняка не удалось. Факел замельтешил, напоминая, что пора выбираться. На обратном пути всё же взглянул на дверь, попробовал сдвинуть один засов. Хотя я без труда перевернул тяжёлого армицефала, засов не поддался. Тогда, основательно упёршись, напрягаясь до глаз на выкате, попробовал снова. Железо неуверенно заскрипело, сдвинулось на ничтожный дюйм, пальцы не выдержали, засов, как из пушки, вернулся на место.

– Ну и пружина. Швейцар должен быть сильным, как тролль.

Из дубины вышла гора дров, все сразу не унести. Набросав до предела в ободранный сюртук, позвал Кардинала, нашедшего новое занятие – обнюхивать, смотревший из ниши, череп.

– Что ты нашёл?

– Не знаю, – брюшко работало, полируя кость; ноздри всасывали запах то с затылка, то с камня, антенкой поднимался ус, ловя сквозняк. Ничего не выяснив, следователь спрыгнул со столба.

Всю дорогу Кардинал провёл в раздумье. Ноги устало отсчитывали ступени, пока не сравнялись с маятником. Бросив дрова, присел на ступеньку, предложил Кардиналу сделать то же самое; верный пёс растянулся рядом, бархатно шепча какую-то песенку.

– Что тебя беспокоит? – я погладил глянцевую спинку: выгнулась, засверкала.

Умные глаза поднялись на меня:

– Как люди называют то, что было головой? – тараканий ус намотался на палец.

– Череп.

– Он странный.

– Обычный. Как у всех, – я поразился – пружина из уса не отличалась от железной.

– Нет, необычный. Вокруг него какое-то движение. Он будто ни живой, ни мёртвый. Мне кажется… – Кардинал подбирал слова, – он хранит связь с кем-то или с чем-то и здесь неспроста.

– Как ты это понял, брюхом или нюхом? – пока он рассуждал о высших материях, на глаза попался маятник.

«Он хранит связь с кем-то или с чем-то, и здесь неспроста». Таким был и маятник. Сколько бы ни думал о некой связи, кроме часов с кукушкой, которыми хвастался знакомый часовщик, на ум ничего не приходило. Может потому, что маятник больше нигде не встречался? Часовщик, влюблённый в собственное детище, так воодушевленно объяснял принцип работы, что некоторые детали крепко засели в памяти. Гирьки, цепочки, шестеренки и пружинки – вспоминал и думал, как можно увязать поджарых офицеров и сухоньких рядовых с жирным воеводой подземелья. Для выяснения существовал один способ: подобраться к нему. Никакие тропинки или лазейки к генералу не вели, он пылился в одиночестве, особняком. От ближайшего утёса к нему пролегала пропасть, утаённая механикой от посторонних глаз.

Кардинал без устали жужжал о сакральных связях между сущностями, славившими Домнундию изобилием среди миров. Армицефалы, зверодревы, идолы и главная статуя – все по какой-то причине собрались в доме мастера Грэма, будто он пуп вселенной. По каким признакам маленький рыцарь определил столь высокий статус неказистого строения – не сказали бы даже боги, приходилось верить, что это так.

Ногопилы бежали впереди, игриво перепрыгивая ступеньки. Допрыгались до той, что с отметиной, сдвинув плиту. Первым выполз Кардинал. Швырнув потухший факел, я забросил дрова и уже собирался высунуть голову, как внезапно плита захлопнулась, едва не лишив хорошего настроения. Поход без света до ключевой ступени и обратно занял не более четверти часа. Выбрался…

Дрова разбросаны по холлу, лохмотья бывшего сюртука свисали с обрубка лестницы, Кардинал бесследно исчез. Весь вечер звал, срываясь на хрип, проклинал пустоту за бронзовым барельефом, но ни пещерный запах, окутавший кости, ни волшебная сила, подаренная прекрасной статуей, не отозвались бархатным голосом. И вдруг увидел, по серым стенам спускается депрессия.

В жизни не приходилось испытывать такого одиночества и апатии, как в центре вселенной Грэма. Работа и бесконечные поездки приучили к самостоятельности, но жизнь взаперти – это нечто иное. В мозге поселилось серое облако, вроде того, что стелилось вдоль бездонного рва. Не родятся идеи; с первыми лучами не приходят простые радости; из памяти стирается свежесть воды и наслаждение пищей. Мысль – что застряну в этом потерянном доме навсегда – подавляла желание жить. Тогда и понял: ничто человека не умертвляет так незаметно и невинно, и, в то же время, надежно, как безделье. Звон разбитого витража вывел из наваждения. Что бы ни случилось с Кардиналом, это не должно отменять поиск выхода. Ближе к ночи развел огонь. Перебирая у камина бесформенные лоскуты, сброшенные ворвавшимся ветром, думал: по крайней мере, светом обеспечен надолго. Набрав необходимое в склепе, занялся изготовкой факелов. Случайно в лоскуте с карманом нащупал письмо Глена Уркхарта, стал читать.

«Здравствуй, дорогой Франц! Прости за долгое молчание. Признаться, до некоторого времени жизнь текла размеренно и вяло, повод для письма трудно было найти, хотя, понимаю, вряд ли, это может служить оправданием к столь долгому молчанию. Теперь не только есть повод написать. Я с радостью приглашаю тебя в своё поместье в Шотландии, приобретенное три года назад почти задаром. Обнаружил его случайно, вычитав в одной книжечке, вернее, в каталоге безымянного автора о самых старых поместьях древней Британии. Помнишь, я говорил, что мечтаю после войны зарыться с головой в строительство дома? Не скажу, что ремонт прошёл легко – пришлось многое поменять: люстры, подфакельники заменил на бра, переложил заново дымоход в камине, построил разрушенные стены, починил крышу. Не менял только двери. Удивительно, до наших дней они дожили в первозданном виде, слегка покрывшись въевшейся грязью. Не понимаю, как и чем обрабатывалось дерево, я не смог вбить ни единого гвоздя. А ведь на каждой двери стоит вензель мастера «BG». Конечно, ремонт делал не один: нанял помощников из ближайших деревень. Они сперва не соглашались, ссылаясь на мрачную историю дома, но скромное материальное положение заставило пренебречь предрассудками, тем более, я щедро платил. Все работники оказались прекрасными мастерами, удалось восстановить и стены, и разбитые витражи – без них дом потерял бы свою изюминку. Тем не менее, не витражи по-настоящему заинтересовали меня, о чём хочу рассказать подробней.