У того Сережи пила мама. Крепко пила. Мама работала продавщицей в киоске на остановке. Не знаю уж, какой была её жизнь. Папа у Сережи был серьезный человек. Папа всю жизнь по тюрьмам. Когда папа в очередной раз откинулся с зоны, его сын, первое время, ходил по группе, и рассуждал о Боге и смысле жизни. Потом, спустя пару недель, придя в садик, начинал с утра и с порога обкладывать всех «козлами», «петухами», и прочей лагерной «феней». Ну, всё понятно – папа уже освоился на воле, обвыкся, желание изменить свою жизнь к лучшему как-то естественным образом прошло, и всё вернулось на круги своя.
В общем, никак моя жена не могла с ним справиться. С этим Сережей. Как ни пыталась, ни кнутом, ни пряником, ни добротой, ни уговорами, ни наказаниями. Ну, стоит он там, в углу, смотрит на тебя глазами котенка из мультика про Шрека, и обещает, что никогда, никогда, никогда, никогда, больше так не будет. И что? Выпустишь – через пять минут всё по-прежнему. Однажды, видимо отчаявшись, она даже меня попросила на него повлиять. «Ничего не могу с ним поделать. Может, ты придешь и поговоришь с ним, как мужчина с мужчиной? Может, это подействует?». Ну а я что? Я ж в душе великий педагог, Макаренко, что мне стоит шестилетнего мальчишку наставить на путь истинный?!
В назначенный день и час, я пришел к ней в садик, она вывела его ко мне из группы, и оставила нас вдвоем в коридоре. Минут пятнадцать я рассказывал ему, как должен вести себя хороший, уважающий себя мальчик, будущий мужчина, я говорил очень серьезно, спокойно и доброжелательно, Серега всё это время слушал меня, очень внимательно разглядывая носки своих сандалий, кивал головой, соглашаясь, и на всё отвечал: «Да… Да… Да…». В общем, расстались мы с ним практически друзьями. Но уже к вечеру, великий педагог во мне умер, не успев родиться, потому что, как там у Булгакова? – «Ничего валерьянка не помогла». Когда жена пришла домой, я спросил её: «Ну, как?», а она только рукой махнула: «Всё по-прежнему…».