Иди как можно дальше. Роман

III. На Ямайке тоже снег

Белыми хлопьями кружил снег и над Москвой. Словно бледнолицые женщины танцевали раггу на лице подростка и таяли в экстазе на его черной коже. В ушах Молнии звучали звуки калипсо и регги, и он невольно вспомнил пики Голубых гор, их высокие водопады и Смешную долину, где на бывших плантациях сахарного тростника зеленеют волшебные всходы. Еще он вспомнил белые песчаные пляжи Кингстона и свою сестру Наджи. Она сидела в тени кокосовой пальмы, и мускулистый мулат по имени Пума завивал ей косички. В свои тридцать лет он умел делать только это, а еще вечером на закате созерцать Карибское море.

– Брат, – улыбалась она, выпуская сладкое облако ганджи. – И сотворил бог Рай, и дал ему имя Ямайка…

Молния смотрел на сестру. Ему нравилось, что она носит откровенные бикини, и что этот мулат пялится на грудь его сестры. Еще ему нравилось солнце, красное и вкусное, как плоды земляничного дерева. В семье Молния родился девятым ребенком, и Наджи была для него авторитетом. Она любила Боба Марли.

– Эх, Наджи, – грустно вздохнул подросток, укутываясь в капюшон от настойчивого танца бледнолицых женщин.

Уже восемь часов кряду он стоял у кафе и раздавал прохожим флайеры на бесплатную вторую кружку. Работа была ужасная, все время приходилось быть на холодном ветру, но ему нравилось улыбаться людям. Здесь они были другие, угрюмые, злые, вечно куда-то спешащие и думающие о чем-то тяжелом и серьезном. Словно малые дети, не знающие о том, что где-то на другой части Земного шара есть лачуга с соломенной крышей. Там дуют теплые пассаты, разгоняя лазурную волну в золотом сиянии солнца. И мулат Пума на доске ловит волну и с криком «Хо-хо» срывает аплодисменты красивых девчонок. Правда, там среди них уже нет Наджи. Наджи давно среди белых, ловит другую волну, раздвигая ноги. Бедная Наджи. Где теперь твои цветные тюльбаны!? Где беспечная жизнь в тени кокосовой пальмы? Та пальма до сих пор ждет бедную Наджи, шумя тяжелыми ветками. Беспечная жизнь ушла, как уходит все. Зато остался старик Марли. Ну, давай Боби! Давай, сукин сын!

 
Ooh, yeah! All right!
We’re jammin’:
I wanna jam it wid you
 

Батарейки садятся. Плейер тянет с трудом. Пугающе звучит голос Боби, будто тот встает из гроба, чтобы попросить ганджи.

«Только не сейчас… Прошу тебя, Боби! Иначе я пойду прыгать по крышам!», – молит чернокожий подросток.

Он слегка пританцовывает, потому что его ноги давно замерзли, и ловко раздает прохожим свои бумажки. Кто-то проходит мимо, отворачивая голову в сторону, кто-то берет листовки с радостью.

«Да, здесь далеко не танцпол на Монтего Бей! Здесь Белорусский вокзал, сынок. С него идут поезда до аэропорта. Там ждет самолет с серебристым крылом. Четыре часа до Европы, смена рейса, и девять часов до дома. Мама, я скоро вернусь к тебе! Я накоплю деньги и привезу к тебе Наджи! Еще я привезу матрешек! Это такие забавные деревянные женщины. Это чудо, мама!»

Холодно. Молния мерзнет. Одно его утешает, что он дарит людям одну бесплатную чашку кофе. Это хорошая работа – раздавать флайеры. Это лучше чем заниматься проституцией, как Наджи.

– Money can`t buy life, – слышит он вдруг прекрасную английскую речь.

Перед ним стоит прохожий в длинном черном пальто. Это мужчина лет тридцати, чем-то напоминающий мулата Пуму, только бледнолицый и с портфелем из черной кожи. Словно Пума содрал эту кожу с себя, став белым и сделав из нее отличный портфель.

Мужчина улыбается, разглядывая флайер.

– Откуда Вы знаете Боба Марли? – удивляется Молния, все еще косясь на портфель прохожего. – Это его последние слова…

Прохожий начинает размахивать портфелем из стороны в сторону. Мелькают глаза Пумы, грубый нос, кудряшки…

– Let’s go! I’m going to tell the truth.

Прохожий проходит мимо чернокожего подростка, все также загадочно помахивая портфелем. Затем он поворачивается.

– Ну? – спрашивает он. – Ты идешь?

Молния смотрит на витрину кафе. Там за стеклом сидят глупые люди. Они сидят и едят несъедобные кексы, пьют соломенный чай, они не знают о Ямайке, а этот прохожий не такой. Он другой. Молния идет за ним следом, отворачиваясь от жуткого ветра и снега.

– На Ямайке тоже снег? – улыбается прохожий.

IV. Искусство прыгать по крышам

– Современный мир слишком скован, отрегулирован светофорами и расчерчен тротуарами, – сказал Молния, потирая ушибленное колено.

Он только что сделал неудачный Blind Jump, когда точка приземления была не видна, и оказался в сугробе.

– Так и шею можно сломать! – забеспокоился Адам, протягивая ему руку.

Молния ничего не ответил. Когда он выбрался, то снова полез в гору, чтобы повторить прыжок. В красной вязаной шапочке и гигантских кроссовках, зашнурованных не по законам шнурования.

– Если я вижу стену, ее надо перелезь, канаву – перепрыгнуть! – упорно говорил он себе под нос.

Затем он быстро разбежался и сделал сальто в воздухе. На этот аз все получилось прекрасно. Чернокожий мальчишка ловко приземлился в сугроб прямо на ноги. Несколько старушек, идущих по тропинке в сторону церкви, ахнули и перекрестились.

– Ниндзя… – улыбнулся Адам, глядя, как его друг отряхивается от снега. – Но зачем так глупо рисковать жизнью, когда есть дела поважнее?

На другой стороне был Серебреный бор. Вереница лыжников бежала вдоль реки, радуясь, что в марте еще стоит морозец. У пристани сидели рыбаки. Возле них по льду пронеслось на воздушных подушках что-то вроде катера. Парочка, которая в нем сидела, весело кричала.

– Хороший улов! – заметил Молния, показывая на пивные банки вокруг лунки. – Сегодня восьмое марта, а они сидят!

Им встретились лыжники-пенсионеры, бойко махая палками.

– Давай отойдем в сторону, а то заколют! – засмеялся Молния.

Товарищи пошли по тропинке вдоль церковного забора.

– Ограда выше колокольни! Что за дикие звери обитают за этой решеткой? И какому дикому молятся богу? – негодовал Адам.

Наконец, товарищи остановились у спуска к реке. Под лучами мартовского солнца лед уже таял, и на поверхности выступала желтая вода.

– Доставь удовольствие всем своим женщинам, утопись восьмого марта! – засмеялся Молния, заметив робкую попытку Адама встать на лед.

Друзья гуляли уже более часа, в их планах было навестить Наджи и поздравить с женским праздником. Именно сестра Молнии рассказала Революционеру о своем неугомонном брате, и, чувствуя в этом бесшабашном чернокожем мальчишке неугасаемую энергию жизни, Адам решил непременно привлечь его. Сейчас ряды сторонников борьбы за справедливый мир редели, многих посадили за несанкционированные митинги, кто-то уехал за границу, и организация остро нуждалась в помощниках. Молнии поручили раскидывать агитационные листовки в почтовые ящики и раздавать газеты с левыми взглядами на улицах в массовых скоплениях людей, и главное, что от него еще требовалось, очень быстро бегать.

На их счастье в подземном переходе цветы были дешевые. Товарищи подошли к одной старушке. Торговля тюльпанами шла бойко, но старушка выглядела измотанной.

– Касатики, касатики! – все приговаривала она, призывая прохожих купить у нее последний букетик за полцены.

– Почему она грустная? – спросил шепотом Молния.

– Женщине, которая продает цветы, никто их не дарит, – ответил его белый друг.

Наджи снимала угол на одном из технических этажей престижного дома. Адам знал о ее бедственном положении и иногда помогал ей деньгами. Он чувствовал, что был не прав с ней, когда однажды подцепил ее пьяную в баре.

Дверь им открыл тощий парнишка в очках, в каком-то затертом вязаном свитере, непричесанный, лохматый и жутко неопрятный, напоминающий программиста после бессонной ночи.

– А, приперлись все же… – недовольно вздохнул он, впуская гостей внутрь.

Это был хозяин комнат Паша, устанавливающий здесь свои порядки, хотя прав на собственность этих помещений у него никогда не было. Какой-то его родственник был из ЖЭКа и передал ключи от чердака, чтобы он тут организовал нечто подобное на нелегальную гостиницу. Идя по узким и низким коридорам, товарищи зашли в комнатушку без окон. Все едва втиснулись, потому что кровать Наджи занимала почти все пространство. Сама девушка спала непробудным сном. В руке у нее была зажата пустая бутылка рома. Платье было неприлично задернуто кверху, оголяя ее толстые черные бедра.

– Что с Наджи? – спросил тревожно Молния, взглянув на спящую сестру.

– Догадайся, – хмуро ответил Паша, присев на единственный табурет.

Гости стояли в нерешительности.

– Наджи… – тронул сестру за плечо Молния, но девушка что-то проворчала во сне и отвернулась к стене.

– Она задолжала уже за два месяца, – ухмыльнулся Паша.

Адам бережно положил цветы на кровать. Его всегда раздражал этот жадный до чертиков парень.

– О чем мечтаешь, Паша? – спросил он новоиспеченного собственника, когда тот встал проводить их к выходу.

– Иметь как можно больше комнат и сдавать их народу, – ответил тот, чувствуя, как на него с брезгливостью смотрит Революционер. – Валите отсюда, пока не поздно. Тут Вас уже спрашивали.

Друзья вышли на лестничную площадку. Настроение было испорчено. Адам пытался успокоить друга, говорил, что надо немного потерпеть и собрать деньги на самолет, чтобы отправить Наджи домой. Правда, где взять столько денег он не знал, и Молния, чувствуя, что друг его просто успокаивает, еще больше расстраивался. Впереди были еще мрачные перспективы. Наджи спивалась, не в силах вынести унижения своей уничижительной жизни.

– Если бы не сестра… – стиснул кулаки от злости Молния. – Просто ей жить негде, а тут как-никак крыша над головой, да и центр самый.

Внизу вдруг послышались торопливые шаги армейских ботинок по лестнице. Эти шаги приближались к друзьям. И ничего хорошего от них явно никто не ждал.

– В комнате сестры есть люк на крышу! – вспомнил Молния.

Адам решительно ударил ногой в дверь и вышиб ее вместе с подсматривающим в глазок Пашей.

– Как сквозь землю провалились, Дмитрий Борисович, – сказал один боец сквозь забрало шлема.

– Если бы снег лежал по всей крыше, – подошел другой, держа в руках автомат.

Среди бойцов спецназа выделялся пожилой мужчина в штатском. В руке он держал желтые тюльпаны, подарок Наджи и все время нюхал цветы.

– Обыскать все углы! – приказал он. – Они не могли далеко уйти.

Тем временем на крыше соседнего дома стояли двое беглецов. Расстояние до следующего дома было около семи метров. С высоты была видна Тверская улица, а на горизонте башни Кремля. Единственным путем к спасению, чтобы уйти от преследования, был прыжок через эту жуткую пропасть. Там на другом краю пропасти была крыша соседнего дома, на которой можно было легко затеряться на чердаках и незаметно спуститься вниз.

Не теряя ни минуты, товарищи разбежались и прыгнули, но в это мгновенье раздалась очередь из автомата.

– Отставить! – крикнул кто-то. – Не стрелять.

Чернокожий парень зацепился за карниз противоположной крыши. Пуля задела ему легкое, отчего из горла шла кровь. Силы быстро покидали его. Адам попытался вытащить раненого товарища, но рука соскользнула, и тело паркуриста, сделав последнее сальто, упало вниз. Словно в замедленном кино, глядел Адам на падающего друга. Молния не кричал, безмолвно ударилось его тело о землю и вмиг затихло. Оно лежало на спине с широко раскинутыми руками, в какой-то чересчур беззаботной позе, разутым. При ударе о землю большие кроссовки Молнии отскочили в стороны и сверху казалось, что парень просто прилег на заснеженный асфальт отдохнуть. Адам долго не мог прийти в себя. Он никак не ожидал, что враги будут стрелять. До сих пор ему казалось все эти кошки-мышки с властью лишь детской забавой, но первая кровь друга отрезвила его. Он понял, что игра идет серьезная и от этой мысли сжал кулаки. Спецназовцы держали его уже на мушке и ожидали приказ.

– Фенита ля комедия! – ухмыльнулся Дмитрий Борисович, чувствуя на себе грозный, почти звериный и наполненный местью взгляд Революционера.

Было в этом взгляде нечто такое, что заставило даже бывалых бойцов заволноваться. Расстояние в десяток метров разделяло охотников и дичь, но эта было расстояние, куда гораздо большее, чем самая глубокая пропасть. В этом взгляде путались ориентиры, и уже не понятно, кто был в этот момент дичью, а кто охотником. Революционер, потерявший только что своего товарища, сделал несколько шагов по краю крыши, внимательно всматриваясь в глаза спецназа, словно пытался запомнить каждого из них. От него веяло холодом смертника. Никто не сомневался, что будь при нем граната или оружие, он бы применил его против них. Они стояли и смотрели на него, не выпуская оружия из рук и ожидая здравый приказ командира устранить немедленно опасность. Но командир по каким-то причинам медлил. И даже когда Адам повернулся к ним спиной и стал не спеша удаляться, бойцы еще долго стояли на крыше, как оцепеневшие.

– Ушел, Дмитрий Борисович… – сказал один из спецназовцев, констатируя факт.

– Ушел… – согласился мужчина в штатском, присаживаясь на корточки, чтобы посмотреть за край крыши на распростертое тело Молнии.

Внизу уже собирались зеваки. Несчастный лежал на спине. Порыв ветра сорвал несколько желтых лепестков и унес вниз. И еще долго кружились они и падали к ногам погибшего.

V. Молитва девственницы

Снег шел как-то странно, не вниз, а вверх, словно кто-то специально перепутал небо с землей. Гром выбежал из подъезда и помчался к ларьку за сигаретами для своей жены, но, почувствовав под ногами гололедицу, сбавил скорость и пошел осторожной поступью. По дороге ему встретилась баба Ася с тяжелыми сумками, и они друг друга поздравили с прошедшим праздниками.

Гром не любил бабу Асю. Эта пожилая женщина жила этажом выше, подрабатывала уборщицей и все время ворчала по поводу брошенных окурков на лестничной клетке. Она часто жаловалась на жильцов дома в милицию по разным пустякам, поэтому ее старались обходить стороной. Весь подъезд радовался, когда она на лето уезжала в поселок. В квартире своей она жила одна с котом и ни с кем особо не разговаривала, не дружила. В народе ходили слухи, что осталась баба Ася старой девой, несмотря на то, что всю героическую жизнь выхаживала мужа-инвалида, ныне усопшего.

– Сынок, ты куда несешься на ночь?

Гром подумал, что упоминание о сигаретах может расстроить уборщицу.

– Да я за молоком для сынишки, – соврал на ходу он. – Жена укладывать собралась, а в холодильнике пусто.

– Мы в свое время ко-л-ову держали, – проворчала баба Ася.

Гром вспомнил, как торопила его жена, и поспешил дальше. Ларек был недалеко. Гром купил сигареты и хотел уже бежать обратно, как на витрине увидел дешевые презервативы «Молитва девственницы» и, не сдерживая улыбки, решил купить их, чтобы насмешить жену. У подъезда он опять столкнулся с бабой Асей. Она стряхивала снег с валенок и очень обрадовалась, опять увидев Грома.

– Легок на помине! А я все думала, как же ты без шапки выбежал, того и гляди менингит подхватишь, оставишь деточек си-л-отинушками… Купил молочка?

Грому было неудобно, что он обманул старушку. Его красные от мороза щеки слегка зарделись.

– Ах ты, Господи! Л-азобрали и-л-оды! – возмутилась соседка, поняв по лицу молодого человека, что у него нет молока. – Пойдем ко мне, заодно и сумки мне поможешь дотащить.

Уже скоро Гром поднимался по лестнице под причитание пожилой женщины. Горькое чувство овладело им, когда он прошел мимо своей двери, где ждала его жена. Ему даже показалось, что он слышит плач сына, хотя они благополучно «сплавили» его на праздники к родителям, а сами решили отдохнуть и немного расслабиться. Баба Ася жила над ними. Она долго возилась с ключами.

– Заходи, хлопец! Не л-обей….

Гром поставил сумки в коридоре и стал ждать, когда старушка разденется и пойдет на кухню за пакетом молока. В квартире пахло затхлым воздухом, как обычно бывает, если в ней живут пожилые люди. Молодому человеку хотелось поскорее уйти, и он про себя даже ругал бабу Асю за то, что она медлит.

– Давай быстрей, старая кляча, шевели копытами, – бубнил он себе под нос, слушая, как соседка шуршит тапочками по паркету.

Наконец ему вручили пакет молока, опять вспомнили о корове, заохали и с неохотой выпроводили за дверь. Жена встретила мужа упреками, почему он так долго бегал за сигаретами, и удивилась, что он принес еще молока, но жадно вцепившись в пачку сигарет, успокоилась. Гром даже позволил себе выкурить с женой сигаретку на лестничной клетке, что бывало с ним довольно редко, в минуты какого-волнения. И что было очень странным и неожиданным для него самого, так это то, что он не упомянул жене о встрече с соседкой.

Этой ночью Гром плохо спал. Голова болела от выкуренной с непривычки сигареты. Жена во сне забрала все одеяло, и мужчина медленно замерзал под тихое ее сопенье. Во сне она пару раз повторила мужское имя, но не его. Гром пытался понять, что с ним произошло в этот вечер, когда он побежал за сигаретами. Что-то не давало ему спокойно уснуть, волновало сердце и вносило сумятицу в чувства. Но все было тщетно, причина беспокойства ускользала в тот момент, когда, казалось, он вдруг ее понимал. Во время раздумий он поглядывал в щель между шторами. В свете фонарей шел снег и шел он также вверх, а не вниз. Гром долго пытался понять физику этого явления, но знаний не хватало. От досады он уставился в потолок и думал, что где-то там наверху лежит на своем старом диване эта одинокая пожилая женщина, которая возможно не спит и так же как он мучается бессонницей. Было уже пять утра, дворники скребли лопатами по асфальту, очищая двор от снега. Гром тихо оделся и с глухим скрипом закрыл за собой дверь. На лестничной клетке лежали разбросанные окурки. Жена бросала их на пол, мимо подъездной пепельницы, чтобы насолить уборщице. Сердце Грома вздрогнуло, заколотилось.

Какая-то странная, но приятная дрожь пробежала по его телу, когда он услышал знакомое шуршание тапочек. Баба Ася мыла лестницу. Она не замечала его. Сгорбленная и жалкая старушка волочила мокрой тряпкой по ступенькам, пятясь задом и сгребая мусор вниз. Его руки машинально нащупали в кармане пачку презервативов «Молитва девственницы». Он представил себе страшную картину, как он подкрадывается сзади, затыкает ей рот ее же тряпкой, валит старушку на ступеньки, как она причитает. Он сползает с нее, бесшумно уходит к себе, ложится рядом с супругой и снова смотрит в окно, как идет этот чертов снег.

VI. Покушение

Всю ночь лил дождь, а под утро, ослабев, робкой рябью защекотал он городские лужи, превратившись в морось. Прохожие спешили на работу, вываливались безликой массой из метро и расползались по тихим арбатским переулкам. В опавшей листве бродили голуби. Ветер играл стрижеными кустами, качал деревья, растущие из бульварной плитки, пытался вырвать из рук зонты, сорвать с головы уборы, и дерзко и нагло трепал прически спешащих. Осень прокралась в Москву незаметно. Раньше всех ее промозглое дыхание приметили бездомные. Они кучками лежали на газонах, под открытым небом.

Из машины вышла парочка: седоватый мужчина и молодая девушка с сильно накрашенным лицом.

– Фу ты, какая слякоть! – раскрыла зонт девушка, капризно исказив свое запудренное личико.

У нее был какой-то прибалтийский холодный акцент, который она тщательно пыталась скрыть, но это ей не совсем удавалось.

Ее спутник подставил свою аккуратно стриженую голову под зонт спутницы.

– Айрат Тахирович, Вы же говорили, что не боитесь дождя! – улыбнулась спутница и взяла мужчину под ручку.

Они невольно прошли мимо газона, на котором разместилась парочка бездомных с двумя маленькими детьми на руках. Дети плакали и просили у прохожих на хлеб.

– Фу, ты! какая мерзость! – опять воскликнула девушка, показывая на них. – Когда Вы, Айрат Тахирович, разберетесь в своем Совете Федерации с этими… Пройти негде, а ведь они источник опасных заболеваний. Пора бы их на стерилизацию, чтоб не размножались.

– Анечка, девочка моя… – ответил на ходу ее спутник. – В России Вы стали немного добрее. Еще на днях, проходя здесь, Вы грозились подкинуть им отравленный чизбургер.

Они остановились у входа в административное здание, рядом с рестораном. Мужчина посмотрел на часы, золотые стрелки которых показывали без десяти девять утра.

– А не зайти ли нам отобедать? – предложил он ненавязчиво.

– Заведение закрыто, – заметила девушка.

– Для меня всегда двери открыты, – улыбнулся он и постучал в стеклянные двери ресторана.

По неторопливым движениям, важной вальяжной походке можно было предположить, что этот мужчина был чиновником, причем чиновником высокого полета. Революционер сразу узнал сенатора. Он уловил вульгарный парфюм его спутницы, и все в нем застрекотало от отвращения. Он знал, что на деловые встречи люди такого ранга, как Мидиев, берут с собой таких цыпочек, которые природными чарами оказывают невольное влияние на ход переговоров, помогают добиться уступок у оппонентов. Вот уже неделю Адам подстерегал этого человека, и сейчас, чувствуя, как долгожданная дрожь проходит по телу, рука сжала рукоять пистолета. Его трясло от ненависти к этому человеку, виноватого, по его мнению, во всех страданиях простого народа. Своим дерзким поступком Адам выражал протест, показывал обществу, что ни один богач с этого времени не будет чувствовать себя спокойно, пока есть в стране хоть один нищий и голодный.

– Именем народа! – вскрикнул Адам и направил дуло пистолета в стоящего у дверей ресторана мужчину.

Тот вздрогнул от внезапности, его спутница закричала, прикрываясь зонтом. Раздался легкий хлопок, звук пули, разрывающей одежду и входящей в плоть.

Адам пошатнулся, выронив пистолет из своих ослабевших рук. Он так и не успел выстрелить: чужая пуля, выпущенная откуда-то сверху, попала нападавшему в спину, и он быстро терял сознание. Последняя мысль его была, что он умирает.

– Снайпер! – кто-то оглушительно крикнул и накрыл сенатора своим телом.

Это был крупный широкоплечий мужчина, телохранитель сенатора Герман. У него с самого утра было предчувствие, что с сенатором может произойти что-то нехорошее, и он внимательно следил за любыми перемещениями вокруг них. Ему мерещились вооруженные люди в припаркованных машинах, блеск рекламных вывесок он воспринимал, как блеск от оптического прицела. Нервы были накалены до предела. И как это бывает часто, он, к сожалению, отстал, потому что шнурок на его ботинке не вовремя развязался, и в это мгновенье, как назло, он заметил киллера, переодевшегося в бездомного. Но Герман уже ничего не мог сделать, кроме как в прыжке закрыть телом сенатора. Он понимал, что опаздывает на доли секунды, он слышал свист пули, и еще долго не мог понять, ранен ли его босс или нет.

На крыше хозяйничал ветер. Он рвал рубероид, гремел чердачной жестью и валил антенны, на которых как на аттракционе раскачивались вороны. Детский мячик, не понятно как оказавшийся здесь, кружился в луже, как будто попал в водоворот. Пожелтевшие и рваные листы газет носились по крыше, словно самоубийцы, в отчаянии готовые броситься вниз, пока у самого края они не зацепились за водосток.

Стреляная гильза еще дымилась, а пальцы только что разжались, выпустив снайперскую винтовку. Гром лежал на спине. Он смотрел отрешенно на небо, как оно нависло над ним и натягивалось серой ватой. Начинал идти снег. Пушистые хлопья уже заметали крышу, падали на небритое лицо киллера, и таяли. Казалось, что он плачет.

– Прости, Адам… – шептали губы.

Надо было покидать крышу, и чем быстрее, тем лучше, но Гром не спешил. Его огрубевшая душа трепетала, подобно рваной газете, и он силился заплакать. Но слезы не текли из этих жестоких и злобных глаз. Киллер терзался от этого, постанывал и представлял изумленное лицо товарища, в которого он всадил свою пулю.

– Ну, хоть одна слеза, хоть одна! – страстно молил он своих богов, но инстинкт самосохранения мешал ему сосредоточиться, заставляя невольно прислушиваться к чердачным шорохам и шуму с улицы.

Спустя несколько дней Гром увидел женщину, ждущую автобус на остановке по другую сторону дороги. Вечерело. Она стояла одна. Моросил дождик, автобусы в такое время ходили редко. Грому пришлось делать большой крюк в несколько километров, чтобы развернуться. Женщина по-прежнему ждала автобус.

– Вам куда? – спросил он, и она объяснила, как доехать.

По скромным подсчетам ехать оказалось более шестидесяти километров. Гром прикинул, что он вернется домой совсем за полночь. Сейчас рядом сидела незнакомая женщина и молчала. Она смотрела в окно, как мелькает лес у дороги, и с каждой минутой Грому становилось все тоскливее и тоскливее. Почему он согласился отвезти ее туда, где его никто не ждал? Он даже не спросил ее имя, они не разговаривали о цене поездки. Он просто открыл дверцу, и она села, сказав куда ехать.

«Странная женщина. Как она может расплатиться?» – думал он всю дорогу.

Дождь усиливался. Иногда они переговаривались парами фраз о погоде и состоянии сельских дорог. Так они незаметно добрались до места, где жила женщина.

– Ну, вот мы и приехали! – сказал Гром, останавливаясь.

Уже была поздняя ночь. Это был населенный пункт, который даже не был отмечен на карте. Темные ряды домов. В некоторых окнах горел свет.

– Спасибо, – кивнула женщина, теребя сумку руками. – Я Вам что-нибудь должна?

– Нет, ничего… – ответил мужчина, хотя ему ужасно хотелось близости.

В последний раз он занимался с женой любовью месяц назад. Но здесь в столь поздний час, когда ливень хлестал по лобовому стеклу и дворники не успевали смахивать воду, Гром почувствовал в этой женщине что-то сакральное, отчего ему захотелось встать на колени перед ней и просить прощение за то, чего он даже не знал. Она вышла из машины, и Гром поехал домой. Только тогда на его глазах выступили слезы.