– Презренное дело. Мрак, тьма. Не буду в этом участвовать. Благословение на рабство возмутительно, – сказал Отец. – Но своим призванием я обязан смирять зло и помогать родиться добру. Никто не помешает мне вступаться за угнетенных.

«Идеалист», сказал себе Надзиратель.

– Что ж, если вы не будете препятствовать исполнению планов колонии, мой долг не препятствовать вам. А теперь выслушайте, не перебивайте, и после этого вы свободны. Сегодня мне пришлось застрелить человека, не по своему желанию. Вальтер, классический, с немного укороченным стволом, зато удобный для применения в движении. Убийство Оли – это мой долг перед колонией, да, очень своеобразный и, надо признаться, жестокий. Контроль над рассеченными с виду кажется очень простым, но вы, похоже, забылись, расслабились, не хочу говорить по-солдатски, но всё-таки забили болт на основную работу. Напомню, Отец, вы сюда приехали не цветы собирать, а сдерживать психологические издержки от долговременной синхронизации сознания с машинами. Пропуски сеансов с рассеченными оказались чреваты. Надеюсь, больше мне не придется возвращаться к данной теме. Не хочу исполнять мой долг в такой форме.

– Гаррисон, присядьте, обсудим ещё кое-что. А вам всего доброго, Отец.

Отец молча вышел из дома Надзирателя, не попрощавшись.

– Зачем вы согласились? – спросил Гаррисон.

– Думаешь, этот моралист всё погубит? А мне кажется, что у фанатиков, сознательно отказывающихся от насилия, никогда ничего не получится. Видел таких на венерианской службе. Моралисты всюду бегают, как неприкаянные, наседают своим судом и речью, а кто бы к ним прислушался… Кстати, ты читал его биографию? Пренеприятное чтиво!

– А вы не думали, что он способен воздействовать на вас способностями? Что, если он внушит мысль? Или, в крайнем случае, прикажет мне… – опасливо спросил Гаррисон.

Надзиратель усмехнулся.

– Это невозможно. Им запрещено мозгокрутить администрацию. Готов поспорить, на генетическом уровне.

Гаррисон облегченно вздохнул.

Через полгода на Катангу прилетел корабль без регистрации. Дабы избавиться от юридических неловкостей, сделку совершили на аварийной площадке: отчёт, отправленный на Землю, содержал сообщение о спасении шестерых женщин, изъявивших желание остаться в колонии. Гаррисон зачем-то козырнул контрабандисту и принял живой груз, оплатив согласно договору – половина никеля, добытого за последние 36 месяцев, вкатилась в темное нутро грузового отсека.

После энной попытки заработали автозаводы. Рой машин вгрызался в горы и топкую землю, извлекал руду и вёз в гигантские мобильные домны. Шагоходы иногда тонули в болоте, вязнув своими треногами.

В сумрачном небе Катанги стали появляться черные, грязные от копоти и пыли, тучи. Манты, безраздельно правившие до человека в воздухе, куда-то спрятались и больше не появлялись.

Склады ломились металлическими чушками. Надзиратель молча отбирал часть для себя, часть для сделок с местными странствующими торговцами, часть отправлял в Терра-Империум. Из столицы, едва получившей первый груз с Катанги, пришло сообщение с поздравлением: «Отныне вы часть большой Семьи! Так держать. Необходимо увеличить производство на 100 процентов»

Тихо воровали колонисты, чтобы было чем поторговать с залетными барыгами. Джон и Каспер тоже стали несунами – сделав тайный лаз, копили урановые капсюли и никелевые слитки, надеясь увезти с собой хоть что-то после каторги.

Чтобы избавиться от топкой тундры, континент Катанги, где располагалась колония, с маниакальным упорством сушили: строили дренажи и адсорбировали серной кислотой воздух; планета, и без того недружелюбная, год за годом уродствовала, превращалась в пустыню, где изредка шел дождь с запахом тухлятины.

Когда привезли шестерых женщин, их на собрании распределили по хороводам – так колонисты обозвали собственные коллективы. Почти все работали вахтой, кто в горах, кто на факториях, кто на экстракторных полях, и между ними закладывались более прочные связи, чем с остальными. Рассеченные так и говорили друг другу: «Поехал хороводить!»

Отец говорил, что их занятия с несчастными – грязь страшнейшая, что они пусть и каторжанки, но люди в первом значении, однако ему в ответ лишь улюлюкали.

Поначалу женщины яростно сопротивлялись, бежали в топкие болота, либо в космопорт, где их впервые встретили. Надзиратель без обиняков сказал им, что «так лучше». Для утешения он добавил:

– Из столицы мне обещали предоставить вам освобождение как только отслужите каторгу на Катанге. Я отправил ваши генетические ключи. Давайте поможем друг другу! Десять лет, и чистый генетический ключ, безо всякого упоминания про каторгу и уголовное преследование, в ваших руках. Представьте! – Надзиратель взмахнул ладошками, изобразив бабочку. – Вспорхнете свободными на первом корабле до ближайшей обитаемой системы.

Осознав, что никто не придёт на помощь, а из постоянных гостей колонии будут только автономные грузовые шаттлы, контрабандисты и работорговцы, они тихо смирились со своей судьбой.

В девятый год рождения колонии погиб Надзиратель. Напившись бренди из своих неиссякающих запасов, он вышел во двор с промышленным рельсотроном и принялся мстить за проклятую жизнь на проклятой планете. Каторжане разбежались, как мыши, по всей округе; Джон, возвращавшийся с очередного хоровода, заметил, что Надзиратель побежал в дикие земли.

Останки нашлись быстро. Каспер, полысевший и подичавший от усердия на производстве, запугивал колонию байкой про ляо, обитавшие в ближайших горах.

– Такую кучу может высрать только ляо! Один раз ползу, значит, с фактории, весь грязный, в биомассе, и тут из валуна на меня выпрыгивает ляо. Как наш косолапый, земной который. А вы мне не верили, ага! Погляди-ка, даже часики наручные видны в куче, – смеялся Каспер, тыча пальцем в кучу экскрементов.

– О господи, – произнес Гаррисон волнующе. Ему причудилось, что власть, оставшаяся в экскрементах катанганского хищника, манит, просит поглотить всю без остатка, ни с кем не поделившись.

– Не произноси всуе, – Отец повесил винтовку за плечо. Обернувшись, он посмотрел на посёлок, где горел свет в окошках и мерцала лазерная ограда. Хоромный дом сгинувшего Надзирателя подсвечивая, как ёлка в гирлянде. Несмотря на светлую ночь, всё вокруг колонии почернело, как головешка, словно планету поразила болезнь и её иммунитет отчаянно сражался, рисовал границы смерти для выживших. Отцу мерещилось, что с ним разговаривает планета: «Смотри, человек! Твой труд мне не нужен, твой труд гибелен для всего живого; куда бы не ступила твоя нога, она принесет на своей подошве несчастье и морок, и всё придется сжечь дотла, чтобы попытаться начать. Что же делает твоя рука, как не грабит и не ломает? Весь твой род сплошной обман, сплошная эксплуатация, сплошная глупость. Я отвергаю твой мир».

Четверо помолчали, стоя у кучи.

– Отец, что же делать? – спросил Гаррисон.

– Похороним завтра. Напиши отчёт. Нам нужен новый надзиратель.

– А может?.. – Гаррисон постеснялся сделать предложение возле погибшего начальника.

Отец на него долго глядел из-под капюшона, вздохнул и приказал двигаться домой. В пути Гаррисон шел сзади, видимо, обидевшись, что он по своей трусости и стеснительности так и не воспользовался шансом.

Хиндли почувствовал, как к его плечу прикоснулись.

– Отец? – спросил он.

– Хочу с тобой поговорить. Со мной делятся тайнами, но то, что я обнаружил, не было услышано в баре, оно было замечено мной лично. Джон, ты не участвуешь в этой мерзости с женщинами, избегаешь компании с ними. Скажи, почему?

Хиндли подбирал слова.

– У меня дома жена осталась.

– Вот оно как. Ну, не сказать, что я не догадывался… Девять лет прошло, конечно.

Добравшись до поселка, Отец рассказал Джону сегодняшнее открытие.

– Пока все бегали в поисках Надзирателя, я позволил себе поискать в его терминале. Думалось, что мистер Купер оставил бы предсмертное письмо на такой случай. Но мне не суждено было его найти. Зато оказалось, что сегодня он получил отказ на свой рапорт о возвращении на Землю. Конечно, неправильно такие вещи обсуждать…

Джон пожал плечами.

– Он погиб.

– Это да… Кстати, в терминале есть ещё кое-что важное. Пошли, покажу.

Они прошли внутрь дома. В отличие от казарм, где пластик уже желтел и покрывался трещинами, здесь было свежо и чисто. Надзирателя давно за глаза стали обзывать Хапугой.

– Не читал, – предупредил Отец. – Прошу. Я оставлю тебя наедине.

Джон подошел к монитору.

Совершенно внезапно из столицы пришел ответ на прошение Джона о помиловании. Когда он писал такое прошение? Годы шли, и время, как поток воды, смыло воспоминания об офицерской жизни, блестящей карьере, головокружительных возможностях и прекрасном будущем.

В ответе говорилось, что его просьба удовлетворена: отныне он вольный катангопашец, а не каторжанин; вся судимость погашена, без права, однако, на восстановление военного чина.

«Вы просили обратиться к госпоже Хиндли с соответствующим пожеланием присоединиться. К сожалению, поиски человека затянулись по причине смены фамилии на Вульфстронг. Госпожа Вульфстронг подала на развод 2 декабря 2540 года, в соответствии с установленной формой. Согласно закону, присутствие лица, отправленного на каторгу, в суде не является обязательным условием. Приятного времяпровождения на Катанге!»

2 декабря 2540 года – день, когда корабль «Смиренная Ева» оторвался от земной орбиты, направившись к месту каторги.

Прочитав письмо, Джон молча отправился в бар, где страшно напился местной бражки, разбил в споре бровь Касперу, домогался до Четвёртой (так уничижительно прозвали женщину, добытую при ограблении мелкого торгового корабля) и преуспел-таки. Бродя по ночному поселку, полной голубого света, он горланил старые кадетские песни, откуда-то всплывшие из недр, поносил Кэрри солдатской бранью, тоже случайно вспомнившейся, расколотил дверь и уснул прямо у порога.

Несмотря на дикое неудобство от устроенного балагана, никто из сочувствия не сделал Хиндли замечания.

Утром он пытался двумя руками сжать голову раскалывающуюся пополам.

Несмотря на полученное освобождение, Джон ни разу не пытался покинуть Катангу. Ему не льстило возвращаться на Землю, где о нём забыли в первый день каторги, не хотелось даже взглядом пересечься с «госпожой Вульфстронг», которая продолжала жить в том же доме. Да и звучит сюрреалистично, чтобы звездная империя выслала корабль за каким-то проштрафившимся офицером, чьи компетенции за девять лет утратили всякую полезность.

Хиндли предпочел остаться вместе с колонистами: он резался в карты, пил тундровую бодягу в баре, дрался то с Каспером, то с другими, потом сдруживался с ними вновь, вступил в хоровод, прикупил и поженил на себе двух женщин. Старел он, старела колония, желтел пластик в бараках, охранные боты давно не передвигались по улицам, повадки рассеченных становились чуднее, и даже Отец стал жаловаться, будто ему год за годом всё труднее с ними бороться.

Ближе к сорока годам Джону пришла мысль, что жить на задворках галактики, в мрачной дыре под названием Катанга не так уж плохо. Он свободен от морали , надзора и законов: «Делай что хочешь, но выполни план и не задавай глупые вопросы». Что-то в этом определенно есть, сказал себе Джон.

Перед гибелью мистер Купер успел выдать генетический ключ вольного человека – с правом на личный домик и прочие прелести.

Новый надзиратель, присланный из ближайшей обитаемой звездной системы, прилетел только через год. Им стал майор Бу, маленький смеющийся человечек с крепкими плечами и длинной черной косой. Киндер-сюрприз, как его назвали колонисты после первой беседы, довольно легко разобрался, как тут верховодил предшественник. Он говорил Отцу:

– Гаррисон весьма услужлив и прост. Совсем как робот. Все тайники покойного мистера Купера раскрыл, интересные схемы тут проворачиваются… Хорошо! Но обойдемся без сообщений в столицу, ладненько? Кстати, ко мне вчера обратились женщины с некоей петицией.

– Какой? – спросил Отец.

– Гм, якобы у них существовала договоренность с мистером Купером. Он посвящал вас в неё?

– Нет.

– Жаль, – вздохнул новый надзиратель колонии. – Ну, я не мистер Купер, я майор Бу, так что…

Всё пошло по-старому: люди управляли машинами, а они для них рыли землю, болота и горы, вырывали из недр богатства и бросали в мобильные домны, которые разрослись до небольших иссиня-черных городков, медленно поедающих всё живое; часть товаров под покровом ночи исчезала со склада, тихий автопоезд двигался в сторону аварийной площадки космопорта, там он и пропадал; тайком завозился «живой товар», мистер Гаррисон, всё такой же подтянутый, всюду следовал за новым надзирателем.

В сорок лет характер Хиндли совсем испортился.

Всего у него было пять женщин, из них три умерли, как считал Отец, не по своей воле. Оставшихся двух он истязал и держал безвылазно либо в полях, либо в шахтах. И там, и там от зари до зари женщины в наказание за мизерный проступок неподвижно лежали в автоклавах, управляя при помощи сознания рабочими машинами.

У Хиндли родились дети, но любовь к ним за многие годы так и не проявилась. Старшего сына он считал бездарем и алкоголиком, средний получился слабым на ум, а младший только и делал, что смотрел на ночные звезды и рисовал на бумаге монстров, посещавших его во сне.

Однажды на планету приземлился корабль паломников. С ними долго и обстоятельно разговаривал Отец, к тому времени тоже состарившийся. Когда паломники отбыли с Катанги, обнаружилось исчезновение младшего сына Хиндли.

Каспер Джонсон смеялся, покуривая дурной табак: «Посмотри-ка, говнюк какой оказался, захотелось ему пожить в свободе!» После этой истории Джон разругался с Отцом, пригрозив ему расправой.

Старшего сына спустя полгода нашли утонувшим в реке неподалеку. Воды ледяные, талые, кололи руки тех, кто соизволился вытащить труп. Джон стоял над телом, помолчал, затем проверил все карманы и похоронил там же, оставив могилу без камня.

Ему вдруг страшно захотелось взять себе третью жену.

Весной, когда возле поселка расцвел земной вереск, Джон Хиндли вышел на охоту. Из ружья ему удалось завалить только одного ляо – остальные разбежались по горным пещерам. Связав веревкой задние лапы, Хиндли потащил свою добычу – прямо по земле, пыля на всю округу. Он пел солдатскую песню, когда в небе привиделся опускающийся корабль. Идти до порта было недалеко, подумал Джон, и решил обменять шкуру инопланетного медведя на что-нибудь полезное.

«Маленькая Бадрия», лунообразная, из бледного белого металла и с множеством выглядел одного возраста с Хиндли. Такие рабочие лошадки использовались для перевозки небольших грузов, часто контрабандный товар прятался в искривителе пространства, чтобы случайная таможня или военный крейсер при сканировании ничего не заподозрили. Торговец стоял, прислонившись к шасси, оглядываясь в поисках клиента; винтовка висела у него за спиной, грозное дуло смотрело в землю.

Хиндли махнул рукой, ему в ответ показали жест из пятерни растопыренных пальцев: «Я с миром». Винтовки отложили в сторону.

Старик завел беседу про последние новости. Торговец по имени Гани, имевший оглушительный голос, рассказал, что некая раса на окраине Веги объявила войну Терра-Империум. Дела якобы идут со скрипом или просто плохо, нынче путешествующих торговцев при посещении колоний обязали нанимать бывших гвардейцев на военную службу.

– Эй, а не хочешь ли ты отправиться? Вот смотри. Если ты вольный, то тебе дадут офицерский чин, а если каторжник, то освободят от неё. Я доставлю тебя до ближайшей станции, там тебе укажут путь.

– Хватит, брат, староват для такой чепухи, – ответил Джон.

– Брат, что тебе делать в этой могиле, полной мух?

– Империум, срань межгалактическая, сослала меня тридцать лет назад в это гавнодушное место, которое ты сравнил с мушиной могилой. Хватит с меня. Дальше двигаться не хочу.

Гани пожал плечами, как бы говоря, что теперь-то ему глубоко безразлично. Он исполнил свое обязательство перед Терра-Империум.

– Прости, брат, не осуди мои слова. Я только исполняю свой долг.

Джон примирительно кивнул головой.

Из корабля показалась девушка, с магнитными колодками на запястьях.

– Это тоже товар? – спросил заинтересованный Хиндли.

– Нет-нет! Феранда, вон отсюда, брысь-брысь! Я её для себя оставил. Дурочка мечтала в пираток поиграть, связалась с клоунами, а те её обдурили и кинули. Теперь у меня в прислужках.

Хиндли предложил отдать ляо целиком. Шерсть ляо крепкая, лазером не прожжешь из-за особенного поглощающего волоса. Гани засмеялся:

– Давай, я тебе продам новых роботов. О, у меня есть шагоход, для болота подойдет! Могу дать токса, но в наличии только юпитерианский, с осадком, бывают последствия всякие.

– Нет, хочу девку.

– Да на кой ляд она тебе сдалась, старик?

– Хочу.

– Нет!

– Плачу тушой ляо и кредитами.

Гани аж подпрыгнул – до чего же ему нравился торг с этим незнакомым! Он взял чашку кофе, выпил немного, вкусно охнул и зачмокал; от его легкой одежды исходил лимонный аромат, и старый Джон, в чью голову проникли воспоминания, сморщил лицо.

– Не любишь кофе? Дорогой, здесь кредиты нынче не в почете, прости. Есть что ещё?

Тогда Хиндли предложил десять капсюль высокообогащенного урана и никелевые чушки. Гани сощурился, зачесал шершавую и небритую шею, во взгляде читалось сомнение.

– Откуда?

Теперь засмеялся Хиндли:

– Так ты оглядись вокруг. Катангу ни за что бы не тронули, будь тут одни камни и воздух! Нас сослали добывать металлы, этим мы и занимаемся, ну, и себе немножко оставляем, конечно же… А почему бы не оставлять? План выполняем, а себе излишек на пенсию. Ну, ты согласен?

Гани сказал «Добро!», приказал девке отправиться вместе с Хиндли. Груз с ураном и никелем подвез на машине единственный оставшийся сын, загрузил во внутренний отсек и остановился ждать старика. Девка заплакала, попыталась сопротивляться, но торговец пригрозил, что сожмет её до молекулы в искривителе пространства, если она не послушается. На прощание, видимо, из жалости, подарил ей платье, платок и бусы.

К вечеру они добрались до поселка. Девушка с кудрями, худощавая, с впалыми розовыми щеками, будто не евшая неделю, сидела у костра и бросала слезы на холодную землю. Возле неё танцевали страшные тени, наблюдавшие и ждавшие своего часа.

Феранда, новая жена старика Хиндли, оказалась строптивой бунтаркой. В первую же ночь она расцарапала ему лицо и сбежала из посёлка. В отместку за это вольный катангапашец приложил её электропогонялкой для скота. Чтобы не портить вид красавицы, удары точечно и аккуратно, по-армейски попадали в поясницу.

Отец попросил встречи.

– Позволь лечить твою душу. Скажи, как часто тебе приходится работать с машинами?

Он приглашающе положил руку на стол, ладонью вверх.

Старый Джон посмотрел на Отца, затем перевел взгляд на ладонь, а после вновь вернулся к глазам собеседника. Взгляд был тусклым и неясным.

Колония медленно наполнялась бездумными куклами, шаркающей походкой передвигающимися вдоль желтых стен бараков и ведущими разговор с фантомами. Отец писал отчеты в столицу с просьбами помощи или совета.

«Как же это всё понимать? – обращался к безликому чиновнику Отец. – Мне чрезвычайно сложно отличить ложь от правды. Сказанное покойным мистером Купером не дает покоя… Каковы долговременные последствия рассечения? Способностей, дарованных мне Терра-Империум, не хватает, чтобы остановить деградацию сознания рассеченных… Приведу примеры из своих наблюдений. Более всё деградация распространилась в социальных группах, задействованных в контроле сложной индустриальной машинерии, а менее всего в агрофакториях. В последних механизм взаимодействия с биологическими организмами если не примитивен в положительном смысле, то весьма мягок и щадящ. Полагаю, существует корреляция между количеством контролируемых оператором средств и скоростью разложения сознания человека. Мне всё сложнее контролировать психологические изменения, более того, скажу вам, кажется, что эти изменения происходят со мной! Но вот в чем дело, я не рассеченный, не входящий в контакт с машинами. Возможно, физиологические процессы геронтического характера каким-то образом связаны с ускорением деградации? И то, что симптомы в последние несколько лет стали более тревожными, обусловлены как раз возрастными особенностями? А как объяснить их повальное увлечение насилием и членовредительством? Наиболее пострадавшие, в частности, колонист по фамилии Джонсон, начали выдумывать истории, несуществующие события, обыгрывать в разговоре небылицы. Тревожно, очень тревожно! У меня столько вопросов, ответьте же! Мы, отцы, обязаны сдерживать подобные эксцессы… Но можем ли мы лечить, будьте со мной откровенны!»

Отчеты Отца оставались без ответа.

Сам майор Бу беспорядочно пил, потреблял токс и периодически забавы ради бил бока каторжанам, попавшимся на ночной улице. Ему прощалось всё, ведь молодчику было наплевать, сколько будет украдено колониальных товаров. Лишь бы колонисты выполняли план. К ним майор Бу относился как к пациентам клиники для душевнобольных, не утруждал себя обязанностями, не скрывал своего плана перевестись обратно в обитаемый мир, «где расцветают розы, а не пузыри в болоте», и часто всем напоминал:

– Делай что хочешь, но выполни план.

Вскоре поползли слухи, что старик с молодой женой не справляется, что он ей не указ и даже еженощное «воспитание» к результату не привело. Феранда пробовала подкупить надзирателя, но помощник Гаррисон по простоте души рассказал об этом старому Джону в баре.

Она часто пряталась у Отца в погребе его дома. Но долго сидеть в нём не могла, к утру ей приходилось возвращаться, где её били электропогонялкой, да так, что под ногами образовывалась постыдная лужа.

Иногда в окнах дома Хиндли виднелся знакомый силуэт его друга Каспера.

Каторжане беспокоились, что бунтарка начнет склонять и других женщин к неповиновению, их раздражающий бубнеж теперь слышался в баре и во время хороводов.

Феранда плохо готовила, плохо собирала грибы в тундровом прилеске, плохо работала в шахте, намеренно совершала аварии; ни женой, ни тем более рабыней она себя не считала и находила в происходящем лишь временную досаду, плохую игру, наложенную на одно гигантское космическое путешествие: «Будет что детям рассказать»

По ночам из разных домов заметно прибавилось женских криков и мольб о помощи. Каторжане со страху принялись воспитывать своих многочисленных жен, они сбегали, а затем вновь возвращались – жить в мертвой тундре невозможно. Престарелый Отец качался на кресле, зажимая ладонями уши.

Отцу не спалось. Его одолевали кошмары после сеанса с рассеченными. Вдруг послышался звук в замочной скважине.

Кто-то ковырялся в замке двери.

Мужчина встал, включил свет в гостиной. Тут же звуки прекратились. Тогда он потянул за ручку.

В темноте показалась спина уходящего. Отец его окликнул. Незнакомец остановился, холодный ветер поднимал пыль на дороге, мерцающие лампы, не насытившиеся ранее зимним солнцем, плохо сделали освещение. Подойдя ближе, всмотревшись в лицо, глубоко смущенный Отец беспокойно спросил:

– Джон, вы хотели что-то?

У Джона в руке лежал нож.

– Джон? – повторил Отец. – Джон, очнитесь же!

– А ведь дурочке гарантировали всё.

– О ком вы?

– Кэрри, моя дурочка, вишневый цветочек…

Секундное молчание, растянувшееся в вечность.

– Постойте-ка, вы про бывшую жену? – спросил Отец. Взгляд держался на ноже, в голове гудело «Выхватить или довериться?»

– Почему бывшая? – каким-то пьяным голосом ответил старый Джон. – Она вот здесь.

– Где?

– Ну здесь.

– Да где же? Умоляю, дорогой: объяснитесь, очнитесь, проснитесь!

– У вас она. Я знаю.

Отец опешил.

– Да-да. Вы думали, не узнаю, как Кэрри прячется у вас в подвале?

– Джон, дорогой, Кэрри нет на Катанге. Если хотите, я покажу подвал и все комнаты. Кэрри развелась с вами. Давно.

Хиндли слегка закачался, замямлил, рукоять ножа плавно соскользнула с руки. Обняв за плечо, Отец настойчиво повел его домой.

Дом Хиндли стоял после дома надзирателя. Узенькая ограда, легкий газон, круглая крыша и круглые окна, бестолковый садовый гном, тонкие фонарики-шпажки, воткнутые в землю. Строением он напоминал медвежью лачугу, огородившуюся от остальных. Не хватало лишь улья с пчёлами. В одном из окон мертвецки горел бледный свет, и два женских лица, изуродованных тенями, страшно смотрели на приближающуюся парочку.

Заходить внутрь Отец не решился. Слабоумный сын Хиндли, не приспособленный к рассечению и вообще к какой-либо работе, никогда не уходил дальше поселка. Цокая языком словно недовольный, он закрыл дверь без слов прощания.

Стояла ночь, мигали звезды, вдали виднелось горящее жерло домны, захватывающей всё новые пространства.

– Феранда, это ты? – спросил темноту Отец.

Девушка, точно призрак, материализовалась у ворот дома. Одетая в простой серый плащ, с сумкой через плечо, она пригласила пройтись до её любимой поляны.

Поздней осенью мох на Катанге цветет аккуратными корзиночками. Если наступать на них, то заиграет желтая люминесценция. Шаг Феранды ровный, уверенный, знающий; нога Отца ступала мягко и нерешительно, след в след. Наконец, добрались до небольшого поля у озера, откуда хорошо просматривался посёлок.

Отец только сейчас подумал, как же рискованно было согласиться на ночную прогулку без оружия.

Феранда достала из холщовой сумки шар, энергично потерла в ладонях и подбросила; шар закипел, звездой взлетел над головами, пустил тёплое золотистое свечение на всю округу.

– Как романтично! – сказала Феранда. Её лицо было таким же легким и убежденным, как в первую встречу на Катанге, но руки покрылись шрамами и ссадинами.

– И в самом деле, – удивленный Отец не знал, что ожидать от девушки. – А что это?

– Дары планеты, что россыпью под ногами лежат. Жаль, не цените, топчете их.

Помолчали.

– Катанга. Какое глупое название для такой замечательной планеты!

– Как бы вы назвали?

– Хороший вопрос… – Феранда задумалась. – Наверное, имя должно быть холодным, как лёд, и непокорным, как могучая река. У планеты изумительно холодная и бесконечно непокоренная красота, вот о чем я.

– В самом деле? – Отец попытался вспомнить, что же красивого есть на Катанге. Но перед глазами всплывали только серые, покрытые рыжеватой плесенью валуны всех диких форм, топкие земли с редкими газовыми огоньками, грязные ледники, карликовые деревца с погнутыми кронами, кустарник с водянистой ягодой, наконец, давно исчезнувшие манты, покинувшие обхоженный человеком край.

Вновь помолчали. Блещет пушистая золотая звезда над головой Отца.

– Простите, но вынужден не согласиться, – продолжил Отец. – Сумрачно, холодно, короткое и душное лето, часто смрад, грязные воды…

Феранда засмеялась.

– Это потому, что вы не хотите видеть красоту в естественном.

– Хочу, но не могу. Помогите же.

«Грустно», сказала девушка и окунула ногу в озеро. Вода, должно быть холодная.

– К тому же, почему же она непокоренная? Лирика, как по мне.

– Искренно говорю вам – планета не только не покорилась, но берёт на измор. Вы погибаете.

Отец рассматривал Феранду, её лицо, движения, и не находил никакого сходства с теми забитыми существами её пола, живущими в посёлке. Он честно пробовал её понять, не используя дар; взгляд, полный ясности, глубоко проникающий, был обращен в его сторону, и чувствовалось, как будто его прознали, вычитали от и до биографию; без прикосновения к ней, казалось, её тепло лучами согревает даже вечно холодные камни.

– Зачем вы тут? – спросила Феранда.

– Мы? У нас есть цель.

– Какая?

– Исторгнув грех прошлого, в труде добыть добро для всех.

– Чепуха! – Феранда скривилась в недовольстве. – Яснее прошу.

– Мы возвели колонию, основали новую Семью. Такова миссия, данная нам Терра-Империум, нашей матери и хранительницы.

– Лебеда, пустота, чепуха, – Феранда встала перед ним, вся напрягшись. – Как хорошо, что я не родилась от вашей матери!

Отец смутился. Было ли оскорбительным заявление?

– Вы что, не из Терра-Империум?

– Ни разу не бывала!

«Удивительно. Так много прояснилось, – подумал Отец. – Передо мной стоит свободный человек. Только жители далеких миров, не присоединившиеся к Большой Семье, способны так мыслить и воспринимать мир. Мы, двоемыслящие, произносим свободу слишком легко, непринужденно, без усердия и чувства, формалистически. Нам говорят, что есть свободные люди, а мы смеемся, ибо верим – свобода существует только за пределами внешних обстоятельств, что невозможно принципиально.

Но вот она, Феранда, стоит, уперши руки в бока, глядит на посёлок с вызовом, полным презрения и бесстрашия.

Если человек Терра-Империум, такой, как я, не верит в свободу, то человек, подобный Феранде, движим ею. Когда человек Терра-Империум говорит «Даже в свободе я несвободен», то Феранда лишь смеется «Даже в клетке я вольная птица».

Пока он размышлял, Феранда зашла в воду по самые плечи. Наплававшись, она собрала вещи и попросила проводить обратно. Согревшись от движений, ступающая по кочкам девушка вновь разговорилась.

– Я долго наблюдала. Вы погибаете. Пожалуйста, не обижайтесь, но это так. Правда такова, что вы и вся колония – деструкция. Хаотически цепляетесь за живое.

– Решительно с вами не согласен… – неуверенно прозвучало из уст Отца.

– Это пока. В вас есть нечто приятное, лучшее, чем у большинства здешних персонажей. Кажется, я сталкивалась с отцами в других, более весёлых местах. Скажите, вас

Они дошли до поселка. Пути расходились. Перед расставанием Феранда сказала Отцу: «Всё равно я буду бороться. Всё равно моя клетка исчезнет. Я стану здесь многим. Вы останетесь ничем. До свидания». Девушка поцеловала в щеку Отца, он не сопротивлялся, скорее обрадовался этому теплу, согревающему и живому.

Рассветало. С зелёных, накрытых полусферой полей фактории двигалась машина с каторжанами. По улице бродил лысый человек, требовал от каждого фонарного столба вернуть венерианские рубины.

В баре стоял шум. Тупой, некрасивый, со множественной вмятиной на лице андроид ручной сборки по имени Сапп прислужливо уточнял у каждого «Чего изволите?», наливал стакан бражки и просил не бить посуду. За дальним столом сидел изрядно выпивший майор Бу в компании Гаррисона и Отца. Гаррисон, поседевший, истончавшийся, но всё ещё вытянутый по-офицерски, угрюмо цедил бокал и выслушивал бахвальные речи начальника, Отец читал книгу и делал в ней пометки. Пахло пролитым, поверхность чувствовалась липкой и запачканной, а со стен едва брезжил свет от слабых светильников.