В конечном счете. Сборник рассказов

– Cлишком много.

– Для такой линды, как ты, совсем немного, – молодецки сказал Макеев.

Шоколадка запечатлела на щеке Макеева такой смачный поцелуй, какого он не получал, наверное, никогда в жизни. Ну, может, только на втором курсе, когда их стройотряд строил Ангару-ГЭС.

Негр, успевший припрятать макеевские вещи, громко зааплодировал, и только парень-мулато, приведший Макеева, стоял грустный.

Макеев решил облагодетельствовать и его. Уж если становиться Дед Морозом, то по-крупному.

– Чико, ты мне поможешь?

– С радостью, сеньор. Что делать?

Лицо парня выразило желание сделать абсолютно все, что придет в голову полоумному алеману.

– Мне надо добраться до Кайо Ларго. Надо арендовать машину?

– Но, сеньор, – улыбнулся парень. – Это остров. Можно арендовать яхту в Сьенфуэгосе.

– Долго плыть?

– Если без остановки, то сутки.

– А побыстрее?

– Самолет, сеньор. Тридцать минут.

– Подходит. Поможешь купить билет? За вознаграждение, конечно.

Парень ухмыльнулся.

– Си, сеньор.

Они проследовали обратно в здание аэропорта. В новых шортах, поло и легких эспадрильях Макеев чувствовал себя завзятым покорителем тропиков.

Провожатый подвел к кассе, закрытой плексигласовым листом с прорезанным крохотным окошечком и спиралью дырочек над ним. Макееву моментально припомнились железнодорожные кассы времен развитого социализма.

Парень что-то спросил у невидимого кассира и повернулся к Макееву.

– Билет стоит сто сорок куков, сеньор. Рейс через час.

– Fantastico.

Макеев отдал парню пачку денег. Тот честно отсчитал нужную сумму и придвинул остальные хозяину. Макеев ухмыльнулся и вернул чико пару купюр. Парень сверкнул зубами.

– Грасиас, сеньор. Регистрация вон там.

Регистрация на самолет напоминала военную перекличку. Бородатый мужчина, вылитый молодой Кастро, зачитал список фамилий. Свою Макеев узнал только чудом. Затем бородач забрал билеты и выдал посадочные талоны, которые были выписаны вручную, точь-в-точь как квитанции из прачечной, которая стирала их шторы. Потом два десятка пассажиров, и Макеев среди них, побрели по полю к старому АН-26.

Когда Макеев оказался внутри салона, им вновь овладела паника. В АН-26, как во всяком грузопассажирском самолете, иллюминаторы отсутствовали. И если бы не стюардесса, упругая фемина системы мулато, полет на сто процентов превратился бы в боевой вылет.

Когда пилот закладывал очередной вираж, а сердца пассажиров подкатывали к самому горлу, фемина мило улыбалась, поводила плечами, и ее роскошная грудь красноречиво трепетала под тонкой блузкой. Если вираж был продолжительным, то фемина что-то говорила. И хоть гул турбин заглушал все звуки, исходящие из пухлых карамельных губ, пассажирам становилось спокойней.

В том числе, и Макееву. Однако что-то тянуло, как больной зуб. Он с надеждой взглянул на Исфандияр-ака, и тот, как всегда не подвел. Перегнулся через ручку кресла и успокаивающе похлопал Макеева по руке.

От этого простецкого движения Макеев взбодрился настолько, что решил дать знать о себе друзьям и близким.

«Написать смс Козихину? Нет, перебьется на изжоге. А вот жене надо».

Макеев набил на клавиатуре: «Я в Гаване по делам. Здесь очень жарко». Немного подумал и добавил: «Целую».

Затем решительно выключил телефон и засунул на самое дно портфеля. У него возникло ощущение, что все его долги и обязательства покрыты этой, в общем-то, незатейливой смс-кой.

И слава богу. Или по-местному: матерь божья и карамба.

На Кайо Ларго Макеев познакомился с еще одной особенностью кубинского житья. Оказалось, здесь солнце не заходит медленно за горизонт, а просто выключается.

Когда Макеев и Исфандияр-ака выходили из самолета, было светло, а когда вышли за пределы аэропорта, наступила глубокая ночь.

– Однако! – проговорил Макеев, потирая от удовольствия руки. – Начнем приключения, а, Хоттабыч?

Исфандияр-ака благодушно кивнул. Макеев заметил: в Москве лицо старика постоянно хмурилось, здесь же глубокие морщины разгладились, а мелкие собрались вокруг глаз лучами, наподобие тех, что рисуют дети вокруг солнца или древние ацтеки вокруг образа светлейшего Вицлипуцли.

Приключение явилось в виде донельзя кучерявого мужчины лет шестидесяти. Загорелый до черноты, но не мулато, в расстегнутой до пупа рубахе, обвислых джинсах и ярком шейном платке, он представлял собой весьма живописный тип, который, видимо, и вдохновлял старика Хэма.

– Сеньор ищет машину до отеля? – на сносном английском спросил живописный тип.

– Нет, я хотел бы, чтобы вы довезли меня до побережья. На пляж с песком.

– До какого именно места? – уточнил мужчина, нисколько не удивившись просьбе иностранца.

– Все равно куда. Только что бы это было безлюдным местом.

– О кей. Семьдесят куков.

– Почему так дорого? – спросил Макеев из чисто академического интереса.

– Потому что в два конца, – невозмутимо объяснил тип.

– О кей, – в свою очередь сказал Макеев. – Пусть будет семьдесят.

Кучерявый протянул руку.

– Я Эстебан.

Эстебан вывел его из здания аэропорта, более похожего на небольшой сарай. У самых дверей, в луже желтого света, стекавшего из единственного фонаря, стоял приземистый красный автомобиль. Марку Макеев определить не смог, но по острым, как плавники акулы, крыльям и сдвоенным фарам, предположил: модель года так 1958-го, если, вообще, не 1955-го.

– Неужели это корыто до сих пор ездит? – задал он риторический вопрос по-русски, и тут же перевел кучерявому другу:

– Сколько миль может проехать этот ветеран, не преставившись раньше времени?

– О, мистер, не волнуйтесь. Его купил мой отец за год до моего рождения, и ни одной проблемы. Надеюсь, проблем не будет, когда его унаследует мой внук. Разумеется, после моего сына. Отличный автомобиль.

– Что за марка?

– «Понтиак Бонневилль», – удивленно сказал Эстебан. – Мистер не узнал?

– Честно говоря, нет. У нас распространены другие марки.

– А мистер откуда?

– Из России.

– Из России? – обрадовался Эстебан. – Чудесная страна! У меня кузен учился в России. В Кишиневе. Только очень холодно. Но очень понравилось. Прошу мистера садиться.

Макеев влез в салон, с удовольствием вдохнул запах крепких сигар. Исфандияр-ака по своему обыкновению материализовался на заднем сиденье.

Кучерявый Эстебан вдавил педаль газа в пол, «понтиак» взвизгнул покрышками и рванул вперед.

Горячий ночной ветер дунул в лицо, и Макеев внезапно почувствовал, что он – это не он. Или не совсем он.

Это было трудно объяснить – даже самому себе, да Макеев и не пытался. Он мгновенно и безоговорочно принял новые ощущения. Тело действовало быстрее, чем мозг думал.

Так, правая рука сама выставила локоть за окно, а левая уперлась в бедро. Спина выпрямилась, и поза сделалась, как у одинокого рейнджера, вроде бы уставшего от забот, но в то же время полного сил для новых свершений.

А сердце Макеева словно погрузилось в прохладную, пузырящуюся, как в джакузи, воду. Изнутри приятно покалывали маленькие нежные иголочки, тормошили воображение: смотри, смотри, сейчас начнется!

Если в аэропорту Гаваны Макеев скинул пятнадцать лет, то с потрепанном салоне – еще с десяток. Даже прошел висок, который болел несколько недель подряд.

С давно забытой гибкостью он обернулся и рассмеялся. Исфандияр-ака тоже изменился. Ветер раздувал седую бороду, глаза блестели, и Макеев готов был поклясться: старик улыбался во весь свой щербатый рот.

Эстебан покосился на внезапно развеселившегося пассажира, понимающе спросил:

– Удачный день?

– Да, неплохой.

– Мистеру точно не нужен отель? Я знаю несколько хороших.

– Точно не нужен. Вези на пляж.

– О кей, поедем на Плайя Бланка.

– Там красиво?

– О, – Эстебан закатил глаза, – ручаюсь, мистер не видел ничего подобного, – и резким движением перевел рукоятку переключения скоростей.

«Понтиак» мчался по – Макеев даже не был уверен, что по шоссе, потому что не видел никакой разметки, и их основательно подбрасывало на ухабах. Фары вырывали из темноты то пышные купы деревьев, чьи листья казались маслянисто-черными, то подсохшие саксаулы причудливых очертаний. Время от времени Макеев видел на асфальте, поперек движения, какие-то движущиеся точки.

– Крабы, – пояснил Эстебан.

– Что они делают?

Эстебан пожал плечами.

– Мигрируют, что же еще? – и достал сигару.

Макеев поморщился, представив смятку из глупых крабов, размазанных даже не по шоссе, а просто по дороге.

Однако печаль была мимолетной, слишком уж много впечатлений свалилось на голову Макеева.

Особенно – океан. Макеев еще не видел его, но уже ощущал присутствие – по неповторимому запаху, по особым вибрациям, которые издает огромная масса воды, перемещаясь. Точно великан-астматик ворочается на песчаном ложе.

Эстебан лихо крутанул баранку влево, и «бонневилль» покатил по мягкому. Фары высвечивали песок, искрящийся в электрическом свете.

– Это пляж? – спросил Макеев.

– Си, Плайя Бланка к вашим услугам.

– Отлично. Останови.

– Мистер, пляж шириной больше мили. Давайте подвезу поближе.

Однако в планы Макеева не входило въехать в океан на «понтиаке» модели 55-го года.

– Не надо, дойду сам.

– О кей, – пожал плечами Эстебан и заглушил мотор.

Макеев протянул купюру.

– Без сдачи.

Тот так же, как шоколадка, не взял деньги в руки и сказал:

– Сто больше, чем семьдесят.

– Это с чаевыми.

– О кей, – Эстебан засунул купюру в нагрудный карман.

Макеев вылез из салона.

Под ногами пружинил тот самый песок, который Макеев видел на рекламном плакате «Аэрофлота», и тот самый, который снился. Легкий, невесомый, искрящийся. Макеев даже притопнул от удовольствия.

Стоматолог Сева прав: надо жить в удовольствие и не искать проблем. А если стать совсем непредсказуемым, то есть полностью свободным, то проблем вообще не будет. До последней мысли Макеев додумался самостоятельно и страшно тому обрадовался.

Эстебан тоже вылез и стоял по другую сторону машины.

– Мистер пойдет к воде?

Макеев счастливо кивнул.

– Сейчас не стоит плавать.

– Акулы? – Макеев уловил в своем голосе подростковый восторг.

– Нет, акулы вряд ли, здесь рифы. А вот ядовитые медузы и мурены – да. Мистер может пострадать.

– Я не буду плавать, – заверил Макеев.

– Зачем же вы сюда приехали?

– Llegue a este lugar donde muere el viento

A tocar la brisa y a oir el silencio.

Эстебан вопросительно приподнял одну бровь.

– Это песня, – пояснил Макеев.

Эстебан пожал плечами.

– Не слышал. Но все равно. Вон там, – он ткнул пальцем в темноту справа от себя, – каса моего друга. Всего две мили, или даже меньше. В любой момент приходите, о кей? Я буду там, а утром приеду за вами. О кей?

– О кей, – нетерпеливо подтвердил Макеев, которому уже надоел разговор. – Аdios! – и устремился к черноте впереди.

Через пару шагов оглянулся. Эстебан все так же стоял около распахнутой дверцы автомобиля и смотрел вслед. Увидев, что Макеев оглянулся, поднял руку и сжал кулак.

Макеев махнул раскрытой ладонью и потрусил дальше.

Путь оказался непростым. Макееву пришлось преодолевать дюны, нанесенные ветром. Он целеустремленно карабкался по ним, словно новорожденная черепашка, совершающая свое первое в жизни путешествие – от разбитого яйца к океану.

«От яйца – к океану, от яйца – к океану», – бормотал Макеев, отдуваясь.

«От яйца, от винта», – приговаривал он, попадая ногами в небольшие ямки.

«Кокеану, кокеану», – уверял он себя, втягивая ноздрями крепко соленый воздух.

Исфандияр-ака шел рядом ровной размеренной походкой. Привык, понимаешь ли, шастать по своей пустыне, талибан несчастный.

И вот – последняя дюна, взобравшись на которую, Макеев увидел, как чернота впереди распалась надвое. Снизу чернота жидко блестела и глянцево переливалась, а сверху была, как истлевший бархат, испещренный множеством дырочек, сквозь которые проглядывало нездешнее свечение.

Картина оказалась настолько грандиозной, что Макееву потребовалось время осознать: это океан и звездное небо над ним.

Макеев издал гортанный звук, впервые в жизни с таким воодушевлением и в такой тональности, и скачками бросился вперед.

Затормозил у самой линии прибоя.

Небольшие волны аккуратно утюжили песок перед его эспадрильями и не смели коснуться. Макеев сделал еще шаг, волна послушно и ласково лизнула его ногу.

Макеев расхохотался. Зашел в воду. Волны вились вокруг колен и вытягивали песок из-под подошв.

Макеев поднял руки, чтобы удержать равновесие, и только тут заметил: правой рукой он по-прежнему сжимает портфель, кожаный, с бронзовыми застежками.

Макеев разозлился. Наконец-то он решил поставить на прежней жизни крест, для чего перенесся на другую сторону земного шара. Однако отсечь прошлое оказалось труднее, чем он думал. И все из-за дурацкого портфеля, который тянул воспаривший дух в привычный низ.

Макеев изо всех сил швырнул портфель на берег. Портфель шлепнулся на песок чуть выше уровня прибоя. А сам Макеев поскользнулся.

Тут же набежала волна, достаточно высокая, чтобы сбить с ног. На мгновение Макеев оказался под водой, но вынырнул.

Волна, уходя, попыталась и его взять с собой, однако Макеев засопротивлялся. Он не хотел тонуть. Глупо тонуть в тот самый момент, когда наконец-то начинаешь все понимать.

Не без труда Макеев выбрался на берег, дополз до сухого песка, перекатился на спину и посмотрел вверх. Над ним, точно мягкая завеса, висело небо, полное незнакомых созвездий.

Одна звезда на мгновение вспыхнула чуть ярче, вроде как подмигнула, и Макеев сказал ей:

– Всё. С этого момента все пойдет по-другому. Клянусь.

Когда лежать надоело, Макеев сел, подсунув под себя пресловутый портфель. Получилось удобно.

Глаза привыкли к темноте, и океан казался не просто большим черным местом, а широким живым полем, которое дышало, перекатывалось и время от времени вспыхивало светлыми пятнами.

Макеев принялся рассуждать:

– Интересно, откуда свет? Я понимаю, было бы на берегу – это отель светится или дом местного рыбака. Но в океане? Может, это вода фосфоресцирует? Хоттабыч, ты как думаешь?

Старик, по обыкновению, не ответил.

Макеев повернул голову влево и увидел, что Исфандияр-ака сидит, сложив ноги по-турецки, руки на коленях, а лицо истекает ярко-серебряным светом.

Макеев даже загляделся.

А потом его осенило. Никакая старик не галлюцинация!

– Я понял, я все понял! – возбужденно заговорил Макеев. – Ты – это я! Мы даже с тобой похожи!

Макеев почесал щеку, на которой пробивалась суточная щетина, а Исфандияр-ака симметрично поднял свою руку и погладил длинную шелковистую бороду.

– Я же говорил! Ты – это я! Часть меня. Но почему я раздвоился?

Исфандияр-ака задумчиво поглядел в черноту, а Макеева осенило вторично.

– Потому что я отдал тебе все свои хорошие качества, вот почему.

Исфандияр-ака кивнул, подтверждая его правоту.

– А отдал я тебе их потому, что хотел сберечь. В том дерьме, в котором я живу круглосуточно, ничто хорошее уцелеть не может. Да что я тебе говорю? Ты и сам все это видел. Видел же?

Старик опять кивнул.

– Получается, что ты – мой золотой фонд. Хранилище. Только благодаря тебе я еще нормальный человек. Вот, например, те негры в аэропорту. Мне же взаправду было жалко этих гребаных ботинок. Хотя дома их целый шкаф. Реально вел себя, как жмот. Но мне было жалко только тогда, когда я – был я. А когда стал тобой, все вошло в норму.

Макеев похлопал по колену, отряхивая с шорт песок.

– И лепешки в машине ел я. Если б я такое домой принес, жена бы запилила: мол, и вредно, и жирно, и антисанитарно. Но как же это было вкусно!

Макеев смотрел в небо и испытывал громадное облегчение. Ему казалось, что наконец-то он все понял. Его ум был острее меча и проникал во все сущее. Небо, как живое, смотрело на него множеством ярких глаз и тоже ликовало. Сладкая радость, о которой он давно забыл, разлилась по всему телу.

Макеев перевел взгляд на Исфандияр-ака и залюбовался его – своим! – одухотворенным лицом, излучавшим лунный свет.

И вдруг, бац! Точно гирька на старых часах упала на пол.

Макеев содрогнулся от новой, внезапной, мысли.

– Что же это получается? Если ты – все хорошее, что есть во мне, то значит, во мне нет ничего хорошего? Я, получается, пуст? Или, того хуже, набит всякой дрянью?

Он в панике оглянулся. Вправо и влево тянулся бесконечный черный берег. Кроме него, вокруг не было ни единой души.

Макеев заерзал, и что-то острое вонзилось ему в задницу.

Опять портфель. Кожаный портфель с бронзовыми застежками. Вечный портфель.

Макеев пересек пол-мира в поисках свободы, но оказалось, что он, как каторжник, притащил на другой конец света свое собственное, персональное, ядро. Избавился от брюк и пиджака, но сохранил гребаный портфель. Пытался выбросить, но портфель вернулся.

Макеев зарычал от ярости. Выдернул его из-под себя, рванул крышку и выгреб кучу документов. Лихорадочно принялся разрывать все подряд – и договора, и платежки, и нотариально заверенные доверенности, и свою банковскую подпись.

Разрывал и бросал в волны, которые подпрыгивали перед ним, как собачонки в ожидании угощения, мгновенно подхватывали белые клочки и утаскивали на глубину.

Когда в океан улетел последний обрывок, Макеев утер со лба пот. Он чувствовал себя, как шахтер после смены. Правая ладонь, распоротая скрепкой, саднила. Макеев лизнул – кожа была соленой, не то от крови, не то от воды.

Неподалеку от берега, на линии прибоя, кувыркались клочки бумаги. С каждым накатом их становилось все меньше.

Макеев подумал, что когда они опустятся на дно, их будут жрать рыбы или моллюски. Возможно, животные будут удивляться непривычному вкусу, однако документы не причинят им того вреда, который испытывал Макеев, ежедневно таская их в портфеле. Портфель, кстати, тоже следовало бы утопить. Для верности.

Однако сил уже не осталось. Макеев упал ничком и уткнулся лицом в песок, источавший острый запах не то йода, не то чего-то похожего, аптечного.

Внезапно он почувствовал, как около виска образовалось какое-то движение. Макеев отпрянул.

Песок вспучивался, разрываемый кем-то изнутри. Потом кучка разом сплющилась, и Макеев увидел маленького крабика, видимо, из тех удачливых мигрантов, которые уцелели, пересекая дорогу.

Малыш полз хоть и боком, но энергично. Шурх-шурх-шурх, и крабик уже миновал макеевское плечо.

Макеев с умилением наблюдал за игрушечным танчиком, оставлявшим после себя миниатюрную колею. Экий шустрячок! Молодец, так и надо – пробивать свою колею.

Макеев невольно шевельнул рукой, и движение оказалось фатальным. Хрупкий песок осыпался, погребая под собой краба.

А Макеев отчаянно испугался. Ведь он – как тот краб, увяз. Или нет! За последние тридцать лет проложил такую глубокую колею, что теперь невозможно из нее выбраться. Стенки слишком высоки, головой не пробьешь.

Макеев резко перекатился на спину.

Да, он освободился от бумаг, но что получил взамен? Пустоту.

Все хорошее отныне сосредотачивалось в Исфандияр-ака, а сам Макеев был пуст, как банка из-под пива, которое высосал великовозрастный балбес. Высосал и выбросил.

Так и Макеев – валяется на песке, одинокий, мокрый, опечаленный и злой.

Слева зашуршало, и Исфандияр-ака, как недавно в самолете, успокоительно похлопал Макеева по плечу.

– Не волнуйся. Сейчас ты вернешь себе то, что передал мне. Готов?

Макеев облизнул губы в ожидании чего-то значительного. Возможно, даже какого-то взрыва или сотрясения.

Но все получилось до обидного просто.

Исфандияр-ака поднял руку, и Макеев сделал то же. Они хлопнули друг друга по ладоням, точно футболисты, празднующие удачную передачу.

Несколько секунд Макеев напряженно прислушивался к своим ощущениям. Несколько секунд ничего не происходило.

А потом внутри стало что-то расти. Раздуваться, заполняя Макеева восхитительным чувством полноты.

Полноты жизни, полноты ощущений.

Гирька на часах неуклонно поползла вверх.

Макеев похлопал себя по груди, бокам, ногам. Снаружи тело осталось прежним, а вот внутри…

Наверное, то, что испытывал Макеев, и было настоящим счастьем.

Макеев оборотил счастливое лицо к Исфандияр-ака и с удивлением заметил, что старик словно истаял. Фигура казалась сотканной из дыма, и кое-где через полосатый халат просвечивали черные волны с белой кружевной пеной.

– Хоттабыч, – обеспокоенно спросил Макеев, – а с тобой-то что?

Старик ласково погладил его по макушке, точно ребенка.

– Мое время истекло. Дальше ты сам.

– Один, без тебя? – испугался Макеев. – Ты меня бросаешь одного?

– Ну как же одного? – удивился Исфандияр. – У тебя внутри целый мир. Мир не может быть один. И вместе с тем – мир всегда один. Понимаешь?

– Понимаю, – поник Макеев, – это экзистенция такая.

– Типа того, – согласился старик. – Но мы не прощаемся, верно? Мало ли что будет впереди.

– Не прощаемся, – повеселел Макеев. – Спасибо тебе, Хоттабыч.

Старик подмигнул и, подобрав полы халата, двинулся к воде.

– Эй, ты куда? – изумился Макеев.

Исфандияр-ака показал жестом, что все нормально, и вступил на первую волну. Перешагнул с нее на вторую. Затем на третью.

Глядя на его прямую спину, Макеев подумал, что старик не так уж и стар.

Исфандияр-ака не бежал по воде, как Бегущая по волнам. Он шел спокойно и уверенно, как и следовало двигаться человеку пятидесяти трех лет от роду.

Когда полосатый халат затерялся среди глянцевого блеска океана, Макеев опять повалился на песок. Лег на живот, прижался щекой и принялся разглядывать песчинки.

Каждая из них увеличивалась на глазах, раздувалась до размера Вселенной, но мир Макеева все равно был больше, и втягивал песчаные Вселенные в собственную орбиту.

Все было так, как говорил Исфандияр-ака.

И пусть пребудет так вечно.

Макеев удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза.

Когда утром Эстебан вернулся за своим пассажиром, пляж был девственно пуст. Пологие волны накатывались на идеально гладкий песок, и нигде не было ни единого человеческого следа.

Примечания переводчика

Llegue a este lugar donde muere el viento – Я пришла сюда, где умирают ветры,

A tocar la brisa y a oir el silencio. – Чтобы наслаждаться бризом и слушать тишину.

No eres mi puerto. – Ты не моя гавань.

Tu no eres mi puerto… – Ты не гавань для меня…

– I wish you a pleasant flight. – Желаю приятного полета.

– What the hell. – Какого черта.

My mojito en Bodegita, my daiquiri en Floridita – Мой мохито в моей Бодегите, мой дайкири в моей Флоридите. – Знаменитая фраза Хемингуэя, которая увековечила два известных заведения Гаваны и два популярных напитка на основе рома.

Кук – кубинский доллар

– Рerfectamente! – Прекрасно!

– Muy bien. – Очень хорошо

Фоги-фоги – заниматься любовью

Каса – частное жилье

Аdios! – Пока!