– Мы можем сегодня проконсультироваться с хирургом? – спросил Серёжка, проигнорировав и вопрос, и очень любезное предложение, и оценку.
– Да, да, конечно. Я вас сейчас к нему проведу.
С высоким хирургом им посчастливилось встретиться в коридоре на полпути к его кабинету.
– Миша, проконсультируй, пожалуйста, – обратилась к нему коллега, – там онкология, третья стадия.
И ушла куда-то.
– Будьте любезны, здесь подождите одну минуточку, – попросил хирург, после чего также скрылся за поворотом. Вернулся он с медсестрой, которую звали, как тут же выяснилось, Фаина. Услышав голос её, Жоффрей и Серёжка мгновенно поняли, что на этот раз им действительно очень здорово повезло. В смотровой Фаина, ласково разговаривая с Жоффреем, срезала с него бинт без малейшей боли, что никому в последнее время не удавалось.
– Конечно же, ампутировать, – сказал доктор, ощупав лапу, – всю, целиком, по самый живот. Иных вариантов нет, так как лимфоузел, судя по всему, поражён. Да, определённо. Эта гниющая лапа его в могилу утянет.
– Во сколько нам это обойдётся? – спросила Катя, крепко обняв Серёжку за талию.
– Это вам обойдётся в десять тысяч рублей. Сами понимаете, операция очень сложная. Будет нужен сильный наркоз, кислород, много препаратов, много работы.
Жоффрей стоял на столе. Фаина его почесывала за ушком.
– Вы знаете, на Каширке с меня хотели взять тридцать пять, – зачем-то сказал Серёжка. Доктор пожал плечами.
– У них – своя ситуация. Это там ему удаляли мастоцитому?
– Нет, в другой клинике.
– Очень странно, что кто-то за это взялся. Такого рода новообразования иссекают с очень большим захватом здоровой ткани, два сантиметра минимум. А как можно сделать такой захват между пальцами? Я хочу сказать, эта операция вообще не имела смысла. Вы понимаете?
– Понимаю, – вздохнул Серёжка, – и я всё понял уже давно. Когда нам подъехать на это мероприятие?
– Приезжайте в четверг, к четырнадцати часам. Здесь будет онколог. Перед такой работёнкой я с ним обязан проконсультироваться.
Фаина распаковала бинт. Жоффрей сам приподнял лапу, чтобы ей было удобнее перевязывать.
– Сколько я сейчас должен? – спросил Серёжка, когда работа Фаины была окончена.
– Бросьте вы, – отмахнулся врач, – мало, что ли, денег потратили? Не поить, не кормить в четверг.
Когда ехали домой, Катя объясняла Серёжке, что всё будет хорошо. Серёжка и без неё почти в это верил. Через шесть дней они повезли Жоффрея на ампутацию.
Глава третья
Вечером, на закате, когда громадное облако окровавилось, как свинья, зарезанная над городом, во дворе было очень шумно. На улицу вышли все, так как на ближайшие дни уже прогнозировалось ненастье. Около Эдика кто только не стоял с обычными разговорами, у подъезда кто только не сидел, на детской площадке кто только не бесился. Мамы с колясками, попивая пиво, орали на сорванцов, чтоб те не орали. Но смолкли все, когда плавно подкатил и плавно затормозил чёрный «Ситроен С-4». Из него вышла Катя. Захлопнув левую дверь, она обошла капот и открыла правую. Осторожно вышел Серёжка. Губы у него дёргались. На руках у него храпел и истекал кровью ещё один зарезанный поросёнок. Его большие глаза были приоткрыты, но ничего не видели. Кровь текла сквозь бинты, обильно намотанные Фаиной. Целой толпой приблизились дети, и с ними Эдик. Они молчали. Никто не знал, что нужно сказать. Надя поспешила открыть подъездную дверь. Катя ей кивнула в знак благодарности. Когда дверь за ней и за её спутником лязгнула, пожилая дама с пятого этажа на весь двор сказала, что лучше было бы умертвить.
– Не его, а вас, – заметила Наденька. Пожилая дама решила проявить к девочке снисходительность.
– А зачем меня умертвлять? – ласково спросила она.
– То есть как, зачем? Вы – старая, злая, глупая. В поликлинику ходите каждый день – значит, постоянно болеете, мучаетесь. И никто вас не любит. А вот его любят все, потому что он – Кубыш-Неуклюж!
– А я – человек. Тебе так не кажется?
– Нет, не кажется.
Разразился громкий скандал. Родителям Нади пришлось за неё вступиться. Катя с Серёжкой, будучи уже дома, всё это слышали. Но им было не до того. Они обустраивали Жоффрея. Поскольку врач не велел класть пса куда бы то ни было, кроме пола, дабы не допустить падения с высоты, Серёжка принёс с балкона квадратный кусок линолеума. Его расстелили около шкафа, накрыли сверху пелёнкой и на неё положили храпящее, окровавленное, трёхногое существо. Жоффрей ещё был в отключке, хоть в него влили три препарата для выведения из наркоза.
– Серёжка, я вот сюда кладу назначения, – сообщила Катя, кладя на стол две бумаги, – одно – с уколами, а другое – с химиотерапией.
– Как называется препарат для химиотерапии? – спросил Серёжка, сев около Жоффрея на стул.
– Сейчас посмотрю. А, вот! Масивет. Онколог сказал, что это лекарство можно приобрести только нелегально. Ну, через интернет. Оно будет стоить пятнадцать тысяч.
– Отлично, – сказал Серёжка, – просто отлично. И замечательно.
Подойдя к нему, Катя положила ладонь на его плечо.
– Серёженька, что поделаешь? Нам придётся его вытаскивать. Ведь другого выхода нет! Сейчас я схожу в аптеку и принесу обезболивающее, которое посоветовала Фаина.
– У меня есть хорошее обезболивающее. Таблетки.
– Нужно в уколах! Сейчас пойду и куплю.
Тут мобильник Кати заулюлюкал. Сбросив звонок, она поспешила выйти. Вскоре её рассерженный голос донёсся с улицы. Торопливо пересекая двор, она объясняла кому-то, что от неё какое-то обстоятельство не зависит. Через минуту Жоффрей начал просыпаться. Пошевелившись, он застонал. А когда его бывшая хозяйка вернулась, он звонко лаял, глядя осумасшествевшими глазами. Ему сделали укол. Когда боль ослабла, он тяжело задышал. Перед ним поставили миску, наполненную водой, и с очень большой осторожностью помогли ему приподняться. Он быстро вылакал всё до капли.
– Ночью придётся тебе здесь с тряпкой поползать, – сказала Катя, ещё раз наполнив миску, – и слава Богу, что кровь хоть остановилась! Я наберу два шприца. Если он заплачет, уколешь. Мне уже нужно идти.
– Иди.
И Катя ушла. Она не ошиблась и в тоже время ошиблась – с тряпкой Серёжке пришлось поползать, но по другому поводу. Его бульдог почти до самой полуночи лежал смирно, только иногда пил и хрипло дышал, преодолевая боль. А вот в без пяти двенадцать, когда на улице пошёл дождь, вдруг случилось нечто. Серёжка в эти минуты принимал душ. Выскочив из ванной на стоны, он обнаружил своего пса не на прежнем месте, а около входной двери, лежащего на боку. Жоффрей прополз восемь метров. Страшная, липкая полоса тянулась через всю комнату и прихожую. А всего ужаснее было то, что повязка, отяжелев от крови, болталась. Она ослабла.
Серёжка был поражён. Ему много раз приходилось лежать в больницах, и он там видел людей, которые, вовсе даже не истекая кровью, вели себя куда проще, когда им надо было в сортир. Жоффрей не хотел это делать дома. Быстро одевшись и сняв с него окровавленные бинты, Серёжка его поднял и вынес на улицу. Там поставил в жидкую грязь, держа за бока. Дождь лил очень сильный. Жоффрей дрожал. Это был озноб.
Притащив несчастного пса домой, Серёжка перевязал его, как сумел. И начал протирать пол. Протёр кое-как, и сам весь изгваздался. Но помыться, сил уже не было. Сил осталось только на то, чтобы вколоть Жоффрею два кубика обезболивающего, раздеться и лечь. Заснуть ему удалось.
Утром появилась одна из помощниц Эдика, которую тот направил к Серёжке. Без никому не нужных соплей осмотрев собаку, она взяла назначение и пошла покупать шприцы и антибиотики, а Серёжка умылся и сделал кофе. Жоффрей поспал. Он дышал ровнее. Кровотечение прекратилось. Поилка была пуста. После двух уколов и перевязки Серёжка вышел с ним на прогулку, захватив шарф. Дождь всё продолжался. Серёжку это очень обрадовало. Ему совсем не хотелось, чтоб на него сейчас пялились. Он поставил своего пса на газон и стал с ним гулять, удерживая его при помощи шарфа, подсунутого ему под живот. Жоффрей кое-как ходил и делал дела. Подошли Маринка, Олег и Эдик. Маринка была под зонтиком. После обмена приветствиями они поинтересовались, как прошла ночь. Жоффрей, между тем, обнюхался с Боней.
– Серёга, помощь нужна? – спросила Маринка, – ты, если что, не стесняйся. Может, ему уколы надо колоть? Это я умею.
– Вот и отлично, – обрадовался Серёжка, – будешь колоть. Вечером и утром.
На том и договорились. Эдик дал слово купить своему приятелю, каковым он считал Жоффрея, два килограмма баранины, а Олег— выпить за него литр водки и напоить весь двор. Потом они проводили двух инвалидов к подъезду. Взойдя на второй этаж, Серёжка услышал, как из квартиры напротив, из шестьдесят четвёртой, выходят её жильцы – какие-то парни. Они с ним вежливо поздоровались и, увидев, что у Жоффрея нет одной лапы, выразили сочувствие. Отпирая дверь, Серёжка тепло думал о Маринке, об Эдике, об Олеге. Сегодня он, несмотря на шуточность разговора с ними, крепко почувствовал, что они – друзья. И он был за них очень благодарен тому, в кого всегда верил и на кого всё ещё надеялся.
Оказавшись дома, Жоффрей довольно успешно проковылял на трёх лапах сперва до комнаты, а затем – до кухни, где его друг размышлял. Там бульдог уселся, имея вид выжидательный. И Серёжка вспомнил слова Фаины – мол, если он до субботы не будет есть, ведите его к врачу! Серёжка решил проверить, будет ли Жоффрей есть. Достал колбасу. Жоффрей сожрал всё, что было предложено, и не отказался от творога. Облизнувшись, он сразу лёг и уснул. Серёжка очень обрадовался. Сварив себе кофе, он позвонил Ирине, чтобы проконсультироваться по поводу химиотерапии.
– Так он ему масивет назначил? – спросила врач, выслушав Серёжку, – как странно! Масивет стоит безумных денег. Просто безумных. И его фиг достанешь! Может быть, есть какие-нибудь аналоги? Я спрошу у своих знакомых онкологов. Как узнаю, так сразу вам позвоню.
– Большое спасибо, – сказал Серёжка и чуть было не спросил по привычке, сколько он должен. Напившись кофе, он пошёл слушать книгу. Жоффрей мгновенно проснулся и потащился следом за ним. Он не выносил одиночества ни в каком своём состоянии. Как полену, чтобы гореть, а не тлеть, нужно быть прижатым к другим поленьям, так и ему нужно было жить одной жизнью с кем-то, чтобы ощущать смысл пребывания своего в неуклюжем теле, которое иногда наполняла страшная боль.
Тоскливо, занудливо барабанил за окном дождь. Казалось, что осень уже настала. Серёжка выключил книгу. Ему хотелось собственных мыслей, а не чужих. Он закрыл глаза, и необозримой бездонной синью вспыхнул перед ним май с запахом сирени. Вдруг до него донёсся жалобный писк. Это напугало его. Вскочив, он пошёл туда, откуда послышался этот писк, и там натолкнулся на своего бульдога. Бульдог обиженно хрюкнул – чего толкаешься? Наклонившись, Серёжка его потрогал. И – обалдел. В зубах у Жоффрея была игрушка. Маленькая резиновая свинья.
Глава четвёртая
Много советчиков во дворе нашлось и по поводу химиотерапии. Одни считали, что делать её не нужно – лапу отрезали, и нормально. Другие думали, что без химиотерапии всё же не обойтись, с раком шутки плохи. Маринка, которая приходила делать Жоффрею уколы и перевязки, принадлежала ко второй партии.
– Обязательно покупай масивет, – твердила она Серёжке, – если нет денег, я одолжу. Смотри, не затягивай!
– Хорошо, – отвечал Серёжка, – спасибо.
Капала ему на мозги и Катя, когда они с ней созванивались. А Эдик целыми днями опрашивал всех знакомых ветеринаров. Однако и среди них не было единства в данном вопросе. Серёжка хотел уже сдать кому-нибудь комнату, чтоб купить назначенный препарат, но как-то вечером позвонила ему Ирина.
– Вы ещё не приобрели масивет? – спросила она.
– Нет, не приобрёл.
– Замечательно. А у вас остался Филахромин?
– Да, много.
– Отлично. Онкологи мне сказали, что масивет и Филахромин – это абсолютно одно и то же. Пусть Жоффрей принимает по одной капсуле дважды в день в течение двух недель. Не больше. И проверяйте печень.
– Спасибо!
И стал Жоффрей опять пить Филахромин. Но на этот раз ему почему-то плохо от него не было. Он с большим аппетитом трескал баранину, которую притащил ему Эдик, бодро гулял на трёх лапах, играл, храпел. Только иногда по ночам ему приходилось давать обезболивающие таблетки. К первому сентября рана у него совсем зажила, и делать уколы было уже не нужно. Пятого сентября Серёжка повёз его снимать швы. Точнее сказать, грузин Мишико повёз на Сиреневый их обоих.
– Всё замечательно, – произнёс Михаил Владимирович, внимательно осмотрев послеоперационный шов, – и он даже потолстел. Спит нормально?
– Да когда как! Иногда вздыхает, хрюкает по ночам.
– Фантомные боли, – объяснил доктор, взяв у Фаины ножницы и пинцет, – от этого никуда не денешься.
– А как долго они продлятся?
– Никто не знает.
Во время снятия швов Фаина ласково разговаривала с Жоффреем, гладя его по складчатому широкому лбу. И маленький пациент ни разу даже не пикнул, только поджимал уши. Скромная медсестра оказывала на него какое-то магическое воздействие. Впрочем, как и на всех остальных животных. По окончании процедуры Жоффрей, поставленный на пол, начал играть с Фаиной.
– Отстань! – отмахивалась она, – ты нам надоел! Езжай, дурачок, домой! И больше не возвращайся!
– Нет, через две недели пусть приезжает, – возразил доктор, – надо ещё разок на него взглянуть.
– Сколько я вам должен? – спросил Серёжка, пристёгивая к ошейнику поводок.
– А вот вы нам как раз очень надоели с этим вопросом, – заметил врач, – когда будете должны, скажем.
Настала осень – очень красивая, очень тёплая. Небо днём было синим, дымчатым, будто саван первой любви, по ночам – бездонным, призрачным и хрустальным. Запах опавших листьев кружил всем головы ещё больше, чем запах майской сирени. Но он был грустным. Листья каштана и клёна Надя порой собирала, чтоб делать из них букеты. Серёжке очень хотелось гулять со своим псом по лесу, но никто не хотел идти туда с ними. Им приходилось целыми днями стоять у Эдика или же сидеть рядом, под дикой вишней. Это, конечно, тоже было неплохо. Подобно Наде, Жоффрей опавшие листья очень любил. Особенной радостью было для него разгребать кучи этих листьев, которые собирали дворники. Занимаясь этим, он громко хрюкал от счастья. Над ним смеялись. Все жители двора, включая мяукающих, рычащих и утверждающих, что товарищ Сталин был молодец, стали относиться к Серёжкиному бульдогу с ещё большей теплотой. Для них удивительным было то, что боль и несчастье не поломали его характер. Он стал опять следить за Серёжкой, решительно упираясь всеми оставшимися у него лапами, если тот шёл прямо на столб или даже ящик, валявшийся на дороге. Когда Серёжка двигался с ним к метро или по дорожке через пустырь, прохожие оборачивались им вслед и смотрели долго. Маленький, лопоухий, неунывающий поводырь менял выражение на всех лицах. И лишь одно существо упорно не замечало его увечья – серая кошка. Едва завидев своего друга, она к нему подбегала, распушив хвост, и звала играть. Он к ней относился, как прежде – то игнорировал, то играл, пускаясь в весёлую беготню. Он только не мог уже отбиваться от неё лапой, на двух ногах ему было не устоять. И его хватало на пять минут беготни. Когда он ложился, Серёжка брал его на руки, то есть на одну руку, и нёс домой, стуча по асфальту тростью. Странная кошка за ним бежала вплоть до подъезда, а потом долго стояла перед закрывшейся дверью и очень громко мяукала.
Под конец сентября небо потемнело, и зарядил унылый, проливной дождь. Он длился неделю, потом опять прояснилось. Эдик решил по этому случаю организовать шашлык. Юрик и Олег кинулись за водкой. Одну бутылку они, понятное дело, успели вылакать по пути. Но осталось двадцать, поэтому на шашлык стянулся весь двор. Пришли даже тётя Маша и тётя Оля. Четвероногих любителей шашлыка собралось не менее, чем двуногих. Был даже один трёхногий – понятно, кто. Пока мясо жарилось, все эти многоногие неподвижно сидели кружком и не отрывали глаз от мангала, а все двуногие пили водку и разговаривали. Серёжка был раздосадован тем, что много пришло дедов-крикунов, которые с утра до ночи умничали по всему двору, а Маринку злило обилие глупых молодых баб. Первый недостаток она, конечно, могла простить всем этим шалавам, но не второй. Когда две из них – Алёна и Настя, стали болтать с Серёжкой, одновременно смеясь над шутками Эдика и Олега, Маринка дёрнула косоглазого слушателя книг на два шага в сторону и сказала:
– Пошли со мной в «Шоколадницу»! Не могу я больше всё это слушать. Что за тупое быдло здесь собралось?
– А Жоффрей и Боня? – спросил Серёжка, – их ведь туда не пустят!
– Эти две твари побудут здесь. Ты что, полагаешь, они хоть раз про нас вспомнят в ближайшие два часа?
Серёжка сказал, что не идиот он – так полагать. Решив уступить свою порцию шашлыка Жоффрею, он взял Маринку под ручку. Пока грузин Мишико произносил тост, они улизнули с лужайки и взяли курс на метро, чтобы перейти улицу. Но на полпути их догнала Настя. Она схватила Серёжку за руку.
– Стойте, стойте! Куда вы?
Маринка ей объяснила, что в «Шоколадницу».
– И я с вами! Мне кофе хочется. Вы не против?
– Лично я против, – резко проговорила Маринка. Серёжка вяло сказал, что лично он – нет. Это оскорбило Маринку. Она ушла, и Серёжка с Настей пошли пить кофе вдвоём. Эдик и Олег описывали Серёжке эту самую Настю как недурную блондинку лет тридцати. Он знал, что она пополам с Алёной снимает комнату во втором подъезде, где-то работает и ужасно любит собак, а вот завести не может. Ещё ему кто-то говорил, что Настя придерживается каких-то восточных вероучений, что она чуть ли даже не жрица. Летом её нередко видели в сари.
– Так значит, кофе? – спросил Серёжка, когда они вошли в заведение и расположились за столиком у окна, – и более ничего?
– Да как это ничего? – возмутилась Настя, – даром мы, что ли, слушали такой длинный грузинский тост? Заказывай водку!
Народу было чуть-чуть, и официантка – красивая осетинка, подошла тотчас. Она немного знала Серёжку и его маленького бульдога, который очень любил со всеми знакомиться. Все, кто жил и работал недалеко от метро, так или иначе их знали. К водке Серёжка заказал кофе, блинчики, два салата, томатный сок.
– Если ты не против, я ещё съем две свиные котлеты, – сказал он спутнице. Её чёлочка удивлённо приподнялась.
– Ну а почему я должна быть против? Мне тоже их закажи!
– Свиные котлеты? Ты разве не кришнаитка?
– Да я ещё не решила, кто я сегодня! Эдик меня соблазнил бараниной, ты внушил мне желание жрать свиные котлеты. Значит, Будда и Кришна уже отпали. Говядины вроде не было. Значит, я могу ещё исповедовать индуизм. Да, пусть будет индуизм.
– Мне кажется – то, что ты исповедуешь, куда больше смахивает на алкоголизм, – заметил Серёжка и заказал четыре котлеты. Официантка вскоре принесла всё, кроме этих самых котлет. Их необходимо было какое-то время ждать. Сказав девушке «спасибо», Настя наполнила водкой рюмочки и томатным соком – стаканчики.
– Я уже позабыла, о чём говорил грузин, – призналась она, взяв рюмочку, – скажи ты, за что будем пить.
– За Шиву, – сказал Серёжка, подняв свою. Его собутыльница заупрямилась:
– Нет! Пожалуйста, только не за него! Я слишком пьяна, чтоб за него пить.
– Тогда давай выпьем за Иисуса Христа. Его самого называли пьяницей.
– Ради бога, не за него! – ещё горячее взмолилась Настя, – только не за него!
– Тогда – за небытие.
– Это уже лучше. Чуть-чуть, но всё-таки лучше.
И они выпили, наконец. Скушав один блинчик, Настя задумалась. Это был не первый её философско-религиозный диспут с Серёжкой. Он и его бульдог казались ей чем-то странным, далеко выпавшим за пределы добра и зла. Серёжка, тем временем, набрал Эдику и велел ему дать Жоффрею двойную порцию шашлыка, так как он, Серёжка, от своей доли отказывается.
– Да он тут уже тройную сожрал, Жоффрей твой! – сообщил Эдик под чей-то визг, – куда ты пропал?
– Мы с Настей просто решили кофе попить. Вот сидим и пьём.
– Молодцы какие! Смотрите там, не напейтесь. И широко ей ноги не раздвигай, а то…
Серёжка нажал на сброс. Ему не хотелось услышать хохот Олега и ещё трёх-четырёх ослов. Настя уже ела салат. Свободной рукой держала она бутылочку, наклоняя её над рюмочкой и глазами жрицы следя, как струится водочка. Тут как раз принесли свиные котлеты.
– Пьём, – простонала Настя, две из них быстро съев и взяв свою рюмку, – пьём, за что хочешь! Я тебе полностью доверяю после этих котлет.
– Полностью доверять мне может только одно существо на свете, – сказал Серёжка, – давай за него и выпьем.
Настя не возражала. Когда две пустые рюмки опять вернулись на столик, она спросила слепого, зачем ему Иисус Христос.
– Он мой Бог, – ответил Серёжка.
– Он – Бог рабов, – заявила Настя, – ты знаешь, что у раба есть выбор только из двух путей: либо жизнь, стеснённая унизительными и жёсткими рамками, либо – смерть. Иисус Христос предлагает эти же два варианта: либо вечная жизнь, о которой мы ничего не знаем, что унизительно, либо – вечная смерть. Это рабский выбор. Зачем тебе бог рабов?
– А кто может предложить более широкий ассортимент? – поинтересовался Серёжка, медленно разрезая ножом котлету.
– Ну, ты спросил! – усмехнулась Настя. И начала говорить. Серёжка её не слушал. Доев котлету, он озирался по сторонам, как будто мог что-то видеть. Народу, кажется, прибавлялось. Включили музыку. Когда Настя умолкла, Серёжка велел ей наполнить рюмки. После того, как выпили, он сказал:
– Спасибо. Но не нужна мне реинкарнация.
– Почему? – пожала плечами Настя, – это гуманно, логично и перспективно. Тебе на выбор даются десятки тысяч путей, а не два – либо подчиняйся, либо умри!
– А вот ты представь. Жоффрей после смерти переместится в другое тело. У него будет другая жизнь. Он будет любить других. А где буду я для него? А нигде, нигде! Он меня ни разу не вспомнит – ни на одну секунду, ни наяву, ни во сне! И у меня тоже будет другая жизнь. И мы друг о друге даже не будем ничего знать, будто никогда и не знали! Мы с ним ни разу не встретимся. Ни на миг. Во веки веков! Да, это не больно. Это и не чувствительно. Но где те десятки тысяч путей, о которых ты говоришь? Я вижу только один единственный путь – в пустоту. И сквозь пустоту. Да, да, разумеется, пустота не имеет рамок! Но лучше пусть они будут. Я не хочу в пустоту. Я предпочитаю небытие. Это – вещи разные.
Замолчав, Серёжка самостоятельно налил полную рюмку водки, выпил и ещё раз огляделся по сторонам, как будто ища кого-то. Красавица осетинка, предположив, что ищет он именно её, подошла. Настя ей велела принести счёт. Потом она положила свою ладонь на руку Серёжки.
– Пожалуйста, продолжай. Я вижу, что тебе есть ещё что добавить.
– Я много лет жил прошлым, осознавая, что это ломает будущее, – продолжил Серёжка без интонации, – но теперь и прошлое мне не кажется привлекательным, потому что там нет его, этого бульдога. Он претендует только на роль игрушки, не более. Но при этом он обладает феноменальным чувством собственного достоинства. Я ещё такого не видел! Однажды мы – я и Катька, сидели в поле около леса и пили ром. С нами был Жоффрей. Он лапами копал землю. Земля попала в стакан. Мы с Катькой стали орать на Жоффрея, и он вдруг как-то притих. И мы про него забыли на два часа. А когда уж начали собираться, смотрим – Жоффрея нет!
– И куда он делся? – спросила Настя, взяв у приблизившейся официантки счёт.
– Да он просто спрятался! Он сидел в кустах, наблюдал за нами и тяжело дышал. Мы его нашли только потому, что прислушались и услышали, как он дышит. Он очень нервничал, видя, как я и Катька бегаем и кричим, пытаясь его найти. Но не выходил! А когда мы начали его гладить, стал отворачиваться.
– Обиделся?
– Ещё как! А не так давно я взял его и ударил. Практически ни за что, просто психанул. И он на меня залаял – зачем дерёшься? Потом притих, отошёл, захрюкал. Очень обиделся. Но мириться он начал первый. И это было…
– Не надо, – прервала Настя, – не вспоминай.
Когда шли домой, Серёжку накрыло. Был уже седьмой час. Настя предлагала своему качающемуся спутнику ещё часик потусоваться с друзьями. Но он сказал, что очень устал. Участники пикника на поляне были так заняты разговором, что даже и не заметили его с Настей, когда они проходили мимо. Чудовищно растолстевший, злобный Жоффрей лежал около дорожки. Не обращая внимания на прохожих, которые над ним ржали, он грыз огромную кость с остатками мяса. Когда Серёжка схватил его и поднял, чтобы нести домой, он яростно зарычал. Кость так и осталась у него в пасти.
Серёжка был очень пьян. Настя поднялась с ним в квартиру, чтобы помочь вымыть Жоффрею лапы. Их мыли долго и тщательно. Но бульдог добычу свою не выпустил. Когда лапы вытерли, он понёс кость на кухню и там продолжил её крошить. Настя подвела Серёжку к дивану, и он упал на постель. Он не понимал, кто и для чего его раздевает. Очнулся он очень поздней ночью. Рядом лежала женщина. На ней не было ничего. Жоффрей царапал диван, пытаясь вскарабкаться. Он уже давно привык на нём спать. Как только Серёжка пошевелился, Настя проснулась и провела рукой по его груди. Жоффрей вскоре понял, что на диван его не поднимут. Обидевшись, он лёг на пол и захрапел.
Глава пятая
Ноябрь был ветреным, ледяным. Но первый снег выпал лишь третьего декабря. Серёжка заблаговременно приобрёл для Жоффрея новенькие ботиночки – очень тёплые, очень крепкие, на подошве из толстой кожи. В этих ботинках Жоффрей и вышел на утреннюю прогулку в тот самый день, когда выпал снег. Точнее, он падал ночью. За семь часов его намело целые сугробы, и он скрипел под ногами тысяч людей, шагавших к метро. Кругом раздавался скрежет лопат. Для дворников наступили тяжёлые времена.
– А что это у него на шее? – спросил Олег, стоявший около Эдика. Голос у него был обычный, очень спокойный, так что Серёжка даже не перестал улыбаться.
– На шее? В смысле?
– Справа, около уха. Давно она появилась-то?
Сняв перчатку с правой руки, Серёжка нагнулся и торопливо ощупал шею бульдога. Тот заурчал, решив, что его ласкают. Около уха была у него болячка размером с лесной орех. Она уже мокла. Боли от прикосновения к ней Жоффрей не почувствовал. Натянув перчатку, Серёжка взял его под передние лапы и поднял, чтобы Олег поглядел вблизи.
– Олег, посмотри внимательно! Это то, что было на лапе?
– Очень похоже, – сказал Олег, – по-моему, то же самое.
Отпустив покупателя, подошёл взглянуть на болячку Эдик. Взглянув, он молча отвёл глаза.
– Усыпляй, – прибавил Олег, – хорош его мучать!
Серёжка быстро понёс Жоффрея домой. Дав ему поесть, он позвонил Кате. Она не вышла на связь. Он набрал раз десять. Она позвонила через четыре часа.
– Что произошло?
– У него на шее вылезла онкология, – заикаясь, проговорил Серёжка, – очень большая опухоль! И она уже загноилась!
Катя вздохнула. Чуть помолчав, она проронила:
– Серёжка, ты – идиот! Я ведь говорила, что надо было давать ему масивет! Сэкономил, да?
– Я проконсультировался с врачом!
– Ты просто дебил! Онколог тебе сказал русским языком: масивет! И более ничего!
Серёжка заплакал. Катя, услышав это, смягчилась.
– Не надо там психовать! Давай ему снова преднизолон. Когда опухоль уменьшится, мы её уничтожим химическим препаратом.
– Преднизолон? – выдохнул Серёжка, – да знаешь ты, что такое Преднизолон и как он работает? Это просто убийство пса! Настоящий ужас! Ночью он спит, я к нему иду, чтобы разбудить, а он уже мокрый! Как я в мороз его потащу на улицу, мокрого?
– Пусть он ходит в туалет дома! Можно купить ему памперсы, обмотать его тряпкой, в конце концов!
– Не поймёт, не будет! Скорее сдохнет! Моча течёт из него во сне, но он быстро просыпается, и она уже не течёт! И не будет течь, пока он не лопнет!
– Серёжа, – твёрдо сказала Катя, – надо давать собаке преднизолон. Потом я куплю ему Ламустин. Пожалуйста, делай то, что я говорю!
– А если прооперировать?
– Тебе мало горького опыта?
Этот злой разговор Серёжку убил. Он не знал, что делать. Он пригласил Маринку. Та моментально пришла. Она резко высказалась против Преднизолона, против врачей, против Ламустина. Она уже не видела смысла ни в каких действиях. Выпроводив её, Серёжка начал метаться из угла в угол, пытаясь побороть панику. Жоффрей бегал за ним с пищалкой. Он предлагал играть. Внезапно остановившись, Серёжка его схватил и начал ощупывать целиком – туловище, голову, лапы. И на передней лапе, выше коленки, он обнаружил прыщ. Жоффрей бодро хрюкал. Он совершенно не понимал, по какой причине из глаз товарища текут слёзы.
На другой день Серёжка начал давать собаке преднизолон. Опять начались прежние мучения – с той лишь разницей, что во время ночных прогулок бульдог уже не бесился. Серёжка каждые два часа наполнял поилку и с той же периодичностью выводил Жоффрея на улицу. Через две недели стало понятно: преднизолон не работает. Прыщ был прежним, но опухоль увеличилась до размеров сливы и источала зловоние. Находиться в квартире было почти уже невозможно. Двадцать первого декабря приехала Катя. Ей повезло – у неё был насморк.
– Вот Ламустин, – сказала она, осмотрев ликующего Жоффрея и дав Серёжке флакончик с капсулой, – ты уверен, что уже стоит его давать? Может, увеличить дозу преднизолона?
– Нет, это без толку. Я его уже отменил.
Достав кусок колбасы, Серёжка его надрезал и, скрыв в нём капсулу, дал всё это Жоффрею. Тот чуть не откусил ему руку. Нехотя поболтав с Серёжкой минут пятнадцать, Катя ушла. На другое утро Жоффрей уже не мог встать. Он даже с трудом приподнимал голову, чтоб попить. Его рвало кровью. Так вот работал сильный химический препарат. Сильнейший из существующих. Это продолжалось до следующего утра. В течение дня Жоффрей кое-как оправился. Спустя сутки он опять чувствовал себя вполне хорошо. А потом Серёжка стал замечать, что опухоль очень быстро пошла на спад, а прыщ исчез вовсе. Гнойный процесс прекратился. К тридцатому декабря опухоль уменьшилась до размеров мелкой фасолины и ушла под кожу. Лекарство её ввело в стадию ремиссии.
Новый год Жоффрей и Серёжка праздновали вдвоём. Как праздновали? Да просто играли. Серёжка бросал свинью из прихожей в большую комнату, а Жоффрей за ней бегал, после чего Серёжка бегал за ним, чтоб её отнять. Когда он её хватал, бульдог рычал так, что не было слышно грохота праздничной пиротехники за окном. Первого января, в девятом часу утра, слепой и хромой, покормив синиц, которые прилетели к ним на балкон, отправились на прогулку. Во дворе не было ни души. Просто ни одной. Стояла глубокая тишина. Столбики термометров опустились до восемнадцати. Все дорожки запорошило снежком. С обеих сторон от них возвышались стены сугробов.