– Вы можете объяснить мне, что его ждёт? – перебил Серёжка.
– Прогноз неблагоприятный. Полгода – максимум. Но скорее, месяца три.
Погладив бульдога, заведующая ему улыбнулась и, сняв его со стола, села за другой, чтобы ознакомиться с результатами всех обследований. Жоффрей зачем-то попёрся под её стол. Из-за большой опухоли ходить ему было трудно. Спрятавшись под столом, он улёгся на пол.
– Это очень печально, – сказала врач, просматривая бумаги, – сердце здоровое, все остальные органы также весьма и весьма приличные, показатели крови – в норме. Жил бы себе и жил. Но что тут поделаешь! Сколько лет вашему Жоффрею?
– Около десяти, – произнёс Серёжка, – точно никто не знает. Его в лесу подобрали.
– Примерно столько бульдоги с мопсами и живут, лет десять-двенадцать. Ему очень повезло с хозяином и друзьями.
Написав краткое заключение, врач вручила его Наташке.
– Попробуйте Эндоксан. И большие дозы преднизолона. Есть шанс, что это затормозит процесс.
– Но преднизолон не работает, – возразил Серёжка, – уже давно.
– Пусть попринимает. Преднизолон не уменьшит опухоль, но, возможно, замедлит рост. Извлечь вам ребёнка из-под стола?
– Если вам не трудно.
Но это дело доктору оказалось не по плечу. Когда она села на корточки и взяла бульдога за туловище, он рявкнул на неё так, что она подпрыгнула и ударилась головой об стол. Тот чуть не перевернулся. Пришлось под стол лезть Наташке. Её Жоффрей уважал.
– Простите, – сказал Серёжка, – у него психика расшаталась от постоянных болей. Кстати, как вы считаете, эта штука на рёбрах ему причиняет боль?
– Несомненно. Очень большую. Он просто терпит. Чтоб не расстраивать вас.
Эндоксан купила Наташа. И за приём платила она. Серёжка пытался сопротивляться, но уж куда ему было против Натальи Лиховской, бронзовой медалистки Олимпиады в Атланте! На улице было солнечно. Снег подтаивал. Рядом с клиникой открывала машину девушка, на руках у которой был йоркширский терьер.
– Позвольте, я вас подвезу, – каким-то смущённым, просящим голосом предложила она, увидев странную троицу – сексапильную молодую даму, слепого парня и лопоухого пса с грустными глазами, которого инвалид тащил на плече.
– Если до метро довезёте, будем признательны, – улыбнулась Наташа. Она разместилась спереди, а Жоффрей и Серёжка уселись сзади. Спросив, где они живут, девушка довезла их до дома, делясь с ними впечатлениями о разных ветеринарных клиниках и врачах. Йоркширский терьер сидел возле ног Наташи, глядя на неё круглыми глазами в упор.
– Сколько я вам должен? – спросил Серёжка, когда машина остановилась перед подъездом.
– Да перестаньте, пожалуйста, – покраснела девушка и, достав из кармана куртки две тысячные купюры, передала их Наташке, – прошу принять от чистого сердца. Я знаю, сколько стоит лечение.
У Серёжки дух захватило. Он начал бурно протестовать, однако Наташка велела ему заткнуться и взяла деньги.
– Как вас зовут? – спросила она хозяйку терьера.
– Таня. А вас?
Они ей представились. И осталась грусть от знакомства, после которого расстаёшься на веки вечные. Во дворе было очень шумно. Эдику привезли с оптовки товар. Три его помощника выгружали ящики из машины. Дома Наташка отдала деньги Серёжке, и они сели пить кофе. Жоффрей остался в прихожей. Заметив это, Серёжка его притащил на кухню и покормил. Без обычной жадности поглощая кашу с мелко нарезанными кусочками мяса, бульдог едва стоял на ногах.
– И что мы с тобой будем делать дальше? – тихо спросила Наташа, не отрывая от него глаз.
– Ну, давай свозим его к онкологу на Сиреневый, – предложил Серёжка, – почему нет? Он деньги-то не берёт.
– Серёженька, я готова ехать куда угодно. Только скажи, когда.
– Сегодня, кажется, вторник. Стало быть, послезавтра.
Наташа вскоре ушла, а Жоффрей лёг спать. Серёжка стал звонить Кате. Она не вышла на связь. Она уже две недели не брала трубку. Тогда Серёжка связался по телефону с одной из её подруг, которую звали Анька, и поинтересовался, чем Катя так занята. Анька удивлённо ответила, что особо ничем, ходит в аквапарк.
– Ты можешь ей передать, что Жоффрею осталось жить два-три месяца? – попросил Серёжка, – я с ним сегодня ездил в онкологический центр, говорил с заведующей.
– О господи, какой ужас! – вскричала Анька, – конечно, я передам! Она тебе позвонит.
Но Катя не позвонила. На другой день Серёжка стал ей звонить опять. Вторая попытка вдруг увенчалась успехом.
– Привет, Серёжка, – сказала Катя, – Анька мне сообщила про этот бред. Какие три месяца? Кто тебе такое сказал?
– Заведующая. Я ездил с ним на Каширку.
– Я всё равно не верю, – вздохнула Катя, – это какой-то бред! Жоффрей очень крепкий. Он нас всех переживёт.
– Ты можешь приехать? – спросил Серёжка.
– Нет, не могу! У меня ужасно много работы. И я болею, я подхватила какой-то вирус. Сил нет совсем.
– А по аквапаркам ходить у тебя есть силы?
– Серёжа! – вскричала Катя, – не надо так со мной разговаривать! Я болею. А в аквапарке мне становится лучше. Больше нигде, только там.
– Слышь, ты, – сдавленно понизил голос Серёжка, – ты так и не поняла, зачем я тебе звоню? Тут твоя собака загибается!
– Вот ты как? – насмешливо удивилась Катя, – нормально! Серёженька, ты меня извини, но это – твоя собака.
– Пусть так. Я сейчас хочу, чтоб ты поняла только одну вещь: она умирает.
– А я хочу, чтобы ты понял другую вещь: не надо мне угрожать! И не надо так со мной разговаривать.
– Хорошо, – снова согласился Серёжка, – не буду. Только запомни – когда ты останешься одна с двумя детьми и тебе ответят по телефону: «Не надо так со мной разговаривать!», ты меня, может быть, поймёшь. А может быть, нет.
И нажал на сброс. Катя ему сразу перезвонила. Но он не вышел на связь. На другое утро он позвонил в лечебницу – уточнить, будет ли сегодня онколог. Ему ответили, что Павел Александрович, к сожалению, на больничном, однако в следующий четверг будет обязательно.
Миновала ещё неделя, прожитая Жоффреем на обезболивающих уколах. Вряд ли они ему помогали. Химический препарат не действовал. Сидя на уголке дивана или под вишней, бульдог усиленно размышлял, опустив глаза. От этих раздумий резче и глубже обозначались складки на его лбу. Вечером в четверг он, Серёжка и рыжая чемпионка отправились на Сиреневый. Их повёз Мишико.
– Скажите, сколько таблеток он принял? – спросил онколог, быстро взглянув на опухоль. И уселся на стул. Он задал вопрос Серёжке. И он смотрел только на Серёжку, хотя Наташу видел впервые, и та была особенно хороша в тот солнечный вечер. Она надела ярко-зелёную водолазку, которая замечательно сочеталась с рыжими волосами, белые облегающие штаны и полусапожки на каблучках.
– Если масивета, то шестьдесят, – ответил Серёжка. Доктор не стал выдерживать паузу. Он сказал:
– Мы всё прекращаем. Это бессмысленно. Извините.
– Так значит, надо оставить его в покое? – спросил Серёжка вполне безмятежным тоном. Он сам себе удивился. Он не предполагал, что это получится так легко.
– Нет, ни в коем случае, – покачал головой онколог, – его нельзя оставлять в покое, иначе он будет умирать страшно. Он и сейчас уже мучается, потому что мастоцитома на данной стадии причиняет сильную боль. К огромному сожалению. Понимаете?
– Да, конечно.
– Пусть это произойдёт под наркозом, – продолжал врач, погладив Жоффрея, который сидел на столе и хрипло дышал, – так будет гораздо лучше. Нельзя позволить ему умереть самому от этой болезни. Пожалуйста, приезжайте через неделю. За эти дни постарайтесь свыкнуться с этой мыслью и приезжайте сюда. Второй кабинет. За это с вас денег здесь не возьмут. Поверьте, так будет лучше. Ещё раз прошу прощения.
– Я вам очень признателен, – едва слышно сказал Серёжка. Его спокойствие, а точнее – остекленелость, вдруг стало трескаться, будто кто-то взял да и наступил на стекло тонким каблуком. Кто? Зачем? Осторожно взяв своего бульдога, он повернулся к двери. Наташка молча его направила в коридор и вслед за ним вышла.
– К хирургу, – распорядился он, – скорее, скорее! Ведь у нас мало времени! Жоффрей, как ты?
Жоффрей ответил слабым урчанием. Михаил Владимирович им встретился в коридоре – как и тогда, в самый первый раз. С ним была Фаина. Они приветливо поздоровались.
– Посмотрите, пожалуйста, что у нас, – попросил Серёжка, беря бульдога под лапы, – видите?
– Опухоль у вас, опухоль, – произнёс Михаил Владимирович, – большая, страшная, безнадёжная. Рак его доконал. Ничего не сделаешь. Удаляем и удаляем, а толку – ноль. Это уже просто какое-то издевательство над животным. Поймите правильно – мы здесь все заинтересованы в том, чтобы продолжать лечение, но никто обманывать вас не будет.
– Так что нам делать? Что вы нам можете посоветовать?
– Вы ведь сами уже догадались, мой дорогой, – вздохнула Фаина, погладив сморщенный лоб бульдога, – тут ничего не сделаешь. Вы должны спасти его от мучений. Он будет вам благодарен. Богом клянусь. Вы его глаза не видите, а мы видим.
– Спасибо вам, – вдруг подала голос Наташа, беря Серёжку за локоть, – всего хорошего.
И решительно потащила его к дверям. Там ждал Мишико.
– Всё, едем домой? – беспокойно встал он с кушетки.
– Да, – кивнула Наташа, – и очень быстро.
В машине она уселась рядом с Серёжкой. Жоффрей лежал на его коленках. Машина тронулась, и в огромных, мокрых глазах бульдога стали мелькать огни – один за одним, вереница за вереницей, россыпь за россыпью. Вдруг Жоффрей с оттенком вопроса хрюкнул – куда, мол, едем?
– Едем домой, – ответил ему Серёжка, – и никуда больше из дома мы не поедем. Разве что в парк. И летом в деревню. Ты ведь поедешь в деревню?
Жоффрей захрюкал мечтательно. Да, он очень любил деревню.
– Зачем она мне стала говорить про его глаза? – сдерживая слёзы, спросил Серёжка Наташу, – что в них такого?
– Они действительно страшные, – был ответ, – ему очень больно. Но беда в том, что он хочет жить. И он никогда не сдастся и не сломается. Он всегда будет хотеть жить, потому что ты – рядом с ним. Любовь побеждает боль. Об этом та добрая медсестра тебе не сказала из милосердия.
– Ты не врёшь?
– А зачем мне врать? Я не добрая.
Подъезжали. Серёжка велел Наташе написать краткую эсэмэску о результатах поездки в клинику. Назвал номер. Наташа быстро всё сделала. Через пять минут поступил ответ: "Я завтра приду".
Солнце почти село. Когда Жоффрея несли к подъезду, он не отрывал глаз от детей, резвившихся на площадке. Они его не заметили. Не заметил его и Эдик. У него был вечерний ажиотаж. Но зато Жоффрея увидели две соседки, курившие у подъезда, и сердобольный хозяин двух лабрадоров – тот самый, что порекомендовал жулебинского хирурга. Он хотел подойти спросить, как дела, однако Наташа сделала запрещающий жест. Пока она нажимала кнопки кодового замка, две женщины умудрились выплеснуть на Жоффрея столько эмоций, что у Серёжки глаза на миг оживились. Он вдруг подумал, что всё будет хорошо, потому что так должно быть. Но это была очень мимолётная мысль.
Дома он поставил Жоффрея на пол. Тот подошёл к воде. Он пил очень много с тех самых пор, как опухоль начала усиленный рост. Потом ему дали кусок варёного мяса. Расположившись на кухне, бульдог стал ужинать. Он ел медленно, очень медленно, хотя это был первый приём пищи за сутки. Рыжая и слепой, сидя за столом, наблюдали.
– Надо искать хирурга, – сказала рыжая, закурив. Слепой на неё уставился.
– Как – хирурга?
– Вот так.
– Я не понимаю. Тебе сказали, что эта штука не операбельна!
– Значит, надо искать того, кто скажет иначе. Нельзя тащить собаку на бойню. Это тебе не овца. Это существо с интеллектом. Доброе и разумное существо не должно умирать на бойне. Ты меня понял?
– А что оно должно делать? Мучиться и кричать? Это будет правильно? Я не знаю, я просто спрашиваю!
– А я тебе повторяю: любовь побеждает боль. Ты хочешь убить того, кто так тебя любит? Ты думаешь о его физических муках, а о моральных не думаешь? А вот он на бойню не хочет! Он не давал своего согласия! Он намерен бороться, ибо он храбр и полон достоинства. Значит, надо пытаться что-нибудь сделать. Можно отдать собаку на операцию с большим риском, а вот на бойню – нельзя, даже если бойня избавит её от мук. Это унизительно! Недостойно! Это плохая смерть. Конечно, я понимаю – ты не увидишь его глаза. Но ты их представишь.
– Да никакой хирург не возьмётся за абсолютно бессмысленную работу, мать твою драть! – взорвался Серёжка, – а если кто-нибудь и возьмётся, Жоффрей умрёт под ножом! Опухоль огромная!
– Наконец-то ты меня понял, – проговорила Наташка и погасила окурок. Жоффрей вдруг встал. Приблизившись к миске с водой, только что наполненной до краёв, он вылакал её всю, до самого дна. Потом он внимательно посмотрел на своих друзей и утопал в комнату, еле-еле переставляя лапы. Кусок варёного мяса был съеден только на треть.
– Мы его обидели, – прошептал Серёжка, – нельзя ведь было вот так, при нём, обсуждать всё это!
Но нет, Жоффрей не обиделся. Он тащил на кухню игрушку.
– Придётся нам с ним играть, – сказала Наташка, закурив новую сигарету, – а потом сделаем всё, что ты пожелаешь.
Серёжка не отвечал. Пришла темнота. Наташа осталась на ночь. Таково было желание всех троих.
Глава девятая
Она ушла рано утром, чтобы не повстречаться с Катей. Катя приехала через два часа. С Серёжкой она поздоровалась весьма сдержанно. Он, действительно, очень сильно её обидел по телефону. Жоффрей сидел на своём уголке дивана, низко опустив голову, и смотрел. Смотрел он, судя по выражению его глаз, очень далеко. Туда, где не было боли. Когда его бывшая хозяйка присела рядом, он только хрюкнул и глубоко вздохнул – такие, дескать, дела. Она его стала гладить. Потом спросила Серёжку, даёт ли он ему обезболивающие таблетки, делает ли уколы.
– Конечно, – ответил тот, сев на стул, – и то, и другое делаю. Но ведь это не обезболивающее для рака. Тут нужен морфий. Где бы его достать?
– Нигде не достанешь, – пожала плечами Катя, – людям-то не дают. Поэтому раковые больные выбрасываются из окон. Так что говорят врачи?
Серёжка подробно всё рассказал. Потом он передал то, что услышал вечером от Наташи. Катя с ней не была знакома, но никаких вопросов о ней задавать не стала.
– И что ты думаешь делать? – осведомилась она, щупая лопатки Жоффрея, которые выпирали углами, когда он наклонял голову.
– Всё, что можно, – твёрдо сказал Серёжка.
– До каких пор?
– Пока не начнёт визжать.
– Да он не начнёт, – нервически усмехнулась Катя, – твоя подруга права, его не сломаешь. Люди визжат, а наш поросёнок не завизжит. Он чересчур гордый. И слишком добрый. Он не захочет тебя расстраивать.
– Ну, и что ты мне предлагаешь?
– Я полностью с ней согласна. Нельзя отдать на смерть существо, которое любит жизнь, которое ею наполнено. Нужен шанс. И он должен понимать, что шанс есть, даже если это не совсем так. Мы найдём хирурга.
– Едва ли.
– А я говорю, найдём! И прямо сегодня. Недалеко от дома, где мои папа с мамой живут, есть клиника. И мне много раз приходилось слышать, что в ней – отличный хирург. Поехали, спросим. Ты с ним гулял?
– Да, конечно. Недавно только пришли.
– Значит, можем ехать прямо сейчас. Ну, так что, поедем?
– Поехали.
Осознав, что будет какое-то путешествие, Жоффрей взвизгнул и попытался спрыгнуть с дивана самостоятельно, что могло бы закончиться его гибелью. Прежде чем начать одеваться, Серёжка его поставил перед поилкой, и он попил. Увидев, как выросла его опухоль, Катя молча прижала ладонь ко рту. Она была на машине, клиника находилась неподалёку, так что спустя четверть часа кое-что выяснить удалось, а именно то, что хирург по имени Николай Петрович сейчас находится в отпуске и пробудет в нём ещё две недели.
– Ничего страшного, – заявила Катя, садясь за руль, – поехали по другим.
– Поехали, – повторил Серёжка. За три часа удалось объездить пять клиник. Буквально в каждой ответ хирурга сводился к следующему: немедленно усыпляйте, садисты чёртовы! Ни копейки нигде не взяли. Жоффрей был очень доволен. И даже счастлив. Больше всего он любил кататься, особенно – на машине Кати. Эта машина несколько лет назад была его вторым домом, а вот теперь стала собственностью каких-то других существ. Он втайне надеялся, что счастливые времена вернулись, что можно будет, как прежде, с Катей гулять, кататься, прыгать с ней по дивану. Но это было не так. Высаживая его и Серёжку около Эдика, Катя бодро пообещала, что всё равно она будет искать хирурга.
– Когда найду, позвоню, – заверила она двух своих пассажиров, – всё будет классно!
– Да, это точно, – сказал Серёжка. Жоффрей, сидя на асфальте, долго и с удивлением смотрел вслед удаляющейся машине. Когда она скрылась из виду, он поджал огромные свои уши и поглядел на Серёжку – мол, как же так-то? Тот ему объяснил, что вряд ли они ещё когда-либо увидят эту машину. Но он всё ждал – вдруг появится? Эдик с ним разговаривал, предлагал ему виноград и хурму. Но он не хотел. К нему подходили дети, давали палки и мячики. Он не брал, лишь обнюхивал. Подбегала маленькая серая кошечка и звала играть. Но он отказался.
Весна была очень ранняя. К первым числам апреля трава вовсю уже зеленела и распускались почки. Солнышко припекало почти по-летнему. Во дворе было многолюдно, но не особенно весело, потому что Жоффрей с Серёжкой там проводили все свои дни, с раннего утра до позднего вечера. Кроме этого, заниматься им было нечем. Задумчивый, молчаливый Серёжка либо сидел на заборчике спиной к Эдику, лицом к вишне, либо хлестал с Эдиковой шоблой водяру, а отощавший Жоффрей сидел на траве под вишней и размышлял, склонив голову. Он уже почти не мог двигаться, но со свойственной ему гордостью продолжал соблюдать дома чистоту. К нему то и дело кто-нибудь подходил – то дети, то взрослые, то животные. Если кто-то начинал плакать, он опускал глаза и моргал, потому что очень смущался. Иногда Эдик водил Серёжку за шаурмой, прося полтора десятка людей присматривать за Жоффреем. Тогда маленький бульдог смотрел вслед Серёжке, но не пытался идти за ним, потому что силы его уже подошли к концу.
Пятого апреля, когда он перестал есть, примчалась Наташа, вызванная Серёжкой. Были на ней сандалии, юбка сильно выше колен и топик сильно выше пупка. Взяв Жоффрея на руки, она с ним прошлась вокруг дома. Бульдог давал ей понять, что хочет опять под вишню. Исполнив его желание, рыжая вышибательница зубов подсела к Серёжке. Грустно прикуривая, сказала:
– Я, кажется, начинаю верить в Господа Бога.
– С чем это связано? – поинтересовался Серёжка.
– Причина довольно распространённая – безысходность. Я тут на днях решила прочесть Евангелия. Там есть интересный момент. Фарисеи просят у Иисуса знамений – ну, доказательств того, что он есть Господь. Он им отказал. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что без толку! Паралитики поднимаются, прокажённые очищаются, слепорожденные начинают видеть, хромые – бегать, мёртвые воскресают, но им всё мало! Им требуются ещё какие-то доказательства! Но проблема в том, что их ни одно доказательство не устроит. Те, кому Бог не нужен, не начнут верить в него, даже если он вдруг появится и помашет ручкой – привет, ребята! Они будут говорить, что это американцы испытывают новое психологическое оружие.
– Я не понял, в чём твоя безысходность? – спросил Серёжка.
– Да в том, что и я такая же, – удручённо вымолвила Наташа, сбивая пепел, – мне всего мало! Вот твой Жоффрей раскрыл мне глаза на то, что можно быть безобидным, трогательным и гордым одновременно, но я не разобралась, какой толк от этого сочетания. Я – машина. Мне переструктурировали мозги. Ударами в голову. Я взялась за Евангелия, желая понять, что такое толк и нужен ли он вообще. А книга – магическая! И я поддалась гипнозу. Начала верить. Но скоро кончу.
– А почему?
– Да потому, что рано мне читать Библию! Если я сейчас кого-нибудь возлюблю, как саму себя, то горе ему!
Серёжка хотел спросить ещё что-то, но помешали две девушки, попытавшиеся угостить Жоффрея мороженным, а затем – некий молодой человек, который купил у Эдика груши, после чего подошёл к заборчику и сказал, смущаясь:
– Простите, что отрываю от разговора. Я ваш сосед, во втором подъезде живу. Вот я всё смотрю на вас и вашу собаку и думаю, чем помочь? У меня – машина, я не особо занят. Если нужна моя помощь, вы не стесняйтесь. Может быть, стоит отвезти пса в какую-нибудь лечебницу? Я готов. Вы только скажите.
– В лечебницу отвезти? – рассеянно повторил Серёжка. Но вдруг его осенило. Зачем-то взяв за руку Наташку, он возбуждённо протараторил:
– Да, да, пожалуйста, если можно! Тут, совсем рядом, есть неплохая клиника! Там – хирург, Николай Петрович! – и он назвал точный адрес, – я думаю, Николай Петрович уже вернулся из отпуска. Если можно, вы не могли бы прямо сейчас отвезти нас в эту лечебницу? Если можно!
– Ну а почему же нельзя? – обрадовался сосед, – ведь это действительно совсем рядом! Пожалуйста, подождите одну минуточку, я сейчас сюда подгоню машину.
Перед Жоффреем стояла миска с водой. Поняв, что дело идёт к какой-то поездке, бульдог попил. Затем он поднялся и сделал пару шагов. На третий его уже не хватило. Серёжка взял его на руки и понёс к «Мерседесу», который остановился возле забора. Наташка им распахнула заднюю дверь. Сама она разместилась рядом с водителем.
В клинике был ремонт, но всё же она кое-как работала. Маляры и администраторы объяснили Наташке, что ремонт скоро закончится, и тогда всё будет великолепно, сможете приезжать с любыми проблемами! Хирург принял двух инвалидов и рыжую их подругу прямо в заляпанном коридоре, куда был выставлен стол. Внимательно выслушав их историю, врач велел Жоффрея поднять. Серёжка поднял, и его бульдог застыл вертикально, устало свесив лапы и голову. Осмотрев кошмарное проявление онкологии, по размеру почти уж не уступавшее самому Жоффрею, доктор издал очень грустный возглас.
– Можно ли её срезать? – спросил Серёжка.
– Нельзя. Поставьте его, и я объясню, почему.
Серёжка поставил, и его маленький бульдог лёг. Точнее, свалился.
– Во-первых, он в таком состоянии под наркозом просто умрёт, – заговорил врач, – во-вторых, эта операция невозможна, поскольку опухоль приросла к костям. И, наконец, в-третьих – если бы даже она и была возможна, смысл бы отсутствовал, потому что опухоль вновь бы выросла. У него – четвёртая стадия онкологии. А четвёртая стадия онкологии – это буквальный синоним смерти.
– Но мы не можем остановить его сердце, – произнесла Наташка, – вы понимаете?
– Понимаю. Но у меня для вас других предложений нет. Я очень прошу меня извинить.
– Но это неправильно!
– Может быть. Но я – не мясник, а доктор. И здесь не бойня, а медицинское учреждение. Если доброе дело вам почему-то кажется злым, позвольте ему дожить на сильных таблетках. Однако я бы вам посоветовал…
– Мы каким-то чудом уже услышали ваш совет, – прервала Наташка, вскакивая со стула, – спасибо, всего хорошего!
На обратном пути сосед убеждал двух друзей Жоффрея, что доктор прав. Наташка уже молчала. Когда вернулись во двор, она объявила Серёжке, что заночует, видимо, у него. Поднявшись к нему, она поспала до вечера, а потом ходила покупать вырезку для Жоффрея, не допуская мысли, что он откажется от парного мяса. Но сразу после её прихода из магазина ей кто-то вдруг позвонил, и она умчалась – вряд ли на крыльях любви. Видя её спешку, Серёжка понял, что у неё какие-то неприятности.
– У меня возникло острое отвращение к жизни, – сказала она ему напоследок.
– Это пройдёт.
– Это не пройдёт. И я не хочу, чтобы проходило. Разве ты хочешь, чтобы тебя покинуло отвращение ко всему, что его внушает?
Серёжка спорить не стал. Эдик, провожая рыжую полуголую чемпионку взглядом, даже не слышал, что говорят ему покупатели. Потом кто-то ему сказал, что дворники замуровывают в подвалах кошек, и он, взяв с собой Олега, пошёл откручивать бошки дворникам.
Через день, седьмого числа, всё было по-прежнему – с той лишь разницей, что Жоффрей, сидевший под деревом, ещё ниже опускал голову. Ближе к вечеру во дворе появилась Катя. Когда она появилась, рядом с Жоффреем стояли Эдик, Наденька и Маринка со своим Боней. Они настойчиво убеждали бульдога, что надо съесть кусок колбасы, который ему предлагал Серёжка, сидя на корточках. Уговоры были напрасны. При появлении Кати друзья Жоффрея вежливо отошли. Боня потянулся было за колбасой, однако Маринка строго его окликнула, и он кинулся к ней, чтоб не получить поводком.
Катя поздоровалась. Уронив кусок колбасы, Серёжка вскочил. Его лопоухий друг, подняв мутные глаза на эту блондинку, к которой он девять лет назад подбежал, чтобы встать между нею и хулиганами, вдруг не выдержал. Он отчаянно запищал – мол, смотри, смотри, что здесь происходит! Это, по-твоему, хорошо?
– Мама мне достала трамал, – сообщила Катя, погладив его костлявую спину, благодаря чему он умолк, – это очень сильные обезболивающие таблетки. При онкологии применяются.
– Ты попробуй заставь его их сожрать, – устало сказал Серёжка, – он ничего не ест уже третьи сутки. И у него, мне кажется, появились позывы к рвоте.
– Бедный малыш! – простонала Катя. Присев на корточки, она с прежней, давно оставленной нежностью обняла бульдога за шею, а он с трудом поднял голову и лизнул её длинный нос. И это, кажется, было самым последним его движением, сделанным не от боли, а от любви. Подошёл Олег.
– Серёга, – произнёс он, глядя на Жоффрея и Катю, – что-то наш хрюкающий дружбан совсем упал духом! Давай в машину его посадим.
Это, на первый взгляд, странное предложение не было лишено логической составляющей. Жоффрей очень любил машины. Больше других любил он, конечно, машину Кати, но и в Олеговой мог сидеть целыми часами, гордо взирая через открытую дверь на тех, кто проходил мимо. Кате, которая безуспешно пыталась скормить бульдогу таблетку, эта идея также весьма понравилась.
– Да, Серёженька, да, – сказала она, вставая, – пусть наш Жоффрей посидит в машине, а мы с тобой попьём кофе у тебя дома. У меня что-то кружится голова. Видимо, упало давление.
– Значит, надо тебя накачать, моя дорогая, – сострил Олег, – Серёга, тебе напарник не требуется?
Серёжка не отвечал. Взяв бульдога на руки, он направился с ним к машине. Катя шла рядом, придерживая его за рукав. «Уазик» был припаркован вблизи торгового павильона, если так можно назвать длинный стол с весами и груды ящиков. Покупателей было много, но ещё больше столпилось около Эдика самых разных его друзей – бездельников-алкашей, дедов-болтунов и прочих. Все они уже что-то пили. Также стояли и три непьющих чеченца – Умар, Иса, Ибрагим. Серёжка их знал. Вид они имели бандитский. Приехали на "Инфинити". О делах, которыми связан был с ними Эдик, мало кто знал, но слухи ходили всякие. Все четыре дверцы "УАЗа" были распахнуты. В нём сидели Надя, Матвей и Соня. Перепоручив им Жоффрея, Катя с Серёжкой пошли домой. Народу сквозь двор шагало от метро столько, что топот и голоса сливались во что-то плотное, неделимое, как поток. Стук Катиных шпилек был самым громким. Над сталинскими домами, располагавшимися на западной стороне двора, уже разметался до середины неба закат. Он был очень ярким.
Глава десятая
Пока Серёжка запирал дверь, Катя прошла в комнату и, усевшись там на диван, зашмыгала носом. Серёжка ей не мешал. Он начал готовить кофе. Но не успел чайник закипеть, как в дверь позвонили. Решив, что случилось страшное, Катя бросилась к ней сама и, опередив Серёжку, открыла. Вошёл Умар, чеченский друг Эдика. Он держал на руках Жоффрея. Тот тяжело дышал.
– Ребята, он плачет, – хрипло сказал чеченец, – нельзя собаку бросать. Собаки ведь без хозяина везде плохо, будь она хоть в машине, хоть в самолёте! Держите.
– Спасибо вам, – проронила Катя и приняла Жоффрея. Чеченец сразу ушёл. Кофе был готов. Серёжке его совсем не хотелось, но почему-то он думал, что будет правильно, если он займётся сейчас одним делом с Катей. Своего пса они положили на пол посреди кухни. И он лежал неподвижно. Время от времени на его глаза наползали веки. Именно наползали, а не соскальзывали мгновенно, как это всегда бывает, когда моргаешь. Он моргал так.
Окно было приоткрыто, и со двора доносился весёлый шум. Серёжка зачем-то напомнил Кате о том, как Жоффрей много лет назад во время их ссор взволнованно подбегал то к ней, то к нему и жалобным писком просил их перестать ссориться.
– Да, – отозвалась Катя, – было такое. Кстати, хирурга я не нашла. Искала, да без толку. Но ведь есть народные средства! Может быть, их применить?
– Народные средства?
– Конечно! Их очень много. Я поэтому поводу интернет прошерстила из края в край. Вот, например, чага. Это такой нарост на берёзе. Ну, типа, гриб. Делаешь отвар из этого чаги и пьёшь его каждый день.
Катя замолчала.
– Ну, и что дальше? – спросил Серёжка.
– Рак вроде как проходит.
– Проходит?
– Да! Может, пойдём в лес, найдём эту чагу?
Серёжка не понимал, зачем она это говорит. Но он на неё не злился. Катя есть Катя. Она всегда такая была. И на самого себя он не злился. То, что его изнутри выжигало адским огнём, нельзя было назвать злостью. Нет, это был самый безнадёжный, убийственный и мучительный из всех видов ненависти – ненависть к самому себе. Из неё нет выхода.
– Катька, если бы я ему покупал на зиму ботинки, то всё было бы отлично, – говорил он, допивая кофе, – этот бульдог сейчас прыгал бы и носился, а не лежал вот так. А если бы я не решил делать операцию у жулебинского врача, то всё было бы неплохо. Он бы сейчас ходил. А если бы я вовремя купил масивет, он бы ковылял.
– Перестань, – повторяла Катя, – пожалуйста, перестань!
Но она не знала, что можно сказать ещё. Прежде чем уйти, она очень долго сидела перед Жоффреем на корточках, положив на него ладони. Он тяжело вздыхал всякий раз, когда ему прямо на нос падали её слёзы. А потом Катя ушла, сказав, что завтра придёт и принесёт чагу.
Солнце уже опустилось за горизонт. Решив дома не сидеть, Серёжка схватил своего бульдога и опять выбежал с ним во двор. И первыми, с кем он там столкнулся, были Алёна с Настей. Они хотели к нему зайти, но он их опередил.
– Да они висят, как верёвки! – вскричала Настя, потрогав лапы Жоффрея, – Господи боже! Что же это такое?
– Это четвёртая стадия онкологии, – повторила Алёна слова хирурга, – а что врачи говорят?
Серёжку этот вопрос уже доконал. Он что-то ответил. Поняв, что ему сейчас не до разговоров, Алёна пошла домой. А Настя пошла с ним к Эдику. Там торговля шла бойкая, как и пьянка. Но все притихли на один миг, увидев под фонарём слепого с его бульдогом. И как-то так получилось, что за какой-нибудь час, который Серёжка там простоял, держа на руках собаку, к ним подошли почти все, кто Жоффрея знал, а человек десять с ним познакомились. Наденька подошла со своей ватагой. Дети просили поставить бульдога на землю, чтобы им было удобнее его гладить.