– Нельзя, – отвечал Серёжка, – он упадёт. Видите, какие у него лапы?
– Да, это точно, – признала Наденька, тронув лапу, – они какие-то стали мягкие, совсем слабые! Бедный, бедный Жоффрейчик! Но всё с тобой будет хорошо, поросёнок.
– Пивной бочонок, – не согласился Матвей. И вновь разгорелся давнишний многоголосый спор, на кого Жоффрей похож больше. А он был больше всего похож на сломанную игрушку – всё у него висело, одни лишь уши ещё стояли торчком. Подошли Маринка, Ира и Ленка со всеми своими псами. Три эти бабы Жоффрея просто затискали, а Серёжку так задолбали рекомендациями, что Эдик на них даже наорал, а Олег сказал им, чтобы немедленно убирались. Они обиделись.
– Да ты душу свою отдашь, кобелина, за проститутскую задницу! – заявила Эдику Ленка и повернулась к Олегу, – а ты – за пару бутылок водки!
– Но так как у вас, мадам, ни того, ни другого нет, то и обсуждать мы это не будем, – сказал Олег. Десяткам людей с обеих сторон прилавка стало смешно, а Ленке – обидно. И разгорелся скандал. Настя его мягко пресекла, указав скандалящим на Серёжку с его собакой.
Все подошли к Жоффрею – и Николай Иванович со своим французским бульдогом, и сердобольный хозяин двух лабрадоров, и тётя Роза со своей кошечкой, и родители всех детей, и кто-то с ирландским сеттером, и с овчаркой, и с пекинесом. Чеченцы спрашивали Серёжку, не нужно ли ему денег, чтобы поставить Жоффрея на ноги. Надя им отвечала вместо Серёжки, что тратить деньги необязательно, потому что Жоффрей выздоровеет сам. Кто только не подходил! Даже две мамаши вдруг прикатили свои коляски с детской площадки. Всех удивляло то, что лапы Жоффрея стали, действительно, как верёвки. И почему-то никто-никто не сказал, что это уже конец.
Было двадцать минут одиннадцатого, когда Настенька проводила двоих беспомощных до подъезда. Подобно Кате, она дала обещание завтра к ним заглянуть непременно. Взойдя на второй этаж, Серёжка столкнулся там с тётей Люсей, спускавшейся погулять. Она у него спросила, зачем он так измывается над собакой. Серёжка ей не ответил. Отперев дверь, он быстро вошёл и быстро её закрыл. Судя по всему, у Жоффрея была повышенная температура. Чтобы ему не было жарко, Серёжка его положил прямо на паркет около дивана, а сам пошёл чистить зубы. Окончив этот процесс, он закрутил краны, и – чуть не выронил щётку. Из комнаты доносилось чудовищное храпение. Так Жоффрей не храпел ещё никогда. Подбежав к бульдогу, Серёжка встал на колени, чтобы наощупь определить, закрыты ли у него глаза. Глаза были широко открыты. Больше того – из них текли слёзы. До неестественности расслабленный, неподвижный бульдог храпел во всю грудь и плакал.
Серёжка весь задрожал. С трудом найдя телефон, который, как выяснилось, упал со стола на стул, он позвонил Эдику.
– Что случилось? – осведомился тот почти трезвым голосом.
– Ты не мог бы ко мне зайти? – попросил Серёжка, – прямо сейчас?
– Ты можешь мне объяснить, что произошло?
– Не то, что ты думаешь! Но какой-то другой кошмар.
Эдик появился через минуту. Сделав шаг в комнату и увидев Жоффрея, он аж попятился.
– О, Аллах!
– Да что с ним такое? – вскричал Серёжка, – скажи, пожалуйста, что с ним?
Усевшись на табуретку в прихожей, Эдик дрожащим голосом сообщил, что выглядит Жоффрей страшно: шерсть у него вся вздыблена, в глазах – слёзы, и он храпит, как шайтан!
Последнее обстоятельство для Серёжки не было новостью. Опять взяв свой мобильник, он начал нажимать кнопки. Но цифры путались у него в голове, и только с четвёртой попытки ему как-то удалось набрать номер. Катя мгновенно вышла на связь.
– Да, Сережа, да! Что случилось? Пожалуйста, не пугай меня!
– Я не собираюсь тебя пугать. Но ты испугаешься.
И Серёжка поднёс мобильник к морде Жоффрея. Через десять секунд он опять прижал его к уху.
– Слышала?
– Это он? – прошептала Катя, – что с ним твориться?
– Он неподвижно лежит и вот так храпит! Глаза у него обезумевшие! Что делать? Ты можешь мне объяснить, что делать?
Катя заплакала.
– Я не знаю! Просто не знаю! Может быть, вызвать Скорую ветеринарную помощь?
– Что это даст? У них разве есть наркотики?
– Ты о чём? Какие ещё наркотики?
– Морфий!
– Конечно, нет!
– Так за каким чёртом их вызывать? – заорал Серёжка, – что это даст? Они мне скажут одно: надо усыплять! Ты можешь сейчас приехать?
– Нет, не могу, – простонала Катя, – я опять чувствую себя плохо! И я одна с детьми! С кем я их оставлю? Ведь дома нет никого!
Она говорила что-то ещё. Он её не слушал. Держа телефон у уха, он торопливо шагал взад-вперёд по комнате, содрогаясь, когда Жоффрей начинал храпеть особенно страшно. И кто-то очень жестокий внезапно вытащил из глубин его памяти самый светлый миг его жизни. Она вбегает и обнимает его, Серёжку, но только одной рукой, и громко кричит: «Серёжка, Серёжка! Он меня спас! Это настоящий бульдог! Наверное, потерялся! Он теперь будет наш!» И что-то смущённое, хрюкающее, лопоухое, которое она держит другой рукой, облизывает его, Серёжкину, руку. Какой-то мягкий, смешной и трогательный комочек.
– Да пусть она немедленно приезжает! – вдруг закричал во всю глотку Эдик, – души у неё нет, что ли? Её собака не проживёт эту ночь!
– Да я не могу! – завизжала Катя, услышав крик, – я завтра приеду, завтра!
Серёжка нажал на сброс. Швырнув куда-то мобильник, он подбежал к Жоффрею, схватил его, и поднял, и прижал к груди. И случилось чудо. Жоффрей храпеть перестал. Серёжка смертельно перепугался. Но в тот же миг он почувствовал, что дышать Жоффрей продолжает. Тогда он положил пса на диван. И храп не возобновился. Дыхание было ровным, глубоким, чистым.
– Наверное, ему было холодно на полу, – предположил Эдик после минутной паузы, – как я счастлив, слава Аллаху!
– Да, это точно, – сказал Серёжка, – ты хочешь чаю?
– Нет, не хочу.
Несколько минут они молча слушали, как прекрасно дышит Жоффрей. А потом Серёжка тихо спросил:
– Что делать?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – с испугом ответил Эдик, – тебе решать, ты хозяин. Мы с ним – друзья, не более и не менее. Но любое твоё решение я приму и окажу помощь.
– Ты понимаешь, что он сейчас в самом настоящем аду?
– Ты думаешь?
– Да!
Эдик промолчал.
– Так может быть, всё-таки… – очень тихо начал Серёжка. Но у Жоффрея недаром были такие огромные уши.
– Он тебя слышит! – перебил Эдик, – пожалуйста, замолчи! Он приподнял голову, смотрит!
Серёжка похолодел.
– Как смотрит?
– Нет, он сейчас уже голову опустил, – пролепетал Эдик, – ему очень трудно держать её на весу, но когда ты стал говорить про это… про это… Он на тебя смотрел страшными глазами!
Серёжка сел на диван и легонько сжал своего бульдога ладонями. Тот вздохнул. Руки ощутили, что его сердце забилось чуть-чуть быстрее.
– Не бойся, – сказал Серёжка, – мы остаёмся дома. Я не хочу никуда уезжать, если ты не хочешь. Давай останемся дома.
Бульдог ещё раз вздохнул. Он не возражал. Серёжка поднялся, подошёл к Эдику и пожал ему руку.
– Большое тебе спасибо. Всё уже хорошо.
– Ты уверен?
– Да.
– Тогда я пойду?
– Иди.
И Эдик ушёл, взяв с Серёжки слово, что тот ему позвонит, если будет тяжко. И громко лязгнула за ним дверь. И настала ночь. Проклятая, злая ночь с седьмого на восьмое апреля. И вскоре после полуночи началась последняя схватка маленького бульдога с его жестоким врагом. Шерсть бульдога вздыбилась. И бульдог зарычал. Это был бульдог. Он рычал неистово, страшно. Лишь на секунды он умолкал, чтоб набраться сил, а потом – опять. Вот так умирал Кубыш-Неуклюж – маленький герой, который всегда отбегал, если на него нападала крошечная собачка, и вступал в драку, когда набрасывалась овчарка или ротвейлер. И вот сейчас он ввязался в драку с огромной, страшной онкологической болью. Она ломает любого. Но маленький, неуклюжий, смешной комочек, который ни разу в жизни не сделал никому зла, с ней яростно дрался. Он не скулил, не выл. Он рычал. Он стойко и мужественно сражался – нет, уже не за жизнь, а за благородную смерть. Он не собирался сдаваться, не отступал ни на шаг. Его было не сломать.
Серёжка всё это понял. Он позвонил Наташке. Послушав, что происходит, она заплакала.
– Я теперь могу это сделать? – спросил у неё Серёжка.
– Да, теперь можешь! Прошу тебя, сделай это скорее!
– Тогда немедленно приезжай! Я ведь с ним один.
– Это невозможно!
– Да почему?
– Я сойду с ума!
И странное дело: Серёжка, не отвертевшийся от того, чего он боялся больше всего на свете – от своего бессилия перед адской мукой Жоффрея, вдруг ощутил нечто вроде гордости. Темнота над адом распалась, и из сияющей, ослепительной синевы ангелы запели "Царицу Савскую". Слушая, как Наташка захлёбывается слезами, он уточнил:
– Так значит, стена пробита?
– Да, да! Пробита! Прости меня! Завтра я тебе позвоню! Я её нашла…
Раздались гудки. Опустив мобильник, Серёжка взял своего бульдога на руки. Тот рычать перестал. Он несколько раз вдохнул с призвуком рыдания, содрогаясь от сумасшедших ударов своего сердца. Он был уже на пределе. Но на руках у Серёжки стало ему полегче. Левой рукой прижимая его к груди, Серёжка припомнил номер Дениса и стал его набирать. Денис почти сразу вышел на связь.
– Ты всё ещё на работе? – спросил Серёжка.
– Да всё, уже выезжаю! А ты чего хотел-то?
– Есть у меня проблема. Пожалуйста, помоги мне её решить.
– А что за проблема?
Серёжка заколебался в последний раз. Сердце у Жоффрея стучало неровно, дёргано, отражая вспышки безумной боли. Но ведь Жоффрей ей не сдался! Она его не заставила быть униженным, жалким, плачущим. И, конечно же, не заставит. Ему осталось, от силы, часов семь-восемь.
– Он умирает страшно, – сказал Серёжка, – надо ему помочь.
– Серёга, я тебя понял, – пробормотал Денис, – а где это лучше сделать?
– За кинотеатром, возле которого ты живёшь, есть ветеринарная клиника. Ты не знаешь, она работает круглосуточно?
– Круглосуточно.
– Давай там.
– Давай. Часа через полтора подъеду. Я ведь не близко.
Эти проклятые полтора часа оказались самыми страшными. Продолжая держать Жоффрея одной рукой, Серёжка нашёл на кухне пакет и сунул в него резиновую свинью, затем – простыню, взяв её из шкафа. Потом он долго таскал Жоффрея по всей квартире. Он то просил его потерпеть, то внушал ему, что они расстанутся ненадолго. На год. Жоффрей терпел. И не верил. Лишь иногда он вскрикивал, и тогда всё тело его на одно мгновение каменело, а затем вновь становилось тряпочным.
В половине второго ночи Серёжка вынес его на улицу, хорошо понимая, что это будет последняя их прогулка. Куртку надеть он не смог – руки были заняты умирающим другом, и каждый миг вместе с ним был необычайно дорог Серёжке. Плюс семь по Цельсию сразу дали ему почувствовать, что апрельская ночь – ещё далеко не июньская. Подойдя к дикой вишне, он положил Жоффрея на травку. Но тот рычанием дал понять, что он хочет на руки. И Серёжка снова взял его на руки, и уселся с ним на заборчик. И стал дрожать. Если грудь ему согревал Жоффрей, то спину, прикрытую лишь футболкой, ветер покрыл мурашками. Мимо шли какие-то люди – чужие, странные, молчаливые. Все друзья давно разошлись. Холодный, тоскливый двор был хуже квартиры. С полчасика посидев, Жоффрей и Серёжка пошли домой.
В два сорок заулюлюкал дверной звонок. Стараясь не зарыдать, Серёжка открыл. И вошёл Денис. Погладив Жоффрея, он очень тихо спросил, твёрдо ли Серёжка решил его усыпить. Это был кошмарный вопрос. Серёжке пришлось поставить Жоффрея на пол. Точнее, лишь попытаться поставить, чтобы Денис всё увидел сам. И Денис, увидев, что лапы совсем не функционируют, взял из рук Серёжки пакет с вещами Жоффрея и произнёс:
– Ты прав. Рак его сожрал. Это нужно сделать. А что потом?
– У матери есть лопата, – шёпотом сорвались с Серёжкиных губ самые мучительные слова в его жизни, – потом заедем за ней.
– А где хоронить?
– В Измайлово.
– Ладно. А деньги у тебя есть? Эта медицинская процедура дорого стоит.
– Конечно, есть.
Спускаясь вслед за Денисом к подъездной двери, Серёжка чувствовал, что проклятая боль всё глубже вонзает в тело Жоффрея свои клыки. Но Жоффрей молчал. И Серёжка знал, почему. Кубыш-Неуклюж надеялся, что его передумают убивать, решив, что ему уже не так больно.
Когда подошли к машине, с детской площадки вдруг прибежала маленькая серая кошечка. Посмотрев, как Жоффрея вносят в машину, она отчаянно замяукала и что было сил устремилась к ней. Она опоздала. Двери уже захлопнулись. Кошка стала скрестись когтями в одну из них – в ту самую, за которой сидел Серёжка вместе с Жоффреем. Жоффрей услышал её мяуканье. Он хотел в ответ застонать, но понял, что кошечка всё равно его не услышит – Денис уже заводил мотор. Машина сорвалась с места и увезла Жоффрея от его кошечки навсегда.
Глава одиннадцатая
Помнил ли Жоффрей своего прежнего хозяина, если таковой был? Вероятно. Любил ли он его до сих пор? Быть может. Что бы он сделал, если бы случайно встретился с ним, уже будучи с Серёжкой? Он бы с Серёжкой остался без колебаний, но эта встреча явилась бы для Жоффрея самой большой бедой. Всё то, что происходило с ним в ночь с седьмого на восьмое апреля, было бедой чуть меньшей.
В клинике находились две симпатичные девушки в униформе. Узнав, что именно надо сделать с Жоффреем, они спросили, нужна ли будет кремация.
– Нет, – ответил Серёжка, не понимая, как можно такое спрашивать при ещё живом и глубоко мыслящем существе. Обалдели, что ли? Одна из девушек обратилась к Денису с просьбой положить смертника на весы, чтобы рассчитать наркоз. Вес маленького бульдога составил двенадцать триста. Потом Жоффрея переложили на стол, сперва постелив пелёнку. Он неподвижно лежал на правом боку, стараясь дышать потише. Он всё ещё на что-то надеялся. А Серёжка стоял с ним рядом и, положив на него ладонь, зачем-то оправдывался:
– В течение полугода его четыре раза прооперировали! Химиотерапию делали много раз, на преднизолоне сидел он целыми месяцами. Чем только не травили его, как только не резали, и всё без толку! А сегодня ночью он начал рычать от боли…
– Неудивительно, – проронила девушка, наполнявшая шприц, – всё слишком запущено. Бедный мальчик!
Вторая девушка приготовила другой шприц, с убийственным препаратом. Она его пока отложила. Перетянули лапу жгутом, нащупали вену, ввели наркоз. Жоффрей не сопротивлялся. Но, держа руку на нём, Серёжка почувствовал, как отчаянно заметалось его здоровое сердце, так впечатлившее кардиолога. И прошла минута, за ней – другая.
– Не хочет он засыпать, – с большим удивлением сообщила первая девушка, – это странно! Вроде, большую дозу ввели.
– Не хочет? – переспросил Серёжка предательски задрожавшим голосом.
– Да, представьте себе! Упрямый мальчишка. Очень упрямый. Оленька, сделай ещё три кубика!
Это был ад в аду. Для обоих. Если бы Серёжка мог в те минуты видеть глаза своего бульдога – он бы, наверное, умер сам. Денис-то их видел. Поэтому отвернулся. В них не было ни мольбы, ни страха, в этих глазах. В них была обида. Маленький, лопоухий бульдог отказывался понять, за что его убивают. Да, разумеется, ему больно, но убивать-то зачем? Вся его душа была преисполнена волей к жизни и безграничной любовью к людям до такой степени, что ужасная боль не могла заставить его отречься от жизни и от людей. Он ведь победил её, эту боль! Она продолжалась, но он её победил! Зачем умерщвлять?
Жоффрей не сразу уснул и после подколки. С Серёжки капал холодный пот, когда ему сообщали, что нет, он пока в сознании. Сердце билось упрямо, страстно. Большое, чистое сердце маленького, обиженного бульдога. Он не хотел умирать. Ему приходилось теперь сражаться не только с огромной болью, но и с навязанной ему смертью. И это было уже ему не по силам. Но проползло ещё несколько минут, прежде чем Серёжка почувствовал, что стук сердца стал чуть ровнее.
– Спит?
– Засыпает.
Когда Кубыш-Неуклюж накрепко уснул, его стали убивать, впрыскивая ему второй препарат. Тут дело пошло быстрее.
– Он ещё дышит? – проговорил Серёжка через минуту после того, как ему сказали, что умерщвляют, – ведь правда? Он ещё дышит?
– Перестаёт.
И сердце остановилось. Рука Серёжки почувствовала, что тело его бульдога обмякло. И потекла моча, которую Жоффрей сдерживал больше суток, так как не мог встать на лапы, чтобы опорожниться. И потекло что-то из ноздрей. Девушки сказали Серёжке, что у Жоффрея был отёк лёгкого.
– Отёк лёгкого? – удивлённо переспросил хозяин мёртвого тела, – но почему? Откуда он взялся?
– От общего состояния. От того, что несколько месяцев ваш бульдог очень мало двигался. Он хрипел последние сутки?
– Было такое.
– Бедный страдалец! Но уж теперь ему хорошо.
Серёжка не верил. А почему он должен был верить кому ни попадя? Мало, что ли, его обманывали во всех этих клиниках? Было три сорок пять. Утра или ночи? Конечно, ночи. Откуда взяться новому дню? Проклятая ночь с её мёртвым телом должна была длиться вечно. Пусть так и будет. Пока Денис, достав из пакета чистую простыню, старательно заворачивал в неё труп, Серёжка позвонил матери.
– Мы с Денисом через пять-семь минут подъедем к твоему дому, – сказал он ей, – вынеси лопату.
– Умер Жоффрейчик? – ахнула мама.
– Нет, он не умер. Он улетел на свою планету.
Любезные медработницы выдали большой чёрный пакет для мёртвого тела, предупредив, что перед похоронами необходимо его из пакета вынуть. Взяли они с Серёжки почти пять тысяч, так как Жоффрей наркозу сопротивлялся и пришлось сделать весьма основательную подколку, чтоб он уснул. Пробили квитанцию.
– Можно, я её брать не буду? – спросил Серёжка.
– Нет, вы возьмите. А потом можете выкинуть, если вам так угодно.
Обрывки мерзкой квитанции разлетелись сразу за дверью. Жоффрея нёс к машине Серёжка. Было ещё темно. Серёжка сел сзади, чтобы спокойно поговорить с Жофреем последние четверть часа. Машина тронулась и поехала. Но Серёжка этого не заметил. Он говорил со своим бульдогом. Было ему о чём с ним поговорить, потому что он обижал его слишком часто, порой – жестоко. И разорился бы он, вовремя купив для него ботинки?
Улицы были ещё пустынны. Мама с лопатой уже стояла возле подъезда. Взяв у неё лопату и что-то коротко рассказав, Денис опять сел за руль. И стали отщёлкиваться в туманную бездну вечности, всё-таки поглотившей эту проклятую ночь, последние пять минут. Жоффрей был всё ещё тёплым. Уши его стояли торчком. Серёжка прощупал их сквозь пакет и ткань. Это были какие-то замечательные, волшебные и непобедимые уши.
– Где именно мы его похороним? – спросил Денис, когда подъезжали к лесу, – около Главной аллеи кладбище есть для собак и кошек. Может быть, там?
– Нет, лучше давай около аллеи, которая начинается со стороны Третьей Владимирской, – попросил Серёжка, мучительно оторвавшись от разговора с Жоффреем.
– Но там машину поставить негде! Может, поближе к Новогиреево?
– Денис, поставь как-нибудь! Пожалуйста.
– Хорошо.
Машину Денис поставил с риском нарваться на большой штраф. И к тихому, предрассветному лесу Серёжка сам нёс Жоффрея, чувствуя сквозь пакет тепло его тела. Как не хотел Жоффрей умирать, так и остывать он не собирался. Денис с лопатой шёл рядом, придерживая Серёжку за локоть. Свернув с аллеи направо между двумя первыми скамейками и чуть-чуть пройдя вдоль канавы, они стали рыть могилу под старым деревом, на котором висел скворечник. Кажется, это была берёза. Копал, конечно, Денис. А Серёжка всё ещё говорил со своим бульдогом, всё ещё чувствуя бесконечное от него тепло. И ему казалось, что Жоффрей жив. И горло распирал ком. И звёздная тишина стояла в лесу.
– Думаю, достаточно, – произнёс Денис, вырыв яму на три штыка, – давай с Жоффреем прощаться. Прощай, Жоффрей!
– Пока, Кубыш-Неуклюж, – прошептал Серёжка, сдёрнув пакет с бульдога, – скоро увидимся!
Наклонившись, он положил Жоффрея в могилу. И на него положил резиновую свинью. Засыпав могилу, Денис швырнул лопату в канаву, наполненную весенней водой. И всё было кончено. И проклятая ночь кончалась. Светлело.
Когда Денис поехал домой, высадив Серёжку перед подъездом, слепой приблизился к мусорному контейнеру и, сняв куртку, в которой он целый год носил на руках своего бульдога, избавился от неё. Около помойки крутился маленький пудель, выброшенный на улицу. Он уж не был похож на пуделя, потому что сильно оброс и здорово исхудал. И он посмотрел на Серёжку так, что если бы тот увидел его глаза, то без колебаний взял бы этого маленького пса на руки и понёс домой. Но он их не мог увидеть. И они оба – собака и человек, остались во власти несправедливого, ледяного, могильного одиночества.
Был уже шестой час. К метро шёл народ. Серёжка шагал по двору уверенно, держа палку горизонтально, за середину. Его два раза толкнули. Не извинились. Правильно сделали. У подъезда курила какая-то молодёжь. Дверь была распахнута настежь. Кто-то Серёжку спросил, где его бульдог. Слепой не ответил. Быстро поднявшись по трём пролётам, он достал ключ, открыл дверь и вошёл в квартиру, серую от рассветных сумерек. У двери лежал поводок с ошейником, а на кухне стояла миска с водой. Если бы их не было, у Серёжки возникло бы ощущение, что и не было в его жизни этих десяти лет, что он видел сон, и Катя сейчас придёт. Одна, без бульдога. К счастью, он так подумать не мог. И не умер свет. Свет другой планеты, куда Жоффрей возвращался сквозь миллионы звёздных миров, зовя за собой Серёжку.
Эпилог
(Письмо из психиатрической клиники)
Привет, Светка! Я сомневаюсь, что ты получишь это письмо, хоть тот человек, которого я попрошу тебе его передать, очень неплохой. Но если получишь – читай внимательно, сучка! Мне не за что извиняться перед тобой. Благодаря мне ты просто начала делать то, что хотела. А делать это всё-таки нужно, иначе жизнь пройдёт скучно, стало быть – зря. Две твои мечты воплотились: ты пожила в деревенском доме и побыла маршалом Мюратом. Кроме того, мы с тобой сумели сказать всему свету всё, что хотели. Твой голос был особенно громким. Двое тебя услышали. О, ещё бы – ведь им в глаза смотрел пистолет! А я, как ты знаешь, не занимаюсь озвучиванием пустых угроз. Так что, извини. Но только за это! Обидно, что мы так и не успели всё рассказать Серёжке. Кстати, как там Жоффрей? Впрочем, ты не знаешь. Ты никогда ничего не знаешь, тупица! Перехожу к следующему пункту. Меня тут смотрел профессор. Точнее, слушал. Ты представляешь – меня стало интереснее слушать, чем на меня смотреть! Видимо, старею. Он мне сказал, что у меня – депрессивное искажение восприятия. Я сначала кивнула, потом вдруг открыла рот… Депрессивное искажение восприятия! Сокращённо – ДИВ! Так вот кем он оказался, тот самый див, который меня преследует! Ха-ха-ха! И этот же самый див преследовал князя Игоря! "Див кличет вверху древа, велит слушать землю незнаему!" Этот самый князь, похоже, был парнем повеселее меня! А иначе с чего бы он взял да и потащился через всю степь хрен знает куда, хрен знает зачем, хрен знает против кого, да хрен знает с кем? Такая вот штука! «О, Русская земля! Уже не за шеломянем еси!» Твою мать! Проснулся! Её давно уже нет! Короче, с поганым дивом разобрались. А как там Жоффрейчик? Впрочем, я уже спрашивала, а ты мне не смогла ответить ни звука, тупая курица! Тут, конечно, напрашивается вопрос: если див – болезнь, а болезнь – это зло, то почему див пытался предостеречь князя Игоря об опасности, то есть – принести ему пользу? И почему див пытался меня вернуть к здравомыслию? Ведь он даже подбросил мне ключ от прошлого, так как знал, что прошлое для меня – сильнее грядущего, то есть смерти! Странно. Загадка. Но всё становится на места, если прочитать письмо Гоголя о пользе болезней, которое он включил в книгу «Избранные места из переписки с друзьями». Это письмо развенчивает все мифы о безусловном вреде болезней, поэтому оно так и называется: «О пользе болезней». Ещё вопрос. Если див – болезнь, то как он сумел убить Малыша? Разве болезнь может убить собаку? В принципе, да. Конечно же, не Жоффрея. Жоффрея убьёт Серёжка. Я это чувствую. Он не выдержит. А несчастного Малыша убила болезнь, вселившаяся в башку какого-то идиота. Думаю, это был пьяный идиот Шкаликов. Я узнала впоследствии, что его питбуль Малыша боялся, так как Малыш ему дал отпор. И пьяному идиоту было обидно. А рядом с местом убийства чисто случайно валялся ключ, который Серёжка поднял и сунул в карман и который я потом приняла за ключ от чердака с книгами. Я вполне могла ошибиться. Я сгоряча кривила душой, когда утверждала, что не могла. Но, может быть, это он и был. Так или иначе, он своё дело сделал. И, наконец, последний вопрос: как там поживает Жоффрей? То есть, я хотела спросить, на кого он лаял, когда Серёжка с ним гулял ночью? И вот ответ. Лаял он именно на дива, который меня преследовал и который решил таким грубым образом сломать психику и Серёжке. Животные, как известно, могут иногда видеть то, что люди видеть не могут. И Жоффрей его видел, этого дива. Я его чувствовала, когда говорила, что не могу уйти. А он его видел. И он, естественно, злился, так как ему было известно, что этот див, имеющий светлые и тёмные стороны, как любая болезнь, убил Малыша. Малыш ведь был близким другом нашего маленького Жоффрея! Так что, как видишь, в данном аспекте я не ошиблась, когда выстраивала свою первоначальную версию. Светка, Светка! Как там Жоффрей? Пожалуйста, сообщи, когда разузнаешь. Меня очень беспокоит его судьба. Какой-то дурак про нас написал роман. Да, про нас, про нас – как мы с тобой познакомились, когда ты работала в театре, а у меня был бар. Роман называется "Последняя лошадь Наполеона". Я его не читала. Не знаю, когда мы встретимся с тобой, Светка! Как только встретимся, сразу двинем к Серёжке и вчетвером пойдём гулять в парк. А если к этому времени наш Жоффрей уже станет невидимкой, он всё равно пойдёт с нами. Он ведь всегда будет с нами, наш брат Жоффрей, даже если он – главный герой песни "Одна звезда на небе голубом". Ну всё, до свидания! Мне пора на уколы.
Рита Дроздова.
P.S. Светка! Узнай, не прогнал ли новый глава районной управы из двора Эдика? Вдруг там некому кормить кошек?
Часть третья
Последняя битва Наполеона
(или «Ночь Ватерлоо»)
Пьеса в двух действиях
Действующие лица:
Рита и Света (девушки, живущие вместе)
Роман (бывший жених Светы)
Мать Светы
Генерал (мужчина под шестьдесят)
Охранник генерала
Психиатр (женщина под тридцать)
Участковый
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната. Диван, на котором спят под одним одеялом Рита и Света. Столик. На нём – три книги, кофейник, чашки и ложки. Два стула, на них – предметы одежды. Раздается сигнал дверного звонка. Девушки вздыхают, сонно ворочаются. Звонок повторяется.
Рита: (открыв глаза и толкая Свету) Иди, открывай!
Света: (с головой забираясь под одеяло) А почему я?
Рита: Потому что твой опять притащился!
Света: Он мой – такой же, как твой!
Рита: Но он приходит к тебе!
Света: Это, может быть, и не он!
Два звонка подряд.
Рита: Да он это, он! Любой другой человек давно бы уж понял, что никого нет дома или что люди спят. Иди, открывай!
Света: Послушай, но если я открою ему, его нелегко будет выгнать! А если я притворюсь, что сплю – он шуметь не будет и уйдет быстро.
Рита: А разве тебе неизвестен способ заставить его убраться мгновенно?
Пятый звонок.
Света: Да вряд ли это сработает! Он ведь знает меня и знает тебя.
Рита: Меня он не знает. Это сработает. На что спорим?
Шестой звонок.
Рита: (сев на постели и свесив ноги) Ну, так на что поспорим?
Света: Мне всё равно.
Рита: Давай на ремонт проводки! Люстра уже даже не мигает, а гаснет, когда эти идиоты над нами гоняются друг за другом! Какой-то контакт отходит.
Встаёт. На ней – трусики и футболка.
Света: Так надо вызвать электрика! Я ни разу проводку не ремонтировала!
Рита: (потягиваясь, зевая) Это элементарно – соединяешь два проводка и чем-нибудь их обматываешь! Электрик возьмёт за это рублей пятьсот.
Света: Можно попросить кого-нибудь из соседей! В подъезде – несколько мужиков.
Рита: Мы можем сюда впустить только одного – слепого Серёжку с его послеоперационным бульдогом. Любой другой обязательно сунет нос в ту комнату!
Седьмой звонок. Рита стремительно надевает джинсы и выбегает из комнаты. Щёлкают два замка. Скрипит дверь.
Роман: Светка дома?
Рита: Спит.
Роман: У меня к ней срочное дело.
Рита: И у меня к ней срочное дело, но она спит. За мной занял очередь наш сосед Серёжка и его пёс Жоффрей, за ними – полковник Александр Иванович Токмаков и майор Уфимцев из местного ОВД. Тебя вносить в список?
Роман: Я войду, ладно?
Рита: Рома, ты хорошо подумал? Если она проснётся от звуков твоего голоса, мне тебя будет жалко, хоть ты мне осточертел!
Роман: Пожалей себя!
Рита: Ты мне угрожаешь? Тогда входи.
Дверь хлопает. Рита и Роман входят. Роман садится на стул и смотрит на ноги Светы, торчащие из-под одеяла. Рита садится на край дивана.
Роман: Она спит или притворяется?
Рита: Это ты у неё спроси.
Роман: Хорошо. Оставь нас вдвоём!
Рита: Сначала были угрозы, теперь – приказы? Знаешь, пошёл ты отсюда вон! Хозяйка квартиры поставила нам условие, чтоб здесь не было идиотов.
Роман: (переведя взгляд на подушку Риты) А почему рядом с ней вторая подушка?
Рита: Она в неё слёзы льёт. По тебе.
Роман: Так вы спите вместе!
Рита: Что ты орёшь? Да, некоторые люди спят вместе, чтобы поменьше стирать простыней и пододеяльников. Если ты не жалеешь свою машинку – пожалуйста, спи один! Никто не расстроится. Но машинка выйдет из строя.
Роман: Очень смешно! Значит, её мама была права. А я ей не верил! Я даже ссорился с нею, когда она говорила мне, что ты сделаешь извращенку из этой дуры и вытянешь из неё все деньги!
Рита: Которые ты за три года вытянуть не успел? Когда, наконец, заткнётся её мамаша? Ей бы спросить у самой себя: если её дочка после трёх лет общения со своим женихом становится извращенкой, то кто за это в ответе? Другая девушка?
Роман: Ты не девушка, ты – чудовище! У тебя, кажется, был бизнес, который тебе организовал один нефтяной магнат. Куда же всё делось?
Рита: Рома! Ты точно хочешь так много знать?
Роман: Вы эту квартиру сняли на её деньги?
Рита: Нет. На твои.
Роман: Значит, на её?
Рита: Да нет, на твои! Родители ещё год назад дали ей восемь тысяч долларов, чтоб она подарила тебе электрогитару «Джексон». На эти деньги мы квартиру и сняли. Они ушли почти все – нам пришлось платить за два месяца и риелторскому агентству. Но это было её решение, меня лично вполне устраивала студенческая общага. Я – не студентка, но мне нетрудно сделаться кем угодно.
Роман: Ты знаешь, кто её папа?
Рита: Да, разумеется.
Роман: Неприятностей не боишься?
Рита: Нет.
Роман: Ты даже не представляешь, какую кашу ты заварила и чем это для тебя может кончиться!