ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Большая комната в квартире Анфисы. Старая мебель, на первом плане – диван, стол, стул. Анфиса сидит на стуле, перебирая струны гитары.
МАША. (из кухни) Анфиска!
АНФИСА. Что?
МАША. Твоя каша сварилась! Она уже не шипит, не булькает. Выключаю?
АНФИСА. Положи в неё масло.
МАША. Сколько?
АНФИСА. Полпачки.
МАША. А масла нет!
АНФИСА. Тогда не клади!
МАША. Почему?
АНФИСА. Потому что если положить в кашу то, чего нет, её смысловой баланс пошатнётся. (кладёт гитару на диван, достаёт мобильник и набирает номер) Привет, Гюльчихра! Ты где? Купи пачку масла. Тут ко мне Машка зашла, мы кашу сварили.
Убирает мобильник.
МАША. (войдя с двумя чашками) А почему ты третью комнату не сдаёшь?
АНФИСА. Потому, что Гюльчихра против. Она мне платит за две, хоть пользуется одной.
МАША. (ставя чашки на стол) За такие деньги она могла бы квартиру снять.
Садится на диван.
АНФИСА. Покажи мне ещё какие-нибудь аккорды!
МАША. Аккорды? Я в шоке! По ходу, ты уже просто едешь в астрал нон-стопом на психотропных колёсах! Реально, что ли, не видишь – у меня руки трясутся! Я тебе говорю, что моя жизнь накрывается, а ты требуешь от меня каких-то аккордов! Вот интересно – когда я буду лежать в гробешнике, ты пристанешь ко мне с аккордами? Да, я думаю – стопудово! Ты не позволишь гробовщикам приколотить крышку, пока я не поднимусь, чтобы зафигачить какой-нибудь нереальный, мрачный жесткач на весь крематорий!
АНФИСА. Ты не сказала мне, что твоя жизнь кончилась! Ты сказала только, что папа отобрал у тебя мотоцикл, так как ты куришь всякую дребедень.
МАША. Ты мне мозг выносишь! Ты издеваешься! Мне с тобой тусить беспонтово! Да, у меня был мотоцикл, а вот теперь его нет! По-твоему, это не конец жизни? Я просто в афиге, если ты реально так думаешь! Не прикалывайся, скажи – как мне теперь быть?
АНФИСА. Есть два варианта – либо без шмали, либо без мотоцикла!
МАША. А если я скажу тебе: либо кашу не ешь, либо не учись играть на гитаре?
АНФИСА. Иначе – что? Кому будет плохо?
МАША. А от меня кому плохо?
АНФИСА. Твоим родителям станет плохо на опознании.
МАША. Это бред! Ты мне мозг выносишь! При чём здесь мой гоночный мотоцикл? До света в конце тоннеля можно доехать и на метро!
АНФИСА. Я не понимаю, Машенька – тебе что, мало острых ощущений от секса со всем университетом? Чего за смертью гоняться?
МАША. А тебе мало острых ощущений от операций и бесконечных очередей к уродам в белых халатах? Чего от смерти бежать?
АНФИСА. Я стою на месте.
МАША. Да неужели? А кто каждый день сжирает по десять пачек таблеток и на уколы ходит? Я, что ли?
Взяв чашку, пьёт.
АНФИСА. Интересно! Я убегаю от смерти, а ты за смертью бежишь… Следовательно, смерть – между нами? А если так, то одна из нас, получается, мёртвая, а другая – живая.
МАША. Так получается, потому что ты берёшь за основу Эвклидову геометрию! А по геометрии Лобачевского расположение смерти относительно нас хрен вычислишь, даже если ты, я и она бежим по одной прямой. Ты круто обломаешься, если тут на умняк подсядешь!
АНФИСА. Откуда ты столько знаешь про геометрию Лобачевского?
МАША. Как – откуда? Помнишь Наташку, которую я сюда приводила?
АНФИСА. Такое разве забудешь!
МАША. У неё был бойфренд, Серёжка. У него над кроватью висел портрет мужика. Как-то раз Наташка, прыгая на Серёжке, заметила, что он смотрит на этот самый портрет. Она сразу спрыгнула и спросила, что это за мужик. Сережка сказал: «Это Лобачевский!» Наташка, естественно, поинтересовалась, зачем он на него пялится. И Серёжка ей отвечает: «Он доказал, что параллельные прямые пересекаются. Пересекаются, представляешь? А уж если параллельные прямые пересекаются, то как можно не сомневаться в том, что противозачаточные таблетки не подведут? Колючий взгляд Лобачевского помогает мне ни на одну секунду не забывать, что не сомневаться в этом нельзя! А значит – необходимо всё время быть начеку!» Таков был ответ Серёжки. Потом Серёжка ей рассказал и про остальные теории Лобачевского.
АНФИСА. И она его поняла?
МАША. Конечно. А как его можно не понять – он только три слова знает! И производные. А Наташка целых два года училась на юридическом факультете! Теперь торгует зубными щётками в переходе. Когда подваливают менты, она им читает лекцию, и они её слушают до конца, не перебивают. Потом берут только одну щётку.
АНФИСА. Я её не дослушала до конца, когда она начала грузить меня нейро-лингвистическим программированием. Лобачевский уже только потому внушает мне недоверие, что его фамилия вылетает из её рта!
МАША. Окей, забьём на неё. Итак, смерть находится между нами. Делаем вывод, что либо ты, либо я уже не на этом свете. Так кто из нас, по-твоему, разлагается?
АНФИСА. Я. Ведь если я боюсь смерти – значит, она овладела моим сознанием. Ты – потому, что за смертью бегает только тот, кому надоело заживо разлагаться.
МАША. Нет, тут меня не запутаешь! Я с деканом филфака два раза в баню ходила. У каждой личности есть десятки причин гоняться за смертью! Главное – найти их, эти причины, что не так просто! Для этого нужно кардинальным образом переструктурировать подсознание с помощью специальных психологических тренингов.
АНФИСА. Да зачем этим заморачиваться? Ты бредишь?
МАША. Если скажу – ты будешь орать, что это взрыв мозга! Ладно, ори. Короче, всё это пересекается с путём воина. Я не очень-то фанатею от Кастанеды, но не могу придраться к тому, как он обозначил изъян самоутверждения.
АНФИСА. Если это – взрыв мозга, то разве что одноклеточного. Стрельцова, зачем ты так опозорилась? Ведь могла бы и промолчать!
МАША. Овца! Ты ходишь по льду, думая, что это – река! Река – подо льдом.
Щёлкает замок, гремит дверь. Замок опять щёлкает. Входит Гюльчихра в юбке, блузке и пиджачке, с сумкой на плече и с пакетом в руке.
МАША. Привет, Гюльчихра!
ГЮЛЬЧИХРА. Привет. Анфиса, полпачки положить в кашу?
АНФИСА. Да.
Гюльчихра выходит. Анфиса с Машей пьют чай.
АНФИСА. Так что в тебе тебя не устраивает?
МАША. Не знаю. Я не особо склонна к самокопанию. Искать что-то внутри себя – удел тех, у кого снаружи ничего нету. Но я предчувствую катастрофу с самооценкой.
АНФИСА. А, поняла! Тебе кто-то нравиться начинает?
Маша кивает.
АНФИСА. Девочка или мальчик?
МАША. Мальчик. И девочка.
АНФИСА. Кто они? (ставит чашку.)
МАША. Не они, а она – когда на ней юбка, и он – когда на ней брюки. То есть, на нём.
АНФИСА. А каким местоимением обозначается эта личность, когда на ней нет одежды?
МАША. Ну, ты тупица, блин!
Поднимается, ставит чашку и, наклонившись к уху Анфисы, что-то ей шепчет.
АНФИСА .(толкнув ее на диван) Ты что, кукукнулась? Тебе университетских сосалок мало?
МАША. (смеясь): Да ты, я гляжу, ревнуешь!
Входит Гюльчихра в белых брюках и синей кофте.
АНФИСА. Машка, ты – идиотка! Если ты её тронешь, она тебя по стене размажет и к ней приколет ножом!
МАША. Гюльчихра здесь. Она сняла туфли, поэтому ходит тихо.
Анфиса вздыхает.
ГЮЛЬЧИХРА. Извините, что помешала вам расцарапать друг другу морды. Анфиса, ты кашу будешь сейчас?
АНФИСА. Попозже. Посиди с нами.
ГЮЛЬЧИХРА. Да ну вас к чёртовой матери! Я устала. Орите тише пожалуйста!
Поворачивается.
МАША. Гюльчихра! У меня был тоже денёк тяжёлый – три пары, но я сижу с человеком, которому ты вколола транквилизатор, и отговариваю его от самоубийства! Извини, Гюльчихра, но мне почему-то кажется, что заниматься этим должна не я, а присутствующая здесь аспирантка психиатрии.
АНФИСА. Стрельцова, что ты тут гонишь дерьмо по трубам? Это тебе с твоими заскоками психиатр нужен!
ГЮЛЬЧИХРА. (подойдя к Анфисе) Анфиса! Дай, пожалуйста, руку.
АНФИСА. Это ещё зачем?
МАША. Гюльчихра положит её на свою прекрасную грудь, и ты успокоишься.
Анфиса протягивает руку. Гюльчихра щупает ей пульс.
МАША. Гюльчихра сейчас в облегающих белых брюках с пятном от кофе и двумя пятнами от борща!
ГЮЛЬЧИХРА. Заткнись! (Отпускает руку Анфисы.) Анфиса, чем ты взволнована?
МАША. Очень странный вопрос! Дураку понятно – тем, что ты взяла её за руку.
ГЮЛЬЧИХРА. Я просила тебя заткнуться! Анфиса, ты мне ответишь?
АНФИСА. Я не взволнована, я слегка взбешена. Прикинь – она заявляет, что я тебя к ней ревную!
ГЮЛЬЧИХРА. А почему она так решила?
АНФИСА. Понятия не имею! Я ей спокойно сказала – если ты сунешься к Гюльчихре, она тебя так приложит, что ты от стенки не отскребёшься! Завязывай, говорю, нести всякий бред, а то пожалеешь! А ей, по ходу, плевать на то, что я говорю. Она мне сознательно мозг выносит!
МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!
ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?
МАША. Что она орала, как ненормальная! Её всю до сих пор колотит от злости! Смотри, не проговорись ей, что я тебе вчера помогала сделать укладку, а то здесь будет истерика! Она с третьего класса влюблялась в худых брюнеток и своей ревностью изводила буквально всех!
АНФИСА. Да, да! И ещё, Гюльчихра, смотри не проговорись, что это моя идея была с укладкой и макияжиком, потому что мне нужно было спокойно поговорить с её Димочкой, от которого мой мобильник скоро уже расплавится!
МАША. Покажи телефон!
АНФИСА. Думаешь, он звонит мне со своего мобильника, что ли? Тяжёлый случай!
МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!
ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?
МАША. Скажи, для кого ты сейчас надела вот эти белые брюки?
АНФИСА. Конечно же, для тебя! Я ей много раз говорила, что белый цвет тебя раздражает.
МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!
ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?
МАША. Чтоб она заткнулась!
ГЮЛЬЧИХРА. Заткнитесь обе! Вы мне осточертели! Я пришла никакая, я хотела лечь спать! Анфиса, скажи мне, за что я тебе плачу – за две комнаты или за три палаты для буйных?
АНФИСА. Да почему за три?
ГЮЛЬЧИХРА. Потому что вы каждый день гоняетесь друг за другом по всей квартире и все громите! Меня это задолбало! А ну-ка, быстро сядь на диван!
Анфиса нехотя подчиняется.
ГЮЛЬЧИХРА. (сев на стул) Объясните, что спровоцировало конфликт? О чём вы тут говорили до моего прихода?
АНФИСА. О Лобачевском. О каше. О контрацепции.
МАША. О тебе.
ГЮЛЬЧИХРА. Гремучая смесь! Полагаю, я – детонатор. Что вы не поделили, кроме меня – контрацепцию, Лобачевского или кашу?
МАША. Мы говорили ещё о смерти. Но смерть мы, кажется, поделили. Точнее – смерть разделила нас, потому что Анфиска бегает от неё, а я за ней бегаю.
ГЮЛЬЧИХРА. (помолчав) Теперь ясно, откуда выплыл господин Лобачевский! Конечно – если вас разделила смерть, то соединить вас мог только он. Параллельные прямые пересекаются! Женщины, разделенные с жизнью смертью своих мужчин, вернулись бы к жизни, если бы господин Лобачевский сошёл с портрета и доказал, что это возможно! Но господин Лобачевский не променяет портрет на телеэкран. Он – не идиот, хоть и гений! И не скотина, хоть и мужчина.
Взяв чашку, пьёт.
МАША. А мой папа – скотина! Он отобрал у меня мотоцикл и пригрозил, что если я ещё раз заминирую МГУ – он пальцем не шевельнёт, чтобы меня от дурки отмазать!
ГЮЛЬЧИХРА. Да?
МАША. Он думает, что я – быдло, и мною можно манипулировать! Ни ему, ни его дружкам за красной стеной это не удастся! Я ничего не боюсь, и мне мозги не засрёшь тупой пропагандой – типа, встаём с колен, но кругом враги, так что всем заткнуться и ходить строем! Ага, угу! Разбежались! Пускай вернут мотоцикл, легализуют марихуану и проституцию, разрешат гей-парад, уберут цензуру из интернета, попсу пускай запретят, разгонят полицию и перенесут столицу в Новочеркасск – тогда вот я, может быть, завяжу с терроризмом! Но не со шмалью.
ГЮЛЬЧИХРА. Ты в самом деле, реально что-то взрываешь?
АНФИСА. Да ничего она не взрывает и никакой взрывчатки у неё нет! Она просто звонит в полицию и орёт, что университет заминирован! Один раз менты взяли её за жопу, но отпустили, когда узнали, кто её папа.
ГЮЛЬЧИХРА. (ставя чашку) На месте этого папы я бы ей, идиотке, уши оторвала! И сожрать заставила.
АНФИСА. Слышишь, Машка, что говорит Гюльчихра?
МАША. Когда-нибудь я реально достану какую-нибудь взрывчатку сверхнового поколения и такое устрою! Так дам просраться!
ГЮЛЬЧИХРА. Кому? Простым мирным людям?
МАША. Конечно, нет! Я найду каких-нибудь сволочей.
АНФИСА. А если к тому моменту, как ты достанешь взрывчатку или найдёшь сволочей, все твои желания воплотятся, ты успокоишься?
МАША. Ни фига! Другие придумаю!
ГЮЛЬЧИХРА. То есть, ты готова погибнуть за что угодно?
МАША. Конечно! Только фанатикам важно, за что они погибают. Они, придурки, тупо идут на смерть за счастье целых народов! А потом вдруг выясняется, что никаким народам такое счастье не нужно. Нет уж, лучше дать людям самим решить, за что ты пошла на смерть!
Тогда на твоей могиле круглый год будут горы свежих цветов!
АНФИСА. У кого ты спёрла эту идею?
МАША. Ничего я не спёрла! Это моя идея!
АНФИСА. Ну, хорошо. Кто спёр её у тебя? Шекспир? Или Ницше?
МАША. Моцарт.
АНФИСА. Так я и знала! Гюльчихра, вот тебе отличная тема для кандидатской! Моцарт украл у Маши идею. Наверное, он решил ей так отомстить за то, что она при его участии довела до инфаркта двух профессоров Гнесинки!
МАША. Вольфганг Амадей Моцарт не знал, кому пишет Реквием – самому себе или чёрному человеку. Это незнание красной нитью проходит через весь Реквием! Если бы я решила написать Реквием для себя самой, он тоже был бы пронизан незнанием адресата, поскольку мне неизвестно, во что меня превратят после моей смерти. Я ведь не знаю, за что погибну!
Гюльчихра барабанит пальцами по столу. Анфиса вздыхает.
МАША. Что вы молчите? Вы со мной не согласны? Вы, наверное, думаете, что я обязана знать, за что погибаю?
ГЮЛЬЧИХРА. Ты боишься щекотки?
МАША. Нет, не боюсь! Но я её ненавижу.
АНФИСА. А я боюсь!
ГЮЛЬЧИХРА. А я её не боюсь. И не ненавижу. Она мне по барабану.
АНФИСА. Совсем?
Гюльчихра кивает.
МАША. Да ладно! А секс?
ГЮЛЬЧИХРА. Что – секс?
МАША. Разве секс возможен без восприимчивости к щекотке?
ГЮЛЬЧИХРА. Не знаю, как и ответить. Отвечу так: то, что ты называешь сексом, для меня было бы невозможно только без восприимчивости к наркозу.
МАША. Да что ты врёшь! Анфиска, скажи ей! Она уже задолбала ездить мне по ушам асфальтоукладчиком!
АНФИСА. Гюльчихра загналась!
МАША. Реально! Ты, Гюльчихра, обманщица. Я могу поспорить на что угодно, что это всё с твоей стороны понты! Вся ты на понтах! Если бы они зазвенели, все бы оглохли.
ГЮЛЬЧИХРА. Проверьте, если хотите!
МАША. А ну, дай пятки пощекотать!
ГЮЛЬЧИХРА. Пожалуйста!
Встав, поворачивается, руками берётся за спинку стула и становится на него коленками. Маша вскакивает, подходит к Гюльчихре сзади, и, опустившись на корточки, задирает обе её штанины, хотя они едва прикрывают щиколотки. После этого начинает щекотать пятки непроницаемой Гюльчихры.
АНФИСА. (сделав глоток из чашки) Ну, как?
МАША. Анфиска, я в шоке! Она реально не реагирует! Ноль эмоций!
АНФИСА. Зато у тебя их чересчур много! Вся аж вспотела!
МАША. Ты про свои эмоции расскажи!
АНФИСА. Нечего рассказывать. Слава Богу, что я не вижу! Меня бы вытошнило. Вы – гнусные извращенки!
МАША. Самое гнусное извращение – нюхать пот счастливой соперницы, обжигаясь холодным чаем!
ГЮЛЬЧИХРА. Кончайте!
АНФИСА. Ой! Гюльчихра, ты с ней перешла на «вы»? Вот это улёт! А когда у вас дойдёт до постели, вы, полагаю, будете называть друг дружку «ваше язычество»? Или «ваше высокопреизвращенство»?
МАША. А как тебя называть, имея в виду, что твоя стихия – БДСМ? Наверное, «ваша жесть»?
ГЮЛЬЧИХРА. Замолчите обе, а то по задницам надаю! Вы осточертели!
Спрыгнув со стула, опять на него садится.
МАША. (сев на диван, к Анфисе) А дальше что?
ГЮЛЬЧИХРА. Ничего.
МАША. Анфиса, ты что-нибудь поняла?
АНФИСА. Конечно! Лучше не знать, для чего живёшь, чем не знать, за что умираешь! Смерть – выше жизни.
МАША. Ты бредишь! Нельзя так ставить вопрос – что лучше, что хуже. Смерть – это то же самое, что…
ГЮЛЬЧИХРА. Молчать! Как ты смеешь, гадина, рассуждать о смерти и насмехаться над нею, как над своей подруженцией? Ты хоть раз её видела? Ты хоть раз говорила с нею? Она рвала на части твоих родных? Она прижимала тебя к земле, изрытой снарядами? Выбивала из тебя крик, который идёт по горлу колючей проволокой? Знакома ли тебе боль, которая не проходит даже тогда, когда угасает ненависть – твой единственный стимул к жизни? Милая Машенька! Если ты за ней бегаешь – это вовсе не означает, что она бегает от тебя! Если ты с ней шутишь – не надо приходить к выводу, что она понимает шутки! (Взяв чашку, опорожняет её.) До пятнадцати лет я боялась щекотки, как ядовитой змеи! Она для меня была изуверской китайской пыткой. Когда меня щекотали, я не могла противиться этому, потому что сразу теряла способность двигаться. Но кричать я могла. И я звала смерть, когда меня щекотали. И смерть пришла. Но она взяла не меня, а моих родителей, братьев, сестёр, соседей. И много тысяч других людей. Сотни тысяч – женщин, мужчин, стариков, детишек. Сжалившись надо мной, она забрала и мою болезнь. Поэтому я теперь не боюсь щекотки.
Ставит чашку на стол.
АНФИСА. Так ты считаешь себя виновницей смерти сотен тысяч людей?
ГЮЛЬЧИХРА. Я её звала. И она пришла. Понимаешь?
АНФИСА. Да.
ГЮЛЬЧИХРА. (Маше) А ты понимаешь?
МАША. Нет, Гюльчихра, я не понимаю, как ты смогла окончить первый мединститут и ординатуру с такой дырой в голове! Объясни, пожалуйста.
ГЮЛЬЧИХРА. Деньги. Мне их дает моя тётя, очень известная бизнес-леди. Ей меня жалко. И знаешь, еще буквально десять минут назад я не понимала её, поскольку такое чувство как жалость было мне незнакомо. Клянусь, за всю свою двадцативосьмилетнюю жизнь я ни разу не пожалела ни человека, ни зверя!
МАША. А что случилось десять минут назад?
ГЮЛЬЧИХРА. А десять минут назад произошло чудо. Я начала жалеть тебя, Машенька!
МАША. Почему?
ГЮЛЬЧИХРА. Почему? А как можно было не пожалеть красивую девушку, которая захотела сделать себе стильную причёску, чтоб всех подруг скорчило от зависти, и пришла в салон красоты, где вместо волос отрезают уши?
АНФИСА. Я думаю, перенос столицы в Новочеркасск Машкиных ушей стоит.
МАША. Хватит из меня дуру делать! В Новочеркасске живет мой дедушка, ему восемьдесят три года. Он завещал мне свою трёхкомнатную квартиру. Если Новочеркасск сделают столицей – эта квартира подорожает раз в двадцать! Это во-первых, а во-вторых: у Наташки тоже пятки не щекотливые, а подмышки тронешь – так сразу визг на всю улицу!
АНФИСА. Потрясающе! Ты щекочешь её на улице?
МАША. Нет, в квартире. Но визг вся улица слышит! Три дня назад соседи подумали – её режут! Полицию чуть не вызвали.
АНФИСА. Как Интересно! Жаль, что у Гюльчихры испортилось настроение. Если мы сейчас тронем её подмышки, то визг услышит весь город! Но это будет не её визг.
МАША. Так значит, ты не рискнёшь?
АНФИСА. Нет, я не рискну.
МАША. Тогда я одна!
АНФИСА. Окей.
МАША. Анфиска, я в шоке! Ты ещё раз уступаешь мне Гюльчихру?
АНФИСА. (смеясь) Не всю Гюльчихру, а только её подмышки! К пяткам не прикасайся, а то я взбешусь от ревности! Своей рыжей Наташке щекочи пятки.
МАША. Но как же так? Я не догоняю, что за дела! Тебя переклинило?
АНФИСА. Я на Димку переключилась! Шучу, шучу, не бледней! Короче, Стрельцова, ты поняла меня насчёт пяток? За извращениями – к Наташеньке! Вытри слюни.
МАША. Чёрт! Гюльчихровские пятки гораздо круче Наташкиных!
АНФИСА. Я сказала – только подмышки! Гюльчихра, ты готова?
ГЮЛЬЧИХРА. Да.
МАША. (встав) Хорошо. Если Гюльчихра меня разорвёт, скажи человечеству, что Мария Стрельцова приняла смерть во имя любви!
Гюльчихра поднимает руки. Маша, подойдя к ней, старательно водит пальцами по её бокам и подмышкам.
ГЮЛЬЧИХРА. (улыбаясь) Какие сильные пальчики!
АНФИСА. Ну, чего?
МАША. Пока непонятно. Она уже не так похожа на труп, как при щекотании пяток.
Делает шаг назад. Гюльчихра опускает руки. Маша, достав из-под свитера пистолет, берёт её на прицел.
АНФИСА. (зевнув) Пора кашу есть!
ГЮЛЬЧИХРА. Приятного аппетита.
МАША. (другим голосом) Встань, спусти брюки до щиколоток! Не резко.
Гюльчихра подчиняется, улыбаясь.
МАША. (взглянув на её трусы) Повернись!
Гюльчихра поворачивается.
МАША. (опустив пистолет) Садись.
Гюльчихра натягивает брюки, садится.
АНФИСА. (дрогнувшим голосом) Гюльчихра! Маша! Кто здесь?
МАША. (прежним голосом) Те, кому ты адресовала этот вопрос. Меня зовут Маша. Но только я – не Маша Стрельцова, твоя подруга, а Мария Лопуховская, лейтенант ФСБ. Можешь называть меня Маша, я тебя старше только на пару лет.
АНФИСА. (встав) Что здесь происходит?
МАША. Я всё тебе объясню, как только ты сядешь.
Анфиса садится.
МАША. Здесь происходит нейтрализация террористки, которой ты сдала комнату. Мы ее второй месяц ведём, чтоб выявить всю структуру. Когда она поселилась тут, мы, ясное дело, всё о тебе узнали и попросили Машку Стрельцову на пару-тройку недель исчезнуть из твоей жизни. Я её заменила, благо что и гитарой владею, и голоса имитирую. Извини за этот обидный розыгрыш. Мы пошли на него в связи с особой необходимостью.
Достаёт из кармана сотовый телефон.
АНФИСА. Машка! Хватит шутить, мне плохо!
МАША. (другим голосом) Я не Машка, я – Маша. Не надо нервничать, ситуация под контролем. Делай что хочешь – на гитаре играй, о мальчиках думай, ешь свою кашу. Главное – не вставай! (набирает номер и прижимает телефон к уху) Алло! Товарищ полковник, мне тут расшифроваться пришлось. Потому, что она сама начала колоться! У неё крыша стала съезжать по полной программе. Да. Лобачевский. Я вам потом объясню. Она сегодня уже могла нам устроить такой жесткач, что и о Беслане бы все забыли! Я пошла напролом. Она не купилась.
АНФИСА. Она тебя пожалела, дура!
МАША. Это Анфиса подаёт голос. Я поняла. Хорошо. Я справлюсь.
Убирает мобильник.
АНФИСА. Она тебя пожалела!
МАША. Да, не иначе! Специалистка по изготовлению живых бомб, которая обучалась не только в мединституте, но и в лагерях смерти, где из людей вырывают с корнем всё человеческое, прониклась жалостью к дочке зама начальника ГРУ и не обмотала её пластитом! Как это понимать прикажете, мадемуазель Алеханова? На вас столько денег потратили, а вы тут половым инстинктам волю даёте?
ГЮЛЬЧИХРА. У меня нет половых инстинктов. Их вырвали из меня, но не в лагерях смерти.
МАША. Угу. Достоевский как-то сказал про одного парня: «Не понимаю, за что вы судите этого человека? Он был унижен, высмеян, оскорблен, доведён до крайности – что ему ещё оставалось, кроме как взять топор да раскроить головы нескольким десяткам людей?» Отличная логика!
ГЮЛЬЧИХРА. Я ещё ничего не сделала.
МАША. Ах, ещё!
Анфиса, вопросы есть?
Анфиса не реагирует. Входит тётка в чёрных перчатках. Остановившись, смотрит.
МАША. Замечательно. Значит, ты мне поможешь. Не правда ли? Слушай, детка, меня внимательно! Мы должны извлечь из этой паскуды всю информацию о подельниках – притом быстро, пока до них не дошло, что она спалилась. Если они узнают об этом раньше, чем мы их нейтрализуем – произойдёт ужасное. Через двадцать минут приедут специалисты. Но начну я, так как дорога каждая секунда. Анфиса, ты меня слышишь?
АНФИСА. Да.
МАША. Очень хорошо. У меня есть два варианта: либо ломать ей кости, что я неплохо умею делать, либо…
АНФИСА. Оставьте меня в покое! Я вас прошу! Пожалуйста!
МАША. Вариант второй: ты вколешь этой красавице двадцать единиц инсулина быстрого действия. Через четверть часа после инъекции она станет как пьяная и охотно ответит на все вопросы. Потом мы вызовем Скорую, ей введут немного глюкозы, и она сразу очухается.
АНФИСА. Она, может быть, и так всё расскажет, без инсулина!
МАША. Может быть – всё, а может быть – и не всё, да наврёт с три короба! И тогда десятки людей погибнут, если не сотни. Ты понимаешь, о чём я? Не тяни время, если не хочешь, чтоб я её искалечила прямо здесь, на твоих глазах! Неси мне сюда шприц-ручку!
Анфиса встаёт. Качнувшись, падает на пол. Стонет.
МАША. Чёрт! Что с тобой?
ГЮЛЬЧИХРА. (поднявшись) Быстро вызывай Скорую!
МАША. (взяв Гюльчихру на прицел) А ну, сядь! Сидеть, я сказала!
ГЮЛЬЧИХРА. Дай мне её осмотреть!
Маша отступает на шаг. Присев около Анфисы на корточки, Гюльчихра щупает ей пульс. Поднимает веко. Анфиса тяжело дышит.
ГЮЛЬЧИХРА. Она близка к коме! Ей нужен гемодиализ.
МАША. Что это?
ГЮЛЬЧИХРА. Искусственная фильтрация крови. У неё почки накрылись!
МАША. Вколи ей адреналин!
ГЮЛЬЧИХРА. При чём здесь адреналин? Он почки не стимулирует, твою мать! Ей в реанимацию надо!
МАША. Чёрт!
Опустив пистолет, достаёт мобильник и нажимает три кнопки.
ГЮЛЬЧИХРА. Анфиса, старайся дышать поглубже! Воротник давит? Сейчас тебе станет легче… Пожалуйста, потерпи!
Снимает с Анфисы свитер. Анфиса стонет.
ГЮЛЬЧИХРА. Она теряет сознание! Принеси мою сумку, быстро!
МАША. (в мобильник) Алло! Алло! Человеку плохо! Девушка …
Делает шаг вперёд. Гюльчихра бросает ей в лицо свитер, и, вскочив, устремляется на неё. Маша производит выстрел, но неудачно. Гюльчихра бьёт её одной рукой по руке, сжимающей пистолет, а другой – в солнечное сплетение. Пистолет и мобильник падают на пол. Маша сгибается, Гюльчихра бьёт её ногой в грудь. Маша падает на спину, почти сразу переворачивается, отползает и принимает сидячее положение, обхватив руками коленки.
ГЮЛЬЧИХРА. (подняв телефон с пистолетом и приложив первый к уху) Алло! Нет, это был не выстрел, это ребёнок надул пакет и хлопнул его о стену … Девушка. Двадцать четыре года. Сахарный диабет. Да, на инсулине. Сознание потеряла! Нет, это острая почечная недостаточность … Потому что я врач! Нет, это никакая не гипогликемия, она пила сладкий чай! Вы что там, с ума сошли? Немедленно высылайте бригаду! Чёрт! …
Держа телефон у уха, становится на колени перед Анфисой, и, положив пистолет, щупает ей пульс.
МАША. Почему ты не убегаешь?
ГЮЛЬЧИХРА. Я не сказала адрес! Меня с врачом зачем-то соединяют, чёртовы идиоты!
МАША. Я скажу адрес.
ГЮЛЬЧИХРА:. (положив руку Анфисы, взяв пистолет и встав) Ни черта ты не скажешь! Думаешь, я не знаю, чего ты хочешь? Конечно, если она умрёт – никто не узнает, как я дала тебе ногой в морду, и ты спокойно сможешь наврать про ворвавшуюся сюда толпу террористов! Тоже мне, мастерица кости ломать! Позорище!
МАША. Ты сумасшедшая!
ГЮЛЬЧИХРА. Тихо! (в мобильник) Здравствуйте! Да, ей двадцать четыре года. Да, инсулинозависимая. Нет, это не резкий скачок глюкозы в крови, она под контролем. У неё утром было давление сто на двести. Нефрит. Наблюдается. Веникова Анфиса. Дмитровское шоссе, дом одиннадцать, подъезд первый, этаж восьмой. Квартира пятьдесят девять. Код – семь, три, шесть, восемь. Спасибо!
Бросает телефон Маше.
МАША. (поймав его) ты будешь ждать Скорую?
ГЮЛЬЧИХРА. Да.
МАША. А вдруг наши приедут раньше?
ГЮЛЬЧИХРА. Объясни им, что её трогать нельзя! А врачу скажи, что нефролог жёстко настаивал на её госпитализации. Каждый день ей звонил! Сердце у нее неплохое. Не позволяй колоть ей глюкозу без измерения сахара!
МАША. Гюльчихра, ты свихнулась? На тебе крови нет!
ГЮЛЬЧИХРА. Она есть на вас. Ты сама сказала, что ломать кости – твоё призвание. А моё призвание – быть женой и рожать детей! Но это во мне сломали. Бесповоротно. Я никому не нужна, мне никто не нужен. Ради чего я должна рисовать вам звёздочки? Ради шанса выйти на волю через пять лет? Большое спасибо.
МАША. Тогда беги! Или ты реально считаешь, что я не дам её вытащить?
ГЮЛЬЧИХРА. Почему ты хочешь, чтоб я сбежала? Ты уже не боишься, что я взорву пол-Москвы?
МАША. Уже не боюсь. Хочешь, объясню, почему?
ГЮЛЬЧИХРА. (сев на корточки и взяв руку Анфисы) Хочу.
МАША. Потому что это и есть салон красоты, где вместо волос отрезают уши! Ты это поняла, когда захотела вправить мозги взбесившейся с жиру Машке Стрельцовой. Ты в ней узнала себя, взбесившуюся от боли! Этим и объясняется твоя жалость к ней. Желание мести было для тебя проблеском, на который ты шла. И вот свет погас. Без света жить страшно. А умирать без света ещё страшнее! Поэтому ты сидишь перед умирающей слепой девочкой, которую никогда никто не любил, что неудивительно – её вытащили из трупа. И ты не выпустишь её руку, пока она не умрёт или пока ты не умрёшь, потому что это для тебя – свет. И для неё – тоже, хоть вы друг друга не любите. Я права?
ГЮЛЬЧИХРА. Почти. Её вынули не из трупа. Она меня уверяла, что чётко помнит первые несколько минут своей жизни, и помнит мать. Живую.
МАША. (поднявшись) Врёт она всё!
ГЮЛЬЧИХРА. Ты хочешь за это ударить её ногой?
МАША. Верни мне, пожалуйста, пистолет.
ГЮЛЬЧИХРА. Нет, я не могу. Если я это сделаю – свет погаснет. Свет – это жених, а душа – невеста. Разве невеста может идти к жениху, целуясь взасос с какими-то тошнотворными мужиками? Я не хочу спасать тех, кто думает, что война идёт только по телевизору! Не хочу. Я их ненавижу. Я никому не отдам мой свет – ни тебе, ни им!
Кладёт руку на лоб Анфисы. С улицы доносится нарастающий вой сирены.
МАША. А если погибнут дети, свет не погаснет?
Сирена смолкает. Тётка в чёрных перчатках идёт к Анфисе, и, наклонившись над ней, снимает с неё руку Гюльчихры. Анфиса перестаёт дышать. Гюльчихра поднимается.
МАША. Это, наверное, Скорая Помощь. Подстанция – на соседней улице.
ГЮЛЬЧИХРА. У меня – пистолет. А у тебя что?
МАША. А у меня- ничего.
ГЮЛЬЧИХРА. Меняемся?
МАША. Нет! Если я отдам тебе ничего за свой пистолет, то мой свет погаснет. Возьми сама.
Гюльчихра берёт Машу на прицел.
МАША. (изображая ребёнка) Мама! мама! (Смеётся)
Гюльчихра опускает пистолет.
МАША. Как видишь, пистолет стоит гораздо меньше, чем ничего!
Раздается сигнал дверного звонка.
ГЮЛЬЧИХРА. Позвони с моего мобильника на последний принятый номер. Ответит женщина. Я её называю Яна. Именно у неё я должна взять главное. Назначь встречу – естественно, моим голосом. Она ростом выше тебя, молодая, светлая, с длинным носом. Знает достаточно для того, чтоб ты стала капитаном, а твой полковник – сенатором.
Звонок повторяется.
МАША. (покинув комнату) Кто там?
ТЁТКА В ЧЁРНЫХ ПЕРЧАТКАХ. Господин Лобачевский!
Затемнение. Выстрел.
Конец.