Глава тринадцатая
Грянувшая за час до спектакля новость о том, что единственный исполнитель роли Ромео на тренировке сломал бедро, облетела театр, как ураган. Света заперлась в туалете, чтобы спокойно поговорить с Малютиным.
– Ты дурак? – вскричала она.
– Да при чём здесь я? – простонал Кирилл, – меня сбили с ног, когда я уже замедлился, чтоб вдолбить по воротам! Знаешь, как было больно? Когда меня на носилки клали, я потерял сознание! А сейчас я – в пятнадцатой! Кладут гипс. Пускай Атабеков играет вместо меня! На хрена там нужен этот Меркуцио?
– Атабеков не знает текста! Его не знает никто!
– Янушевский знает!
– Мать твою драть! Его самого никто не заменит! А без Тибальда не сделаешь ты спектакль за сорок минут, там все мизансцены надо менять! И вообще никак ты его не сделаешь без Тибальда! Кто мочканёт того же Меркуцио?
– Да зачем его убивать? Спектакль и так слишком депрессивный!
– Заткнись!
– Что ты всё орёшь на меня? Мне больно! Ну, я не знаю, что делать! Просто не знаю! Что там творится-то, вообще?
– Да … творится! Худруку делают внутривенный! Директор волосы рвёт! Никитин визжит громче, чем Карина!
– Я говорил – надо было делать состав!
– Да пошёл ты на …!
Света прибежала назад, в фойе. Там не было никого, кроме двух собак, сотрудников ФСО и скрипачки Веры. Все остальные ринулись в зал, желая быть непосредственными свидетелями того, как будет предотвращена катастрофа. Не близкие к сцене люди были уверены, что замену быстро найдут. Снаружи, за запертыми дверьми, уже собиралась публика. Вера плакала, одиноко сидя перед роялем. Света к ней подошла.
– Что ты истеришь? Всё будет нормально.
Верка поглядела зверьком. Её тонкогубый рот был мученически оскален. Достав платочек, она утёрла им длинный нос.
– Всё будет нормально? Да ничего нормально не будет! Директор уже звонит в «Сатирикон», Райкину!
– Зачем?
– Да затем, чтобы он прислал к нам сюда своего Ромео! Ты представляешь? Ведь это – бред! Сущий бред! И все это понимают. Осталось двадцать минут! И кто, вообще, из «Сатирикона» сюда попрётся?
– Да, это бред, – согласилась Света. К ним подошёл офицер, с которым она недавно общалась. Следом за ним приплелись две псины.
– Театр закроют, – скулила Верка, – к этому зданию тянут руки уже давно!
– Никто его не закроет, – сказала Света, – да, руководство, может быть, сменят, но закрыть театр никто не даст. Здесь много детских программ.
– А я говорю, закроют! – стукнула Верка маленьким кулачком по роялю, – театр – убыточный, а стоит на козырном месте! Они ждут повода. Срыв премьеры – отличный повод! Они откроют здесь ночной клуб!
– А вам-то что за печаль? – спросил офицер, – я слышал, как вы играете. Вас возьмут в любой престижный оркестр.
Скрипачка смерила офицера даже и не звериным, а сатанинским взглядом.
– Даже не знаю, что вам на это сказать! Я уже играю у Спивакова. Но этот маленький театр – пик моей жизни! И это вам про себя тут скажет любой – не только актёр, но и осветитель, гримёр, бухгалтер, администратор! Они сейчас там все собрались и смотрят в глаза директору, как вот эти собаки смотрят на вас! Они понимают, что он пургу несёт в телефон, но – смотрят. А знаете, почему? Потому, что маленький театр – это не просто мир, это – сон, который при пробуждении забывается, но который до слёз, до рыданий хочется вспомнить! Здесь всё нелепо, абсурдно, жалко, но – потрясающе! Здесь есть мистика. Закрыть маленький театр – это такое же преступление, как поджечь детскую больницу!
– Да что ты всё истеришь? – повторила Света, – я иду в зал!
Скрипачка и офицер уставились на неё, как на полоумную. И она пошла в зал.
Там уже никто не кричал и не суетился. Лютая атмосфера кладбищенского прощания навела, точнее сказать – навеяла свой порядок. Скорая помощь уже уехала. Проинъекцированный Корней Митрофанович сидел в кресле, и, подперев голову рукой, смотрел на директора. Тот, действительно, говорил по мобильному, неподвижно стоя около сцены. И на него, действительно, все смотрели. И что-то очень похожее уловила Света во взглядах очень разных людей – во взгляде Никитина, который вот уже двадцать лет щедро отдавал этому маленькому театру всю свою омерзительность, и во взгляде Тамары, которую уже мало что интересовало, кроме завистливых обсуждений её персоны в этом маленьком театре, и во взгляде Кремнёва, который намеревался своим талантом прославить этот маленький театр, и во взглядах всех молодых актёров с актрисами, для которых этот маленький театр был первым в жизни, и, уж конечно, во взглядах двух пожилых актрис, для которых он был последним и окончательным, несмотря на их связи. Так же смотрели и остальные. Верка была права. Полностью права. И, когда директор под сдавленные рыдания Вероники опустил телефон, из самого дальнего угла зала раздался голос:
– Я знаю текст.
– Всё это – из-за меня! – завизжала Соня, – я проклята! Меня проклял Бог! Я всем приношу беду! Убейте меня, убейте!
Девчонки бросились к ней. Но поколебать Соню в мысли, что она проклята, было очень непростым делом, а главное – оскорбительным для неё. Светлана Петровна дала бутылку воды. Когда Соня смолкла, забулькав, директор очень внимательно поглядел на Свету.
– Что ты сказала?
– Дура ты, Сонька! – внезапно лопнули нервы и у Волненко, – всем тут сейчас не до твоей грёбаной менструации! Неужели тебе это непонятно?
– Сука, заткнись! – выплюнула Соня целый стакан воды, – зачем ты это сказала?
– Я знаю текст, – повторила Света, подходя к сцене, – я была почти на всех репетициях. Я высокая. У меня маленькая грудь, спортивная задница и спортивные плечи. Пусть меня остригут под мальчика, и я буду играть Ромео.
Это слышали все. Эффект в первые секунды был очень странным. Никто никаких эмоций не проявил, кроме Вероники. Она закрыла ладонью рот. Корней Митрофанович посмотрел на Свету и на Карину. Потом спросил, обращаясь к первой:
– Ты знаешь текст?
– Я ведь вам сказала, что знаю! Я каждый день его повторяю. Я им живу. Корней Митрофанович! У нас ровно десять минут.
– Ирина! Татьяна! – позвал Корней Митрофанович. Две гримёрши, цокая шпильками, подошли. Корней Митрофанович указал им на Свету.
– Сделайте мне из неё Ромео. У нас другого выхода нет.
Карина заистерила. Ей велели заткнуться. Через десять минут Ромео вышел на сцену. Шум, который поднялся сразу после того, как Света ушла с гримёршами, оборвался. Повисла мёртвая тишина.
– …! – вдребезги разбила её Тамара, – Джульетта на шестом месяце и Ромео с сиськами – это тянет на «Золотую маску»!
Глава четырнадцатая
Самой значительной трудностью оказались двух-трёхминутные поцелуи взасос с Кариной под трогательную музыку. Было очень смешно и очень противно. В жарких лучах софитов Карина, только что исполнявшая очень сложные танцевальные номера, потела неимоверно. В конце последнего поцелуя Света, желая над нею поиздеваться, высунула язык. Карина его куснула и пробубнила матерное ругательство.
Первый акт сорвал весьма неплохие аплодисменты. В гримёрке Свету начали с визгом тискать и целовать. Карина к ней приложилась менее страстно, чем четверть часа назад. И больно дала по заднице.
– Вот тебе за язык! Меня чуть не вырвало!
– А мне было очень приятно, – сказала Света, – жаль, что Корней Митрофанович ограничил ласки между двумя главными героями! Мы могли бы разбавить всеобщее извращенство нормальным традиционным сексом.
– Какой красивый будет у меня зять! – визжала Тамара, хватая Свету за грудь, – ого! А что это у тебя, змеёныш Монтекки? Ты зачем сиськи населиконил? Решил прикинуться девкой, чтоб отвертеться от свадьбы с моей Джульеттой?
Ася, присоединившись к этому возмущению, дала Свете коленкой в область мужской чувствительности, и Света стала орать, что ей очень больно. Волненко, Эля, Даша и Соня ржали, как целых три табуна. Тут влетел Корней Митрофанович. Стиснув Свету в объятиях, он шепнул ей в ухо:
– Отлично! Лучше не может быть! Эта роль – твоя! Не только сегодня. Ясно?
И убежал. Анька заперла за ним дверь. Из фойе звучал большой блестящий полонез Генрика Венявского для скрипки и фортепьяно. Маринка с Веркой играли просто великолепно. Им аплодировали.
– А где министр сидит? – поинтересовалась Света, когда все малость утихомирились и уселись.
– Лучше тебе об этом не знать, – сказала Тамара, чиркая зажигалкой, – ты разволнуешься.
– Ну, скажи!
– Да в первом ряду, чуть ближе к левому краю.
– А как он выглядит?
– Как дебил! Казённая морда, очки, костюмчик.
– Он на меня всё время смотрел! – взревела Волненко, – честное слово, девочки! На меня!
– Могла бы не говорить, – усмехнулась Эля, – никто другого не ждал. Но если серьёзно, он постоянно смотрел на Соньку. Глаз с неё не сводил.
Соня, побелев, схватилась за сердце.
– Что? На меня?
Актрисы опять покатились со смеху.
– Шутки в сторону, – предложила Тамара, первая успокоившись и призвав остальных к серьёзности, – Светка! Один совет. Не слишком дави на мужиковатость. Ты иногда сбиваешься на банальный наигрыш.
– Да, – подтвердила Анька, – точно, сбиваешься! Ну, а в целом – всё хорошо.
– Да это тебе хорошо, ты с нею ни разу не обнималась! – взвыла Карина, – а у меня до сих пор все кости болят! Светочка, ты можешь меня чуть-чуть понежнее тискать?
– Ласковым должен быть язычок, объятия – страстными, – заявила Волненко. Карина предупредила, что в этом случае Света пойдёт домой сегодня без языка, а Анька – с набитой мордой. В дверь раза три стучали. Девочки отвечали, что они голые.
Во втором отделении дело шло уже не так гладко. Перехватив взгляд министра, да к тому же вспомнив о том, что в зале проходит видеосъёмка, Света стала сбиваться на наигрыш регулярно. Во время шпажной драки с Тибальдом она, забывшись, взвизгнула по-девчоночьи. На галёрке раздался смех. К счастью, Янушевский всё это сгладил, проиграв бой весьма убедительно. Под конец спектакля Света устала невероятно. От пота всё на ней было мокрым, хоть выжимай. Она уже очень плохо соображала, что говорит и что делает. Тем не менее, после финальной фразы, произнесённой Юрием Серафимовичем: «Но повесть о Ромео и Джульетте останется печальнейшей на свете!» секундная тишина в зале взорвалась неистовой бурей аплодисментов. Они были оглушительны.
Вспыхнул свет. У сцены защёлкали фотоаппараты. Овации почему-то напомнили Свете треск ломающихся деревьев. Она почти ничего не видела – на глаза тёк пот, и всё расплывалось. Под крики «Браво!» и «Молодцы!» она суетливо дёргала головой.
– Да поклонись, дура! – крикнула Анька, стоявшая рядом с нею. Тут только Света сообразила, что эти крики не ей одной адресованы. Для чего-то взявшись за шпагу – наверное, для того, чтобы не болталась без дела хотя бы одна рука, она стала кланяться. А потом понесли цветы. При этом рукоплескания не стихали. Наоборот! Актёрам дарили красные розы, актрисам – белые. Свете выдали красные. Анька с Сонькой подняли её на смех, однако тотчас умолкли, поскольку той, над кем они потешались, был поднесён ещё один букет – белый. Вручил его ей министр.
– Спасибо вам, – бормотала Света, тиская шуршащую упаковку, – я очень вам благодарна…
– Вы – просто умничка! – прокричал министр, чтоб быть услышанным ею сквозь продолжавшиеся аплодисменты. И, подняв руки, зааплодировал персонально ей. Она не нашла ничего умнее, чем сесть на корточки и сказать ему на ухо:
– Извините, я накосячила!
– Всё чудесно!
Когда овации смолкли, на сцену бодро взошёл Корней Митрофанович. В тишине, прерываемой только щёлканьем фотокамер, он поблагодарил актёров, прочих сотрудников театра и руководство страны. На этом последнем пункте он разошёлся и, кажется, позабыл сказать лишь о том, что Шекспир пил с Путиным чай, когда ему в голову пришёл замысел величайшей трагедии про влюблённых. Целый абзац трёхминутной речи был посвящён министру. Тот ещё раз поднялся, пожал оратору руку и опять сел. Потом слово взял Никитин. Он выразил восхищение режиссёру и преподнёс ему в дар от всего коллектива театра полное собрание сочинений Шекспира в восьми томах. Корней Митрофанович ответил лишь одним словом. Передав книги Маринке, которая под их тяжестью закачалась, он всех позвал на банкет.
Однако, как вскоре узнала Света, это любезное приглашение большинства актёров и рядовых сотрудников не касалось. Им предложили попировать в буфете или в гримёрках. Места в репетиционном зале предназначались администрации, сотрудникам Министерства культуры, критикам, режиссёрам и дорогим гостям с большими погонами. Были приглашены туда и прославленные актёры театра, в том числе Елена Штипенко и Коля Малкин, к «Ромке и Юльке» касательства не имевшие. После сдачи костюмов и реквизита Карина сразу ушла, сославшись на занятость. Попыталась уйти и Света, которую ждал Мюрат. Но Тамара, оставшаяся с молодняком, хоть её и звали наверх, схватила разгримированного Ромео за руку.
– Стой! Куда? Ведь ты – наша главная героиня! Да и спектакль ещё не кончился.
– То есть как? – удивилась Света. Но в этот миг Штипенко зачем-то подозвала Тамару, и тайна так за семью печатями и осталась.
Молодняк сдвинул в буфете восемь столов и заказал пиццу. Её привезли минут через тридцать. Алкоголь был. Артур попытался не допустить контакта Тамары с дешёвым греческим коньяком, но встретил сопротивление. Первый тост был за Свету. Второй – за то, чтоб все наверху подавились устрицами и чёрной икрой. А потом Артур взял гитару, и, пересев на стул у буфетной стойки, тоскливо грянул испанщину.
– Тамара, откуда им привезли бухло и жратву? – спросил Янушевский.
– Да из «Европлазы», – проговорила Тамара с набитым ртом, – и официанты оттуда. Кремнёв, урод, даже не спускается! Светка! Когда тебя туда позовут, дай ему в мурло от моего имени.
– Меня туда позовут? – изумилась Света, – зачем?
– Вот странный вопрос! Ты нас всех спасла. Корней Митрофанович хотел сразу тебя с собой потащить, но министр сказал, что лучше – потом, когда переговорят на важные темы.
– Вот анекдот так уж анекдот! – заржала Волненко, – конечно, чтоб разговор на важные темы происходил достойно и чтоб потом ни один секрет не уплыл, надо пригласить на него Тамару! Странно, что Соню не пригласили.
– Сука, заткнись! – огрызнулась Соня, – зачем ты это сказала?
– Она сказала чистую правду, – проворковала Тамара, бросив по сторонам лисий взгляд, – мой язычок может натворить бед. Он может даже из Атабекова сделать чёрта!
Этого поворота не ожидали. Щуплый, чуть что краснеющий Атабеков, сидевший рядом с Тамарой, затрепыхался в её руках, как птичка в ловушке. Ему на выручку поспешили Анька и Ася. Первая, стиснув руки Тамары, что-то ей зашептала, дёргая головой в сторону Артура, вторая быстро перетащила птичку к себе и стала её отпаивать тоником. Атабеков был весь в помаде. Ася его протёрла салфеточкой. Выпили ещё раз, уже без Артура. Он отказался и продолжал играть. Эльвира склонила свою прекрасную чернокудрую голову на плечо Капитонова. Он дал волю рукам. Она засмеялась. Дашка, чтоб позлить Лёшку, который, впрочем, отсутствовал, но имел надёжных осведомителей, стала щекотать Янушевского. Тот, однако, был слишком занят едой или хотел завтра просить у Лёшки взаймы, поэтому отбивался. Ася и Коля весьма активно общались.
После четвёртой рюмки Марат, пожаловавшись на простатит, поднялся и вышел. Тамара, хищно прищурившись, сняла туфли и тихо выскользнула за ним. Когда дверь за нею закрылась, Эля обратилась к Артуру, который строчил величественные пассажи по всему грифу и бил аккорды:
– Артур!
– Ну, что?
– Тамара ушла с Маратом.
– И что?
– Она ушла босиком, чтоб ты не услышал. А у него простатит в очень ранней стадии!
– Нашла время палить Тамару! – вскричала Анька, – знаешь, как спасти девушку от группового изнасилования неграми? Надо бросить им баскетбольный мяч. Если у Артура в руках гитара – ты хоть пожар устрой, он не сдвинется!
Марат вскоре вернулся.
– А где Тамара? – спросили у него хором человек пять.
– Так она пошла на второй этаж!
– Босиком? – удивилась Даша.
– Кажется, да. Верка, говорит, там тусуется, Кремнёв там, телевизионщики там, мы с Веркой покажем номер!
– Ну а Кремнёв здесь при чём? – не поняла Соня.
– А это ты у неё спроси.
– Я пойду за ней, – произнёс Артур, с досадой кладя гитару на стойку. Но не успел он подняться, как с лестницы вдруг донёсся истошный визг, а вслед за ним – грохот. Визг, несомненно, принадлежал Тамаре.
– Кажется, номер уже идёт, – сказал Атабеков. Все поднялись и бросились к двери. Та вдруг открылась. Вошёл министр. Он нёс на руках Тамару. Она болтала ногами в чёрных колготках и улыбалась, обняв министра за шею. В дверях стояли упитанный молодой человек с капризным лицом и два офицера.
– Что ж вы такую красавицу отпустили? – ласково укорил актёров министр, усаживая Тамару на стул, – если бы она сломала свою прекрасную ножку, кто бы нам танцевал сегодня под скрипочку?
– Я немножко упала с лестницы, – объяснила Тамара, глядя в часто моргающие глаза Артура. Потом она окинула взглядом всех остальных и гордо хихикнула, – я пошла спросить у Владимира Ростиславовича, может ли наш новый Ромео подняться в зал. Господин министр сказал, что сам к нему спустится. То есть, к ней! Я правильно говорю, Владимир Ростиславович?
– Совершенно правильно, Томочка, – подтвердил министр, глядя на Свету, – и я пришёл к вам, господа, с тем, чтобы сообщить приятнейшее известие. Мы желаем, чтоб вы приняли участие в нашем… то есть, конечно, в вашем банкете! Прошу пройти в репетиционный зал.
Артисты переглянулись. Света хотела полюбопытствовать, кто конкретно освободил места за столом в репетиционном зале – гаишники, прокуроры или районные депутаты, но в этот миг молодой человек с капризным лицом вошёл и спросил:
– Владимир Ростиславович, а могу я минут пять-десять поговорить с ними здесь?
– Да, Петенька, разумеется! Господа, представляю вам Петра Александровича Ретюнского. Пётр Александрович – начинающий режиссёр и опытный критик с очень здравым подходом. Его статьи пользуются большой популярностью, и заслуженно.
С этими словами министр культуры захлопнул дверь перед офицерами и уселся за стол. Ретюнский к нему присоединился. Было позволено сесть актёрам. Те сели.
– Выпьете? – предложил Артур, взяв бутылку.
– Нет, нет, нет, нет! – отчаянно замахал руками министр, – ваш Корней Митрофанович незаметненько, незаметненько взял да сбил меня, сукин сын, со счёта бокалов! Надо знать меру. Я вас от всей души поздравляю с великолепной премьерой, однако это всё же не повод актуализировать анекдот про прачечную и Министерство культуры. Знаете его, да? Но вы не стесняйтесь, друзья мои, не стесняйтесь! Я ведь – ваш гость. Не больше того.
– Артур, наливай, – скомандовала Тамара. Артур наполнил все рюмки. Для этого пришлось вскрыть пятую бутылку. Выпили. Закусили.
– Петенька, говори, – предложил министр.
– Я, Владимир Ростиславович, почти рад, что вы меня сюда притащили, – затараторил опытный критик, уже давно проявлявший признаки нетерпения, – благодарен, что уломали. Признаться, я ожидал увидеть нечто банальное, из невзрачных полутонов, в духе Гинкаса, и вот – на тебе! Оказалось, есть на что посмотреть и что обсудить. Конечно, не Товстоногов, не Вырыпаев и не Эфрос, но и не какой-нибудь там Някрошюс с его больными фантазиями…
– Нельзя ли немного медленней? – попросила Анька, закурив «Кент», – мне трудно следить за сутью. И, если можно, чуть-чуть поменьше фамилий. Я всех талантливых режиссёров помню только по именам.
Едва на неё взглянув, Пётр Александрович продолжал:
– Придумка с Ромео тянет на некий уровень. Я и сам пару лет назад, признаться, морочился с ключевой нетрадиционной фишкой в данном материале, но патриарх Алексий Второй не пришёл в восторг от моего замысла, а Джеймс Кэмерон мне потом рассказал, что он отказался от этой темы в «Титанике», потому что её могли назвать грубым ходом для привлечения зрительского внимания к фильму. Ну, а суть дела в том, что я собираюсь ставить спектакль на современную тему, по пьесе очень сильного автора…
– Да скажи уж прямо, что по своей, – перебил министр, – чего стесняться? Пьеса, действительно, весьма сильная, с двойным дном, притом очень крепким, патриотичным и актуальным!
– Ну, не совсем по своей, Владимир Ростиславович, я ведь под псевдонимом пишу! Но можно сказать, что да, по своей. Пьеса называется «Три свиньи». Намёк понимаете? Три свиньи, раскрашенные под американский флаг, решают сожрать Россию. Им противостоят лесные животные в триколорах. Концепцию понимаете? Это будет сильная вещь! Беру вашу труппу. Всю, кроме стариков. Площадка для репетиций – МХАТ, оплата – по четырнадцатому разряду, почасовая, гастрольный график расписан. Через полгода…
– На … пошёл, – сказала Тамара. Все на неё уставились. Но лишь две пары глаз были удивлёнными. Соня грустно закрыла лицо руками. Встав со стула, Тамара заголосила:
– На … пошёл отсюда, мурло! Ты какого … зашёл в женскую гримёрку?
– Это буфет, – шепнула Волненко.
– Какого … зашёл в буфет? Мало ещё морду наел? Кто тебя пустил в этот театр? Кто тебя сюда звал? Ты кто по профессии? Отвечай, ублюдок!
– Сантехник, – попробовал отшутиться друг патриарха и Кэмерона. Но у Тамары был к нему разговор серьёзный.
– Ну, так иди в говне ковыряйся и жри его, спермоглот! Конченый гандон! И чтобы я больше тебя в театре не видела! Пошёл на …!
– Да это кто? – стукнул кулаком по столу Ретюнский.
– Это ведущая актриса нашего театра, – пожала плечами Даша.
– На … отсюда, мразь! – визжала Тамара, молотя пятками по линолеуму, – кому я сказала? На …! В …!
Все, кроме министра, делали вид, что очень хотят её успокоить. Министр на самом деле хотел. Он даже пытался. Какое там! Схватив критика, режиссёра и драматурга в одном лице за воротник смокинга, вспыльчивая мамаша Джульетты поволокла его к двери. Анька её любезно открыла, и бойкий спутник министра был одним пинком тонкой ножки вышвырнут за порог, к ногам двух сотрудников Федеральной Службы Охраны. Из репетиционного зала, тем временем, прибежало человек сорок. Они с большим удовольствием созерцали беснующуюся Тамару. Она была хороша. Корней Митрофанович рискнул к ней приблизиться и обнять. Она его укусила. Лена Штипенко, взяв её за руку, предложила ей спеть дуэтом. Было дано согласие. Когда все полсотни куплетов песни «Ты ж меня спидманула, ты ж меня спидвела» отзвучали и отгремели аплодисменты, последовали глубокие извинения. Их принёс Корней Митрофанович, но не критику – он уехал на белом «Ауди», а министру. Тот принял их и поцеловал руку утихомирившейся Тамары. Та изъявила желание танцевать стриптиз, что сразу и началось в репетиционном зале, на глазах полутора сотен очень солидных господ и дам, под Веркину скрипку. Верка играла Монти. Когда Тамара достигла изрядной степени обнажения и решила на этом не останавливаться, Маринка, Дашка и Эля к ней подбежали и увели её под руки. Успех был, мягко говоря, оглушительным. Публика умоляла повторить номер, и стриптизёрша была не против. Но её очень крепко держали. Девочки кое-как одели её, вызвали такси, помогли спуститься по лестнице.
– Сука, ты зачем нажралась? – спрашивал Артур, следуя за ними, – ты ведь отлично знаешь, что тебе пить нельзя!
Тамара молчала. Она уже ничего не соображала. Её впихнули в машину. Артур сел рядом. Их проводили аплодисментами.
А потом министр говорил тост. Он поблагодарил коллектив театра за очень сильный спектакль. При этом он подчеркнул, что сегодня произошли два ярких события: собственно говоря, премьера, и – неожиданное, чудесное появление новой сильной актрисы с блестящими перспективами.
– Это он про тебя, – шепнула Волненко на ухо Свете, не отрываясь от запечённого с сыром и чесноком осетра в лимонном соку, – ты хоть улыбнись, паскуда!
Свете пришлось не только сверкнуть зубами, но и подняться, поскольку зал разразился рукоплесканиями. Отвесив глупый поклон, она поспешила сесть.
– Ты много не жри, – бубнила Волненко, напихав в рот холодца и спаржи, – а главное, не пей много! Тебе ведь завтра работать – не только драить полы, но и репетировать! Впрочем, думаю, что уборщицей теперь будет другая девушка. Называть я её не буду.
– Сука, заткнись! – взвизгнула сидевшая слева Соня, – зачем ты так говоришь?
Трудно было Свете много не пить, ибо замечательные официанты в белых рубашках и чёрных бабочках наливали в бокалы «Шато Лафит» и «Мадам Клико, а ещё труднее было много не есть – ведь таких чудес, какие они ставили и ставили перед ней в фаянсе и хрустале, она отродясь не пробовала! К тому же, сама Волненко, подобно всем остальным, тем только и занималась, что нажиралась. Произнёс тост директор. После него слово брали Никитин, Кремнёв, главная бухгалтерша, кадровичка, Штипенко, Малкин. Они рассказывали про Свету. Она уже не смущалась. Она смеялась, как ненормальная. Ей хотелось ещё. Всего. И побольше. Анька, тем временем, что-то шелестела ей в ухо. Решив понять, чего она хочет, Света сосредоточилась, и слова стали выделяться из галдежа и звона приборов:
– Видишь того плешивого толстяка в золотых очках? Ты знаешь, кто он такой? Это сам завлит из театра Вахтангова! А та вон ярко-рыжая баба рядом с министром – это действительно знаменитый критик! Её статьи печатают в «Театрале». Ой, погляди ещё вон на ту, которая между Элькой и Юрием Серафимовичем сидит – красивая, тёмненькая, на вилке селёдку держит! Знаешь, кто это? Сама Марина Брусникина, педагог по сценречи из Школы-студии МХАТ! Тамарка и Сонька знают её. Вот, кстати, она сейчас улыбнулась Соньке. Ай, твою мать! Смотри-ка, кто Аське дал прикурить! Это ж подполковник из УСБ МВД!
– Иди ты! – крикнула Света так, чтобы все оглохли. Едва ли это произошло, но, по крайней мере, все на неё взглянули. Анька ужасно перепугалась.
– Что ты орёшь?
– Да я вообще уже охренела! А ну, налейте мне водки! Кремнёв, ко мне!
И она вскочила, нечаянно опрокинув стул. Кремнёв подошёл к ней. Она дала ему в глаз. Он этого не заметил. Он был нетрезв. Сонька закричала, что она проклята, а Волненко вскочила и убежала. Света решила за ней погнаться. Её поймал Корней Митрофанович. Рядом с ним стояла сама Марина Брусникина.
– Ой, ты, Светик мой, семицветик! – прощебетала она, – что мы разбуянились?
– Танцевать! – заорала Света.
– Не нервничай. Сейчас будем все танцевать.
Света зарыдала. Включили танго – кажется, аргентинское. Танцевала она с Колей Атабековым. Он ей нравился, а она нравилась ему. Они целовались, выскользнув в коридор, где Малкин и ярко-рыжая критикесса давно уже перешли к следующему номеру индивидуальной программы. Баба рычала, нервно долбясь об стену огненной головой, а Малкин критиковал размер её жопы, покрытой сочным загаром. Дурной пример оказался для Атабекова заразительным, и он начал раздевать Свету. Но её ждал Мюрат. Втолкнув Кольку в зал, она побежала к лестнице. На площадке между пролётами Дашка, встав перед Капитоновым на колени, расстёгивала на нём штаны. Света ей хотела помочь, но её прогнали, неблагодарно обозвав дурой. Статный седой офицер успел попрощаться с нею, хотя она пролетела мимо как метеор, а он читал книгу.
Быстро идя по гулким, безлюдным улицам, Света весело улыбалась скачущим звёздам и наступала в лужи. Нарочно. Лужи плескались, ботинки и джинсы пачкались. Где-то справа, неподалёку, бесилась взвинченная футбольная молодёжь.
– Россия, вперёд! – орала она, прыгая под музыку, грохотавшую из большого американского внедорожника, – смерть пиндосам!
Остановилась машина.
– Вас подвезти, мадам?
Света послала любезных мсье трёхэтажным матом. Но это были менты. Пришлось извиниться и объяснить, откуда она идёт и кем там работает вот уже несколько часов. Её отпустили.
От ледяного ночного ветра голова несколько прояснилась. Света очень сильно устала. Ей почему-то казалось, что чёрные громады домов вот-вот опрокинутся на неё. Мобильник в кармане защекотал бедро вибрирующим устройством. Света вынула телефон.
– Да, Ритка! Привет!
– Привет, – ответила Рита сквозь шум мотора, – ты там не спишь ещё?
– Ещё нет! Я иду с работы. А ты что, в машине едешь?
– Ну, да. Взяла напрокат «БМВ» и еду в Марсель. У вас в театре пьянка, что ли, была?
– Конечно! Сегодня прошла премьера. Прикинь, Карина упала в обморок! Кстати, знаешь, что я нашла у неё? Таблетки, которые нам продавал сосед! Ну, Андрей Ильич! Помнишь?
Рита ответила утвердительно. Потом щёлкнула зажигалкой.
– Да, интересно. Теперь ты всё поняла?
– Вообще ничего! А что я должна понять?
– Когда ты сказала девочкам, что живёшь с любовницей Хордаковского в доме самоубийц, у них возникла идея воспользоваться моей протекцией, чтобы получить роли в хороших фильмах. Так?
– Так.
– Карина решила этому воспрепятствовать, вынудив тебя поменять квартиру. Зная о привидении, которое околачивается по дому и звонит в двери, она исследовала подъезд, спелась с этим дедом, который, кстати, тот ещё извращенец, и стала тебя запугивать, надевая разные маски. Она брала их в театре. Звонит в дверь, ты спрашиваешь, кто там, она говорит: «Мне Свету!», ты открываешь дверь, она сразу прячется за соседней. Придя к нам на новоселье, Волненко увидела её в маске Смерти. Она специально не спряталась, зная Анькину трусоватость. Только после того, как та на площадку грохнулась кверху жопой, Карина нырнула к деду.
– Да что за бред? – возразила Света, – Волненко – не из трусливых!
Ей было слышно, как в «БМВ» ворвался шум транспортного потока.
– Ты опустила стекло?
– Ага. Здесь – плюс двадцать. Анька, скорее, не из доверчивых. Она материалистка. Гонора у неё – с избытком, но не отваги. Такие люди очень легко ломаются. И, столкнувшись с необъяснимым, она сломалась. Ты помнишь?
– Помню.
– Уже весной я эту суку поймала. Той ночью мы, вернувшись из кабака сильно на рогах, не заперли дверь. Я сразу её открыла и ухватила твою подругу за шиворот. Она тут же во всём призналась.
– А почему ты мне не сказала?
– Я её пожалела из-за беременности. Она меня попросила не говорить тебе ничего, поклявшись, что больше так поступать не будет. Но, когда я была в больнице, она к тебе ещё раз наведалась.
– Да, наведалась, – подтвердила Света, входя во двор, – у меня в ту ночь была Сонька. Но как же так? Я была уверена в том, что ко мне приходит Джульетта!
– Это неудивительно. Её голос, хотя и несколько изменённый, вызывал у тебя в подкорке мысль о Джульетте. Ты ведь ходила на репетиции.
– Обалдеть! Так значит, я – дура?
– Да.
– Риточка! Когда ты приедешь?
– В пятницу. Всё, давай! У меня мобильник садится.
Медленно поднимаясь по крутой лестнице, Света думала, что случится с нею, если она сейчас увидит Джульетту. Не ту, про которую только что говорила Рита, а настоящую. Несомненно, её постигнет безумие!