Последняя почка Наполеона

Глава седьмая

В которой Верка слушает комплименты

В воскресенье Верка дала концерт в детском доме на Вешняковской. Такого рода мероприятия она часто организовывала сама, притом безвозмездно – лишь от обедов с восторженной малышнёй, которая осыпала её вопросами, не отказывалась. Порой брала и подарки в виде воздушных шариков и рисунков. Она играла ребятам всё – от серьёзной классики до мелодий из детских фильмов. Слушатели одаривали её таким восхищением, что она смущалась. Но на сей раз дети за столом вели себя необычно. Они смотрели на Верку, которая ела суп, с прежним обожанием, но к нему примешивалась загадочность. Можно было подумать – скрипачка им приоткрыла некую тайну, и они дали слово её хранить. Вопросов звучало гораздо меньше, чем в прошлый раз. Все они казались очень обдуманными. И Верка, давая на них ответы, также была серьёзна, как никогда. Директор детского дома, слегка неряшливый и всклокоченный балагур по имени Анатолий, вызвался подвести её до метро. Он всегда так делал.

– Верочка, вы сегодня были божественны, – сказал он, заняв левый ряд и подбросив стрелку до сотни. Он так всегда говорил. И Верка ответила, как обычно:

– Благодарю. Я старалась.

– Вы не старались, – последовало внезапное продолжение, – я внимательно наблюдал за вами и понял, что по-другому играть Вы бы не смогли. И дети поняли это. Поэтому они были потрясены. Что с вами случилось?

Верка не знала, что отвечать. Она поглядела на Анатолия с удивлением.

– К нам на днях наведывался один проповедник, – продолжал тот, выполнив обгон, – не помню, какой конфессии. Он высказывался в том духе, что, мол, у каждого из нас есть много вопросов к Богу, но не на все из них надо добиваться ответа. Один из этих вопросов – почему некоторые дети рождаются тяжело и неизлечимо больными? Да, можно, конечно, порассуждать о грехах родителей, но… Ведь вы понимаете?

– Не совсем, – тряхнула головой Верка, – к чему Вы это всё говорите?

– К тому, что, слушая вашу игру сегодня, я полностью согласился с идеей проповеди, – сказал Анатолий, проскакивая на жёлтый свет. Верка продолжала не понимать.

– Вам, Верочка, сколько лет?

– Двадцать девять.

– Вы в школе были отличницей?

– Нет! Скорее, наоборот.

– Из-за двоек плакали?

– Ещё как! Я маму очень боялась.

Возле автобусной остановки женщина продавала цветы. Внезапно затормозив напротив неё, директор опять обратился к Верке:

– А что Вы думаете об этом теперь, спустя двадцать лет?

– Ничего не думаю.

– Почему?

– Да как – почему? Двадцать лет прошло!

Директор кивнул, открывая дверь.

– Верочка! Повзрослев всего лишь на двадцать лет, Вы пересмотрели свой взгляд на многое. А все те, кто слушал сегодня вашу игру, сразу повзрослели на вечность. Спасибо вам.

Верка замахала ресничками. Анатолий, тем временем, на минуту оставил её в машине одну, чтоб купить букет белых роз и преподнести его ей. Он сделал это безмолвно, но с таким взглядом, что Верка вспыхнула. Весь остаток пути она упивалась запахом роз и своей растерянностью. Высаживая её у метро, директор детского дома поцеловал ей руки.

Ехать домой, на Фрунзенскую, скрипачка пока что не собиралась. У Тани ей жилось замечательно. Вечер был у неё свободным. Она решила смотаться в ЦУМ, чтоб приобрести туфли от «Кристиан Диор», на которые уже очень давно положила глаз. Накануне в театре дали зарплату, так что препятствия к мечте рухнули.

Розы благоухали на весь вагон. Можно было сесть, но Верка стояла, зная, что во весь рост со скрипкой и розами она смотрится куда лучше. Действительно, молодые люди не отрывали от неё взглядов. Между тем, поезд достиг Таганской. Двери разъехались, и со станции донеслось «Прекрасное далёко», вяло сползавшее со скрипичных струн. Верка оглянулась. Играла рослая девочка лет четырнадцати, стоявшая у колонны. Она стояла очень красиво: левая нога чуть вперёд, осанка – как у Венгерова. Но игра до венгеровской не дотягивала. Скрипачке стало очень досадно, что не сыграла она сегодня детишкам это произведение, потому что просто о нём забыла. Она его не играла с самого детства. Поезд двинулся дальше. Грустная песенка привязалась к Верке, как собачонка.

Купив голубые туфли за двадцать тысяч, Верка спросила у продавщицы, есть ли в ЦУМе кафе. Девушка сказала, что есть. Объяснила, где. Оказалось, близко, на этом же этаже. Все столики были заняты. Но один клиент просил счёт, и Верка подождала, ошиваясь рядышком. Положив на два стула скрипку, коробку с туфлями и букет, она попросила официантку подать ей кофе и круассан. За соседним столиком сидел очень симпатичный молодой человек. Верка улыбнулась ему. Он сфоткал её на крутой айфон, а потом спросил, может ли она ему попозировать с инструментом. Верка решительно отказалась, но изъявила готовность сфотографироваться с цветами.

– А почему со скрипкой нельзя? – поинтересовался парень, исполнив её желание. Верка села.

– Ну её на хер! И без неё по мне слишком видно, что я – скрипачка.

– А что, есть признаки, отличающие скрипачку?

– Конечно, есть. Геморрой, к примеру. Стоять приходится очень много. Это способствует разбуханию вен во всех частях тела.

Верка дурачилась, никаких подобных болезней у неё не было. Но её собеседник даже не улыбнулся. Поняв, над чем он ломает голову, Верка очень строго спросила:

– Моё лицо тебе нравится?

– Да, конечно. Оно – красивое, даже очень. Я бы сказал, потрясающее.

– А нос?

– Обалденный нос! Я всю жизнь мечтаю о девушке с таким носом.

– Значит, если бы у меня не было геморроя, ты бы передо мной ставил зеркало, чтобы дополнительно возбуждаться моим обалденным носом?

Парень смутился. Он не успел ответить. К нему внезапно подсела, притопав со стороны обувных отделов, очень красивая, очень стильная девушка с далеко не таким, как у Верки, носиком. Поглядев на Верку быстро и искоса, между мыслями, и поставив на стол коробку, она сняла с неё крышку.

– Короче, эти взяла! А всё остальное там – барахло.

В коробке лежали туфли за сорок тысяч. Верка их примеряла, но просто так – она о таких могла лишь мечтать. Сразу перестав обращать на неё внимание, молодой человек достал одну туфельку и сказал:

– Отлично! Теперь мы можем идти?

– Нет, я хочу вермута, – заявила девушка, подзывая официантку, – будьте любезны!

Пришлось ей вермутом подавиться. Когда он был принесён, взбешённая Верка вынула из футляра скрипку, и, не вставая из-за стола, начала играть. Музыка была проще не найти – «Прекрасное далёко». Но всё живое, что было на этаже, застыло и онемело. Стильная девушка, снявшая сапоги, чтобы надеть туфельки, так и выронила одну из них, да так и сидела, распустив слюни с вермутом. Тем не менее, Верка была удовлетворена не полностью. Оборвав мелодию, она бросила на стол деньги за кофе и круассан и быстро ушла, защёлкивая замочки футляра. Ещё часа три она просто так моталась по центру, прицениваясь к белью и чулкам в разных магазинах. Зашла в Макдональдс. Приехала к Тане поздно. Таня уже спала. Улеглась и Верка. Но сон к ней долго не шёл.

Глава восьмая

В которой Танечка, наконец, узнаёт от Верки кое-что важное

Танечка по утрам варила манную кашу. Верка её не то чтобы не любила, но презирала с детства, однако здесь как-то незаметно прониклась к ней чем-то вроде симпатии, выросшей из стыда за необоснованный косой взгляд. На четвёртый день Таня приготовила геркулес.

– Это что такое, … твою мать? – опомнилась Верка, в сонной задумчивости сожрав четверть содержимого небольшой розовой тарелки.

– Как – что? Овсянка.

Радиожурналистка также завтракала рассеянно, потому что одновременно просматривала в планшете Фейсбук и почту. Писем ей пришло много. Залайкав новую фотку новой девчонки своего бывшего жениха, она принялась на них отвечать. К одному из замов главреда, Сергею Александровичу, у неё был конкретный вопрос. Она его сформулировала.

– Овсянка? – переспросила Верка с таким лицом, будто ей сказали, что она жрёт дождевых червей, – ты варишь овсянку?

– Да, иногда. А что?

Верка промолчала. К овсянке у неё было отношение ещё более непростое, нежели к манке. Но она всё же её доела и налила себе кофе. Розовое зимнее солнце размазалось по стеклу, как жидкий кисель. Термометр за окном показывал минус шесть.

– Сегодня работаешь? – поинтересовалась Верка.

– Нет. Хочу ещё час поспать, потом почитать. А ты?

– Ещё как! Будет репетиция «Бесприданницы». Это ужас! Потом домой хочу съездить.

Таня оторвалась от планшета.

– Думаешь, труп уже обнаружили?

– Нет, конечно! Кто его обнаружит? Но я ему звонила три дня. Вызову полицию, скажу: «Вот, смотрите – ни городской, ни сотовый не берёт!»

– Думаешь, они выломают дверь?

– Ну а как иначе?

– Ты ненормальная? Мало ли, куда мог человек уехать? Хоть на три дня, хоть на месяц, хоть на всю жизнь! Это его дело.

– Но ведь должны они как-то выяснить, жив ли он!

– Тебе ничего они не должны.

Верка возмущённо надула рот.

– Кофе мне налей, – попросила Танечка, – у тебя это хорошо получается.

– Кофе лить? – удивилась Верка.

– Да. В твоём исполнении кофе очень похож на чай, потому что ты похожа на китаянку, которая широко раскрыла глаза, увидев в нём отражение своего не совсем китайского носа.

Скрипачке стало смешно. Наливая кофе, она заметила:

– Я теперь понимаю, почему ваше радио до сих пор ещё не закрыли.

– Да? Обалдеть! Над этой загадкой ломает голову весь цивилизованный мир! Раскрой мне глаза.

– Да вы – молодцы! Вот и вся разгадка. Без вас была бы тоска.

Таня улыбнулась. "Перевал Дятлова?" – написал Сергей Александрович, – "Тебе что, интернета мало?" Она ответила: "Мало! Мне надо знать, что вы думаете об этом." Сразу пришёл ответ: "Да я ничего об этом не думаю, потому что давно уже этим не занимаюсь. Но я планирую передачу на эту тему с историками и криминалистами. Поучаствуешь? Это будет где-нибудь через месяц." Таня ответила утвердительно.

– Я частенько слушаю за рулём ночные ваши эфиры – ну, про рок-музыку, – продолжала Верка, – а разговоры про всякую там политику не люблю. Но я где-то слышала, что вы запросто приглашаете к себе тех, кого ни на телевидение, ни на другие радиостанции не зовут.

– Да, у нас бывают и представители оппозиции, – подтвердила Таня, – а передачи о классической музыке ты не слушаешь? Они тоже ночью идут, по-моему.

Верка вместо ответа скорчила рожу, которую следовало бы сфоткать для осчастливливанья детей, не принятых в музыкальную школу. Эта гримаса вызвала интерес у Танечки. За три дня проживания у неё скрипачки они впервые беседовали так долго. Все предыдущие дни Таня по утрам торопилась, по вечерам была занята. Пристально смотря на скрипачку, она спросила:

– Как можно не любить то, что делаешь лучше всех?

– Ну, уж это глупость! – скривила Верка лицо на другую сторону, – выдающимся музыкантом мне не бывать, слишком много времени упустила. И ты меня неправильно поняла. Я скрипку люблю, однако не так, как надо её любить, чтоб реально стать лучше всех. Она для меня далеко не на первом месте.

– Но почему? Ведь это – твоё!

– Я гораздо больше люблю машины, – проговорила Верка, зевая, – я лучше стала бы автогонщицей. Но ведь тут у меня совсем мало шансов! Или продюсером. Я давно хочу поступить на курсы продюсеров.

Таня, встав, стала мыть посуду. Ей было ясно, что всё это говорится назло кому-то – если не ей, то самой себе. С досадой взирая на её задницу, все нюансы которой были предательски обозначены тонким шёлком халата, Верка продолжила:

– Я никак не могу понять некоторых умных людей. Они почему-то все вдруг решили, что если я двадцать лет уродовала свои шейные позвонки вот этой херовиной – значит, на меня можно смотреть как на нечто вытесанное из камня! «Ах, ты скрипачка? Следовательно, ты должна думать так-то и делать то-то!» Ведь это бред! Бред конкретный!

Таня молчала.

– Вот взять хотя бы тех трёх девчонок, – не унималась Верка, – ну, тех, с гитарами! Ведь у них, по-моему, неплохое образование.

– Да, у двух – университетское.

– Ну, вот видишь! Им почему-то никто не навязывает шаблоны! Я вчера видела на Ютубе, как эта Настя публично трахается. Нормально?

– Ты ещё ролик с курицей посмотри.

– Смотрела уже. Офигенный ролик. Шедевр! Что она хотела этим сказать?

– Понятия не имею. И вряд ли мне удастся это понять, ведь я образована далеко не столь основательно.

– Она дура! – вскричала Верка, – как ты не понимаешь? И ничего она не хотела этим сказать! Просто видит – курица. А ну, дай, думает, засуну, потом придумаю что-нибудь! И я так хочу. Мечтаю. Прямо под камеру – схватить курицу, задрать юбку, и …

– Что мешает?

– Скрипка, что же ещё? Я потом всю жизнь буду думать, что из-за этой курицы на Ютубе меня в нормальный оркестр и не приглашают. Бедная курица! Ведь она ни в чём не виновна! А у меня реально кривая шея! Это издалека, с любой стороны заметно?

– Мозги у тебя кривые. А шея, вроде бы, идеальная.

Но скрипачка всё-таки приуныла. Телефон Тани вдруг запитюкал. Вытерев руки, она взяла его и прочла сообщение. Поглядела на Верку.

– Верочка, слушай! Ко мне через полчаса придут. Ты можешь свалить?

Верка понимающе улыбнулась. Взглянув на свой телефон, она пришла в ужас.

– Ой! Почти десять! Сегодня же репетиция! Если я опоздаю, меня убьют! Ведь там без меня – никак!

С этими словами она вскочила и устремилась в комнату, на бегу снимая футболку с портретом Дайаны Росс, в каковой футболке всегда спала. Таня вновь уселась за свой планшет. Сообщений было не разгрести. Из комнаты, между тем, доносилось ойканье вперемешку с матом и быстрым топотом голых пяток. Можно было подумать – Верка не одевается там, а бегает от зверька, который её кусает. Но вдруг она появилась совсем одетая и накрашенная вполне аккуратно. Взяв со стола телефон, спросила:

– А почему вы не приглашаете их к себе на эфир?

– На эфир? Кого?

– Ну, этих смешных девчонок.

– С ума сошла?

Вновь покинув кухню, Верка уселась на табуретку, которая возвышалась среди рядов её и Таниной обуви.

– Что надеть? Что же мне надеть? Танюха, там сколько градусов?

– Минус пять.

– Да что за дерьмо? Конец января, и всё минус пять! Надену-ка я ботинки.

Таня уже бесилась. А её гостья, осуществляя своё намерение, опять привязалась к ней с явной глупостью:

– Слушай, Танька! А олигарх, который несколько лет назад поднял хай на Путина и которого посадили чуть ли не на всю жизнь – он к вам приходил?

– Хордаковский? Да. Но я ещё в институте тогда училась.

– Ясно. А знаешь, я почему спросила? У нас в театре вот как раз в те самые годы работала одна девка, которая близко знала любовницу Хордаковского. Они вместе жили.

– Она жила с любовницей Хордаковского?

– Не в том смысле! А может, в том, я не знаю. Она у нас убиралась. Я с ней дружила чуть-чуть. Её звали Света. Да что же это такое, мать твою?

Сняв ботинок, скрипачка стала расправлять стельку.

– А ту, вторую, как звали? – спросила Таня, откладывая планшет.

– Любовницу Хордаковского? Её звали Рита.

– Дроздова?

– Да.

– И ты с ней общалась?

– Да, но не близко. А три девчонки у нас с ней крепко сдружились. Одна из них работала в её баре. Ведь у неё был бар, "Три товарища".

Таня быстро вышла в прихожую. На лице скрипачки было остекленение, только ноздри воинственно шевелились. Она по новой засовывала шнурок в ботинок – один конец был чересчур короток.

– Как могла любовница Хордаковского жить с какой-то уборщицей? – подлила бензина в огонь её злости Таня, – ведь это бред!

– Да что ты орёшь? Ей было на всё плевать! Как этим твоим панк-рокершам. С кем хотела, с тем и жила! Ой! … в рот!

Шнурок, в одном месте почти на всю свою толщину перетёртый, лопнул. Это спровоцировало истерику, поток слёз, шквал мата. Во всём была обвинена Таня. Тут очень вовремя позвонил в дверь Женька – её приятель, фотограф журнала "Деньги". Она открыла. Застав подругу в компании горбоносой, беснующейся, растрёпанной психопатки, он на минуту остолбенел, а потом помог её успокоить, найти шнурок, вдеть его, натянуть ботинок, брошенный в Таню, и выпроводить скрипачку вместе со скрипкой. Чуть отдышавшись, Танечка накормила его овсянкой и в двух словах рассказала, кое о чём, естественно, умолчав, кто такая Верка. Он пожелал узнать, как Таня с ней познакомилась.

– Да пошёл ты знаешь куда? – возмутилась Таня, всегда старавшаяся, по возможности, избегать вранья, – я – корреспондентка лучшего в мире радио! Это моя работа – искать сенсации. А уж как я их нахожу, тебя не касается. Я свои профессиональные секреты не раскрываю.

– Сенсации? – переспросил Женька, внимательно наблюдая за ней, – да какую может вызвать она сенсацию? Или ты ведёшь теперь передачу "Ваш психиатр"?

– У неё есть выходы на любовницу Хордаковского, – проронила Таня, опять берясь за планшет. Женька закурил.

– Насколько я помню, около Хордаковского одно время крутилась некая Маргарита. Про неё толком никто ничего не знал, на мероприятиях не мелькала. Это она?

– Кажется, она.

– Лет восемь назад её поместили в "Кащенко" за двойное убийство. Подельницу оправдали или отмазали… Да, отмазали, у неё отец крутой оказался! Так эта самая Рита уже, значит, на свободе?

– Да. Её года три-четыре назад выгнали из дурки. Ты что, об этом не слышал?

– Кажется, слышал. Но мне на это плевать. Если бы она могла что-то знать, её бы не выпустили.

– Дурак, – улыбнулась Таня, не отрывая глаз от планшета, – смотри, что пишет мне шеф! Он пишет: "Ого!"

Женька призадумался так, будто бы услышал всесокрушающий аргумент. Раздавливая окурок, он произнёс:

– Разве на неё такая проблема выйти, если ты думаешь, что с ней есть о чём говорить?

– Да в том-то и дело! Мы много раз пытались её прощупать. Стена! Железобетон! Посылает матом, и всё. А Верочка дружит с теми, кто дружит с нею. Ну, или, по крайней мере, дружил.

– Восемь лет назад?

– Лица из тех лет вызовут у неё приятные чувства. Да почему не попробовать? Чем рискую? Ведь шеф мне ясно сказал: "Ого!"

Женька согласился. Ему было трудно не соглашаться с Таней, когда она излагала ему последовательные доводы, сидя перед ним с голыми ногами. Ноги у неё были изумительные – от самых ногтей, блестевших прозрачным лаком, до бёдер, с внутренней стороны покрытых таким щекотным пушком, что стоило прикоснуться к нему любой частью тела, и в голове начинался звон – либо от затрещины, либо от чего-то другого. Глаза у Тани были зелёные. Когда Женька впивался в них глупым взглядом, они смеялись над ним безжалостно, когда умным – в них было удивление, также обидное для него. Оно появилось в них и теперь, когда он сказал, соглашаясь с нею:

– Да, ты ничем не рискуешь. Зато рискует твой шеф. Эту Маргариту могут использовать, чтоб поднять вас на смех. Если не ошибаюсь, такое происходило с вами не раз.

– Да, происходило. Люди, дававшие интервью, потом под давлением заявляли, что пошутили. Есть такое понятие – профессиональный риск. Если ты хочешь быть застрахованным от него, рассказывай о собачках Путина. Только это – не журналистика.

Так ответив, Таня взяла мобильник и набрала следующее сообщение: "Верка! Выясни у своих подруг, где Света и чем она занимается. Не тяни. Дело очень срочное!"

Отложив телефон, она закурила, щурясь на солнышко, без любви обнявшее город розовыми руками. Оно с обманчивой теплотой отсвечивало от окон домов, от трамвайных рельсов и от машин. В розовой дали кружился снежок. Тане захотелось на улицу.

– Очень странное у вас радио, – сказал Женька, с иронией наблюдая, как она курит, – вот уже больше двадцати лет вы всем недовольны! По-моему, это очень похоже на паранойю.

– Урод! – разозлилась Танечка, – неужели я должна тебе объяснять, что задача СМИ – не язык совать власти в задницу, а совсем другой орган? Власть, которая оказывается вне критики, моментально становится упырём! Ведь это же азбука!! Первый класс, …! Вторая четверть!

– Серьёзно? А я считал по наивности, что задача СМИ – давать информацию.

– Разумеется! Но у них, как и у того органа, о котором я только что сказала, не одна функция. Впрочем, к твоему органу это отношения не имеет. Отсюда твоя наивность.

– Дать бы тебе по заднице, чтоб не умничала!

Услышав такой ответ, Таня возмутилась и хорошенько стукнула Женьку по лбу. Он промолчал. Только засопел, раздувая ноздри. Тогда она, погасив сигарету, встала, насмешливо повернулась и высоко-высоко задрала халат. Трусов на ней не было. Туго скомкав полы халата под самой грудью, Танечка повернула рыжую голову и взглянула поверх плеча холодным зелёным глазом.

– Ну, так чего ж ты застыл? Бей по голой заднице! Посмотрю, как ты это сделаешь.

Он внимательно поглядел на её округлые, белые ягодицы, чуть содрогавшиеся от сдерживаемого смеха их обладательницы, и хлопнул по ним ладонью наотмашь. Шлепок прозвучал, как выстрел. Танечка, завизжав, высоко подпрыгнула и набросилась на обидчика с твёрдой целью отправить его в нокаут. Но он уже убегал. Она догнала его в коридоре. Они сцепились, остервенело пытаясь раздеть друг друга. Так как на Тане был лишь халат, она проиграла. Женька опять стал хлопать её по заднице, невзирая на ругань и оборону зубами. Потом притиснул спиной к стене. Таня обхватила его ногами, не прекращая отчаянно материться. Ещё бы! Что за дела? Женькино лицо было бледным, как будто он боролся с приступом малярии, а не с девчонкой. Девчонка, впрочем, была несносней холеры. Ею владело бешенство. Она выла, закатывая глаза, ногтями царапая ему плечи.

Мобильник вдруг заиграл. О, если бы он оказался в радиусе доступности! Танечка запихнула бы его в ротик и моментально сгрызла, как бульдог – кость! Но он был на кухне. И это было чудовищно. Танечка заорала во всю мощь глотки, чтоб заглушить эту ненавистную тварь. Но это было непросто – она сама выставила в нём максимальный звук. Женька вонзил ногти в её упругие ягодицы. Он был готов. Её ноги вытянулись во всю длину, пятками упёрлись в другую стену узкого коридора. А телефон, тварь такая, не умолкал! Сползя в Женькиных руках по стене, Танечка уселась на голый зад. У неё было ощущение, что пол клонится и она полетит сейчас кувырком. Она поскребла по полу ногтями, чтоб зацепиться. Женька, натягивая штаны, принёс ей мобильник. Тот уже смолк.

– Салфетку давай! – простонала Танечка. Он ей подал салфетку из туалета. О! Звонил шеф! Она набрала ему, протирая бёдра салфеткой.

– Да, Алексей Алексеевич! Вы звонили? Я была в душе.

– Чувствую, что тебе опять туда надо, – заметил шеф, рассмеявшись. Он всё всегда замечал. Танечка ждала, что он скажет. Он сказал вот что:

– Я получил твоё сообщение. Интересно! Знаешь, кто эта Света?

– Она, по-моему, чья-то дочка.

– Ты, как всегда, логична. Действительно, её папа – из прокурорских. Сейчас он, правда, уже на пенсии. Почему она мыла полы в театре – не знаю, не спрашивай. Восемь лет назад она и Рита Дроздова грохнули генерала из СВР, который пришёл к ним в гости. А заодно – и охранника, отобрав у него табельный пистолет. Нормально?

– Отлично! Так это, значит, про них какой-то дурак написал роман «Последняя лошадь Наполеона», а ещё пьесу «Последняя битва Наполеона»?

– Не читал, не знаю.

– Я постараюсь Свету найти.

– Попробуй. Но я совсем не уверен в том, что они сейчас друг с другом общаются или жаждут общаться. Французский как?

– Помаленьку.

– Ну, молодец. Слушай, я весной тебя посажу на утренний эфир с Пьющевым. Мне из Администрации президента эту идею кинули.

– Алексей Алексеевич, пощадите! Зачем вы так?

– А затем, чтоб ты по ночам морально готовилась, а не ерундой занималась. Мне ещё только здесь твоего декрета недоставало!

– Я обещаю предохраняться!

Алексей Алексеевич, рассмеявшись, положил трубку. Женька был в душе. Когда он оттуда вышел, Таня готовила себе кофе. Мрачно взглянув на своего гостя, она сказала:

– Немедленно одевайся и убирайся! Я хочу спать.

– Поэтому варишь кофе?

– Да, вот как раз поэтому варю кофе. Я хочу спать, а мне нужно думать.

Женька довольно скоро ушёл.