Глава девятая
Куда надо совать таблетки, бегать от ангелов и смотреть
В самоубийстве Виктор Васильевич усомнился сразу, как только выяснил обстоятельства. Это сделать он умудрился за три секунды, которых ему хватило, чтобы преодолеть расстояние от своей квартиры до Женькиной. Впрочем, здесь была не его заслуга, а Риты. Мчась впереди, она успела сказать, что Женька заперлась в ванной, взяв с собой стул, верёвку, кухонный нож и целую горсть реланиума.
– Значит, Женька – Кащей Бессмертный, раз уж решила кончать с собой сразу тремя способами, – заметил Виктор Васильевич, дёрнув дверь ванной комнаты, – если не четырьмя. Она, получается, и повесилась, и разрезала себе вены, и отравилась, и утопилась в ванне. Весело, весело!
– Ради Бога, сделайте что-нибудь! – возопила Рита, пав на колени, ибо они от ужаса подогнулись. Также в квартиру вошла Наташа, всплёскивая руками, чтоб высох лак. За нею последовали соседи, которые выбежали на крик: Андрюшка Коровников – дальнобойщик, и Зинаида Семёновна, старушенция лет под сто. Она яростно крестилась, будто отмахиваясь от призраков, и шептала молитвы, как заклинания. Было страшно.
– Без топора не взломаем, Виктор Васильевич, – пробасил Коровников, также дёрнув крепкую дверь, – он у меня есть. Притащить?
– Не нужно, – ответил Виктор Васильевич. Ухватившись за ручку двери, он хорошенько рванул её на себя. Четыре шурупчика, на которых держался с внутренней стороны шпингалет, со скрежетом вылетели из гнёзд. Шпингалет упал, и дверь распахнулась.
Рита завыла, как раненная волчица. Сухонькая рука Зинаиды Семёновны замелькала вдвое быстрее, напоминая лопасть пропеллера. У Наташи дрогнули губы. Даже Коровников побелел. Было от чего!
Женечка лежала в позе зародыша на полу и не шевелилась. На ней было лишь бельё. Под раковиной стоял чёрт знает для чего взятый стул. На нём лежала верёвка, а на ней – нож, действительно очень страшный. Только одних таблеток не было видно. Впрочем, Виктор Васильевич моментально сообразил, куда они подевались. Пощупав пульс несчастной самоубийцы, он отступил и скорбно сказал:
– Да, тяжёлый случай! Практически катастрофа.
– Она жива? – вскрикнула Наташа.
– Ещё жива. Но отходит. У неё нет ни малейших шансов – ведь она выпила целую горсть реланиума! Спасти её может только одно – огромная клизма. Как минимум, трёхлитровая. Но ведь мы её не найдём, а Скорая не успеет. Прощайтесь с девочкой.
– Папа, клизма у мамы где-то была! – вспомнила Наташа, – огромная, трёхлитровая! Сейчас сбегаю, принесу.
В этот момент Женька слабенько, чуть заметно пошевелилась и застонала. Наташа, бросившаяся к двери, остановилась. Рита, которая громко плакала, вдруг умолкла. Ужас во взгляде её мгновенно уступил место растерянности, и это была растерянность того сорта, который очень легко переходит в бешенство.
– Ей становится лучше! – воскликнул Виктор Васильевич, вновь склонившись над Женькой, – крепкая девушка! Тем не менее, клизму всё же надо поставить. На всякий случай.
– О, я не вижу в этом необходимости, – простонала Женька, открыв один левый глаз, который смотрел очень настороженно, – мне действительно стало лучше! Таблетки, видимо, не подействовали. Где, Ритка, ты покупала эти таблетки? Они, должно быть, фальшивые! Контрафактные!
– Это очень легко проверить, – заметил Виктор Васильевич, – надо их вытащить из трубы под ванной и отнести фармацевтам на экспертизу. Или ты в раковину их высыпала?
– Ой, ой! – снова ощутила прикосновение смерти Женька, в судороге внезапной агонии приподнявшись, дабы её страдальческая гримаса не ускользнула даже от дурака Андрюшки – железнолобого, как его огромная фура, – сердце болит! Я всё поняла! Таблетки влияют не на живот, а на сердце! Ой, помогите! Я умираю! Мамочка! Зинаида Семёновна, помолитесь за меня Богу! Я вижу ангела…
– Тварь!!!
Этот страшный крик прогремел с порога. Все разом вздрогнули, повернулись, и – к своему огромному удивлению, точно вдруг заметили ангела! В виде Ирки, чёрт её знает откуда взявшейся. Людоедское выражение её глаз давало понять, что она вошла целую минуту назад и великолепным образом поняла смысл происходящего. Глаза Женьки, которая уже год нисколько не уступала сестре ни ростом, ни силой, также налились злобой. Кровавой схватки двух разъярённых пантер, казалось, было не избежать. Но произошло вдруг нечто иное. Ирка, молниеносно сдёрнув с левой ноги английскую туфельку, виртуозным броском засветила ею младшей сестре по лбу. Этот неожиданный и страшный удар деморализовал Женьку. Взвизгнув свиньёй, младшая пантера вскочила и прошмыгнула в комнату. Ангел смерти, сбросив другую туфельку, так же резво юркнул туда же, и за закрывшейся дверью, судя по грохоту, начался для Женьки адок, даром что она толком умереть так и не успела.
Под звуки боя без правил трое гостей, остро ощутив себя лишними, удалились. Один остался. Это был Гамаюнов. Некоторое время он размышлял, прислушиваясь, не стоит ли прекратить и этот чудовищный мордобой. Решил, что не стоит: Ирка – человек взрослый, а идиотку Женьку давно пора проучить, от неё весь дом сатанеет. Виктор Васильевич поглядел на Риту, которая продолжала сидеть на пятках, закрыв руками красное от стыда лицо, и осведомился, как она себя чувствует.
– Вам-то что? – огрызнулась Рита, опустив руки и гордо вскинув глаза, – вы – врач?
– Нет, слесарь-сантехник, – ответил Виктор Васильевич. В подтверждение своих слов он подошёл к раковине в ванной и открутил под нею сифон – ловушку предметов, масса которых больше массы воды. Таблетки к таким предметам, конечно, не относились, однако Женька после того, как высыпала их в раковину, воду вслед не пустила, и потому они плавали в сифоне. Виктор Васильевич показал их Рите, которая встала на ноги.
– Ваши?
– Мои, – ответила Рита. Важно достав из кармана юбочки «Честерфилд» и очень красивую зажигалку, частично сделанную из золота, она с вызовом закурила. Мордобой в комнате продолжался. Виктор Васильевич слил реланиум в унитаз, привернул сифон и, сполоснув руки, предложил Рите поговорить.
– О чём? – без всякого интереса спросила та.
– О жизни и смерти. Знаете, когда Сталин позвонил Пастернаку, чтобы спросить, насколько мастеровит Мандельштам, Пастернак ему предложил разговор о жизни и смерти. Сталин повесил трубку. Но ведь мы с вами без телефона общаемся, так что вам от меня отделаться будет не так легко.
– Отличная эрудиция для сантехника, – улыбнулась Рита, – однако, вывод в корне ошибочен. Я не Сталин, но если мне захочется вас послать – пойдёте как миленький, даже если вы не сантехник.
– Верю. Так где мы можем поговорить?
Она провела его в свою комнату. Зажгла свет. Комната была небольшая – шестнадцать метров, но очень даже уютная и с балкончиком. Потолок и стены требовали ремонта только отчасти. Пыли на мебели почти не было, хоть ещё в четверг Гамаюнов, зайдя по Иркиной просьбе приделать плинтусы, поразился её обилию. Шторам Ирка также вернула их первозданный цвет, потратив полдня на стирку. Все вещи были уже разложены, хотя Рита въехала этим вечером. На комоде лежали пять поэтических сборников – Мандельштам, Цветаева, Блок, Ахматова и Есенин. А на журнальном столике, вперемежку с флаконами парфюмерии, красовались бутылки крепкого алкоголя.
– Это вы зря поставили их, – заметил Виктор Васильевич, сев на стул, – младшая сестрица всё оприходует.
– Вы о чём?
– О спиртных напитках.
– А сами будете?
– Да.
Рита очень быстро принесла с кухни пару бокалов и кока-колу. Заметив, что её не во что наливать, сходила за кружками. Гамаюнов сказал, что он будет водку, а Рита выбрала виски.
– Давайте выпьем, не чокаясь, – предложил ей Виктор Васильевич. Рита с радостью согласилась. Ей никогда не нравилось приплетать традиции к алкоголю. Опорожнив свой бокал, она опять закурила, разглядывая хирурга сквозь ароматный дым. У неё возникла догадка, что этот странный мужчина – врач. Уж очень он снисходительно усмехнулся, когда она поинтересовалась, не врач ли он! И она решила больше ему никаких серьёзных вопросов не задавать. Зачем? Ведь это она ему интересна. Женат ли он? Вероятно. Вполне ухоженный.
Ирка с Женькой, тем временем, перестали буйствовать за стеной, и Виктор Васильевич обратил на это внимание собутыльницы.
– Слишком тихо, – произнёс он, движением головы указав на стену, которая разделяла комнаты, – вам не кажется?
– Думаете, они там убили одна другую? – насторожилась Рита.
– Думаю, хуже.
– Чёрт! Что может быть хуже этого?
– Не убили.
Чёлочка над бровями Риты приподнялась. Пепел с сигареты упал на столик, мимо стеклянной пепельницы.
– Отлично! Если они так затерроризировали весь дом, то что ждёт меня?
– Ничего хорошего, если ты не будешь прятать от Женьки свои таблетки. Кстати, кто их тебе рекомендовал? Ведь их можно купить только по рецепту.
– Кстати, как вас зовут? – вдруг спросила Рита, – Вы не представились.
Гамаюнов сказал, как его зовут.
– Мне кажется, вас здесь все очень уважают, – продолжила собеседница, элегантно гася окурок, – можно узнать, за что?
– Понятия не имею. Должно быть, все надо мной просто издеваются. Меня не за что уважать. Я умею только читать стихи.
– Умеете только читать стихи? – протянула Рита, – великолепно! А может быть, отвратительно. Вы каких поэтов читаете?
– Только двух – Есенина и Твардовского. Когда выпью.
Рита была жестоко разочарована. Её чёлочка опустилась примерно на сантиметр, губы чуть дрогнули.
– Если так, то зря я вам налила, – вздохнула она, – я глупая.
– А кто твой любимый поэт? – спросил Гамаюнов, опять наполнив бокалы.
– Рита Дроздова.
Такого выпада Гамаюнов не ожидал. Он чуть не расплескал виски. Ставя бутылку, сказал:
– Ого! И ты публикуешься?
– Исключительно в интернете.
– А можешь что-нибудь прочитать из своих стихов?
– В принципе, могу. Но вы ведь тогда сразу начнете читать мне Есенина! Я вас знаю.
– Откуда ты меня знаешь-то?
– От Есенина.
Они выпили за поэзию. Вошла Ирка. Она была успокоена. На ней были очень красивые джинсы и страшный свитер с продранным рукавом. Взглянув на неё слегка пьяными глазами, Рита заметила вдруг деталь, которая в трезвые не бросалась, а именно: правый глаз копии Анжелики Варум немножко косил в сторону виска. Это добавляло ей шарма – правда, не ангельского, а ведьминого. Пристроившись на диване бок о бок с Ритой, Ирка во весь свой сахарный белозубый рот улыбнулась и промяукала:
– Добрый вечер, Виктор Васильевич!
– Добрый вечер, – ответил врач, – а где Женька?
– Женька устала и легла спать. Она вам нужна?
– Как аппендицит.
Ирка рассмеялась.
– Вот сразу видно – хирург! Плотник бы сказал: «Нужна, как сучок!» Шофёр бы сказал: «Нужна, как гаишник!», а проститутка сказала бы – как дыра в этом самом… как его?
– Проститутка бы растерялась, глядя на вас обеих, – прервала Рита, – лучше скажи, почему ты не на работе? Тебя что, выгнали?
– Нет, конечно! Просто со мной случилась беда. У меня опять разболелись ноги от этих форменных туфель. На нас ведь форма, как будто мы не официантки, а полицейские! Эти туфли мне натирают ноги. Я их сняла, начала ходить босиком. Клиентам это даже понравилось, но Тамарка – это администратор наша, сказала мне: «Если так, то лучше иди домой, отдохни!» Вот я и пошла.
– Форменные туфли тебе натирают ноги? – переспросила Рита.
– Да, ещё как! Смотри.
Ирка положила левую ногу щиколоткой на бедро правой – так, чтобы Рита смогла увидеть её стопу с нижней стороны. И Рита увидела на ней пластырь, белевший около пальцев.
– Кто-то мне говорил, что в том ресторане, где ты работаешь, есть рояль, – припомнил Виктор Васильевич, когда Ирка опять поставила ногу на пол, – так почему ж ты официантка там, а не пианистка?
– Ну, вот ещё! – оскорбилась Ирка, – я лучше ноги сотру до самых костей, чем сяду играть чавкающей пьяной быдлятине! Мне учиться ужасно трудно. Я не хочу, чтобы мой труд и труд моих педагогов был ради этого. Понимаете?
– Результат этого труда никуда не денется, если ты поиграешь «Мурку». Разве не так?
– Как вы не поймёте? Вот вы – хирург высшей категории. Поработайте мясником для разнообразия! А вот Ритка – поэт. Пусть посочиняет агитки для стенгазеты! Или частушки. А я для вас, когда вы сопьётесь сыграю «Мурку» с синкопами. Красота!
– Да не кипятись, – признал себя побеждённым Виктор Васильевич, – все приличные люди и так спиваются.
– Я пока ещё не спиваюсь, – остыла Ирка, – знаете, почему? У меня – спортивный режим. Я хочу пойти стриптизёршей в какой-нибудь ночной клуб. А почему нет? У меня для этого есть все данные и разряд по гимнастике.
Говоря так, Ирка смотрела на алкоголь, стоявший на столике. Рита, знавшая, как она не спивается, холодно и принципиально не замечала этого взгляда.
– Книги, – вздохнула Ирка, переведя глаза на комод, – стихи! Ритка, а кто круче – Анна Ахматова или Марина Цветаева?
– Они разные, – раздражённо сказала Рита, – Ахматова на всё смотрит глазами женщины, снизу вверх. Цветаева – сверху вниз, глазами поэта. В ней поэтическое начало преобладает над женским.
– А ты сама какими глазами смотришь и по какой траектории? – проявил интерес к поэзии Гамаюнов.
– Солнцеподобными, сверху вверх.
Ещё раз с тоской поглядев на столик, Ирка поднялась на ноги и, зевая, так потянулась, что стало ясно – насчёт разряда она не брешет. Гибкость её высокого и красивого тела была вполне гимнастической. Энергично тряхнув чёрными лохматыми волосами, Ирка промямлила:
– Мне уже пора спать, мальчики и девочки. Завтра утром – две пары. Виктор Васильевич, передайте Наташке, что я в подземном торговом комплексе на Манежной видела куртку, которая ей нужна.
– Сколько ж она стоит? – насторожился Виктор Васильевич.
– Сорок девять тысяч рублей семнадцать копеек.
– Значит так, Ирка! Слушай меня внимательно. Если ты ей хоть одно слово скажешь про эту куртку, мы с тобой очень сильно поссоримся. Ты меня поняла?
– Поняла, конечно! Спокойной ночи.
И пианистка, вполголоса напевая «Мурку», ушлёпала в свою комнату. Было уже десять часов. Проводив глазами нагло виляющий Иркин зад, Гамаюнов вновь наполнил бокалы. Рита, взяв сигарету, не удержалась от смеха.
– Виктор Васильевич, ей ведь двадцать три года! А вам, поди, пятьдесят. Не стыдно?
– Ты знаешь, нет. Чем старше мотор, тем более дорогим и качественным должно быть для него масло.
– Каков наглец! – восхитилась Рита, чиркая зажигалкой, – но почему шофёрский пример? Можно хирургический?
– Да, пожалуйста. Тебе сколько лет, если не секрет?
– Секрет, и ещё какой! Но вам, как врачу, я вынуждена его открыть. Мне тридцать четыре года.
– Тридцать четыре года? – переспросил Гамаюнов и опустил тянувшуюся к бокалу руку. Он ясно понял вдруг, что ему больше пить не нужно, хотя он выпил чуть-чуть. Настойчивый голос не то судьбы, не то ангела-хранителя, не то Бога – голос, который его преследует с самых первых часов пасхальной недели, не станет ласковее и мягче, сколько бы он, Гамаюнов, ни выпил водки. Он очень пристально посмотрел на женщину, удивлённо смотревшую на него. Судя по глазам, она полна тайн. Довольно красива. Пишет стихи. Ей – тридцать четыре года! Можно ли сомневаться, что она послана для того, чтоб всё встало на места, что именно ей он должен довериться? Никаких сомнений быть не могло. Но на всякий случай он едва слышно спросил её:
– Ты ли это?
– Будьте уверены, это я, – серьёзно кивнула головой Рита, – после двух порций виски я не решусь назвать себя ещё кем-то. Если вам это нужно, давайте выпьем пару бутылок рома.
– Рита, послушай меня внимательно, – попросил Гамаюнов. И стал рассказывать, начав с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, когда ему было девятнадцать. Рита его ни разу не перебила. Она курила и слушала. Две сестры за стеной не спали. Старшая босиком ходила по комнате взад-вперёд, чем-то угрожая, а младшая, беспокойно скрипя диваном, не оставалась в долгу и иронизировала.
Когда рассказ завершился, Рита гасила третий окурок. Она молчала. Только когда Гамаюнов нетерпеливо спросил, что она про всё это думает, прозвучал с её стороны вопрос:
– А она до Пасхи могла не знать про свои три крестика?
– Вряд ли. Она, судя по словам матери, с подросткового возраста с кем только ни ширялась одной иглой, с кем только ни трахалась! Ей на эти кресты было глубоко наплевать. Совершенно ясно – она погибла по той же самой причине, из-за которой умер старый еврей. Она поняла, о чём говорит тот голос на диктофонной записи.
– Где айфон и листочек с буквами?
– В кабинете. Но только ты не получишь их, будь уверена. Я привык людей от смерти спасать, а не обрекать их на смерть.
– Я их получу, – спокойно сказала Рита, – в этом вы даже не сомневайтесь. А что касается смерти – Боже ты мой, нашли кого кем запугивать! Лису – курицей!
Гамаюнов хотел что-то возразить, но вновь вошла Ирка, на этот раз – разозлённая. На ней были трусики и футболка.
– Виктор Васильевич! – заорала она, – мне сейчас звонила Наташенька, ваша дочь! Я уже спала! Ей на городской звонил из больницы дежурный врач! Сказал, что вы недоступны! Будьте добры включить или зарядить свой кнопочный «Эрикссон», по которому уже лет пятнадцать плачет помойка!
– Прошу прощения, – отозвался Виктор Васильевич и, достав из кармана брюк свой мобильник, включил его. Ирка постояла ещё, сверкая глазищами, а потом решительно крутанулась на одной пятке и увиляла задницей к Женьке. Та её встретила злым гадючьим шипением, громкость коего наводила на мысль о целой семье гадюк. Ирка начала их давить какими-то аргументами. Вслед за тем послышался грохот, звон, и обе притихли – видимо, испугались.
Рита внимательно наблюдала за Гамаюновым. Тот звонил в ординаторскую.
– Первая хирургия, – ответил Сергей Сергеевич, двадцатишестилетний врач.
– Что у тебя там? – спросил Гамаюнов, – опять какой-то долбанный генерал проглотил часы за миллион баксов во время обыска?
– Хуже, Виктор Васильевич! У Хромцовой швы разошлись. Вы ведь мне сказали, чтоб я не лез, если разойдутся. Я вам поэтому позвонил.
Гамаюнов громко ругнулся матом. Потом сказал:
– Хорошо. Останови кровь. Через полчаса я приеду. Кто там с тобой?
– Машка Фомина.
– Тогда вообще ничего не делай! Пусть Фомина наложит повязку, потом уколет но-шпу и обезболивающее. Ждите.
Убрав мобильник, Виктор Васильевич на секунду задумался, вспоминая, сколько в баке бензина. Вспомнить ему помешала Рита. Она сказала, поднявшись:
– Виктор Васильевич! Если вы едете в больницу, возьмите меня с собой.
– Ты сошла с ума! – вскричал Гамаюнов, – мне дорога каждая минута!
– Я вас ни на одну секунду не задержу. Я уже готова.
– Имей в виду, что я провожусь там час! А может быть, два.
– Очень хорошо. Я вас подожду в машине. Когда закончите, вам придётся только зайти к себе в кабинет, чтобы взять айфон и бумагу. И все дела.
Гамаюнов понял, что эта дрянь не отцепится.
– Жди меня во дворе, – только и сказал он, после чего выбежал из квартиры и забежал в свою, чтоб надеть пиджак и взять документы.
– Папа, – высунулась из комнаты голова Наташи, – тебе звонил…
– Я всё знаю, – перебил Виктор Васильевич, сдёргивая со стула пиджак, – я еду сейчас в больницу. Возможно, мало бензина. У тебя есть телефон такси?
– Такси сейчас вызывают через приложения в интернете!
– Без тебя знаю! Мать не пришла?
– Пока ещё нет.
Когда через две минуты Виктор Васильевич выходил из подъезда, Рита ждала его во дворе. Они подошли к машине и молча сели в неё. Запуская двигатель, Гамаюнов взглянул на датчик бензина и облегчённо вздохнул. Почти двадцать литров! Повеселев, он дал резкий старт.
Глава десятая
Поцелуй Иуды
К одиннадцати часам зарядил второй в этом году дождик. Москва под ним заблестела, как глаз покойника при свечах. Уютно расположившись в машине, которую Гамаюнов припарковал около служебного входа в корпус, Рита смотрела, как белый луч больничного фонаря сливается с пеленой воды на стекле, делая её похожей на занавеску между двумя мирами. Возможно ли приподнять немножко хоть уголок этой занавески? Глупый вопрос – пока было непонятно, есть ли она вообще. Но под барабанную дождевую дробь Риту будоражила мысль о том, что вот у неё опять появился шанс достичь высоты – если и не в жизни, то в смерти. Шанс был сомнителен, но огромность увиденной высоты сомнений не вызывала. Ещё бы – Библия! Прежде чем утонуть, несчастная Кочерыжка читала Библию. Разве Слово Бога может толкнуть на самоубийство? Ни в коем случае. Книга очень неоднозначная, но ведь церковь именно на неё, наверное, опирается, осуждая самоубийц! Впрочем, не мешало этот вопрос уточнить. Достав телефон из куртки, Рита набрала номер одной из лучших своих подруг.
– Говори быстрее, – мгновенно вышла на связь Таня Шельгенгауэр, журналистка очень известной радиостанции, – у меня эфир через три минуты!
– Ночью? Эфир? – удивилась Рита, – Новый проект?
– Да, типа того. С полуночи до пяти утра я одна в эфире два раза в месяц. Чего звонишь-то, спрашиваю? Опять какой-нибудь бред вороной кобылы в лунную ночь?
– Разглядеть сейчас на небе луну может получиться только у рыжей кобылы, – съязвила Рита, – слушай, вопрос к тебе есть один. В Библии где-нибудь написано прямым текстом, что суицид – это грех?
Танечка задумалась.
– Прямым текстом – нет, – сказала она, чиркнув зажигалкой, – нужно выстраивать двухходовку. Неблагодарность Богу и недоверие к нему – грех. Написано так: «Претерпевший же до конца спасётся». Следовательно, нужно терпеть, а не заниматься самоубийством. Ты что, решила повеситься? У тебя ничего не выйдет. Ты не умрёшь в петле.
– Это почему? – оскорбилась Рита.
– Элементарно. Уж если ты умудряешься думать задницей, для тебя не составит большой проблемы ею дышать. Лучше утопись.
– А я утону?
– Чёрт! Вряд ли, – вздохнула Танечка и ушла со связи – её уже торопил звукорежиссёр.
Опустив мобильник, Рита задумалась над её словами – конечно, не над последними. С внутренней стороны больничной ограды, к которой с других сторон примыкали окраинные проулки, ночь казалась глубокой. Белые фонари, мерцающие сквозь воду, и шум дождя настойчиво звали Риту за горизонт. А тот обещал её подождать, храня неподвижность. Но тут вернулся Виктор Васильевич. Сев за руль, он завёл мотор и бодро сказал:
– Ну, всё! Дело сделано.
– Померла? – спокойно спросила Рита. Виктор Васильевич посмотрел на неё внимательно.
– Ты всегда ставишь минус там, где можно с тем же успехом поставить плюс?
– Ах, Виктор Васильевич! Вы – как все. Я не понимаю, зачем нужно прикреплять к этим знакам смыслы? Если вам кажется, что плюс – это хорошо, вспомните свою Кочерыжку с тремя крестами.
– Спасибо, – пробормотал Гамаюнов и, включив фары, погнал машину к шлагбауму. Под колёсами шелестели лужи. Охранник, выйдя из будки, сперва взял под козырёк кожаной фуражки, затем поспешно поднял шлагбаум. Когда машина вырвалась на проспект, Рита пристегнулась на всякий случай. Также на всякий случай она спросила:
– Вы не забыли айфон и лист?
– Не забыл, – сказал Гамаюнов, – но повторяю: ты не увидишь их до тех пор, пока я сам лично не разберусь во всей этой чертовщине.
– Вы абсолютно правы, Виктор Васильевич, – неожиданно согласилась Рита и замолчала на целые три минуты.
Дворники двигались по стеклу с неприятным скрипом. Стрелки часов на столбе слегка наклонились вниз от полуночи, но поток машин поредел не сильно. Как только «Нива» остановилась на красный свет перед перекрёстком возле метро, Рита вдруг сказала, взглянув на профиль хирурга:
– Виктор Васильевич! У вас очень красивый нос.
– Рита! У тебя примерно такой же, – заметил врач, держа руку на рычаге скоростей, который подрагивал.
– Это верно. Но не пытайтесь вообразить, что я – ваша дочь. Я знаю, кто мой отец.
– Твоя интонация подразумевает интригу! Так кто же он?
– Сатана.
Отщёлкнув тугой ремень безопасности, Рита бросилась на водителя, как лисица на кролика. Гамаюнов не успел сделать ни одного движения, прежде чем её руки крепко обвились вокруг него, а губы причмокнулись к его рту. Язычок у Риты был вправду дьявольский. Кровь прихлынула и к лицу, и к прочим частям Виктора Васильевича так бурно, что у него в висках застучало. Фары и фонари закружились вихрями, словно он был изрядно пьян. Но сзади уже сигналили.
– Вам пора, – прошептала Рита, резким движением отстранившись от Гамаюнова. Не успел он опомниться, как её уже след простыл. Выпрыгнув из «Нивы», она бежала к метро и вскоре исчезла среди людей, спускавшихся по ступенькам.
Виктору Васильевичу пришлось продолжить движение, хоть ему, мягко говоря, было не до этого. Он остался в глубоком недоумении. Это чувство не покидало его весь путь. Когда он, припарковав машину под фонарём, направился к дому, его внимание привлекла какая-то девушка, одиноко сидевшая на скамеечке у подъезда. Он подошёл и увидел, что это Женька. Она курила, не потрудившись прикрыть башку капюшоном. Капли дождя ползли по её взлохмаченным волосам, будто светлячки.
– Кто дал тебе сигареты? – строго спросил Гамаюнов. Женька не удостоила его взглядом. Ответ дала, и голос её был низким, глухим, почти незнакомым:
– Я не спросила, как его звать! Разве я похожа на тех, кто ищет дружков на улице? Уходите, Виктор Васильевич! Я не бью вашу дочь. Чего вы сейчас пристали?
– Женечка, идёт дождь, – заметил хирург, – а сейчас – не лето. Апрель. Легко простудиться.
– Я простужаюсь только в жару, – огрызнулась Женька, – не надо думать, что я такая, как все! Я не размазня! Я делаю только то, что мне хочется.
– Это всем хорошо известно, никто это не оспаривает. Ты хочешь посидеть в «Ниве»? С музыкой-то тебе будет повеселее! На, держи ключ.
Женька, не ответив, вскочила, и, отбежав на двадцать шагов, села на заборчик детской площадки. Чтобы продолжать её доставать, нужно было быть идиотом, и Гамаюнов пошёл домой.
Снимая пиджак, он понял, что идиотом как раз и был. Айфон и листок, лежавшие в боковом кармане, исчезли. Деньги, которые находились там же, остались. Водительские права и прочие документы, рассованные по всем остальным карманам, также были на месте.