Революция для своих. Постиндустриальная Утопия

1.2.2.9. Психоделическая теория происхождение сознания

Психоделическим инструментом является и сам мозг, способный вырабатывать вещества, сходные с растительными опиатами. Вполне вероятно, что появление человека разумного стало итогом знакомства наших предков с растениями или грибами, стимулирующими психику, расширяя возможности восприятия. Именно так выглядит одна из теорий возникновения сознания – «гипотеза упоротой обезьяны».

Сложность вопроса происхождения сознания связана с тем, что он находится на стыке разных наук – биологии, психологии, лингвистики, истории, а также философии. Теорий возникновения сознания и антропогенеза существует много, при желании их обзор легко найти в интернете. Практически все эти гипотезы сводятся либо к мутации, рассматривая сознание как эволюционный скачок, либо к креационизму, или панпсихизму. Своеобразным мостиком от эволюционной мутации к панпсихизму выглядит психоделическая теория. Апологетом этой концепции был Теренс Маккенна – антрополог, исследователь роли психотропных веществ в развитии культуры. По мнению Маккенны, толчок развитию сознания дало употребление психоделических грибов первобытными людьми.

В книге «Пища Богов» Маккенна определяет два основных феномена, обусловивших превращение наших животных предков в человека – язык и воображение. Воображение антрополог не отделяет от познавательной деятельности, понимая ее как широкий спектр разнообразных видов человеческой практики, таких, как танец, философия, живопись, поэзия, спорт, размышление, эротическая фантазия, политика и экстатическое самоопьянение – все, что можно называть экстазом (выходом за пределы себя), или «измененными состояниями сознания» (ИСС).

С «гипотезой упоротой обезьяны» согласуется и высокая роль психотропных растений, ритуалов, связанных с ИСС, а также специалистов, впадающих в транс для контакта с иным (шаманов, о которых мы будем еще говорить) у первобытных народов. Опыты, проводившиеся биологами на крысах, подтверждают мысль, что потенциальные наркоманы демонстрируют повышенную исследовательскую активностью [6].

А вот язык Маккенна считал инструментом не столько общения, сколько подавления индивидуальной психики. Тем самым сознание превращается в болезненный дар эволюции, за обладание которым мы платим повышенной конфликтностью, войнами, неприятием иных культур. Негативное отношение к языку, или «семантическому контуру» выражал и Роберт Уилсон, автор «Психологии эволюции», агностик и последователь взглядов Альфреда Кожибски и Тимоти Лири. Суть этих идей заключается в утверждении, что наше познание ограничено, во-первых, структурой нервной системы и, во-вторых, структурой языка. Психоделический опыт можно считать попыткой вырваться за пределы этих ограничителей. Хотя психоделическое и породило язык, психонавты (шаманы, поэты, философы и т.п.) никогда не находят его окончательно сформированным, достаточным для выражения всех ощущений, поэтому постоянно дополняют язык. Процесс создания новых слов можно здесь сравнить с печатанием денег, не подкрепленных развитием экономики. Возникает ситуация, когда многие люди могут пользоваться словами, не понимая их смысла. Что приводит к их инфляции и необходимости все новой словесной «эмиссии», которую производят психонавты.

Карл Юнг тоже видел в сознании источник большинства человеческих проблем, называя его «данайским подарком культуры». По его словам, «отступление от инстинкта и противопоставление ему себя образуют сознание», то есть сознание замещает более ранние психические программы, как природу замещает культура, но в рамках конкретного индивида.

Хотя сознание – эффективный инструмент по решению проблем, оно умеет создавать новые проблемы, иногда практически «на пустом месте». Вместе с тем, сознание способно уберечь нас не только от опасностей, с которыми мы сталкиваемся здесь и сейчас, но и подготовить к встрече с возможными, будущими проблемами. Можно считать сознание и нашим проклятием, и божественным даром, без которого человек уже невозможен.

1.2.2.10. Эволюция и сознание

Хотя эволюция вершится популяциями, она всегда начинается в конкретных организмах. То же касается эволюций социальных и культурных, совершаемых индивидуальными сознаниями и лишь затем поддерживаемых обществом или группой. Ни один коллектив, даже если он состоит из академиков, не обладает разумом, аналогичным разуму любого из его членов.

Сторонники гегельянских идей (марксисты, фашисты) скажут, что двигателем эволюции является какая-нибудь трансцендентная сила, а субъектом – популяция, вид, а не особь. А потому особь должна подчиняться большинству, а не «качать права», стать частью единого организма субъекта-группы (класса, нации, партии, расы и т.п.). Но, как правило, если говорят о патриотизме, значит, собираются что-то украсть (почти дословная фраза Салтыкова-Щедрина). В данном случае воровство уже совершается – у субъекта отнимают его права, данные природой. В первую очередь это право распоряжаться своей жизнью. Субъект сам должен принимать судьбоносные для себя решения, в том числе и то, жертвовать ли ему ради коллектива, сколько бы ему ни нашептывал такую программу поведения открытый (или изобретенный?) Докинзом «эгоистический ген», так удачно ложащийся в канву гегельянских идеологий. Обладатель сложного сознания менее зависит от любых жестких программ, будь то природные законы, или культурные их заместители. Поэтому там, где лемминги резво скачут в пропасть с обрыва, человеку свойственно задуматься и не идти на гибель, даже если к этому призывают авторитеты и очарованное ими большинство. Впрочем, выбор всегда остается за субъектом, и он может быть парадоксальным и сложным.

Главное занятие сознание – совершение выбора, благодаря которому субъект не только бы достигал своих целей, но и разумно ставил их. Чем больше возможностей выбора видит сознание, тем оно более развитое. Так эволюция сознания, которая совершается индивидуально, в рамках одной жизни, расширяет не только наши возможности выбора, но и потребность в выборе, превращая свободу и волю из роскоши в необходимость.

Сознание – инструмент нашей личной эволюции (а иногда и революции, если мы оказываемся захваченными какой-то целью). И если оно стремится к усложнению, то лишь ради блага более высокого, эволюционного порядка, плодов которого мы пока оценить не можем. Эти эволюционные дары можно назвать «подвигами духа» – высшими проявлением деятельности сознания. Любой «подвиг духа» имеет целью преодоление разного рода ограничений, а в идеале – конечности нашего бытия вообще.

Каждое столкновение человека с миром что-то меняет и в мире, и в человеке, пусть и на микроуровне. Как уникальных личностей нас формирует особенный опыт – цепь вызовов, которые мы пережили, и ответов на них. Конечно, большинство переживаемых нами ситуаций довольно типичны, как типична и наша реакции на них. Но факт существования эволюции в природе, исторического развития и прогресса в сфере знаний и умений человека убеждают, что кроме унылого хождения по кругу типичных ситуаций и реакций, иногда происходят и условные «подвиги духа» – акты выходов за пределы известного, расширяющие границы человеческого. Суть и цель эволюции – выживание через изменение, а значит, любой эволюционный акт является преодолением себя прошлого и созданием более успешного, свободного, сильного и т. п. Поскольку эволюция – явление всеобщее, космическое, то каждый «эволюционер» выступает проводником этой творческой силы.

«Топливом» эволюции является свобода, способная порождать все новое. Каждый эволюционный акт выглядит как выход за рамки существующего, открывает новые горизонты возможностей. Если считать жизнь стремлением к наиболее полному раскрытию своих желаний и возможностей, то подчинение и рабство – маленькая смерть. Иногда это влечет смерть буквальную, в других случаях – смерть как отказ от своей воли, от возможности становиться сложнее.

Степень свободы у разных существ и субъектов различна, но эволюция выступает процессом расширения, или «перетекания» этих возможностей по мере усложнения (или просто изменения) организма, сознания, а иногда и среды. Поэтому, у бессмысленного на первый взгляд вопроса, «в ком больше жизни: в амебе, или в человеке?», есть ответ – в человеке. Та цепь эволюционных перемен, которую прошел человек, гораздо длиннее, чем у амебы и других видов, сохраняющих себя в неизменности миллионы лет.

Если говорить об обществе, то в человеке более свободном больше жизни, чем в рабе, или том, кто избегает свободы. Даже если свободный проживет меньше, но свободная жизнь – настоящая, а жизнь раба сковывается страхами, оставаясь формой подчинения идее смерти, некрофилией. Поэтому боги рабов – это всегда боги смерти и устрашения. А боги свободных несут любовь и проповедуют освобождение от страхов. В большинстве успешно развившихся религий обе стороны божественного парадоксальным образом слиты, поэтому в них каждый видит своего, привычного его восприятию бога.

Хотя под рабством имеется в виду, прежде всего, состояние сознания, духа, а не тела, само тело в большинстве религий видится темницей. Это символ косного прошлого, соединяющего нас с менее свободным миром природы, с животными предками. И потому «более телесное» сознание, служащее навязанным кем-либо (в первую очередь природой, во вторую – обществом) программам, справедливо рассматривать как менее свободное.

1.2.3. Проблема свободы воли

Существование свободы воли стоило бы назвать главным вопросом философии. Все другие «главные вопросы» вытекают из того, действует ли где-либо свободная воля, или везде царит необходимость и предопределенность. Знаменитый «основной вопрос» материалистов – «что первично: материя или дух?», звучит странно для тех, кто не считает деление бытия на материю и дух существенным. Материя и дух – скорее умозрительные абстракции, актуальные больше для богословской мысли, чем для философии, а с проблемой свободы и воли мы сталкиваемся каждый момент сознательной жизни.

Обычно любая наука пытается играть за команду детерминистов, то есть против свободы воли. А вот философия может играть за обе стороны. Но по выражению Павла Флоренского, «идеализм – стихия философии, и, лишенная этого кислорода, философия задыхается, а затем увядает и гибнет». Действительно, трудно считать материализм философией, это скорее филиал физики, радикальное ответвление позитивизма – идеология, направленная против философии как явления, пытаясь подчинить ее науке. У материалистов тяжелые отношения с волей и свободой, ведь материя как таковая не имеет подобных свойств.

Но вернемся к детерминизму. Любая причинно-следственная связь «познается» нами задним числом. Как писал Людвиг Витгенштейн, «выводить события будущего из событий настоящего невозможно. Суеверие – вера в такую причинную связь. Свобода воли состоит в том, что поступки, которые будут совершены впоследствии, не могут быть познаны сейчас. Знать о них можно было бы лишь в том случае, если бы причинность – подобно связи логического вывода – представляла собой внутреннюю необходимость». Принцип свободной воли не отменяет детерминизм, но делает его не столь механически фаталистичным. Никто не может быть абсолютно свободен, но у каждого субъекта в каждый момент времени/взаимодействия-с-бытием есть индивидуальная мера свободы. Не отрицая, что субъект может поступать под влияниями извне (по необходимости), он может также и разрывать цепь причин и следствий, создавая новые причины, формирующие уже новые цепочки причинно-следственных связей (новые необходимости). Сознание может выступать точкой такого разрыва или психической программой по «разрыванию мира». Естественно, не все на это способны в одинаковой степени, но каждый мог ощущать себя «витязем на распутье», когда от принятого решения меняется вся дальнейшая жизнь. Любая творческая задача включает в себя множество подобных бифуркационных развилок, только эти квесты по большей части остаются достоянием внутреннего мира витязя, совершающего путешествие внутри себя.

Любое суеверие или мистическое учение, чем и является детерминизм, опираются на идею, что мы просто не знаем всех фактов, влияющих на наш выбор. Но полное знание всех фактов и невозможно. Даже там, где факты кажутся нам известными, знания остаются фрагментарными. И в точных науках, имеющих дело с идеальной категорией – числами – мы видим приблизительность знаний. Например, мало кто сможет воспроизвести с высокой точностью число Пи. Или, если взять математику для первого класса, где Петя дал Васе два яблока, и у него их стало три, мы берем только идеальное представление о «яблоке как таковом» (Платон назвал бы это «яблочность»), не зная, были ли эти яблоки красные или зеленые, кислые или сладкие, червивые, спелые и т. п. Любое наше знание пренебрегает огромным количеством условий и фактов, чтобы добиться математической точности. Тогда чем оперирует математика? Только отдельными аспектами знания, которых, однако, оказывается достаточно для выявления некоторой истины. А значит, большая доля причин не оказывает на ход событий никакого влияния, или это влияние мизерно. Играют роль только существенные причины, между которыми пролегает пространство свободы и проявления свободной воли, которая сама по себе является тоже существенной причиной, но уже зависящей от выбора субъекта.

Здравый смысл должен делать нас сторонниками свободы воли не только из-за невозможности постичь все причины, ограниченности наших знаний. Свобода воли – не обязательно признак невежества, но она оставляет человеку право на неведение и действие на свой страх и риск. А вот идея детерминизма, подхваченная массовым сознанием и пропагандой, становится опасной, склоняя к механическому и упрощенному пониманию социальной и психической реальности.

1.2.3.1. Воля – трансцендентное и рациональное

Чтобы говорить о парадоксе свободы воли, нужно провести границу между собственно свободой и волей. Известная формула «свобода есть осознанная необходимость» многих ставит в тупик, поскольку выглядит иезуитской. Но все окажется понятней, если заменить в данной формуле свободу на волю. Именно воля является осознанной необходимостью, она побуждает к необходимому действию, вытекающему из осознания. А вот процесс осознания является как раз синонимом свободы. Как всякий парадокс и любая сила жизни, свобода и воля подвижны, напоминая сообщающиеся сосуды, или даосские принципы «ян – инь».

Есть соблазн вывести этимологию «свободы» из корней «свой» и «обод», и тогда ее смысл совпадет с пресловутой сартровской «дырой размером с бога» в душе, которую каждый волен заполнять по-своему. Дыра это свобода, наличие которой – признак внутреннего экзистенциального разрыва человека между природным и культурным, бессознательным и сознанием и т. п. А процесс выбора по заполнению дыры – воля как признак выработки собственной стратегии поведения, способности договариваться внутри себя с различными частями себя.

О свободе нужно говорить двояко. Во-первых, это абсолютная свобода как пустота и небытие, она недоступна никому из сущих, но важна для нас как идея. Во-вторых, свобода относительная и всегда особенная, индивидуальная, данная каждому сущему в его конкретном восприятии (здесь и сейчас) и деятельности.

Свобода по своей сути мистична и иррациональна, поскольку она не содержит никакой определенности, знания (хаос – отсутствие знания). «Свобода – это такая мысль, которая, хотя мы её и высказываем и отводим ей известное место, на самом деле не может быть нами отчётливо мыслима. Следовательно, учение о свободе мистично», – в этой фразе Артура Шопенгауэра речь идет о состоянии мысли, когда она лишь начинает оформление в первозданном хаосе, пребывая в динамическом процессе осознания, а не окончательного знания/понимания. Поэтому свобода – это «мысль немыслимая», плавающая в предсознательном бульоне, которая только благодаря воле мысль приобретает форму ясной идеи. В трактовке Мартина Хайдеггера, этот бульон соответствует «сказу», из которого формируется высказывание: «Язык, который говорит, чтобы сказать, озабочен тем, чтобы наша речь, слыша несказанное, отвечала его сказу. Так что даже молчание, которое люди склонны подчинять говорению как его источнику, есть уже некое соответствие». Свобода может быть как молчанием, так и состоянием неопределенности, «бульканьем бульона», а вот воля и есть «озабоченный язык», она всегда – деяние, акт, нацеленный во внешний мир, даже если этим миром остается пока только собственное сознание (или часть его – «сцена сознания»).

Воля конкретна и рациональна. Воплощением воли будет, прежде всего, идея (или высказывание), а во вторую очередь – действие по осуществлению идеи. Воля, осуществленная из своей свободы, выступает экспериментом разума, приносящим какое-то знание – либо негативное (если итог действия заканчивается неуспехом), либо позитивное (в случае успеха). Поэтому акты воли способны формировать новые границы свободы, расширяя пространство знания. Но порция новой свободы – это уже новая конфигурация неведения, дающая очередную пищу для творческого осуществления своей воли. Та воля, что происходит не из своей свободы, не из неведения, не вносит в мир ничего нового. Таков любой самоповторяющийся процесс, протекающий по стандартным схемам.

Синоним свободной воли – своя воля. Согласно Ницше, «несвободная воля» – это мифология: в действительной жизни дело идёт только о сильной и слабой воле». Если существует субъект, то существует и его воля, даже если этот субъект выступает в качестве орудия природы, или социума, принимая их волю как свою.

Своя воля – это силы, направленные на обретение новых знаний и опыта, а они в свою очередь дают новое пространство для свободы в виде идей. Свобода – это вопросы, а воля – ответы. Обычная духовная эволюция выглядит как восхождение по ступенькам вопросов и ответов. Но кто-то может быть богат и одними вопросами (свобода без воли). А вот об обратном говорить уже сложнее – нельзя давать ответы, не имея вопросов; нет своей воли без свободы. Иначе это уже чужая, навязанная воля (знание от авторитетов, деньги от предков, время, данное природой и т.п.).

Стоит говорить о двух формах свободной воли. Первая, базовая, характеризуется движением в фарватере желаний, направлена на создание необходимых условий жизни субъекта, служа нижним этажам пирамиды Маслоу. Это воля к существованию, без которой либо субъекта-носителя воли не будет вовсе, либо он будет подавлен и угнетен, поставлен на грань выживания и все его силы будут уходить на самосохранение.

Вторая свободная воля движется в фарватере идей. Это исключительно продукт сознания, становления человека как познающего и самоактулизирующего субъекта. Природа деятельности этой воли напоминает Мюнхгаузена, который вытаскивал себя из болота, схватив за волосы. Только в данном случае мы вытаскиваем себя из себя же. Ницше в «Пот ту сторону добра и зла» сказал о проблеме свободной воли так: «Желание „свободы воли“… желание самому нести всю без изъятия ответственность за свои поступки, сняв ее с Бога, с мира, с предков, со случая, с общества, – есть не что иное, как желание быть той самой causa sui и с более чем мюнхгаузеновской смелостью вытащить самого себя за волосы в бытие из болота Ничто».

Вторая свободная воля – творческая сила, основанная либо на достаточном знании предмета, к которому она прилагается, либо на сильной вере, или ощущении, интуиции, стремлении узнать предмет. Хотя не все плоды своей воли удачны, ошибочные ходы тоже являются необходимой частью процесса познания, а тот, кто ничего не совершает, не ошибается, но ничего и не познает.

Но как первая, так и вторая своя воля остаются чем-то неуловимым, трансцендентным по отношению не только к объекту ее приложения, но и собственному субъекту. Базовая воля отстранена от своего носителя, потому что диктуется природой в нас. И даже когда «Я», то есть центр принятия решений, мыслит, то подчиняется ли мысль его воле, или «Я» просто запускает мышление, следующее своим путем, как охотник отпускает собак по следу зверя? А. Пятигорский считал, что «это мысль мыслит, только условно называясь «мыслящим». Воля «Я» использует свое сознание как инструмент. Без внутреннего раздвоения субъекта, отделения ядра субъектности от подчиненных ей частей, невозможно ни одно наше действие. Но всякая «подчиненная часть» обладает своей субъектностью, отдельной волей, хотя и служит единому организму. Поэтому, в каждом конкретном случае выбор воли «Я» непредсказуем, ведь на самом деле мы имеем дело с ансамблем воль разного порядка. Даже если статистически определим, что в 99% случаев данный субъект мотивирует свой выбор требованиями культуры или природы (которые, в свою очередь, являются сообществами воль), остается 1% на случай, когда что-то пойдет не так.

Наши волю, сознание, мышление, восприятие стоит рассматривать как отдельные психические программы или проявления разума, который не обязательно подчиняется нам, а способен проявлять некоторую самостоятельность. Но слаженность их действий, их развитие, зависят от пользователя, особенно при условии использования им обеих своих воль – базовой и свободной.

Продолжая аналогию психики с компьютером, можно сказать, что кто-то предпочитает использовать свой комп только для получения мультимедийных удовольствий, для игр, направляя на это порой неслабую мощь имеющейся у него машины. Другие, оперируя даже меньшими объемами памяти и процессора, нацеливают работу своего компьютера на решение прикладных задач. Наконец, есть те, кто использует компьютер для творчества или программирования. Чем больше творческих задач ставит перед собой разум, тем большее развитие получает его свободная воля.