Революция для своих. Постиндустриальная Утопия

1.2.3.2. Относительность свободы воли

Как первая, так и вторая своя воля имеют индивидуальную интенсивность и пределы. Никто не может быть вполне свободным от своей природы, прошлой цепи выборов и внешнего существования, накладывающих ограничения. Сама субъектность является ограничением, ведь она утверждается через определенные границы. Но соблюдение границ – условие зарождения своей воли. Если твои границы нарушаются, ты живешь в ожидании их нарушения, твоя воля не может быть свободной. Тобой будут двигать страхи, агрессия, стремление уйти от давления, либо дать ему отпор. Гармония, поиск равновесия свободы и воли составляет одну из проблем человеческого. Там, где будет преобладать волевое начало без свободы, следует говорить о доминировании животного начала, а там, где преобладает свобода без воли – растительного. Парадокс свободной воли в том, что она сближает нас с растениями и животными одновременно, заставляет совершать путешествие в глубины психического, встречая на этом пути разные сущности из своего прошлого.

Освобождение от какого-либо давления и достижения покоя, гомеостаза – цель не только человеческого, но и любого движения жизни. Не зря популярно выражение «лень – двигатель эволюции», а один из патриархов экзистенциализма Габриэль Марсель писал: «Есть то, что называют жизнью, и нечто другое, что называют существованием. Я бы выбрал существование». Жизнь – то, что уподобляет нас животным; она не лояльна к нам, требуя активной деятельности. А существование позволяет уподобиться объекту или растению, избегая совершения выбора. Принадлежащий жизни постоянно выходит за свои границы, а адепт существования ориентирован на пребывание в своих пределах. «Пребывать в границах» – примерно то же, что «заниматься недеянием» в терминах дзен-буддизма. Недеяние не означает небытия или потери субъектности, если сохраняются границы. Например, шахматная фигура, которая просто стоит на поле, пребывает в недеянии, но воздействует на ход партии. Человек, не голосующий на выборах, может влиять на их исход. Наблюдающий может влиять на выбор действующего.

Покой, отсутствие желаний и страданий служат вознаграждением за бездеятельное существование. Поэтому жизнь также вынуждена вознаграждать активность организмов ощущением удовольствия. По словам Карла Юнга, «свобода воли заключается в возможности делать с удовольствием то, что я должен делать». В такой интерпретации это животная воля, которая лишь избавляет от давления, создаваемого жизнью. Она не свободна, а лишь устремляющая своего субъекта к освобождению от любых причин и давлений – к безмятежному гомеостазу. Такая воля не только награда за эволюционную сложность, но и работа, в значительной степени напоминающая сизифов труд, потому что гомеостаз и удовольствия, даруемые нам жизнью, кратковременны. Но сказать, что работа воли совершенно бессмысленна, нельзя. В определенном временном промежутке наша деятельность имеет смысл и дает плоды в виде освобождения. Иногда этот смысл и новая свобода живет несколько минут, иногда годы, иногда века. Каждый частный смысл является индивидуальной формой выражения какого-то более длительно существующего смысла. Вполне возможно, что должны существовать и вечные смыслы, относящиеся к основам существования бытия.

Компромиссы с собственной жизнью, как и с жизнями других – важный ограничитель для воли. И хотя свободная воля в абсолютном выражении нам недоступна, она необходима как ориентир, точка опоры для рычага вне мира, о которой мечтал Архимед, чтобы перевернуть мир. Нужно опираться на доступные аспекты воли, чтобы достичь цели любых наших поступков – освобождения. Условием освобождения выступает самопознание, чаще всего выглядящее как цепь опытов над собой. Чем шире горизонт восприятия и больше волевой, творческой деятельности осуществляет субъект, чем сильнее он принадлежит жизни, тем шире пространство не только его свободы, но и зависимостей. Чем меньше человеку нужно, чем более он на стороне существования, тем свободнее.

1.2.3.3. Знание и осознание

В уста своему персонажу Ивану Карамазову Достоевский вложил фразу: «Если бога нет, значит все можно». Перефразируя, можно сказать: «если свободы воли нет, то ничего нельзя». Отрицание свободы воли легитимирует любую власть как систему, объявляющую себя главным носителем и мерилом истины. Ведь раз свободы воли нет, то каждый человек должен… А вот что именно он должен, об этом знают лишь «знающие истину». Не важно, называют ли их жрецами, исполняющими волю богов, учеными, открывшими тайны природы, или идеологами, установившими «единственно верную» философию. Главное, что эти «знающие» обладают монополией на истину. Чаще за такими истинами скрывается лицемерие, хотя «знающие» могут действительно верить в непогрешимость своего метода.

Поэтому между «незнайками» и «всезнайками» более симпатичным типом выглядят первые. Эта симпатия выражена и во фразе Сократа «я знаю, что ничего не знаю», и в библейском «блаженны нищие духом», и в «Похвальном слове глупости» Эразма Роттердамского, и в популярных сказках про дурака, с которым случаются чудеса. Носовский Незнайка – один из таких архетипических образов дурака, близкого к иному миру. Речь идет как минимум о мире незамутненного знанием восприятия. Ведь знание – это зона комфорта и гомеостаз для воли, а свобода, порождающая творческую волю, ближе к чистому восприятию. Но с учетом того, что абсолютная свобода есть пустота, воспринимать в ней нечего. Поэтому как максимум, это мир небытия. Освобождение в своей конечной идеальной точке является стремлением стать либо всем, либо никем, избавившись от любых ограничивающих атрибутов.

Между полюсами знания и незнания расположилось пространство их диалогического взаимодействия – понимания. Сказочный дурак, обретающий мудрость, выступает посредником между знанием и незнанием, осуществляя понимание. Естественно, это качество архетипического «дурака-мудреца», потому что существуют и просто дураки без какого-либо секрета – люди, лишенные стремления понимать, либо считающие, что понимают уже достаточно. Именно такие дураки предстают как «нормальные» люди.

Сократовское «я знаю, что ничего не знаю» и декартовское «мыслю – значит, существую» – две главные идеи, между которыми снует челнок европейской философии. Из них родился дух просвещения и вера в науку (позитивизм). Но человеческий рационализм этим духом слишком преувеличен.

Знания, которыми невозможно воспользоваться, выглядят как лишние и потому способны вызывать «многую скорбь». Такие знания подвисают в вакууме непонимания, а потому непредсказуемы по плодам своим. Общество, а часто и сам первооткрыватель, еще не готовы к такому знанию. Особенно же вера в безграничную силу разума пошатнулась в ХХ веке, когда технологии уничтожения и эксплуатации людей достигли особой изощренности именно под руководством науки и под знаменами разума. Сократовское сомнение обрело новое звучание – теперь это сомнение в возможности знания как такового, что и получило отражение в философии постмодернистов. Фактически мы снова вернулись к истоку – к Сократу.

Мысль Сократа «я знаю то, что ничего не знаю» всегда актуальна, потому что философия начинается с сомнения и ревизии всех представлений, которые мы принимаем за знания. Некритически принятая информация, минуя «сцену сознания», сразу отправляется в архив. Как правило, в качестве знания сохраняется только полученное из источников, которые мы признаем авторитетными. Поэтому, когда авторитеты утверждали, что небесная твердь состоит из камня, поскольку на землю падают метеориты, это было знанием. Сегодня авторитетные источники утверждают что-то другое, и большинству снова остается лишь принять это на веру.

На самом деле мы не знаем, когда состоялось Бородинское сражение и что Волга впадает в Каспийское море. Вероятно, мы сможем это узнать, если увидим своими глазами аутентичные исторические источники, а также непосредственно прокатимся по Волге и удостоверимся, что она втекает в Каспий. Но понимая, что этот путь слишком труден и энергозатратен, мы считаем более разумным просто верить авторитетам. Поэтому значительная часть наших знаний – только вера в чужое знание.

Мы подлинно знаем только воспринятое непосредственно. А это довольно узкий набор информации. Но даже эти знания слишком специфичны и субъективны, если они не находят подтверждение в других источниках. Например, солдат, находящийся на поле битвы, вряд ли может это событие верно оценить, поскольку имеет слишком узкий угол зрения. Он многое действительно знает на личном опыте, но отложенная в памяти информация может оказаться ложной из-за того, что мы склонны что-то преувеличивать, что-то преуменьшать, а также путать собственные впечатления с навязанными знаниями, ценностями и идеологемами. Мы не знаем – подлинно ли мыслит этот солдат, или его восприятие привыкло барахтаться в предсознательном бульоне, где крепкий сон критического разума способен порождать самых разных чудовищ. Поэтому не удивительно, что средневековые путешественники видели на далеких островах людей с песьими головами. Они воспринимали увиденное сквозь призму привычных им представлений. Хотя это лишь субъективные матрицы, застилающие чистый взгляд. О битве, в которой побывал солдат, гораздо больше знает полководец, находившийся поодаль и наблюдавший за всем в бинокль. Или военный историк, изучавший документы и воспоминания многих очевидцев.

Круг чистых знаний оказывается довольно ограниченным. А знания из авторитетных источников могут считаться объективными лишь благодаря многократным перекрестным ссылкам. Но если мы не можем проверить достоверность этих ссылок (они могут быть сфальсифицированы кем-то в своих интересах), такие знания остаются под сомнением.

Хорошей иллюстрацией осознания является известная притча о слепцах, которым предложили описать слона. И поскольку каждый ощупывал животное лишь с одной стороны, их описания слона разительно отличались. Примерно так выглядит знание, добытое некритическим, или ленивым разумом. Подлинно познающий ощупывает мыслью (как слепцы ощупывали руками слона) предмет исследования до тех пор, пока не будут достигнуты границы в восприятии предмета. Обнаружить целостность, законченность картины – цель понимания. Слепцы же продемонстрировали такую же слепоту своего сознания, ограничившись ощупыванием слона только в одной плоскости.

«Мыслить – значит распознавать структуру» (Габриэль Марсель). Целью подлинного мышления является понимание, которое – суть научной и особенно философской деятельности. Если целью науки является добыча каких-то новых знаний, то философия не продуцирует никаких специфических знания, выступая прежде всего гимнастикой осознания. Чем на меньший объем знаний опирается философ в своих рассуждениях, тем качественней его философия. Ведь философ имеет дело с чистым бытием, постигая его чистым разумом. А чистота разума предполагает его максимальное освобождение от какой-либо предвзятости, готового знания.

Тут философия сближается с математикой, которая является самой чистой наукой и которая ничего на самом деле не знает, являясь ключом к пониманию всего. Если мир является некоторым набором иллюзий (ведь ни одно знание не может претендовать на полноту), нарисованным в каморке папы Карло на холсте очагом, то математика выступает ключом, отпирающим дверцу, скрытую за холстом. А любопытный нос Буратино – это воля философа, который пробивает эту иллюзорную картину и видит потайную дверцу. Философ, глядя на мир, должен видеть предметы и явления, а их связи и отношения, структуры и системы. Это есть и математика, и чистое бытие, в котором все частное теряет значения, уступая место всеобщему, вневременному. А вот факты и акты изучают науки, особенно прикладные. Они имеют дело с конкретикой, объектами и субъектами, а не чистым бытием. Но применяемые науками методы тоже математические или философские, только направлены на узкий предмет.

Мы часто принимаем за знание чье-то авторитетное мнение, навязанное, или рекламируемое. Единственная нить Ариадны в лабиринте бытия – понимание, опирающееся на общие законы этого бытия. Понимание или осознание – ключ к конкретному знанию, вытекающему из реального опыта, ведь разные структуры бытия могут существовать как очень долго, так и возникать и исчезать прямо на глазах. Распознавание этих структур, как вечных, так и мгновенных – всегда работа, процесс. С точки зрения функционирования сознания, знание относится к памяти, а понимание принадлежит «сцене». Конечно, невозможно чистое понимание без знания хотя бы чего-то, но лучше меньше знать (помня, что любое знание относительно) и больше осознавать – развивать способность выхватывать из реальности актуальное знание, являющееся не набором фактов, а скорее их динамическим взаимодействием.

1.3. Два плюс три. Человек в философии ХХ века

К ХХ веку философия человека прошла достаточно длинный путь, но все сформировавшиеся в прошлом веке и актуальные сегодня концепции человека можно свести к двум направлениям, в зависимости от того, как мыслители отвечают на вопрос о свободе воли. Даже если проблему свободы воли не считать основным вопросом философии, эта тема однозначно приоритетная для философской антропологии.

Первое направление, утверждающее свободу воли, а значит и высокую роль субъектности, можно назвать Возрождением. Второе направление, считающее, что свободы воли не существует, либо она относительна, условна, иллюзорна, будем называть Просвещением.

1.3.1. Два направления. Люди Возрождения и люди Просвещения

Мы стоим на плечах гигантов и потому можем казаться очень умными. Но к пониманию человека мыслители ХХ века фактически не добавили ничего нового, лишь развивая те идеи, которые сформировались в рамках Возрождения и Просвещения. Одновременно в ХХ веке происходили битвы «людей Возрождения» и «людей Просвещения» – не в виде философских диспутов, а как вполне реальные и кровопролитные войны, в чем-то напоминавшие религиозные войны европейского нового времени, но с более масштабными последствиями. Мы продолжаем жить в эпоху спора Возрождения и Просвещения, поскольку цели и смыслы, определенные в начале нового времени, пока не были достигнуты. Но уже можно подвести некоторых итоги этого культурно-исторического периода, чтобы определить, куда же мы идем, и что может быть дальше.

Люди эпохи Возрождения – это титаны, то есть конкуренты богов. Они избавляются от рабской морали, часто отвергают религию, или делают ее предметом осознанного выбора. Высшей своей ценностью возрожденцы считают свободу, позволяющую им раскрыть собственный потенциал. Творчество, критическое мышление, поиск, изобретения и открытия – важные для человека Возрождения цели и факторы жизни.

Что возрождает Возрождение? Изначальный смысл Ренессанса – возврат к эстетике и ценностям античности, языческой Греции и Рима, которые на фоне средневековой христианской Европы смотрелись как вершины духа, свободной мысли и раскрепощенной эстетики. Но в широком смысле Возрождение – это перманентное освобождение сознания, переоценка ценностей. Хотя этот процесс и может сопровождаться периодической сакрализацией тех или иных ценностей – античных, восточных, первобытных и т. п. Но любая такая сакрализация – предмет личных пристрастий, субъектного выбора.

Если определять основной смысл Возрождения, то это открытие всех закрытых, запретных смыслов, запрет на запреты. Поэтому на протяжении классического Ренессанса и последовавшей эпохи модерна наблюдается рост информационного и культурного разнообразия в обществах, где получили развитие ценности Возрождения. Это содержание ренессанса хорошо выразил М. Бахтин, написавший: «Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения». Возрождение дает равные права всем смыслам, как прошлым, так и рождающимся в результате информационного обмена. Дух Возрождения – активный диалог, возможность не ограничиваемого обмена идеями, материальными ценностями и услугами. Поэтому такие понятия как «свободная торговля», «открытое общество», «буржуазные ценности» родились и утвердились в рамках Возрождения.

В рамках же Возрождения возникло Просвещение. Это не качественно новая эпоха, а ветвь Возрождения. Но если Ренессанс направлен на «воскрешение из мертвых» всех культур и идей, выступая за их честную конкуренцию, то Просвещение предполагает, что есть некие абсолютные ценности и истины, которые следует проповедовать и доносить до всех. Просвещенцы видят мир сквозь призму определенной идеологии, рассматривая все остальные ветви на древе познания как тупиковые. Платоновское учение об идеях – яркий пример просвещенческой философии. Предлагаемая просвещенцами картина мира, лишенная сомнений, приятна большинству, не склонному мыслить, зато склонному верить и действовать. Если цель общества – благо всех его членов, то это общество должно иметь источники счастья в себе самом. Но гармония, понятая превратно, превращается в массу правил, которые связывают любое развитие.

Просвещенцы считали, что невежество большинства – главный бич развития и прогресса. Стоит лишь дать всем доступ к образованию, открыть кладези знаний, как общество преобразится, наступит торжество справедливости. «Настанет тот день, когда солнце будет светить только свободным людям, не признающим другого властелина, кроме своего разума», – писал один из идеологов Просвещения Кондорсе. Естественно, просвещенцы считали, что они владеют знаниями, которые следует дать всем для общего блага. Плюрализм мнений и равенство культур, составляющие важную суть Возрождения, не близки просвещенцам. По словам Петера Слотердайка, «Просвещение знает лишь две причины, по которым возникает неистинность: заблуждение и злая воля».

Если Возрождение заложило основы либерального общества, то Просвещение формировало фундамент для тоталитаризма. Не зря философы-просвещенцы были обласканы при дворах европейских монархов, а их идеи легли в основу мировоззренческого мейнстрима, который выталкивался на поверхность политическими катаклизмами 19 и 20 веков. Так, марксизм и другие направления гегельянства (в том числе любой радикальный национализм) являются различными стратегиями «людей Просвещения», отказывающимися от свободной воли, утверждая приоритет воли бога, народа, массы, класса, нации. А поскольку кто-то руководит этой массой, то «знающие как», обладатели высшей истины, всегда оказываются во главе народов и стран.

В сфере психологии просвещенцем выступает Фрейд и некоторые его ученики (например, Адлер), делавшие ставку на какую-то «одну, но пламенную страсть», которая руководит человеком. Соответственно, роль свободного выбора умаляется, или вовсе отрицается, человек видится как игрушка в руках инстинктов, живущая под диктовку бессознательного. А вот Карл Юнг и его аналитическая психология – это уже стратегия возрожденческая. Юнг не только многое сделал для понимания восточных и архаических психопрактик, способствуя их возрождению, но и не давал никаких однозначных трактовок, оставляя место волевому выбору человека. То же касается Эриха Фромма и других фрейдомарксистов. Пытаясь соединить несоединимое – просвещенческие концепции Маркса и Фрейда, они формировали возрожденческую психологию, где большое внимание отведено человеческой свободе.

Разницу между просвещенцами и возрожденцами может иллюстрировать высказыванием Вольтера – классического мыслителя Просвещения: «Торжество разума заключается в том, чтобы жить в мире с теми, кто разума не имеет». Это подразумевает, что есть люди и народы, наделенные слабым разумом, а есть нации и люди просвещенные, которые не только могут, но и должны нести свет истинного знания всем, погруженным во тьму. Фактически речь идет о трансформации идеи христианского мессианства, где предполагается, что есть только один истинный бог, одна книга истинных знаний и необходимо проповедовать эти знания всем людям.

Человек Возрождения скорее бы выразил подобную мысль так: «торжество разума заключается в том, чтобы жить в мире с теми, кто разум имеет». Это значит, что каждый мыслящий и осознающий субъект разумен, но стоит принять факт, что истин может быть много, как и культур, народов, личностей их породивших. Они могут отталкиваться от различных оснований, разного опыта и мировоззрения, но желание найти истину остается объективной, объединяющей всех целью. Имеют разум все, кто способен понять Другого, уважая пространство его юрисдикции – сферы исключительных прав.

Даже разум других видов жизни мы можем воспринимать через призму такого отношения. Все действительное, живущее и проявляющее себя на протяжении длительного периода времени – разумно, поскольку успешно встроилось в мир, способно сохранять себя и среду, которая этот вид или популяцию питает. Поэтому разумность предполагает жизнь в в гармонии со всеми другими разумными, даже если это бактерии, растения, или животные. Можно сказать, что первым историческим всплеском возрожденческого сознания была неолитическая революция, научившая человека не только брать из природы, но и воспроизводить природу, внедрив в свою деятельность совершенно другой, чем это было в эпоху присваивающего хозяйства, метод понимания ее законов.

Любая классификация – сама по себе признак просвещенческого подхода. Схемы упрощают жизнь, но помогают понять ее. Поэтому все же лучше пользоваться схемами, чем отказаться от понимания. «Я знаю как правильно» – вот лозунг Просвещения. «Я не знаю, как правильно, поэтому договаривайтесь и решайте сами», – как-то так формулирует эту проблему Возрождение. Именно так легче всего отличить первых от вторых, потому что и среди возрожденцев найдутся тяготеющие к просвещению, то есть уверенности в своем знании истины для всех. Но истина для всех предполагает неравенство, репрессии против других мнений и наличие централизованной власти. Как же иначе осуществлять идеалы Просвещения, если не через систему, навязывающую эти ценности и знания?