От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России

Радикально-демократические круги разрабатывали свою версию «женского вопроса». Писарев полностью разделял мнение Вернадской, что существующее направление в воспитании женщин прививает им «мелкость понятий и узость симпатий»²⁷⁵, искусственно их ограничивает и ведет к «горестным последствиям». Поэтому он выступал за всемерное развитие физических, умственных и нравственных способностей женщин, утверждая, что «в природе женщины нет ничего такого, что отстраняло бы женщину от деятельного участия в решении насущных задач нашего времени»²⁷⁶. Он призвал женщин в ряды «мыслящих реалистов» – главных деятелей по переустройству мира.

Писарев возлагал на мужчин ответственность за все существующие женские проблемы. Женщина у него – элемент страдательный, задавленный обстоятельствами жизни и не несущий никакой ответственности ни за какие свои действия: «Я во всех случаях безусловно оправдываю женщину»²⁷⁷. Его взгляды поражали современников своим радикализмом, но наиболее проницательные из них понимали, что это другая сторона все той же позиции умаления и объективизации женщины.

Все тот же г-н Иванов справедливо заметил в отношении позиции Писарева, что женщина «не нуждается в той снисходительности, с какою автор относится к ней, положим, очень гуманно, но вместе с тем и очень поверхностно»²⁷⁸. Возникшая практически одновременно с самим «женским вопросом» традиция осмысления женских проблем не только как ответственности, но и как вины мужчин была заложена Писаревым. Он писал, обращаясь к мужскому сообществу:

Оглянемся на самих себя, посмотрим, каковы мы сами; посмотрим, что мы, люди дела, люди мысли, дали и даем нашим женщинам? Посмотрим – и покраснеем от стыда!²⁷⁹

В 1860 году «Современник» опубликовал «веховую» статью М. Л. Михайлова «Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе»²⁸⁰, произведшую «землетрясение в умах» и принесшую автору славу «творца женского вопроса». Постановка проблемы была обновлена. Михайлов объявил женскую эмансипацию самой главной характеристикой эпохи – «одной из самых высших, самых характеристических явлений нашего века»²⁸¹. Он критиковал Ж. Мишле и П.‐Ж. Прудона за их «гигиенический взгляд» на женщину, а Библию и «Домострой» – за их антиженские нравственные нормы. Он внятно обосновал различия не только в воспитании мальчиков и девочек, а в том, что мы сегодня называем социализацией, и определил ее первопричиной существующих половых (гендерных) различий и основой только что не всех социальных проблем. В качестве меры по преодолению кризисных явлений в обществе Михайлов предлагал новую концепцию женского воспитания и образования, которая заключалась в совместном обучении детей обоего пола и в воспитании у женщин мужских качеств. Эти странные, на взгляд современников, меры означали только одно – создание одинаковых условий социализации для девочек и для мальчиков. Другими словами, Михайловым оспаривался старый просветительский тезис об особой природе женщины. Он утверждал зависимость развития женского интеллекта от социальных условий и доказывал, что создание иных условий социализации девочек приведет к развитию у них ума и рационального начала. В то время как существующее женское воспитание и образование развивало у них только чувственность. Михайлов уже не смотрел на женщин исключительно сквозь призму материнства. Их жизнь, по его мысли, не должна больше подчиняться краткому времени деторождения.

В какой-то степени статья Михайлова была ответом Мишле и Прудону, чьи установки на «биологический фатализм» женщины были хорошо известны российской интеллигенции. Французские мыслители в своих трудах описывали умственную ограниченность, истеричность женщин, склонность их к фанатизму. Они обосновывали «природу женщины» ее физиологией. Единственную возможность развития и эмансипации женщины Мишле и Прудон видели в супружестве: «женщина рождается в браке», то есть под контролем мужчины²⁸². У Михайлова брак предполагался как «разумное сожительство» двух полноправных лиц. Женщина, по Михайлову, не являлась объектом приложения мужского просвещенного воздействия через процесс воспитания. Мужчине отводилась роль просвещенного наставника.

Таким образом, Михайлов сумел проанализировать, логически выстроить, объединить и внятно прописать все доводы сторонников эмансипации женщин. Все это было ново, убедительно и произвело огромное впечатление.

Михайлов вошел в специфическое европейское сообщество мыслителей-феминистов. Он был знаком с известной французской феминисткой Эжен д’Эрикур, считавшей проблему женской эмансипации проблемой социетальной:

Если мы хотим освободить мужчин и вообще человечество, необходимо, чтобы женщины стали свободны, образованны, начитанны и могли бы расцвести в соответствии с собственным духом²⁸³.

Михайлов солидаризировался с ней в постановке проблемы:

Пока мы будем считать женщину существом больным <…>, самкой <…>, рабой <…>, куклой <…> невозможны успехи общества²⁸⁴.

По мнению известного историка Б. П. Козьмина, Михайлов видел в «женском вопросе» «чуть ли не необходимое условие правильного решения всей социальной проблемы», что не встретило понимания в революционно-демократических кругах²⁸⁵. По моему мнению, Михайлов действительно считал решение «женского вопроса» непременным условием «прогрессивного» развития общества.

Сюжет эмансипации женщины в интересах общества был довольно популярным в европейской политической философской мысли. Ее развивал Дж. Ст. Милль: «Равноправность обоих полов в отношении умственного развития важна не только для женщин <…>, но еще более для всемирной цивилизации <курсив мой. – И. Ю.>»²⁸⁶. В России эта идея получила свое дальнейшее развитие. Она стала значимой для российской концепции «женского вопроса», а в будущем – для русского феминизма.

Дискурс освободительного движения в самом широком понимании обогатился сюжетом о необходимости решения «женского вопроса», повышения потенциальной «субъектности» женщин как условия прорыва страны на новые цивилизационные рубежи.

Но далеко не все прогрессисты так считали. Властитель дум 1860‐х годов Н. Г. Чернышевский, по свидетельству современников, ставил «женский вопрос» в разряд второстепенных, считая, что он «хорош тогда, когда нет других вопросов»²⁸⁷. Чернышевский проблематизировал тему положения женщин через критику крепостничества. Так, комментируя на страницах «Современника» статью А. С. Зеленого «О жестоком обращении крестьян со своими женами»²⁸⁸, он обращал внимание читателей на обычаи и нравы в отношении женщин, привитые крестьянству крепостничеством. Уравнение мужчин и женщин в гражданских правах он относил ко времени, когда произойдет коренная социальная реорганизация общества, то есть уничтожение самодержавия²⁸⁹. Но Чернышевский имел и свои достижения в «женском вопросе». Он считал, что эмансипация женщины невозможна без изменения семейного уклада. Именно эти его идеи о новых отношениях в супружестве, изложенные в романе «Что делать?», оказали огромное влияние на русское общество.

Также радикальная интеллигенция положила начало традиции рассмотрения неравноправности женщин как экономического феномена. Наплыв в столицы в поисках работы женщин-дворянок позволил определить их как «женский пролетариат» (по А. П. Корелину) и вызвал к жизни в этих кругах размышления о женщинах как новых жертвах капитализма, о росте женского бесправия вместе с развитием капитализма. П. Н. Ткачев видел единственный путь решения женских проблем в уничтожении капитализма²⁹⁰.

Духовный отец народничества Н. К. Михайловский во вступительной статье к книге Милля «Подчиненность женщины» написал, что «усугублять существующие отношения между трудом и капиталом вовсе не дело женщин», и предложил женщинам, «имеющим фактическую возможность такого усугубления», уйти на широкое поприще науки, где конкуренция не страшна²⁹¹.

Позднее экономический подход был развит в марксизме. Но с такой упрощенной постановкой вопроса русские феминистки не соглашались уже в начале ХX века, так как при такой постановке вопроса «выпадала» проблема самореализации женской личности как свободной и независимой «единицы общества».

Журналы «Дело», «Отечественные записки» поднимали вопросы о праве женщин на свободный выбор профессии, критиковали дискриминацию женского труда в пореформенной России, экономическое положение женщин низших социальных классов.

Проблема была определена, встал вопрос о путях вывода женщин из зависимого состояния и вовлечения их в ряды общественности.

Писарев дал ответ на вопрос «Кто виноват?», ответ на вопрос «Что делать?» предложил Чернышевский.

Он пытался направить активность женщин в русло помощи бедным. Под видом отчета Одесского женского благотворительного общества он опубликовал свои размышления о конструктивной благотворительности женщин в деле доставления жилья беднейшим слоям населения²⁹². Он еще не раз призывал женщин к общественной инициативе в виде благотворительности, и не исключено, что его услышали²⁹³. Возможно, что созданное в мае 1859 года (регистрация в феврале 1861 года) «Общество дешевых квартир и других пособий нуждающимся жителям СПб.» возникло как отклик на его идею.

Самую радикальную позицию озвучила М. Н. Вернадская. Путь женского освобождения она прокладывала через участие женщин в общественном производстве. В статье «Женский труд»²⁹⁴ М. Н. Вернадская утверждала, что независимой женщина может стать, лишь став экономически самостоятельной. Она обращалась напрямую к женщинам, положив тем самым начало традиции формирования дискурса «женщина – женщине»:

Mesdames, перестаньте быть детьми, попробуйте стать на свои собственные ноги, жить своим умом, работать своими руками, учитесь, думайте, трудитесь, как мужчины, – и вы будете так же независимы или, по крайней мере, в меньшей зависимости <…> а главное – перестаньте стыдиться и презирать работу <…> только в одном труде – истинная свобода женщины!²⁹⁵

В ряде своих статей – «Свобода выбора труда», «Назначение женщины», «Аристократический труд», «Еще о женском труде»²⁹⁶ – она развивала идею социальной значимости любого добросовестного труда. Призывала малообеспеченных женщин из привилегированных сословий, не связанных семьей и без образования, становиться цветочницами, портнихами и т. д. Она определила сферы, в которых женщины могли бы работать: торговля, сельское хозяйство, литература, журналистика, педагогика. Призывала женщин ломать стереотипы презрительного отношения к труду, к бедности и т. д. Но в России, с ее феодально-сословным устройством, с барским пренебрежением к труду со стороны привилегированных сословий, все эти призывы выглядели утопично.

Вернадская ратовала за возможность выбора женщиной собственной жизненной стратегии. Выражала уверенность, что традиционная жизненная программа женщины обедняет ее жизнь. Корень проблем видела в традиционной социализации девочек, в том, что «с самого начала девочке внушают совсем другие понятия, чем мальчику»²⁹⁷.

Ее статьи вызвали некий отклик в прессе²⁹⁸, но в целом интеллектуальный прорыв Вернадской современники не оценили. Она рано умерла – в 29 лет, – не успев в полной мере раскрыться как исследовательница и общественная деятельница. Ее работы – начало теоретической разработки женщинами концепции женского освобождения.

Темы труда женщин, допустимых рамок свободы (имелась в виду принципиальная возможность самореализации женщин во внесемейной сфере), а также проблема женского воспитания и образования стали доминирующими темами дискуссии 1860‐х годов.

Но мнение Писарева, что в сложившейся ситуации «виноваты одни мужчины как единственные деятельные члены этого общества <…> потому, что мужчины дирижируют оркестром общественных убеждений и являются запевалами»²⁹⁹, получило распространение. Этот тезис он сформулировал на страницах «Русского слова» Д. Благовестова еще в декабре 1861 года. Тема ответственности мужчин, их долженствования плавно переходила в тему мужской вины, неспособности мужчин что-либо изменить, их покаяния и призыва женщин к активности.

 
Да укрепятся ваши силы
В борьбе об участи своей!
Мы стали пошлы, слабы, хилы
И ждем от вас мы лучших дней.
 

Н. Гейнце

Таким образом, дискурсные сюжеты, охватывающие женскую проблематику на страницах прессы в 1860‐х годах, были следующие.

1. Концепция женщины. Кто она? Мать, жена, воспитательница человечества?

2. Проблемы общества, связанные с женщиной. Каково значение женщины для общества? Какие существуют каналы женского влияния и ограничения воздействия женщин и женского мнения на общество?

3. Проблемы самой женщины, имеющие общественное значение: проблема бесправия и неравенства (в интерпретации мужчин).

4. Каковы перспективы женщины? Будет ли это путь «жорж-зандизма», «сен-симонизма» или традиционный путь «доброй жены»?

5. Можно и нужно ли модифицировать традиционные модели женственности, идеал русской женщины с характерным для него послушанием, терпением, жертвенностью, смирением, верностью, трудолюбием, молчанием и социальной пассивностью?

6. Каково должно быть отношение мужчины как субъекта социального действия к женщине и ее проблемам? Как воспитывать женщину?

7. Какой должна быть система женского воспитания и как можно использовать «природные» качества и возможности женщины на «пользу общества»?

Интерпретативные схемы (или фреймы), то есть элементы дискурса, определяющие смысл и позволяющие «локализовать, воспринимать, идентифицировать и обозначать события, в которых прямо или косвенно участвуют социально-политические субъекты»³⁰⁰, были следующими:

– фрейм несправедливости. Положение женщины было признано однозначно несправедливым как «вопиющее по своей несправедливости»³⁰¹ (И. А. Гончаров);

– фрейм ожидания и долженствования. Женщины ждали помощи от мужчин, а мужчины в качестве «каждого честного и порядочного человека» обязаны были ее оказать;

– фрейм «объектности» женщины по отношению к мужчине. Женщина не являлась самостоятельным субъектом изменений, ее должно было развивать, образовывать, выводить из зависимого положения, поднимать до своего уровня, повышать ее значение в обществе.

Эти подходы (фреймы) определили специфическую интерпретацию «женского вопроса», имели долговременное воздействие и определили практику. Так, фрейм несправедливости разрабатывался представителями диаметрально противоположных направлений в русской общественно-политической и философской мысли. На эту тему размышлял славянофил А. С. Хомяков и мыслитель просоциалистического направления Чернышевский. Л. Н. Толстой – защитник патриархатного уклада – считал, что несправедливое и неравноправное положение женщины привело к искажению ее естества. Для Ф. М. Достоевского мысль о несправедливости женской участи была очевидной. Пути решения предлагались взаимоисключающие.

Фрейм женского ожидания и мужского долженствования, когда «каждый порядочный человек <…> обязан ставить свою жену выше себя»³⁰² и его производная – фрейм «объектности» женщины определили реальную практику российской мужской интеллигенции в поддержку женских инициатив. Примеров более чем достаточно. Это и профессор К. Н. Бестужев-Рюмин, взявший на себя ответственность и предоставивший свое имя и свою репутацию Высшим женским курсам (ВЖК) в Петербурге; и профессура ВЖК, в первый год существования курсов отказавшаяся от оплаты за свой труд. Это и многие другие представители мужской научной интеллигенции. Так, по воспоминаниям А. Б. Лесневской – первой женщины-фармацевта³⁰³, несколько преподавателей Медико-хирургической академии провели для нее и ее подруги лабораторный курс по химии и физике, который был им необходим для сдачи экзамена на степень магистра. Широкое распространение фиктивных браков с их благородной целью освобождения женщин из-под ига патриархатной семьи также подтверждают этот тезис.

Но практически с начала появления «женского вопроса» фрейму ожидания мужской помощи со стороны женщин противопоставлялась установка «женщина сама». От риторических вопросов начала 1860‐х годов, как мы это видим в статье Е. Ценской, вопрошавшей: «Может ли женщина идти независимым путем без отеческого покровительства мужчины? Как она найдет этот путь? Кто его ей укажет? Кто на нем поддержит?»³⁰⁴, – до серьезного разговора о новых социальных ролях женщин на страницах преимущественно женских журналов (но не только) в 1880–1890‐х годах.

В результате женская тема вышла на другие уровни. В прессе были подняты вопросы о положении гувернанток³⁰⁵, о правах прислуги. Выкристаллизовалась проблема труда женщин в общественном производстве. Дискутировались темы телесных наказаний для женщин³⁰⁶, положение незаконнорожденных детей³⁰⁷, был поставлен вопрос о «падших женщинах» и возвращении их к нормальной жизни³⁰⁸. Причины и рост проституции связывали с «неудовлетворительным состоянием вопроса о женском труде»³⁰⁹. В либеральных кругах вызревала идея о необходимости социального призрения определенных категорий женщин, в том числе проституток.

В среде юристов шло обсуждение правового статуса женщин. Постановка проблемы вызвала к жизни обширную литературу профессионального и популярного характера³¹⁰. Совершенно очевидно, что юридический статус русской женщины в отношении прав собственности и наследования был чрезвычайно высок по европейским меркам, – довод, который консервативные авторы использовали в дискуссии, утверждая неактуальность «женского вопроса» для России³¹¹. Политические права не обсуждались – их не имели и мужчины. Обсуждались темы гражданского брака, специфических женских преступлений, проблема наследования. В среде юристов (Кавелин, Любавский, Беляев, Мотовилов и др.) родилась идея об изменении закона о наследовании в сторону уравнения наследственных прав женщин как одного из путей решения экономических проблем женщин.

Взгляды либералов развивались в борьбе с охранительной идеологией.

Дискурс консервативной прессы: 1850–1860

Женский труд и женское образование достойны не восхваления, а проклятий, ибо не идут дальше уничтожения женского достоинства.

М. Де-Пуле

 
Терруань-де-Мерикуры
Школы женские открыли,
Чтоб оттуда наши дуры
В нигилистки выходили.
 

Н. Щербина (1863)

Известный публицист и историк С. С. Шашков писал, что «по общему закону исторической жизни <…> стремления женщин должны были вызвать сильную реакцию против их дела и вызвали ее»³¹². Эта реакция явилась в форме религии, науки, полиции и общественного мнения. Авангард противников составляло духовенство, вторую колонну – тяжелая артиллерия статутов, уложений, сводов и кодексов. За ними следовала старая и молодая гвардия европейской науки – юристы, естественники, политэкономы, историки, а далее волновалась пестрая толпа обывателей всех стран и народов.

Шашков считал, что в любезном отечестве эта армия действует «страхом и сплетней»³¹³. И в первую очередь он адресовал свои упреки деятелям литературы и науки. К пересудам той части публики, которая в своем развитии недалеко ушла от гоголевского Петрушки, он относился снисходительно. А вот «литературно-научная борьба» «надзирателей литературного благоустройства» против женщин с опорой не на науку, а на сплетню и вымысел вызывала его протест и солидарную поддержку женщин.

В формировании консервативного дискурса действительно приняли участие видные писатели, профессора, земские деятели. От недоумения историка, редактора и издателя газеты «Русский» М. П. Погодина по поводу женских притязаний – «Кто же будет детей рожать, если женщины будут иметь право на общественную деятельность?»³¹⁴ – до более детализированных обоснований и аргументаций.

На страницах охранительной прессы был ярко выписан идеал русской женщины и предпочтительные модели женственности, которые стали визитной карточкой охранительного дискурса. Женщина представлена в нем как

ангел-хранитель мужчины, источник силы, жрица любви и самоотвержения, гибкая лоза, обвивающая гордый дуб, утешительница, радость и гордость мужчины, весталка огня кротких и возвышенных страстей³¹⁵.

Мужчина, в свою очередь, представал как олицетворение гордости и отваги.

Ранним образцом охранительной критики, формирующегося консервативного дискурса может служить статья А. Пальховского «Еще о женском труде. По поводу журнальных толков об этом вопросе»³¹⁶. Это был ответ М. Н. Вернадской. Пальховский отмел все ее доводы в пользу женского труда одним-единственным тезисом о «естественном и природном разделении труда». Поэтому женщины не должны и не в силах трудиться в общественной сфере (у автора именно в такой последовательности), если они хотят остаться верными своему высокому назначению и если не хотят «нарушать законы природы, правящие их нравственно-физическим организмом» (курсив мой. – И. Ю.)³¹⁷. Женщина призвана быть матерью, воспитательницей, распорядительницей дома и содействовать прогрессивному развитию человечества через детей. В то время как женщина-деятель представляет собой «аномалию, противоречащую естественному закону, лежащему в основании женского организма»³¹⁸. Статья никак не соответствовала уровню проработки вопроса М. Н. Вернадской. Автор исходил из самоочевидности решения женской проблемы и воспроизводил биодетерминистские идеи о природном предназначении полов, которые еще считались научными и критическое осмысление которых только началось.

Но не только мужчины протестовали против нового явления российской жизни. «Домашняя беседа» опубликовала письмо некой почтенной дамы, которая дала характеристику вольнослушательницам Петербургского университета как «немецким burschen»³¹⁹:

Я увидела каких-то не то дам, не то девиц с подстриженными в кружок волосами, в ямщицких шляпах, в чем-то вроде казакинов и в коротких платьях. <…> Они фамильярно здоровались с молодыми людьми <…> вели себя как немецкие burschen³²⁰.

Во время лекции «ни одна из них не сидела спокойно; каждая рисовалась как можно оригинальнее и обращала на себя взоры молодых людей»³²¹. Вывод следовал тот, что с приобретением независимости женщины теряют свою женственность и в этом состоит пагубное влияние женского образования на нравственные начала общества.

Другая, вполне реальная женщина – Наталья Петровна Грот, писавшая под псевдонимом «Русская женщина», со страниц газеты «Наше время» призвала женщин к «темным жертвам, скромным подвигам, вообще роли пассивной и страдательной»³²². Жертвенность, по ее мнению, была непременной чертой истинно русской женщины. Ей ответила другая писательница – Евгения Тур, которая доказывала, что женская жертвенность и пассивность вредны для общества и даже безнравственны:

Кодекс неумолимой, условной морали, которой вооружена Русская женщина, заявляет здесь свой окончательный разлад с нравственностью³²³.

Формируясь, охранительный дискурс выработал свой язык, свою аргументацию, свои подходы и любимые темы. Женская эмансипация трактовалось как право женщины на разврат и падение. Тон статей был назидательным и даже развязно-назидательным. Например, в обращении А. Пальховского к читательницам: «К чему позволения! Я буду говорить с вами и без вашего согласия, и вы должны меня слушать»³²⁴.

Поскольку женщина рассматривалась как объект социальных действий, то основная критика была направлена не столько против самих женщин, сколько против «неразумных эмансипаторов».

Статья «Женщинам» врача и литературного критика Н. И. Соловьева (1831–1874)³²⁵ развивала эту традицию охранительного дискурса. В качестве обоснования и оправдания гендерного неравенства и гендерной асимметрии общества выступала идея недостаточности «нравственно-физической» природы организма женщины, утверждение принципиальной объектности и ведóмости женщин. Статья была обращена не к женщинам, как это можно было бы понять из ее названия. Нет, женщины, «затронутые литературой и чреватые современными идеями», выступили в ней только как предмет разговора и критики, в первую очередь, за претензии на образование и оплачиваемый труд как не соответствующие их природе. Стрелы критики были выпущены в эмансипаторов, которых автор клеймит «гулящими повествователями» и «полувлюбленными публицистами». Причина их интереса к женской теме одна – сильное половое влечение, которое подогревало их участие в женских судьбах. По мысли Соловьева, именно мужчины ответственны за низведение женщины с ее высокого пьедестала. Роман «Что делать?» наглядно продемонстрировал, как происходит «развращение благородной женской натуры хитрыми теоретическими умствованиями»³²⁶. Не утруждая себя никакой аргументацией и в общем-то в духе общеевропейской философской традиции (Ж. Мишле, П.‐Ж. Прудон), автор утверждал, что женщины ниже мужчин умственно, но требовал от них высокой нравственности. Женщины «должны быть <курсив Соловьева. – И. Ю.> выше <мужчин> нравственно»³²⁷, «женщина должна быть непременно хороша, если не физически, то нравственно»³²⁸ .

Соловьев утверждал, что университетские лекции совершенно бесполезны для женщин. Кроме того, женщины – помеха серьезным занятиям мужчин, так как возбуждают их половое чувство.

Пристрастному разбору в статье подвергалась «женская натура». Опираясь на традицию «биологизации» женщины, рассмотрение ее как части природы и физического мира, которую в это время в Европе активно разрабатывали Мишле и Прудон, Соловьев критикует «податливость» женской натуры и самих «новых женщин» за их падкость на льстивые речи эмансипаторов, за преувеличение своих возможностей, за амбиции и, что самое интересное, за претензии «быть не только украшением, но и членом общества»³²⁹.

Но надо признать, что такой жесткой «привязки» женщины к ее физиологии, как это было в трудах западных ученых, к матке как основе ее организма и главной причины «раздражительного характера», низких интеллектуальных качеств, греховности, физической «недостаточности» и постоянной болезненности, материнских и домашних склонностей и проч. российские противники женской эмансипации не делали. Но женщины, «выпадавшие» из домашней сферы, представлялись как девиантные и опасные. В первую очередь это касалось профессионально активных женщин и разного рода участниц и активисток социальных движений. Поэтому охранительный дискурс идеализировал женщину в роли домашнего ангела-хранителя, культивировал женскую самоотверженность в интересах семьи и материнства. Независимая и самостоятельная женщина, действующая вне рамок традиционных женских ролей, вызывала резкую критику.

Но главным поводом для консолидации охранительных сил послужило появление в 1869 году на русском языке книги Дж. Ст. Милля (1806–1873) «Подчиненность женщины». О влиянии этой книги на русских сторонников эмансипации женщин и ее роли в разработке «женского вопроса» в России написано много. О популярности книги говорит тот факт, что она была издана в 1869 году в Петербурге двумя издательствами: издательством С. В. Звонарева с предисловием Н. Михайловского и издательством Е. А. Благосветовой с предисловием Г. Е. Благосветова и приложением писем к Миллю О. Конта. На следующий год (1870) издательство Звонарева вновь издало книгу, теперь уже с предисловием М. К. Цебриковой, письмами Конта, текстом речи Я. Брайта, произнесенной в Эдинбурге 16 февраля 1870 года, о даровании избирательных прав женщинам. Благосветова также выпустила второе издание книжки Дж. Ст. Милля в 1871 году, а затем – в 1882 году – и третье. Позднее книга еще не раз переиздавалась другими издательствами. Надо полагать, издатели в убытке не остались.

Суть книги – аргументация в пользу предоставления женщинам гражданских прав, включая избирательное право, рассмотрение феномена подчиненности женщины и самой женщины как «искусственного продукта» мужских потребностей, объявление подчиненного положения женщины как главного препятствия на пути прогресса. Милль сделал вывод, что в интересах всего человечества необходимо установить принцип полного равенства между обоими полами, не допуская преимуществ и власти с той или другой стороны. Свободу Милль объявлял «первой и сильнейшей необходимостью» любой человеческой личности, а личную независимость рассматривал как элемент счастья и мужчины, и женщины. Эти мысли особенно были близки русскому человеку в период антикрепостнических реформ и формирования идеала свободной человеческой личности. Утверждение Милля, что «возможность зарабатывать деньги – необходимое условие достоинства женщины»³³⁰, соответствовало ситуации и устремлениям женщин среднего класса. Как и та позиция Милля, что «нравственное возрождение человечества только тогда действительно начнется, когда наиболее основные из всех общественных отношений будут поставлены под охрану равенства и справедливости», что будет служить «приращением личного счастья целой половины человечества»³³¹.

На книгу Милля откликнулся известный мыслитель и публицист Н. Н. Страхов статьей «Женский вопрос» (1870)³³², изданной затем отдельной книгой «Женский вопрос. Разбор сочинения Джона Стюарта Милля „О подчинении женщины“» (СПб., 1871). Также он посвятил целую главу критике взглядов Милля в своей монографии «Борьба с Западом в нашей литературе» (Кн. 1. СПб., 1882).

Критика тезисов Дж. С. Милля строилась в русле отрицания единого пути развития Европы и России. Поэтому аргументация Милля есть «бессодержательные напыщенные декларации» «совершенного англичанина», для которого юридическая сторона жизни имеет «преувеличенное значение». Далее следовал вывод:

<…> в этом вопросе нет ни единой нашей самобытной черты <…> мы не слышим выражения какой-нибудь потребности русских женщин³³³;

<…> женский вопрос у нас в России <…> никак не составляет потребностей русской жизни. Это явление отчасти привозное, отчасти сочиненное. Завезли его к нам иностранные книжки, а подсочинили его петербургские сочинители³³⁴.

Самую главную опасность Страхов увидел в отрицании Миллем идеала женского самоотречения, практики женской жизни «для других», стремлении к личному счастью. В предложении юридического равноправия женщин он увидел путь по преодолению влияния этого идеала. Страхов писал, что отсутствие идеала жены и матери провоцирует женщин на забвение своих «женских» целей, а это опасная сторона «женского вопроса», откуда произойдут величайшие затруднения и трагические последствия для всего человечества. Страхов повторяет популярную мысль, что постановка проблемы о женских политических правах – это хлопоты «о старых девах и пятидесятилетних старухах в парламенте». Отсюда он делает вывод, что для общественных дел требуется женщина бесполая, которая не имеет «пола» либо от рождения, либо которая уже перешла «за пределы полового возраста». Поэтому развитие женского вопроса, по Страхову, – это опасная тенденция распространения «бесполости женщин». Если даже несколько женщин и смогут стать «недурными членами парламента», писал он, то общество и все человечество все равно проиграют, так как природа женщин будет извращена.