Щит веры. Часть 2. Воину-защитнику и гражданскому населению в помощь (ПТСР, боевая психическая травма)

Приложение 3
Девушке-медику о работе в военном госпитале (к вопросу о страхе изнасилования)

Внешний облик, яркий макияж и вызывающие наряды не всегда являются первопричиной возникновения мыслей об изнасиловании. Зачастую как раз внутренняя отстранённость, безразличие и отношение к мужчине как к чему-то несущественному пробуждают с нём страсти и дьявольское желание заполучить внимание любой ценой.

В преддверии твоего возможного назначения в военный госпиталь ты спрашиваешь о возможном насилии в свой адрес. Подобные истории тебе рассказывали, тебя предупреждали врачи.

Когда ты будешь знакомиться с ответом, прошу тебя несколько абстрагироваться от темы насилия «вообще». Сейчас модно называть мужчин токсичными и агрессивными. «Мужчина» – это в некоторых современных дискурсах словно приговор: заявляется, что он насильник по определению. При этом забывается, что насилие может оказывать и женщина, просто с её стороны оно не всегда идёт в явной форме, не всегда оно с кулаками. Но при отсутствии явных атрибутов, оно может быть не менее разрушительным. Прошу прощения за это вступление, просто не хочется, чтобы ответ был истолкован в русле отмеченной выше повестки. Мы разбираем определённую ситуацию, а не жизнь вообще. Читающие этот ответ и желающие всех мужчин видеть в чёрных тонах, могут ознакомиться с деятельностью Дженис Карпински – женщиной, поставленной управлять печально известной тюрьмой Абу-Грейб в Багдаде, в которой к заключённым применяли пытки. Среди тех, кто пытал заключённых, была и женщина Сабрина Харман.

Также в этом ответе я далёк от мысли, что во всех случаях насилия виновата женщина. Мы разбираем не мировую проблематику, а твою ситуацию, обсуждаем, как тебе себя вести^[215].

Изнасилование может произойти и в мирной жизни, за территорией военного госпиталя. Эта тема – не есть тема места действия. Конечно, нет единственного основания утверждать, что всё происходит по вине женщин, но можно допустить, что гордая, высокомерная позиция женщины может уязвить мужское самолюбие, и тогда у мужчины может сработать пусковой механизм отстаивания своего авторитета, пусть и в извращённой, но в «понятийной» для него форме – он просто отработает «по понятиям». Особенно если он был воспитан в такой парадигме, где у настоящего мужчины всегда должно быть много денег и много женщин, которые должны перед ним склоняться. А та, которая не склонилась, да ещё и посмеялась, по сути, запускает кнопку обострённой мужской идентичности. И, как правило, это насильственное действие, хоть и непреднамеренно спровоцированное, уже трудно развернуть в обратную сторону, т. к. у мужчины, по его «пацанской идеологии», другого выхода из унижающей его ситуации не остаётся.

При риске возникновения подобной ситуации, когда мужчина настаивает на знакомстве, девушке лучше сослаться на плохое самочувствие, спокойно проговорить это, без возмущённых и унизительных тирад. Тогда даже самый оголтелый «братан» ничего не сможет возразить, потому что при таком отказе его личность, его мужское самолюбие никак не задеваются. А когда у него нет уверенности в том, что девушка отказывает исключительно из-за плохого самочувствия, он будет думать, что отказ дан по иным причинам: ты не красив, ты беден, у тебя не брендовая одежда и т. п. И если парень действительно беден и отчаянно пытается выбиться в люди и показать, что он «крут», то этот отказ для него вообще моральная рана.

Ещё во Вторую мировую войну сохранялся достаточно высокий статус сестёр милосердия, который сам по себе обезоруживал. Именно милосердие в этом статусе обезоруживает. В раненом человеке пробуждается та самая вторая доминанта, на поверхность выходят какие-то другие инстинкты – сыновние или братские. А если женщина (медицинская сестра в госпитале) выполняет свою работу только отстранённо, так сказать, в «лучших» современных традициях «психологической отстранённости», когда считается, что для объективности восприятия картины состояния пациента не надо вступать с ним в эмоциональный контакт, подключаться к нему смыслами, то для неё целью работы становится только зарабатывание денег. При таком подходе она и сама не развивается в парадигме милосердия и на корню срезает эти «братские» ростки, готовые тянуться ей навстречу. Что-то очень важное не улавливается тогда. И вообще, этот тезис, что отсутствие эмоциональной связи делает познание другого человека более объективным, абсолютно не выдерживает критики. Как же тогда, к примеру, супруги познают друг друга при наличии теснейшей эмоциональной связи?

История преподобноисповедницы Параскевы (Матиешиной) хорошо иллюстрирует ответную реакцию (в данном случае – заключённых) на милосердный, эмоционально включённый подход. Она была сослана в годы гонений на веру, работала поварихой на лесоповале, где преобладали «уголовные элементы». Примечательно, что уголовники уважительно называли её «сестрой» и даже ругаться не смели при ней. Она не то что останавливала их ругательства, но её внутренняя настроенность и вовлечённость в их судьбу словно призывали этих мужчин возвыситься над самими собой.

Уже сама идея сестёр милосердия сопровождается внутренней чистотой, которая даже в самых чёрствых сердцах способна пробудить нечто высшее. А когда в современной парадигме все акценты смещены с внутреннего на внешнее, и женщина должна быть скорее всегда физически привлекательной, то и на работе она остаётся таковой. Конечно, мысль не в том, чтобы девушка на работе была «страшненькой», никто не против красивых девушек среди медицинского персонала. Здесь имеется в виду то, что подобный коктейль из красивой внешности и современного подхода «психологической отстранённости на работе» со стороны носительницы этой внешности и способен вызвать эффект неконтролируемого насилия у определённого контингента пациентов. Эта отстранённость красивой девушки считывается ими как равнодушие и даже пренебрежение. На самом деле, трудно понять, как медсестра может оставаться медсестрой, этой последовательницей сестёр милосердия, психологически отстраняясь от пациентов. И опыт людей, выживших в экстремальных условиях ссылок и лагерей, опровергает предубеждение о том, что чрезмерная вовлечённость человека в проблемы другого разрушает его самого. Напротив, только психологическая солидарность способна дать человеку иммунитет против запредельных условий существования.

Если отнестись к общению разумно, то можно просто помнить некоторые принципы духовной безопасности. Если видим, что ход мышления человека запутанный или аномальный, то, может быть, именно в этом конкретном случае не надо глубоко погружаться в ход его мыслей. Его ситуация целиком не ведома. И особенно не стоит рисковать в том случае, если у человека есть в голове какие-нибудь «тараканы». Они, как известно, имеют свойство «перекочёвывать» из головы в голову, что действительно может стать печальным^[216].

У Виктора Франкла^[217] есть такая мысль, что если медсестра просто выполняет свой функционал, то в случае потери работы она будет испытывать неудовлетворённость жизнью. Дело в том, что в своё время она не раскрыла в себе человека, не была активна в своих человеческих проявлениях с другими людьми. Поправить пациенту подушку не входит в обязанности медсестры, но ты поправила, сказала ласковое слово, приободрила человека. Ты развиваешься как человек. «Задним умом» всё это кажется простым и естественным, отсюда и тоска о не сделанном вовремя. Если есть желание, можно прочитать историю медсестры Любочки из книги «Отец Арсений» (глава «Доброе слово»)^[218].

В контексте проблемы возможного сексуального насилия речь идёт даже не о том, что женщина, всегда стремящаяся выглядеть сексуально (и в помощь ей в этом «агрессивная» косметика), может как-то провоцировать раненого. Смысл кроется в том, что эта психологическая отстранённость, помноженная на холодный функционал, может вызвать у раненого ощущение собственной униженности и всколыхнуть в его душе чувство ожесточения и, как следствие, гневный порыв к действию – «да не доставайся же ты никому!» Потому что в его восприятии: пришла безразличная кукла, поставила укол, одновременно болтая по телефону с подругой, при этом ведя себя так, будто его вообще не существует. И если невозможно достичь общения в любви (в широком смысле этого слова), то возникает «дьявольский» посыл достичь его всеобщим разрушением – хоть так, но ты на меня внимание обратишь!^[219]

Унижает больше всего то, что тебя не замечают в принципе. Не в том смысле, что с тобой не поздоровался врач, встретив в коридоре, не имея просто временного ресурса здороваться с каждым пациентом в больнице. А смысл кроется в том, что при непосредственном контакте людей человеческая связь – словом, добрым взглядом, да даже только дружеским жестом – это всё очень важно в современной суете дней для того, чтобы не потеряться, не стать механическим роботом. Причём важно для обеих сторон общения.

Если у человека нет конструктивных целей, он будет стремиться к патологическим. Потому что само стремление к цели заложено в природе человека. Существует принцип святоотеческого объяснения страстей, когда страсти рассматриваются как извращённые добродетели. Не можешь достичь единства в конструктивном общении, значит, вылезет на поверхность деструктивное разрушение. А, соответственно, если контакт возник уже на уровне сопереживания, милосердия и доброй улыбки, то это значит, что процесс пошёл по конструктивному каналу. В противном случае, если контакта не случилось, а интерес появился, процесс может войти в русло ненависти.

Святитель Игнатий Брянчанинов советовал: если ты испытываешь к кому-то гнев, то сделай что-то доброе для этого человека, и тогда энергия гнева перейдёт в другое русло. Понятно, что все человеческие средства (и приведённое выше, в том числе) работают только совместно с молитвой. И если сам по себе человек двигается в некоем векторе ненависти, то от того, что он нальёт чай человеку, которого ненавидит, мало что изменится. Потому что сам человек живёт в таком непримиримом состоянии. Но в целом, если мы стремимся к нормальному единству с другими людьми – к единству в чём-то правильном и хорошем, а не к единству в извращённых и патологических интересах, – то если даже в рабочем моменте мы «вскипели» в недопонимании, любая мелочь в виде той же чашки чая или улыбки, любой другой добрый жест как тумблер могут переключить нашу нейрофизиологическую полноту, и мы словно «вдруг» испытываем к человеку расположение.

Так и если медицинская сестра будет вести себя как сестра милосердия, то тогда она действительно будет вызывать к себе совершенно иные чувства. И необязательно для этого быть замарашкой. Главное, в стремлении быть привлекательной не достигнуть противоположного эффекта – эффекта непроницаемой куклы, когда девушка и внешне непроницаема под слоем косметики, и эмоционально непроницаема под установкой психологической отстранённости. Тогда пациент и чувствует, что вообще не существует для неё, что он полный ноль в её глазах.

Мы уже упоминали в книге про Сухановскую тюрьму особого режима. Один из узников этой тюрьмы вспоминал, что, несмотря на жесточайшие телесные испытания, нестерпимее была боль от психологического ощущения того, что ты никто для этих людей, волею судеб поставленных над тобой в тот момент. Когда конвой вёл его по тюрьме на пытки, проходя мимо открытых дверей кабинетов, он слышал, как женщины из отдела кадров обсуждали предстоящие отпуска, сотрудники между делом рассуждали на отвлечённые темы. Будто и не было рядом людей с этим чувством вселенского горя и колоссальной несправедливости в сердце. Вот это ощущение, словно люди – это деревянные поленья, которые можно взять и обстругать, как тебе вздумается, – это ощущение убивало.

И всё-таки можно предположить, что немецкие лагеря были страшнее. Там отстранённость от узников была математически выверенной. В своих лекциях один автор объясняет, как сама атмосфера лагерей, их архитектура и весь быт были нацелены на низведение человека в ранг «никто». Для сравнения: если в городе в конце улицы ты видишь храм или фонтан, ты вообще вокруг себя видишь некое разнообразие, то немецкие лагеря были так спроектированы, чтобы взгляд узника всегда упирался в серую стену или в колючую проволоку. Одинаковая планировка, одинаковая форма эсэсовцев, всё вокруг одинаково-усреднённое – мозгу человека не за что было цепляться. Постоянные окрики охранки, что на них и пули жалко. Человеку постоянно подчёркивалось, что ничто из того, что он мог бы сделать, никак не повлияет на его спасение, т. е. внушалась мысль, что он никто, что его не существует. На человека не обращалось никакого внимания, он был просто номером. И вот эта потеря ощущения индивидуальности собственного существования – вот что убивало. Человек терял ощущение собственной жизни.

В советских лагерях были, конечно, не менее жёсткие условия существования. Но там, как кто-то считает (конечно, это мнение может носить и дискуссионный характер), было хоть какое-то отношение к человеку – ты был «контрой» (осуждённым за т. н. «контрреволюцию»), врагом системы, которого нужно уничтожить, но ты «был». Оставался хоть какой-то намёк на бытийность твоей отдельной личности.

В качестве зарисовки к нашей теме вспоминается одна паломница Соловецкого монастыря, которая ранее неоднократно подвергалась насилию. Она приехала, чтобы найти ответы на свои вопросы. Но даже в общении со священником у неё сохранялась манера разговаривать холодно и свысока, взгляд оставался дерзким и унижающим, а лицо искажала презрительная усмешка, будто с возрастом въевшаяся в него, – всё это указывало на глубоко укоренённый навык определённого поведения с противоположным полом. Вероятнее всего, её усмешка и презрительный отказ в глазах мужчин являлись своеобразным вызовом на дуэль.

В госпитале же, даже при определённых запросах в сторону медсестры, если она с непоказным сочувствием относится к пациентам, доброжелательно общается с ними, трудно представить такого полностью выжженного человека, который продолжал бы настаивать на своей программе при милосердном отношении к нему. Милосердие с насилием трудно коррелируются. Такого пациента могут приструнить и товарищи по палате, со стороны отчётливо видя всю непристойность данного предложения. А вот если медсестра будет строить из себя этакую холодную, отстранённую «мадам», то эти же товарищи ещё и приободрят: «Давай, дерзай!»

Если всё же какая-то недвусмысленная фраза и прозвучит, то совсем необязательно эту фразу разоблачать, не надо давать ей ход. В духовнической практике существует подобный подход. Когда ты чем-то недоволен и пытаешься на повышенных тонах доказать духовнику свою правоту, то он так мягко, не обличая, переводит тебя в совсем другое русло своим ответом на… не заданный тобою вопрос. Есть такой духовнический принцип: не отвечай на вопрос, который был задан, отвечай на вопрос, который должен был быть задан! То есть он не опровергает тебя, но своим ответом на непоставленный вопрос показывает необоснованность твоих домыслов. По этому же принципу, замяв развитие темы притязаний, добротой и человеческой сердечностью действительно можно обезоружить человека с его возможными агрессивными намерениями.

Вспомним литературные образы: Соню Мармеладову у Достоевского, которую на каторге называли «матушка ты наша», Любочку из главы «Доброе слово» в упомянутой книге «Отец Арсений» – поведение этих героинь вызывало и соответствующее отношение к ним.

Как соблюсти золотую середину в общении, находясь в военном госпитале в многочисленном мужском окружении? С одной стороны, тезис – эмоционально не вовлекаться, с другой стороны, что-то подсказывает, что при полном отстранении ничего не получится. Но если настроиться определённым образом, то бо́льшая часть опасности окажется преувеличенной и, с Божией помощью, вообще минует. Если с твоей стороны есть сострадание и участие, то в человеке навстречу тебе пробуждаются другие переживания, отличные от вожделения.

Найдутся, конечно, люди, которые скажут, что всё на самом деле хуже, и вы просто мечтатели и не знаете жизни и т. п. А с другой стороны, что сами знают о жизни эти люди – бывали ли в их жизни настоящая дружба, настоящая любовь; жертвовали ли они чем-нибудь ради кого-нибудь? Если ничего подобного не было, то, возможно, у них доминанта такая, они так видят жизнь – с чёрной стороны – и считают это мудростью. Но не факт, что такая позиция является мудростью. Это всего лишь определённая картина мира отдельного человека, его угол зрения. «Неудачник, сгорбленный втрое, никогда в зеркале не увидит героя» – эта строка из песни «Кино» российской группы «Грот» точно иллюстрирует подобные суждения. Здесь смысл в том, что каждый человек сам строит свою жизнь, – снимает своё кино – он может возгревать в себе огонь и быть факелом для других.

Евфросинья Керсновская, верующая женщина, которая была репрессирована в годы гонений и о которой мы уже упоминали в начале книги, когда попала на каторгу, слышала дружественные советы: никогда не рассказывай о себе, скрывай все свои чувства, не делись ни с кем едой и вообще чем-либо и т. п. Она говорила потом, что, к счастью, не прониклась этой «мудростью». Хотя жизнь в лагере и не опровергла ни одного из утверждений этого советчика, но всё-таки Евфросинья Керсновская шла своей дорогой, и последующие события подтвердили её правоту. Она делилась едой – её поведение могло показаться безумием. На самом деле Евфросинья избежала разрушительных последствий влияния голода, голод не доводил её до исступления. Её реальность складывалась таким образом, что даже видимые признаки неудачи оказывались потом удачным стечением обстоятельств. Её как-то послали драить солдатскую казарму, она до крови стёрла себе пальцы. А через некоторое время конвоир хотел убить одну женщину, и Евфросинья заступилась, выхватила у него винтовку – это было ЧП, её могли тут же расстрелять на месте. Конвоир направил на неё дуло, но, узнав её, сказал: «Твоё счастье, что я видел тебя вчера, драящей казарму». Так, то, что вчера казалось несчастьем, сегодня спасает. Даже на краю гибели находился кто-то или что-то, из-за чего она выживала. Так, через зримые ситуации и реальных людей, действовал Промысл Божий.

Приложение 4
Хочешь помочь человеку выжить – научи его заботиться о других^[220]
Беседа иеромонаха Прокопия (Пащенко) с анной Берсеневой-Шанкевич 4 мая 2023 г.

– Отец Прокопий, насколько важно соблюдать определённые правила в общении с пациентом, страдающим ПТСР?

– Любой алгоритм в какой бы то ни было сфере человеческих отношений хорош ровно до тех пор, пока он не становится механическим. Алгоритм помогает выстраивать беседу; но если он начнёт преобладать в разговоре над сопереживанием, сочувствием, то эффект от него может быть прямо противоположным.

Если говорить не о добровольных помощниках, а о специалистах, то, к сожалению, иногда бывает, что специалист, через которого проходят десятки людей, перестаёт видеть в них личности. Они для него – просто объекты анкетирования. В таких случаях контакта между тем, кому нужна помощь, и тем, кто помогает, не происходит; а люди, пережившие ПТСР, рассказывают, что помощь, которую они получили, произошла в обычном человеческом контакте. Поэтому правила ведения беседы – это лишь вспомогательный инструмент, он не должен выходить на первый план.

– Если вы говорите с человеком, пережившим ПТСР, и ощущаете внутреннюю тяжесть, читаете про себя Иисусову молитву?

– Лариса Пыжьянова, специалист МЧС, в своей книге «Разделяя боль» рассказала, что часто люди, пытаясь утешить кого-то, но не имея схожего опыта травмы, лишь наносят новые удары. Поэтому, общаясь с травмированными людьми, не выжимайте из себя знания, которых у вас нет. Кроме того, есть ещё одна опасность. Начав слушать о чужом тяжёлом опыте, вы можете этого морально не вынести. На войне происходят многие вещи, которые в мирном укладе не могут восприниматься адекватно. Сможете ли вы слушать о насилии в плену, о том, как кому-то отрезали голову? Тяжёлые мысли имеют свойство перекочёвывать из головы в голову. Поэтому, если вы не чувствуете в себе достаточно сил на такой разговор, скажите своему собеседнику, что постараетесь найти кого-то, кто сможет оказать ему квалифицированную помощь. Но если вы стали участником диалога и ощущаете внутреннюю тяжесть, читайте про себя Иисусову молитву. Вы будете слышать и понимать то, что вам говорят, но полученная информация вам не навредит.

– Почему кто-то возвращается с тяжёлой формой ПТСР, кто-то с легкой, а кто-то психически стабилен? От чего это зависит?

– В США исследовали психику солдат, прошедших войну во Вьетнаме. Пристальный интерес вызвала группа из 10 человек, которые служили вместе и у которых не было ПТСР. Оказалось, что они заботились друг о друге; у них было такое понятие, как субъектность. Что такое субъектность? Это позиция «я не выбирал эти обстоятельства, но я выбираю даже в них оставаться человеком». Те солдаты, помимо человеческого отношения друг к другу, не участвовали в зверствах; если получали бессмысленный приказ, могли внести в него свои комментарии. То есть определённая моральная гигиена во время ведения боевых действий позволяет избежать ПТСР в будущем. Наличие смысловой вертикали позволяет человеку преодолеть даже непереносимые условия.

– Что такое смысловая вертикаль?

– Есть горизонтальное и вертикальное понимание смысла жизни. Горизонтальное – быт, то, что происходит вокруг, что можно пощупать, потрогать. Вертикальное – это осмысление того, что в принципе значит быть человеком. Оно вмещает в себя и морально-нравственные принципы, и религиозное сознание, и родовые традиции…

– Если человек встанет на путь волка, потому что ему кажется, что так легче выжить, то это стабильный путь к разрушению психики?

– Если произошло убийство, человек должен это как-то себе объяснить. Одно объяснение – с позиции волка: я такая боевая машина. Но если ты однажды стал волком, как ты станешь обратно человеком? Другая позиция – воин-христианин: остановить зло, но самому этим злом не пропитаться. Ты защищаешь свою страну, своих соотечественников, но при этом не теряешь человеческий облик. Ожесточаясь, человек расточает своё сердце, и потом ему уже трудно вернуться к самому себе. Даже нажимая на спусковой крючок, можно молиться за врага, и тогда не произойдёт духовного повреждения. Если человек встанет на путь волка, потому что ему кажется, что так легче выжить, то это стабильный путь к разрушению психики. Известно ведь, что самоубийств после Вьетнама было больше, чем потерь во время самих боевых действий.

У нас в Соловецком монастыре как-то был один человек, который со временем стал священником. Теперь он окормляет спецназовцев – он прошёл Чеченскую войну, сам служил в спецназе. Он стал христианином в плену. Говорил, что всю жизнь воспитывал в себе вепря, нарастил бицепсы 45 см, готов был любого загрызть. Был уверен, что даже если попадёт в плен – не сломается. Но когда в плену его начали бить, через полчаса он понял, что то, на чём он пытался основать свою жизнь, все его бойцовские качества – это не та основа. Его сломали морально. Но именно тогда он родился как христианин. И когда он вернулся с войны, у него не было никакого посттравматического расстройства.

– То есть даже если раньше у человека не было смысловой вертикали, он может начать её выстраивать в любой момент? Даже в состоянии травматического расстройства?

– Психолог и писатель Виктор Франкл, который прошёл немецкий концлагерь и сумел выжить, писал, что никакой психотехникой не удастся преодолеть невротический симптом, но можно настолько обогатить человека, что этот симптом сотрётся полнотой жизни. Учение академика Ухтомского о доминанте кажется мне наиболее подходящим для решения проблемы ПТСР: когда у человека есть зацикленность на чём-то, нужно не столько разрушать эту патологическую доминанту, сколько создавать новую, конструктивную. У доминанты есть такое свойство, что все поступающие импульсы притягиваются к текущему очагу. Грубо говоря, если алкоголику твердить о вреде алкоголя, у него это будет вызывать только желание выпить. Более перспективно – создавать новую доминанту. Когда человек изучает, к примеру, чужие мемуары, он накапливает необходимые данные для переживания своего травматического опыта, потому что сталкивается с реальным опытом реальных людей, у которых это получилось.

Есть разные взгляды на ПТСР; один из последних, который, к слову, коррелирует с православием, говорит о том, что преодолеть травму поможет личностное развитие. Человек перерастает себя прежнего и выходит из той проблемы, которая его мучает. Данные современной нейрофизиологии показывают, что, когда человек начинает развиваться, у него снимается блокировка определённых участков мозга. Когда он начинает читать, анализировать, вступать во взаимодействие с ближними, заниматься творчеством – его психологическая заторможенность, зацикленность на травме проходят.

Развитие личности не происходит по определённому алгоритму. Человек накапливает конструктивные сведения о жизни, перерабатывает их, формирует новые поведенческие паттерны, начинает любить людей, ценить людей – даже солдат, который на фронте должен останавливать зло. В итоге у него появляется необходимый багаж, который позволяет многое преодолеть. Конечно, если человек воспринимает жизнь только как физическое наслаждение и вдруг лишается каких-то возможностей – тогда этот кризис для него катастрофичен. Я как-то лежал в клинике и видел, как мужчинам с диагнозом «атеросклероз» врачи ставили ограничения: нет алкоголю, нет сигаретам, нет мясу. И один из них возмущался: говорит, по данным американских психологов, без алкоголя, сигарет и мяса уровень жизни мужчины падает на 70 %. Ну, если человек не видит в своей жизни никакой другой возможности чувствовать себя живым, для него эти ограничения (как и любые другие) будут болезненными.

– Когда нет никаких других опор, психика концентрируется только на ситуации неблагополучия. Это и есть ПТСР?

– Здесь опять встаёт вопрос смысловой вертикали. Если человек жил по горизонтали «сон-еда-работа-удовольствие», и потом он сталкивается с критическими обстоятельствами, у него не будет внутреннего ресурса эти обстоятельства переосмыслить и сделать из них неочевидные выводы. Когда нет никаких других опор, психика концентрируется только на ситуации неблагополучия. Это и есть ПТСР. Через некоторое время эта реакция закрепляется физиологически, и человек становится мрачным, осунувшимся и вялым. СВО нам как раз и показывает, к чему пришла наша страна за последние 30 лет. Если социальные условия в обществе более-менее приемлемые, духовный распад ещё как-то можно маскировать. А когда ситуация на острие, душевное неблагополучие вылезает на первый план.

– Вы упомянули мемуары, которые полезно было бы почитать людям с ПТСР. Можно узнать подробнее об этих книгах?

– Многие специалисты говорят о том, что травматический опыт должен быть интегрирован в жизнь человека. Но опыт опыту рознь. Если солдат на войне научился только ненавидеть и потом этот опыт ненависти принёс в мирную жизнь, пользы от этого не будет никому. Посттравматический опыт должен обогащать человека новыми смыслами.

К примеру, английский офицер Эрик Ломакс в своей книге «Возмездие» рассказывает о том, как во время Второй мировой войны попал в японский плен и пережил страшные пытки. У него был типичный пример посттравматического синдрома, и единственный человек, который смог ему помочь, – женщина из «Медицинского фонда помощи жертвам пыток». Сыграли роль не столько её профессиональные качества, сколько искреннее участие и желание помочь. Ломакс всю жизнь ненавидел японцапереводчика, который участвовал в его пытках. Когда он узнал, что японец жив, то поехал его убивать. Но переводчик приготовился принять смерть со смирением, потому что за прошедшие годы переосмыслил своё участие в этой войне. У Ломакса что-то дрогнуло внутри, и он простил своего мучителя. Ненависть, которая терзала его 30 лет, исчезла.

Есть замечательный автобиографический роман Даниила Гранина «Мой лейтенант». Он там пишет, что они тогда, в советское время, не знали Бога, но у них вместо Бога была любовь.

Монахиня Адриана (Малышева) во время Второй мировой войны пошла на фронт добровольцем, всю войну была на передовой, служила в военной разведке (монахиней стала уже в очень зрелые годы). Не раз ходила в тыл противника. Во время одной из вылазок за линию фронта они с опергруппой страшно голодали. Голод был так силён, что они уже готовы были пойти на поиски пищи, чего делать было никак нельзя, иначе их бы обнаружили. Мать Адриана нашла у себя в кармане маленький кусочек хлеба. Она разделила его на пять микроскопических частей и раздала товарищам, сказав: «Только не жуйте и не глотайте сразу, а держите во рту, как конфету, пока не размякнет». Все так и сделали – и голод притупился. Спустя много лет оставшиеся в живых вспоминали это чувство удивительного единения, и мать Адриана говорила, что благодать Святого Духа в тот момент коснулась их всех. Потом, после войны, её приглашали на встречу со школьниками, ждали от неё героических историй – а она рассказывала про этот кусочек хлеба.

Она же как-то во время войны увидела расцветающий подснежник, и он вызвал у неё «трогательную нежность за подаренное ощущение возврата к нормальной жизни от тягот войны». Она остро почувствовала, что даже посреди всего этого ужаса красота не умерла, и это открытие очень её поддержало.

– Если человек может сместить акцент со своих травматических переживаний на что-то ещё – у него больше шансов сохранить психическое здоровье?

– Тем, кто не знаком с нейрофизиологией, эта история может показаться глупой, но в действительности, если человек может сместить акцент со своих травматических переживаний на что-то ещё, – у него больше шансов сохранить психическое здоровье.

Обратите внимание на фильмы, снятые после Великой Отечественной войны. В них на первом плане стоят не спецэффекты, а человеческие отношения. Военный психолог, полковник Алексей Захаров говорит, что если хочешь помочь человеку выжить, то научи его заботиться о других. Академик Ухтомский утверждал, что внимание к ближнему обогащает психику человека. Возьмём такой пример. Человек вернулся с войны и на улице мирного города видит маму с коляской. Тот, кто зафиксирован на своей травме, подумает: «Зачем рожать детей, если в итоге мы все умрём». Тот, кто сконцентрирован не на ненависти, а на любви, порадуется тому, что внёс свой вклад в мирное будущее этого ребёнка.