Начался невообразимый хаос. Бывшие снаружи люди обезумили; всей толпой они вдруг ринулись в эту маленькую комнатуху, кто с какой именно целью – непонятно, то ли взять осколок камня, то ли посмотреть, то ли разуверовать и истязать себя этим… пытавшегося было заградить проход монаха повалили на пол и пошли прямо по нему; Анатолия же придавили к стене так, что он едва мог вздохнуть. В помещение набилось больше народа, чем оно способно было вместить – на месте ложа уже топтались чьи-то сапоги, кто-то упал, кого-то придавили, третьего толкнули об стену, четвёртый ударился лбом о низкий проход из Придела Ангела… Кому-то сломали руку, и он возопил противным гнусавым голосом на непонятном языке. Рядом с проходом задавили женщину – и Анатолий видел, как после нескольких сдавленных криков у неё изо рта пошла кровь. Всюду были непонятные крики – отчаяния, безумия или ликования – нельзя было разобрать. Анатолия впечатали в стену, где он, ввиду пониженного к стене потолка, ещё и должен был согнуться, изобразив телом изгиб камня. Локтём кто-то заехал ему в лицо; ноги отдавили; перед носом тёрлась пыльная холщёвая одежда какого-то паломника, прижимаясь так, что сдирала кожу. Дышать стало невозможно. Тела нагромождались друг на друга, и те, кто оказался внизу, должно быть, уже были мертвы. Обезумевшие люди карабкались, лезли по головам, словно единственной их целью стало именно влезть. Они наступали подошвами на лица, каблуками выпалывали глаза, цеплялись за волосы и уши друг друга. Какой-то мужчина поливал толку багровым фонтаном, после того как прыткая дама угадила ему шпилькой в шейную артерию. Другому вырвали челюсть, используя её как подножку. Чьё-то безжизненное тело с вывернутой головой сползало с нагромоздившихся людей, и от него отмахивались, как от назойливой мухи.

Стены Кувуклии сотрясались, точно их таранили снаружи. Анатолий, ощутив уже вкус не только грубого хлопка, но и пропитанной ладаном каменной стены, к которой прижали его лицом и которая жгла его, попытался воспроизвести в уме слова… это было бы единственным спасением. Он понимал, что через вход отсюда не выбраться; кажется, кости его уже трещали. Он представил, насколько мог, Кувуклию целиком, представлял мнимую дверь перед собой… но искры летели из глаз, и он не мог целиком, даже в уме, произнести фразу. Собрав, наконец, последний оставшийся в лёгких воздух и чувствуя, что вот-вот отключится, сквозь зубы, безумным рыком загнанного зверя он проскрежетал: «сан-сааа-саад-хаши». И дрогнули вновь стены часовни; камни провалились за ним, и в стене образовалось нечто вроде прохода. Его выдавили туда, но и с той стороны тотчас навалились тела, и последнее, что почувствовал Анатолий – резкую боль в груди от ломающихся, как сухая солома, рёбер…

Яркий белый свет взрезал тьму. Взгляд его более ничто не застилало. Он ощутил своё тело, точно оно было верёвочным и без всяких мышц, однако понимал, что не умер, раз ещё может чувствовать его хотя бы так. И дикий крик, который он не сумел издать там, вырвался из него теперь и растворился в стенах непонятной, белесой комнаты, где он лежал на кровати и в каких-то проводках. Послышался хорошо знакомый – до отвращения, до безумного отвращения! – звук отворяемой двери, и перед взором возникла женщина в белой медицинской шапочке; на лице её читалась радость.

– Очнулись? Очнулись! Лежите тихо, я за врачом! – Скомандовала она и исчезла.

Перепуганный Анатолий, совершенно не понимая, что с ним происходит, даже исполнил её приказ и замер, как ему велели. Он осмотрелся, с трудом ворочая головой – очертания комнаты, где он находился, очень напоминали больничную палату, да и куча приборов рядом с ним подтверждали эту гипотезу. Однако что он тут делает, было неясно. Его, вероятно, смогли вытащить оттуда… но как? По ощущениям он должен был превратиться в размазанные по камням кровавые останки, которые даже нельзя было бы отскрести, не то что опознать. Но тут вошёл врач с той же медсестрой, участливо улыбнулся, проверил показания приборов и вежливо спросил:

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Как… как меня вытащили? – Прохрипел Анатолий, голос плохо его слушался.

– Ну… ремонтники исправили лифт, и вас вынесли на носилках.

– Что?.. какой лифт?..

– Тот, в котором вы упали, ударившись головой.

Это известие чуть не вернуло Анатолия обратно в забытье. Ему показалось, что он падает, хотя он и так лежал.

–Упал… какое сейчас число?

– Пятнадцатое сентября.

– А год?

– Всё тот же, – добродушно улыбнулся врач одними губами, – не переживайте: вы пролежали здесь всего месяц. Это совсем немного, учитывая, что другие лежат годами.

– Я был в коме?

– Что-то вроде этого.

– А… как же Иерусалим?

– В смысле?

– Я был там… был же… в храме… меня задавила толпа…

– Если вы и были там, то уж точно не в последнем месяце.

Врач ещё раз улыбнулся губами, наблюдая полное недоумение лицо своего пациента.

– Ну, приходите в себя, не буду вам мешать. Это ничего: другим и не такое чудилось. Сестра принесёт всё необходимое, а я зайду ещё вечером.

Он отдал сестре какие-то указания по медицинский части, и удалился. Та опять склонилась над ним – медсестра Тамара, как прочёл он на бейдже; с мягким, покладистым лицом и добрыми, часто улыбающимися глазами; с гладкой кожей и лёгким запахом чего-то сладкого – и проговорила, поправляя ему подушку, чтобы голова была повыше:

– Полежите пока так, я сейчас принесу некоторые препараты. Вам нужно отдыхать; восстановление после комы небыстрое. Но всё позади: раз вы очнулись, то точно выздоровеете!

Медсестра расползлась в улыбке, и Анатолия вжало в пастель: на добродушном лице её немыслимым контрастом выделились ровные, аккуратные, чистые… совершенно чёрные зубы.

– Не смотрите на меня так, я не приведение! – Хихикнула она и вышла.

«Не может быть, – вертелось в голове его, – всё это… как же, так много всего, и сон? А смех, разочарование, страх, боль – настоящая, очень сильная – разве бывает… Это сон! Это сейчас сон!». Он попробовал приподняться, но верёвочное тело не слушалось – ноги и руки бессильно задрожали. Однако те волшебные слова были выжжены в его голове, и тлели, как сухой мох. Уставившись на дверь палаты, он произнёс: «сан-сааа-саад-хаши», но ничего не произошло. Он повторял снова и снова, но дверь не двигалась. Потом она всё-таки открылась, но сердце Анатолия упало так же быстро, как и возрадовалось, и падение его было несоизмеримо робкой надежде: вошла Тамара со шприцами и капельницами. Заметив слёзы в его глазах, она сказала:

– Ну, вам радоваться надо. Поправитесь, никуда не денетесь. Молодой ещё, живи да радуйся! За неделю на ноги поставим, вот увидишь.

Сделав пару уколов и поставив капельницу, она опять ушла, блеснув декадансной улыбкой. Она взяла ещё и кровь на анализ, и пока она держала шприц у его вены, Анатолий видел, как тот наполняется чёрной вязкой жидкостью.

Смятению его не было предела. Нутро металось в его жалком теле, как запертый в клетке хищный зверь, всю жизнь провёдший на свободе. Снова и снова он твердил те слова, уже переставая понимать их суть, так что они, как и любое слово, если долго повторять его, превратились в бессмыслицу; он шептал их уже бессознательно, ничего не видя и не слыша, и лишь чувствуя мокрую от слёз подушку под затылком.

Невероятным усилием воли заставил он себя двигаться. Может, конечно, помогли и капельницы; но едва стемнело и в коридорах стихло, он свалился с кровати и пополз к двери. «Это неправильная дверь. Это просто такая дверь… все другие откроются. Что… Что это?!» – рядом с дверью на полу красовались три белых царапины. В это время внезапная вспышка осветила окна снаружи, удар грома содрогнул стёкла, и по зданию прокатился гул. «Оно! Да, снова!» – обрадовался он, но царапины смутили его. Он потрогал их рукой – шершавые и сухие, как бы с бетонной крошкой. Но пол здесь был линолеумный! «Если они там, значит, так тому и быть» – твёрдо решил он. Дотянувшись до ручки, он кое-как выполз в коридор, и – это просто чудо – почти напротив его палаты были двери лифта. И снова под ними на полу – царапины. Значит, ему сюда. Он подполз к ним, и по цифре рядом со створками не без удивления обнаружил, что он на последнем, 22-м этаже. Странно, он не припоминал в своём городе столь высоких больниц… а снаружи уже бушевала буря, и по коридору гулял, свистя в дверных щелях, сквозняк. Он нажал кнопку – загудели двигатели лифта, и через минуту он уже был в просторной, отделанной стальными панелями кабине. Не понимая, зачем он это делает и куда вообще едет, он нажал первый этаж; двери с тихим стуком затворилась, кабина тронулась… и тут же застряла, издав жуткий скрежет и подлетев обратно вверх, как на пружине. Шум дождя и ветра доносился сюда как неясный тихий шорох, однако налетел очередной раскат грома, и всё здание затряслось. Лифт, ударяясь о направляющие, раскачивался в шахте во все стороны. Вдруг он осел одной стороной и замер, точно его что-то зажало.

Вместе со страхом Анатолий ощутил странное, испепеляющее торжество. Всматриваясь в дверь (и по-прежнему лёжа на полу) он проговорил: «сан-сааа-саад-хаши», но створки не двинулись. Новый удар где-то вверху; грохот и опять этот металлический лязг… лифт дёрнулся и проскрежетал пару сантиметров вниз. Свет погас, но на сей раз загорелся аварийный. Анатолий повторил заклинание, ещё и ещё – но всё без толку. Страх начал одолевать его. С новым раскатом кабину снаружи осветила вспышка, точно молния пронеслась прямо над шахтой; белым мертвенным светом влилась она в щели дверей, лифт снова дрогнул, сверху что-то заискрилось. По стальным стенкам тонкими змейками побежала вода. «На помощь!» – заорал что было мочи Анатолий на сей раз вполне земные слова, но его слабый голос не смог перекричать бушующую прямо над лифтом бурю. Он повторял вновь и вновь заклинание, но напрасно. Дикий грохот раздался сверху, и кабину охватил жуткий ветер и дождь – теперь он лился прямо на крышу лифта. Здание сверху, видимо, было разрушено. Вода хлынула напором, так что нельзя даже было понять, в воздухе он или под водой. Она с напором лилась в щель между створками и вокруг потолочного люка, и Анатолий едва не захлёбывался. Его ослабевшие руки не могли даже толком ухватиться за боковой поручень, не говоря уже о том, чтобы попытаться разжать двери… неким предчувствием он начинал понимать, что это конец. Кабина уже наклонилась довольно сильно и даже как бы край её немного смялся внутрь, и каким чудом она ещё держится в шахте, было непонятно.