Самыми "выездными" Толику представлялись пять профессий: дипломата, журналиста-международника, переводчика (опять-таки где-нибудь при посольстве или торгпредстве), торгового моряка дальнего плавания и летчика на международных авиалиниях. Моряка и летчика, коего он представлял исключительно в образе товарища Мизандари, Тэтэ сразу выбросил за борт своих наполеоновских планов: люди этих профессий высаживаются на землю лишь для разгрузки и заправки. С такой жизнью все равно где жить – в США или в СССР: на деле будешь постоянно болтаться где-то посередине. Если, конечно, вообще будешь курсировать в американском направлении, а не куда-нибудь, скажем, в дружественный Мозамбик.
Из сухопутных специальностей столь же бесповоротно отпала профессия дипломата. На дипломатов учат в МГИМО, где конкурс еще выше, чем в театральных училищах, а посему попасть туда без больших связей немыслимо. Оставались переводчик и журналист. Тоже сложно, но реально. Важно в оставшееся до выпуска из школы время навалиться на гуманитарные предметы и, в первую очередь, – на английский. А вот драмкружок нужно оставить – как абсолютно бесполезное в свете новых жизненных приоритетов Толика занятие.
Услышав о решении Тэтэ, Генрих Пуповицкий устроил ему бурную сцену, словно экзальтированный муж, узнавший, что от него уходит жена. За свою насыщенную драматическими перипетиями жизнь ловеласа Генрих привык к тому, что его иногда бросают глупые женщины, но оказался совсем не готов к тому, что его собрался бросить лучший из воспитанников. "В своем ли ты уме, Анатолий?! – кричал Генрих большой раненой птицей. – Ведаешь ли ты, что творишь?! Ведь это предательство, дезертирство! (Черт, никто не знает о замысле Тэтэ, но уже называют его предателем…). А по отношению к самому себе – творческое самоубийство!". "Сами понимаете, Генрих Романович, десятый класс надвигается: уроков много, а свободного времени практически нет", – отвечал Толик, потрясенный страданиями прислужника Минервы, но непоколебимый в своем решении. Пытаясь удержать ренегатствующего прима-актера, Пуповицкий воззвал к его родителям, однако столь же безуспешно. "Ты что, больше не хочешь поступать в театральное?", – спросила Толика мать после звонка-набата Генриха Романовича. "Хочу налечь на учебу перед выпускными", – пояснил сын. "Это правильно, – одобрила мать. – И подумай все-таки о мединституте. Я тебе давно об этом говорю".
Да что там Пуповицкий, когда ради великой американской мечты Толик пожертвовал и верным Венькой, которого ему заменили новые друзья. С Венькой Толик, как и прежде, по утрам отправлялся в школу, но обратно они возвращались уже порознь: после уроков Тэтэ теперь все чаще присоединялся к поджидавшей его компании "наперсников". "Ты куда?", – спрашивал расстроенный Венька. – "Да я это… к репетитору хожу. Намерен заранее готовить сани для выпускных экзаменов". – "С Персом?!". – "Нет, с Персом нам просто сейчас по дороге. Пока, Венька!". Того, что обман раскроется, и Венька узнает о предательстве друга (опять "предательство"…), Тэтэ не боялся: они с "наперсниками" сразу же договорились, что о дачных посиделках, которые Толик не без удовольствия именовал заседаниями "Тайного Западного Общества", знать никто не должен – ни в школе, ни дома, нигде. Иначе проблем не миновать. Этого и объяснять не требовалось, и так было понятно. Понимание того, что на даче они занимаются вещами вроде бы невинными (ну, подумаешь, кино смотрят), но в то же время недопустимыми, прямо нарушающими неписаные законы и нормы поведения советской молодежи, приятно щекотало нервы Тэтэ. "У нас тут прямо партизанское подполье, – говорил он "дачникам". – Как "Молодая гвардия". Только наоборот".
Однако самая разительная перемена произошла в его отношении к Нике. Еще месяц назад для него не было никого дороже и краше этой девочки. Но теперь американские картинки открыли ему глаза на то, что такое женская красота. Та девушка с журнальной вырезки, ее подруги – они были такими ослепительными, точеными, длинноногими, накрашенными, разодетыми! Или раздетыми. Короче, как живые куклы!.. В сравнении с ними Ника выглядела всего лишь простоватой миловидной девчушкой, не более, слишком земной и обычной. Не то, что бы Тэтэ стал совсем к ней равнодушным, нет – он по-прежнему считал ее хорошей, очень хорошей. Подругой. Ну, то есть, другом. А вот любовь… Любовь растаяла, будто снег в ладонях. Хорошо все-таки, что тогда в парке аттракционов Ника так равнодушно и скептично восприняла его поцелуй и признание в любви, и сейчас не преследовала Толика, не донимала его своими мольбами и расспросами, как Маринка Ставрухина в свое время. Ника, казалось, и не заметила изменений в их отношениях, все так же открыто и искренне улыбаясь ему. Мировая она все же девчонка!.. Но только как друг. На большее не годится, теперь он это осознал. Вины или раскаяния за то, что так стремительно охладел к той, кого любил и добивался больше года, Тэтэ не чувствовал. "Видимо, для мужчин такое поведение естественно: получив то, чего добивались, они хотят чего-то нового и большего. Мужчины не могут быть все время пристегнутыми к одной юбке. Они должны двигаться вперед. Вперед и назад, назад и вперед", – говорил он себе, смеясь над пошлым каламбуром и забыв о том, что совсем недавно почти презирал отца за его измену матери. Зато вспоминал слова Генриха Романовича Пуповицкого: "Любовь – как сифилис. Обязательно проходит. И пока есть на свете женщины, и то, и другое можно подхватить снова. А вот любовь к искусству, к подлинно прекрасному и вечному искусству – это высшая любовь. Она доступна единицам и не покинет их до конца дней". Теперь Толик знал, что такое высшая любовь.
Глава 28
Новый запретный мир, открытый Персом Толику, взбудоражил не только его восприимчивую душу, но и плоть, уже вовсю охваченную томлением и жаром полового созревания. Доселе Тэтэ, как и все его сверстники, удовлетворял тягу к познанию секретов и нюансов женской анатомии, пытливо вглядываясь в замочную скважину в двери девчачьей раздевалки спортзала, в гипнотические кинокадры с обнаженными грудями героинь фильмов "Москва слезам не верит" и "Экипаж", а также – в иллюстрации из сборника античных мифов и найденной у родителей брошюры "Беременность: общие тенденции и практические рекомендации". Однако, получив бессрочный абонемент на подпольные видеосеансы в "персидской" резиденции, Толик смекнул, что перед ним и его друзьями открываются захватывающие дух и не только дух перспективы, позволяющие воочию увидеть в работе помимо зубодробительных кулаков и другие части человеческих тел. "Слушай, а… порно в твоем Госфильмофонде случайно нет?", – не выдержав, спросил он как-то у непонятливого Перса, продолжавшего потчевать друзей сугубо воинственными кинолентами. "Да в том-то и дело, что есть! – щелкнул пальцами Перс. – Точняк знаю, что есть! Но никак найти не могу… Все уже обыскал в доме – и не нахожу, блин! То ли отец их запирает куда-то, то ли прячет так хитромудро…". – "А с чего ты взял, что они у него вообще есть?" – "Говорю тебе – есть! К нам однажды гости какие-то приперлись, и я подслушал их разговор с предками – про фильм, который они у нас вместе дома по видаку глядели. "Каникула", по-моему, называется… Они еще спорили: порнуха это, дескать, или шедевр высокохудожественный". – "Каникулы"?". – "Не, мне почему-то запомнилось, что именно "Каникула"… Там что-то про Рим…". – "Римские каникулы", что ли? Да какая же это порнуха?! Я видел этот фильм, там и ляжки голой не показали". – "Нет, какие "Римские каникулы"! Я его тоже видел, причем здесь он?.. Там Древний Рим имеется в виду. Император какой-то… Короче, из разговора я понял, что это порнуха отборная. Ну, да ладно. Не волнуйся, Анатоль: этот фильм или другой, но я обязательно добуду".
И свое обещание настырный отпрыск товарища Перстнева исполнил вскоре после этой доверительной беседы. Явившись субботним днем, как было условлено, в бабкину халупу, Тэтэ был радостно встречен Персом, чьи ланиты рдели от воодушевления и знойного дыхания печки, возле которой возился Кол. "Принес, Анатоль! – победоносно воскликнул Перс и по-приятельски толкнул гостя в плечо. – Я принес!". – "Чего принес?". – "Видео с порнухой! Я же говорил, что найду!". – "Вива, Персия! Ай, молодца!.. И где же твой скрытный родитель прятал сокровище? В каком сундуке?". – "Ни за что не догадаешься, где! Кол вот тоже не отгадал. В книжном шкафу! Там на одной полке у отца стоит полное собрание сочинений Ленина. И я вижу: что-то с этой полкой не так. Но не могу взять в толк – что конкретно не так? И, наконец, допетрил: ниша у этой полки не такая глубокая, как у других! А между задней и верхней стенкой – щель! Это подозрительно, думаю… Ну, я Ленина выгреб, заднюю панель полочки этой ключом зацепил, на себя потянул – она и открылась, как в сказке! А там!.. Порносклад собственной персоной!.. Там этих кассет – штук двадцать, наверное! И еще коробочки с кольцами, сережками и… (Перс осекся, сообразив, что о хранилище фамильных драгоценностей его древнего рода приятелям знать совсем не обязательно). В общем, я одну кассету взял – и сюда. Так и буду по одной брать, чтобы родители не заметили". – "А это точно порно? Может, другое что?". "Да точно, недоверчивый ты наш! Я ж ее дома сразу и проверил. То самое! – Перс выразительно постучал ладонью одной руки о торец сжатой в кулак другой. – Но и это еще не все! Гляди, что я прихватил!". Жестом бронзового Юрия Долгорукого с Советской площади он указал на стол. Там стояла бутылка из-под лимонада, закупоренная скрученной из бумаги затычкой, какой затыкают бутылки с подсолнечным маслом. "Газировка, что ли?", – усмехнулся Толик. "Сам ты – газировка! Понюхай!", – Перс выдернул затычку. Тэтэ склонился над горлышком бутылки. Ноздри заполнил пряный аромат с тонким спиртовым флером. Аромат был нежным, лукавым и похожим на девушку, которая то позволяет себя поцеловать, то со смехом уворачивается от губ разгоряченного кавалера. "Вино?", – спросил Тэтэ, вдыхая необыкновенный запах. "Чинзано"! – ответил Перс. – Настоящее "Чинзано"! Это тебе не какое-нибудь "Абрау-Дюрсо"! У отца была начатая бутылка, ну я и перелил в эту. А ту бутылку выбросил. А чего, такую в стеклотару не сдашь…". – "А если отец заметит, что нетути "чинзано" в доме?". – "Скажу, что разбил нечаянно". – "Ловко! Ты, Перс, рожден для афер!". – "А то!.. Наливаем? Или Нику ждем?". – "А где она?". – "Обещала придти, но задерживается что-то". – "Давай еще немного подождем, а то без нее – нечестно как-то… Слушай, Перс, а твой праотец сюда не может случайно заявиться?". – "Не может. Во-первых, он в командировку уехал. А во-вторых, он сюда никогда не приходит: это моя нора! Так что, Анатоль, ослабь струну и не вибрируй!".
Нику они, как выяснилось, ждали напрасно. Нет, придти-то она пришла, но от участия в дегустации заморского нектара отказалась. Перс, однако, принялся уламывать ее, и Ника, надо же, уломалась: "Ну, хорошо, но только совсем чуть-чуть – полглотка. Буквально на донышке, слышишь?". "Конечно "чуть-чуть", кто ж тебе много-то даст, – хохотнул Перс. – Тебе – на донышке, а нам – до краешков!". За неимением стаканов в бабушкином буфете "чинзано" разлили в старые фаянсовые чашки с разлапистыми ромашками на треснутых боках. "До краешков, увы, не получилось, но все равно – чин-чин!", – провозгласил Перс, попутно разъяснив "собутыльникам": "Так иностранцы говорят, когда выпивают. Это как раз от слова "чинзано" и произошло". Толик не рассчитал первый глоток и хватанул "чинзано" больше, чем следовало. Напиток показался шелковым и обжигающим одновременно. То ли с непривычки (ничего, кроме шампанского, Тэтэ до сей поры в своей жизни не пил), то ли от того, что глоток и впрямь оказался чересчур большим, у него перехватило горло. "Это ж тебе не водка! – авторитетно засмеялся наблюдавший за ним Перс. – Не залпом надо пить, а маленькими глотками, с чувством, с толком, с расстановкой, как заповедал классик – Пушкин, что ли?..". "Не учи бабушку кашлять!..", – кашляя, прохрипел Тэтэ. "Не учу, не учу… У меня есть тост! – крикнул Перс. – Девушки-медики пьют до потери пульса, девушки-географы – до потери ориентации, девушки-физики – до потери сопротивления. Так пусть же нашими, пацаны, собутыльницами всегда будут девушки-физики!". Тэтэ и Кол заржали. "Дебильный тост, – заявила Ника. – Дебильный и пошлый. Я – не девушка-физик, мне уйти?". "Ника! Ну что ты, в натуре? – укоризненно загудел Перс. – Это же шутка!".
Испив чашу с "чинзано" до дна, Толик почувствовал, как в голове у него зашумел океанский прибой, а по жилам забегали веселые стаи крошечных существ, неведомых и невесомых. На душе стало легко и светло, будто вкрутили лампочку помощнее. "А теперь – кино?", – он развязно ухмыльнулся и призывно подмигнул Персу. "Какое кино?", – непонимающе посмотрела на них Ника. "Научно-познавательное, – отшутился Перс. – Про сельское хозяйство: там пашут, сеют, поливают и всякое такое… Сама увидишь, короче. Но сначала мы с Анатолем выйдем покурить. И обсудим кое-что. Идем?". Он позвал именно Толика, а не Кола, хотя Кол иногда, действительно, покуривал, а Толик никогда и не пробовал. Тем не менее, не задумываясь над этим странным обстоятельством, Тэтэ пошел за Персом в сени. В сенях было холодно, но – не людям, выпившим по полкружки "чинзано". "Держи", – Перс протянул Толику сигарету. – "Не, не буду". Толик был уверен: если родители прознают, что он курил, наверняка оскальпируют его и посадят под арест до самого окончания школы. "Ты чего? Это ж "мальборо"!" – удивился Перс. – "Все равно не хочу". – "А, боишься, что родичи учуют?.. Не бойся, у меня жвачка есть импортная. Ну и снегом еще заешь. Вообще никакого запаха не будет". – "Не уговаривай. Сказал – не буду". – "Ну, как знаешь. А я затянусь, пожалуй". Он чиркнул спичкой. ("А для него это уже, похоже, обычное дело: дымит, как блатной, – отметил про себя Тэтэ, глядя на курящего Перса. – Намастачился, поди, у отца сигареты воровать…"). "Слушай, Анатоль, у меня к тебе предложение есть дюже соблазнительное, – Перс прищурился и пустил струю дыма к потолочным стропилам. – У тебя же дед… ну, тот, который умер… ветеран войны был, да?". – "Да…". – "У него, наверное, орденов и медалей много было?". – "Почему "было"? Было и осталось. Полный китель". – "Здорово! Я так и думал. Понимаешь, тут такое дело… У меня друг есть в Москве. Он – наш с тобой ровесник, только – немец. Ну, из ГДР, то есть. Отличный чувак! Он живет там у них при посольстве. Мы и познакомились, когда отца к ним в посольство на банкет пригласили. Ну, неважно. В общем, этот парень собирает военные ордена и медали. Коллекционирует. Хобби у него такое, понимаешь, да? И вот он, короче, попросил меня помочь достать советские награды: таких у него в коллекции пока нету. Иностранцу вроде неловко как-то отказывать. У меня-то самого – пусто: один мой дед – что в этом доме как раз жил – не воевал совсем. А второй живет в какой-то тьмутаракани – под Оренбургом, по-моему… Я его и в глаза не видел. И у родственников тоже с наградами небогато. Ну, что делать? Вот я и решил к тебе обратиться". – "Зачем?". – "Ну, ты же сам говоришь: у тебя дедовские ордена остались". – "И что?..". – "Будь другом: дай парочку". "Ты офонарел, что ли?! – изумился Тэтэ. – Это же ордена!.. Настоящие!.. И не мои, а деда". – "Но дед-то – твой! И я ведь не для себя прошу. Говорю же тебе: этот пацан – гэдээровский немец. То есть, наш человек, социалистический, друг, товарищ и брат!". – "Да хоть внук Эрнста Тельмана! Это ж не повод, чтобы ордена ему дарить. Не значки все-таки… Их, знаешь ли, не каждому давали". – "Что значит "дарить"? Я не предлагаю тебе подарить ему ордена. Я предлагаю обменять. Ну-ка, подержи…". Отдав окурок Толику, Перс полез в висящую на гвозде спортивную сумку, заклейменную адидасовским "трилистником". "Что у тебя там? Аленький цветочек?", – хмыкнул Тэтэ. – "Не аленький, а синенький! Вот, смотри. Ты когда-нибудь такое чудо видел, а?". Перс держал в руках кепку темно-синего, будто море перед штормом, цвета, с широким и длинным козырьком-совком. На лбу ее загадочной кокардой белели большие латинские буквы N и Y. Они переплетались, как стебли сказочных цветов, как тела страстных любовников, обессилевших в пылу любовной схватки, но не способных оторваться друг от друга, и рогатая Y озорным чертиком выглядывала из-за широких плеч N. "Ну, как? – Перс, словно нетипично любезный и услужливый продавец универмага, вертел кепку перед глазами Тэтэ. – Шик, правда? Настоящая американская бейсболка!". В голове у Толика зашумело с новой силой, а буквы на кепке вспыхнули, будто неоновые. "Американская?.. Прямо из Америки?". – "Куплена в Венгрии, но сделана, ясен процесс, в Америке, где же еще?". – "Так этот твой парень ее в обмен на ордена предлагает?". – "Нет, это я тебе ее предлагаю. Она моя, мне ее отец привез. От немца я ничего в обмен на ордена требовать не могу: неудобняк, в натуре!.. Что он обо мне подумает? Человек приехал к нам в страну, попросил помочь, а я ему цену какую-то назначаю!.. В общем, если ты согласишься на мое предложение, то получишь от меня бейсболку. Немец получит ордена. А лично мне ничего не надо. Для меня главное, чтобы друзья довольны были. Ну, договорились, Анатоль?". Кепка льнула к рукам, грела их, как котенок. Толик надел кепку, покрутил головой, поправил козырек, натянул поглубже. "Великовата немного…". – "Не смертельно! Там сзади, на затылке ремешок есть специальный. Нашел?.. Ага, этот. Его можно ослаблять или подтягивать, и кепка будет то шире, то уже. Убавил?.. Надень опять. Ну, прямо для тебя кепочка-то! Сидит, как шляпа на д’Артаньяне!". – "Где у тебя зеркало, Перс?". – "Зеркало?.. Здесь в доме нету… Но поверь мне на слово! Идет тебе, как бабам – сиськи!". – "Как, ты говоришь, она называется? Балаболка?..". – "Бейсболка. У них там в Америке игра такая есть – бейсбол. Что-то вроде лапты русской. Знаешь, да? Ну, вот они в этих кепочках на поляне и суетятся. Конкретно эта бейсболка – команды "Нью-Йорк Янкиз". Видел буквы на лбу? "Нью-Йорк" означает. Я читал, что это у них там самая великая и знаменитая команда, кромсает всех подряд, как ЦСКА – в хоккее".
Бейсболка… Американская. Настоящая. Кусочек настоящей Америки, который будет принадлежать только ему. Однако тут же Толика снова обожгла мысль о том, что ради этого придется тайком от родителей стащить из дома дедовские ордена. Мысль выглядела уже не такой ужасной, как в первый раз, но все еще пугающей. "Нет, Перс, я не могу", – Толик снял бейсболку, но продолжал теребить ее в руках. "Анатоль, ты, действительно, не втягиваешь – ни в прямом, ни в переносном смысле, – Перс, засмеявшись, открыл дверь и бросил окурок в сугроб. – Я тебе предлагаю не резинку от трусов, а НАСТОЯЩУЮ АМЕРИКАНСКУЮ БЕЙСБОЛКУ, которой ни у кого в городе больше нет и вряд ли будет. Тебе этого мало? Ладно, я дам еще свой ремень. Тот, с двумя дырочками. В понедельник в школу принесу. А кепку… Кепку бери прямо сейчас! Забирай! Я тебе верю и обманывать не собираюсь! Ты же мой друг! Ну?.. Кепку и ремень – за два несчастных ордена! Неужели оно того не стоит? За два ЛЮБЫХ ордена! Только, чтоб они, естественно, разные были. И военные, а не какой-нибудь там сраный орден Дружбы народов… Ну?.. Ты же умный человек, Анатоль, сам все прикинь!..". – "Но как я ордена-то из дома унесу? А если родители заметят?". – "Ты же говоришь, что у деда их – полный китель. Кто заметит отсутствие двух железок? Всего двух, понимаешь, а не пяти, не десяти! Или родители у тебя их каждую неделю пересчитывают? Не заметят, не писай мимо!". – "У деда медалей много, а орденов не очень… Мало орденов". – "Хорошо, тогда исключительно из уважения к тебе – один орден и одну медаль. На такой расклад согласен?". – "А если… родители про кепку спросят? Откуда взял, что да как…". – "Слушай, Анатоль, какой же ты мнительный, а!.. "Если – то, а если – се…"! Ну, не валяй дурня, а?! Скажешь, что я тебе ее подарил – просто подарил, как другу. Или выиграл ты ее у меня: мы поспорили, кто больше на турнике подтянется, и ты выиграл. Или еще что-нибудь придумай! Не знаешь, как родителям врать, что ли?! В твоем возрасте пора бы уже иметь навыки". Наверное, в другой раз Тэтэ, не лишенный чувства осторожности, все-таки отказался бы. Но сейчас коктейль соблазна и "чинзано" был слишком убойным. Сейчас слово "американская" действовало на него слишком опьяняюще. Противиться не убеждающей трескотне Перса, а именно этому шепоту соблазна было слишком трудно. И слишком не хотелось расставаться с кепкой. К тому же приходилось отдавать себе отчет в том, что в случае отказа Перс может осерчать и впредь лишить его радостей дачного подполья… И Толик сказал: "Ладно, уболтал". "Вот и ладно! – как жонглер, подхватил Перс. – Я всегда верил в твое благоразумие, Анатоль! Значит, в понедельник ты мне – ордена, я тебе – ремень, так? И еще: не то, что посторонним, но и Колу с Никой ничего про это говорить не стоит. Они, конечно, свои ребята, но лучше, когда рот на замке, а ключ – в кошельке. И тогда точно никогда ничего не узнает. Заметано? Ну, все, прячь кепку и пошли порно смотреть, пока мы тут с тобой ОРЗ не заработали. Да положи ее обратно в сумку, а когда будешь уходить – заберешь".
"Вы там высшую математику обсуждали, что ли?", – встретили их недоумевающие друзья. "Наоборот, самую простую математику – о том, что два равняется двум, – Перс игривым заговорщиком посмотрел на Тэтэ. – Ну-с, вэлкам ту зе синема, май френдс!»7. И, пригласительно махнув рукой, заскрипел лестницей, ведущей на второй этаж.
Вызволенная Персом из застенков папашиного книжного шкафа кассета не обманула ожиданий дачной компании. Хотя мясной ряд человеческой плоти был представлен на экране не в полном ассортименте и не с той наглядной убедительностью, что на увиденных однажды маленьким Толиком во дворе порнографических игральных картах, восторг неизбалованных эротическим видео Тэтэ и Кола от фильма под названием "Частные уроки" трудно передать словами. Они и не тратили время на слова, предпочитая криво улыбаться, пыхтеть и краснеть – то ли от удовольствия, то ли от других родственных эмоций. Один лишь сюжет ленты гнал кровь по жилам с сумасшедшей скоростью: американский школьник получает беспрепятственный доступ в постель молодой женщины, чье прекрасное тело он может трогать, гладить, целовать и испытывать на прочность теми восхитительными способами, о которых его советские сверстники имеют лишь теоретические представления, да и то – самые общие. Мечта, а не сюжет! Однако довольно быстро Толик понял, что его почему-то смущает присутствие в комнате Ники. Даже мешает. Она, видимо, тоже это поняла, ибо решительно поднялась и заявила: "Я не буду это смотреть". "Почему?", – у Перса вытянулось лицо. "Потому что это похабень", – Ника направилась к лестнице. "Ника, подожди! – Перс вскочил с кровати. – Ну, не хочешь смотреть, не смотри! Давай внизу вместе посидим, поболтаем. Только не уходи, а то я себя буду виноватым чувствовать. Ты все-таки в гостях".
"Хорошо, что она вышла", – сказал Кол Толику, когда они остались вдвоем. – "Ты тоже это понял?". – "Ага. Такой видак лучше с другими бабами смотреть. С чужими и не такими правильными". "Наоборот – с ПРАВИЛЬНЫМИ лучше смотреть, – подкорректировал Толик. – С теми, кто все правильно понимают, правильно себя ведут и не сопротивляются, как девушки-физики. И берут инициативу в свои руки". – "Ага, и не только инициативу!". – "И не только в руки!". – "Ага!". Они засмеялись. Француженка Николь из фильма, безусловно, была правильной женщиной. Но где найти такую в реальной жизни?.. В реальной советской жизни, будь она неладна… Сквозь гайморитный бубнеж перевода продрались звуки какой-то возни на первом этаже – как будто кто-то с кем-то боролся или двигал диван. Потом донесся сдавленный голос Ники: "Перестань!..". Затем все стихло, но через несколько мгновений Ника крикнула уже громче: "Не надо, пожалуйста!..". И тут же послышался шлепок. "Чего они там делают? – спросил Толик, следя за очередным соитием Николь и удачливого юнца. – Диван, что ли, двигают? Чего его двигать, он того и гляди рассыплется…". "В жмурки, наверное, играют", – ответил Кол, не отрываясь от мутноватого черно-белого копошения на экране. Первый этаж пересекли быстрые шаги, хлопнула дверь. Опять воцарилась тишина, через какое-то время безжалостно убитая скрипом чертовой лестницы. Перс поднялся в видеозал одинокий и недовольный. "А где Ника?", – поднял на него глаза Тэтэ. "Домой ушла, – буркнул Перс и помассировал щеку. – Да ну ее!.. Тоже мне – царевна Несмеяна! "Пить не буду, кино смотреть не буду!..". Пусть дергает восвояси". Он плюхнулся на бабкину кровать: "Ну, что тут у вас? Пацан снова раздвинул тетке горизонты и показал земную ось?".