– Встать-то встала… Постояла – да и пошла опять на поле к ребятам картошку копать. Уплыл катерок без меня… Я себя особо не настраивала на минорный лад. А тут и веселые деньки сами собой подоспели. Как вспомнишь… Вскоре после того полетели «белые мухи», на Севере они гораздо раньше появляются. Отсентябрило, октябрь на дворе. На Зее, известное дело, шуга – ледостав, значит. Дело было в воскресенье, утро свободное, лежим мы с Тамарой в постелях, нежимся, отсыпаемся за трудовую неделю. Вдруг слышу – стукнула входная дверь в сенцах, а потом и дверь на кухню вроде отворилась. «Кто там?» – Никто не отзывается. «Может, почудилось?» – думаю. На всякий случай переспросила – опять молчание в ответ. «Собака, может, забежала?» И я, как была, в «ночнушке», непричесанная, заспанная, выхожу в кухню. А там у порога стоит в ковбойке, в брюках спортивных, в мокрущих «Ботасах» мой Вася – и стряхивает снег с соломенной шляпы… А на голове такие короткие завитушки, обсыпанные крупными хлопьями снега, – хоть стой, хоть падай.

– И ты упала… В его объятия, – не очень изящно, через паузу, пошутил я, уповая лишь на то, что мне, как старому другу, сойдет такая реплика.

– Не сразу, конечно. Вначале Вася все чурбаки переколол. Нам на зиму машину дров привезли, свалили во дворе – делай что хочешь. Так он распластал всю эту кучу, аккуратно сложил вдоль забора, поближе к крыльцу поленницу соштабелевал.

– Это ж какой аппетит нагулял на свежем воздухе дровосек новоявленный! – восхитилась моя благоверная.

– Послушай, Лариса!.. Чуть не забыла, спасибо – ты напомнила… – оживилась Аннушка. Реплика разбудила в ней еще один фрагмент воспоминаний, дремавший до поры до времени в подспудности. – Как раз по первым холодам соседка предложила нам с Тамарой телячью ногу – они с мужем забили бычка. Цена смешная, но у нас и таких денег на ту пору не водилось. Впрочем, Настасья Филипповна дала так. «Расплатитесь потом, когда зарплату получите». Занесли мы этот, уж и не знаю, как правильно назвать, то ли окорок, то ли…

– Стегно, – подсказала Лариса.

– Может и так, но пусть будет – нога. Так вот, занесли мы ногу в кладовку, положили на полку – и забыли. Перебивались на супах с тушенкой, картошку варили.

А тут Василия угощать надо, на аппетит он тогда не жаловался. Вот и вспомнили про телятину. Благо печка у нас теперь топилась исправно, не то что раньше, когда мы забивали ее неколотыми чурбаками. Умучаешься, пока разгорится! Ну а Васины полешки как порох вспыхнули, смоляной запах всю избу наполнил. Поставили кастрюлю с колодезной водой. Кусмень телятины заложили килограмма на полтора. Печка жаром пышет, конфорки открывать не надо. Пока готовились к урокам, пока разговоры вели с гостем, мясцо уварилось, от косточки отошло, навар в юшку такой дало – пальчики оближешь! Ну разве можно было отказать в приюте такому кавалеру? Тем более что снегопад разыгрался нешуточный. Отвели мы ему комнату, постелили чисто…

– Меня в горах застигла тьма,

Январский ветер, колкий снег.

Закрылись наглухо дома,

И я не мог найти ночлег,

По счастью, девушка одна

Со мною встретилась в пути,

И предложила мне она

В ее укромный дом войти…

Это уже я не удержался – прочитал начало знаменитой баллады Роберта Бёрнса «Ночлег в пути». Аннушка кивнула головой, словно бы соглашаясь с великим шотландцем. Кто же спасет мужчину в непогоду, кто же его обогреет, как не она – юная чистая девушка. Хотя бы и при помощи им же самим наколотых дровишек…

– Погостил Вася у нас недельку, местных мальчишек настольному теннису обучил. Они за ним косяком ходили: «Лумумба сёдни топ-спин покажет. Жуткий удар, не берется без поролоновой накладки на ракетке». Лумумба, помните, тогда в Африке был такой знаменитый деятель, борец за свободу. А у Васи нос, как у… – Аннушка придавила пальцем свой нос, показывая, насколько африканским выглядел в ту пору нос Василия. – И волосы завитушками под стать Лумумбе… В общем, объяснились мы в чувствах. Свадьбу наметили на лето. Я после его отъезда как на крыльях летала, все у меня спорилось в школе и дома. Ну, думаю, отработаю учебный год и с чистой совестью отправлюсь восвояси замуж выходить.

– А ведь тогда по направлению требовалось три года отработать, – напомнила моя жена.

– Вот к этой-то мысли мое начальство школьное, а пуще районо, успело привыкнуть. В конце учебного года собрала я вещички, распрощалась с Тамарой, коллегами и детишками. Помахала с причала в сторону поселка: «Прощай, Юбилейный! Спасибо за приют и обогрев». В городе Зее, где наше районо, застать заведующего не удалось, он куда-то по делам уехал. Секретарша меня успокоила: не волнуйтесь, мол, документы шеф подпишет, как приедет, вышлем заказной почтой. Спасибо за работу и тэдэ.

Приехала я в Добровольск, встретилась с Василием, сыграли свадьбу, начали обживаться, планы на будущую совместную жизнь строить. Оглянуться не успела, как август на дворе. А мне в сельхозтехникум идти, там вакансия преподавателя математики, меня ждут определенно, как успели договориться. Нужно документы на оформление сдавать, а документов-то как раз и нет.

Встречает меня подружка Вера. К тому времени она замуж вышла, еще раньше моего, на шестом месяце беременности была, с животиком таким симпатичным, аж завидно. Она меня в техникум через отца протежировала. Как узнала, что моя трудовая книжка и диплом до сих пор в районо, так головой закрутила: «Это они тебя на крючок посадили. Ждут, когда ты приедешь за документами назад, а там заставят правдами-неправдами еще годик отмантулить под предлогом, что вести уроки некому. Вот увидишь». – «Что же делать?» – чуть не плачу. – Вера подумала, потом спрашивает: «Ты с заведующим районо встречалась хоть раз?» – «Нет, мои документы директор школы отвозил на оформление». – Тут Верка стала хохотать, она у нас хохотушка была, ей палец покажи – умрет со смеху. – «Ты чего надумала?» – спрашиваю. – «А вот чего. Сегодня какое число?» – «Пятнадцатое августа». – «Так вот, твой заврайоно сейчас не где-нибудь, а в столице области на августовской конференции перед новым учебным годом слушает наставления начальства из облоно, в каком направлении развивать и обучать школьников. Там-то мы его и возьмем на «пушку». – «На какую такую пушку?» – не поняла я сразу. – «А вот увидишь. Ты только мне подробнее расскажи о своем житье-бытье на прииске».

Ну, я не утаила ничего, даже о нас с Васей почти все рассказала, Верке интересно было.

На следующий день отправились мы с Верой в Дом политпросвещения, где учительская конференция заседала. В перерыве отыскали зейского заведующего отделом народного образования. Солидный такой мужчина, осанистый. Подходим так вежливенько: «Здравствуйте, уважаемый Петр Петрович! Извините, что отрываем от важного дела, но у нас тоже дело серьезное». Тут Верка выдвигает на первый план свой красивый животик и начинает повторять мой рассказ о том, как она (то есть я) приехала на прииск, как отработала целый год, как вышла замуж на зимних каникулах (взяла грех на душу, сдвинула сроки свадьбы с лета на зиму). Петр Петрович слушает внимательно, поглядывает на Веркин животик, смекает что к чему. Потом спросил, где муж живет, чем занимается. Тут она ему про переезд в город, про то, что до декретного отпуска есть возможность устроиться на хорошую работу в техникум, а документы в Зее лежат, в районо, и ехать за ними ей в ее положении ну никак невозможно, врачи не рекомендуют. Петр Петрович успокоил Веру: «Пришлем вам документы почтой, не волнуйтесь, давайте адресок».

Расстались мы с улыбками, без претензий, на дорожку Петр Петрович Вере Батьковне пожелал родить крепкого красивого бутуза – как в воду глядел!

Числа так двадцать восьмого августа приходит заказная бандероль, документы мои в полном порядке. Бегу в техникум, устраиваюсь и в сентябре приступаю к работе. И почти сорок лет до пенсии – всё там, как один денек…

Аннушка умолкла, перевела дух. Прищуренные глаза таили в себе одновременно и смешинку, и слезинку. Или мне так показалось? Захолодавший уже основательно без упрятавшегося солнышка ветерок тронул никак не берущиеся сединой русые прядки густых волос, выбившиеся из-под вязаной шапочки на лоб.

Мы с женой посмеялись Вериной сообразительности и Аниной удаче, в итоге которых и возникла почти комедийная ситуация в нашей далеко не смешной прошлой жизни.

Неспешно, с каким-то даже сожалением, убрали импровизированный стол. Погрузили в машину ведро с землей для рассады и пакет с золой – в этом состояла практическая часть нашей поездки. Пожалуй, Аннушка иначе не решилась бы оставлять захворавшего Василия без присмотра, несмотря на то что он отпустил ее с нами. Завтра нашей подруге предстояло рано утром идти на работу в банк, заслуженная учительница России подрабатывает на пенсии мытьем полов. «Овес нынче дорог», как любил говаривать мой покойный ныне друг композитор Коля.

Жизнь продолжает нас распределять вопреки нашей воле и желанию. Только и остается – дышать в паузах чистым свежим воздухом нарождающейся весны.

2003

Десять раз сначала

Лидокаин… Перед первой операцией на ноге с многоосколочным переломом ставили другой обезболивающий укол. Название забылось, чего-то там с окончанием «каин». Как будто он обязан был покаяться за прошлые грехи. Нет, это лишь созвучие… Ассонанс… И сама операция не принесла окончательного облегчения, и краснота по всему телу после укола затлела такая, что пришлось вновь ложиться в больницу и лечить воспаленную медикаментозной аллергией кожу. Надоело хуже горькой редьки!

Введение лидокаина перед второй операцией сделало плату за обезболивание не такой тяжкой. Кости выскоблили с максимально возможным тщанием. Нога пошла на поправку, тьфу-тьфу… Стихотворение, что ли, сочинить с рифмой «новокаин – лидокаин»? Шиза, да и только! Это нисколько не лучше знаменитой рифмы в среде литературных семинаристов – «ботинки – полуботинки».

Странно усмехается судьба! Кто бы мог подумать, что оперировать его будет Георгий Михайлович Сабашников. Да-да, тот самый Жорка, с которым он делился когда-то на стадионе кое-какими секретами мастерства в своем любимом десятиборье. Василий тогда заканчивал выступать, а молоденький студент мединститута Сабашников только-только начинал постигать азы венца «королевы спорта», как некогда высокопарно, но довольно точно назвали журналисты многотрудное десятиборье. Лет через пять Жора побил областной рекорд Иванова. С тех пор имя Василия исчезло из таблицы высших достижений Приамурья. Словно и не бывало никогда его разгонистого спринта, взрывных прыжков и далеких метаний…

Василий Степанович Иванов глянул на стаканчик капельницы. Уже и регулировать пытался частоту впрыска лекарства, но верхняя колба, откуда сочился папаверин, необходимый для укрепления изношенной сердечной мышцы, убывала незаметно для глаза. Придется смириться с обычной нормой лежания у «солдата» – а это обычно два часа с лишком.

Левая нога… Он устал считать все травмы на этой конечности. Бесконечные порывы, растяжения, переломы. Тоже созваниваются словечки: конечность – бесконечность. И опять – «полуботинки»… Хочется оставить наверху что-то более существенное. Когда в землю ляжем…

Первый раз это случилось в раннем детстве, зимой. Он катался с ледяной горки. Санки занесло в сторону, Васятка перевернулся и потерял сознание. Очнулся – гипс. На левой ноге. За малостью лет это показалось забавным – такая белая гетра, только почему-то одна. Впрочем, тогда он восстановился молниеносно, как и полагается шестилетнему мальцу в пору бурного роста…

В сороковых годах минувшего века, сразу же после войны, по экранам всей страны – под победные фанфары, в обстановке всеобщего восторга – успешно прокатился трофейный фильм «Тарзан» с олимпийским чемпионом по плаванию Джонни Вейсмюллером в главной роли. «У-лю-лю-лю-ху!» – кричали пацаны, подражая смелому и ловкому хозяину джунглей. Мальцы привязывали веревки к веткам высоких тополей, воображая, что это лианы, на которых можно перелетать от одной «пальмы» к другой. Васька избрал для этой цели высоченную старую черемуху в уголке сада, где лежали руины печки: на этом месте стояла некогда летняя кухонька. Смекнул, что хрупкие и ломкие тополиные ветки могут его подвести, однако не учел коварной гибкости черемухи. Когда на своей «лиане» он бросился с высоты от воображаемых преследователей, ветка согнулась дугой, и Васька тощим задком врезался в кучу битого кирпича, который лежал черт его знает сколько и дожидался часа, чтобы подкараулить новоявленного Тарзанёнка. Досталось и ногам, особенно слабой после недавнего гипса левой. Да еще отец добавил ремня, а мать не поскупилась на подзатыльник, благо эта часть тела не пострадала при испытании аттракциона, который в наши дни любители экстрима называют «тарзанкой»… Ходил по родной деревне враскоряку, и вид у него был такой, словно заигрался пацан и невзначай в штаны наложил да поздно спохватился – и вот несет «добро» до нужного места.

Потом… Что было потом? По окончании пятого класса отправился пораньше в пионерлагерь и, слоняясь без дела по малолюдной территории, вздумал залезть на качели. Конкурентов нет, никаких тебе очередей за развлечениями. Смена еще не началась, за мальчишками догляда не организовали. Когда вволю накачался, решил спрыгнуть в нижней точке маха – и угодил прямехонько на грабли, которые какой-то раздолбай бросил рядом с качелями. Грабли были железные и лежали вверх зубьями. Впрочем, если грабли были бы деревянными, это мало что изменило бы. Так обычно и случается в жизни: уж если подлость, то в полном объеме. Пропорол стопу. Левую… Прохромал всю смену, да и потом шкандыбал куриной осторожной поступью вплоть до школьного сентября…

Следующим летом наперегонки с одноклассником Мишкой Мескиным сбегáли с высокого берега Амура в районе лесопильного завода, где мальчишки любили купаться на плотах и рыбачить в затоне. Споткнулся – и со всего хода врезался в размолотый тракторными гусеницами галечник. Обе коленные чашечки как ножом располосовало. Так что левая нога и на этот раз свой черед несчастий не пропустила…

На втором курсе института дернула его нелегкая попробовать поучиться прыгать с шестом в совершенно не приспособленном месте и безо всякой требуемой при этом страховки. Не придумал ничего лучшего, чем присоединиться к ребятам со спортфака, осваивавшим премудрости втыкания с разбега пятиметрового легкоатлетического алюминиевого снаряда и выход на нем в вис. Устроили эту забаву на опилочной акробатической дорожке во дворе общежития. Майский воздух пьянил свежестью, запахами черемухи. Василий решил не отставать, хотя ему, студенту исторического факультета, это было вовсе необязательно. Но он мечтал постичь премудрости десятиборья, поскольку природа наградила его высоким ростом, на который можно было нарастить и требуемые мышцы. А шест в главном виде легкой атлетики прописан восьмым номером и является в некотором роде ключевым, поскольку приносит хорошие очки умельцам.

Итог получился вполне закономерным. Перспективный легкоатлет не удержался на скользком шесте и грохнулся с приличной высоты, как самый зеленый новичок. А ведь к тому времени он был уже чемпионом области в толкании ядра, барьерном беге и тройном прыжке. Порвал связки коленного сустава. Какой ноги? Конечно, левой!

Товарищи по группе под белы ручки повели повзрослевшего, но так и не набравшегося осмотрительности Тарзана на автобусную остановку, ибо вызывать «Скорую» он наотрез отказался. Дальше его сопровождал Коля Месяцев, с которым они жили в одной комнате и сдружились.

Третья горбольница располагалась на набережной Амура, впритык с городским парком, там она стоит и по сию пору. Высадились у драмтеатра. Время было вечернее, на танцплощадке духовой оркестр пробовал свои медные и деревянные голоса. Молодежь начинала течение на зов «сковородки». Две девахи, явно пэтэушного обличия, увидев странную пару, состоявшую из щеголевато одетого невысокого Николая с модным «коком» на голове и долговязого растрепанного Василия в тренировочном костюме, сделали стойку. Но, увидев, что высокий парень хромает, а его трико густо облеплено опилками, и в танцоры он явно не годится, состроили гримасы, – как они, видимо, думали, иронично-презрительные. На самом же деле получились весьма жуткие профтехрожи.

– Умрешь и не попробуешь, – процедила одна из них, кривя намазюканный алой помадой губастый рот. А другая заржала табунной кобылицей и завиляла крутым задком, пародируя хромоту Василия.

– Кыш, шалавы! – обрезал разнузданных девиц Коля.

Дальнейшее пребывание в больнице потребовало бы особого рассказа, так что не будем уклоняться от темы. Скажем лишь, что гуманитарий Месяцев в тот же вечер собственноручно изготовил из подвернувшихся материалов легкий и прочный костыль. Поскольку примерок не было, Коля соорудил ортопедическое подспорье с учетом Васькиных метр девяносто. Пришлось потом слегка отпилить нижнюю часть костыля. Василий ходил с этой штуковиной недолго, связки срослись на удивление быстро. Только вот колено не давало полного разгиба – в барьерном беге это минус, так как левая нога у Иванова была маховая. Ей полагалось выпрямляться над барьером полностью – чтобы не прыгать, а продолжать ровный бег. Сто шесть и четыре десятых сантиметра будьте любезны преодолевать десять раз без колебаний центра тяжести тела. Иначе скорость гаснет. Не это ли помешало ему через восемь лет, когда он был в самом расцвете мастерства, удержать во Владивостоке преимущество перед Лехой Луценко в финальном забеге на сто десять метров с барьерами? Впрочем, там были и другие причины, но об этом попозже…

Что же еще приключилось с его разнесчастной левой? Иванов сумрачно уставился на капельницу. «Кажинный раз на энтом самом месте» – так, помнится, писал старый русский актер и потрясающий рассказчик Горбунов… Нога болела туповатой ломотой. Но до сегодняшней боли было множество других болей. Счастливое свойство памяти – прятать минувшее в подкорку – не давало в буднях угрызаться. Но сейчас не будни и не праздники. Сейчас больница. Это нечто иное, тут время течет тонким ручеечком. Иногда это навсегда, в его возрасте – особенно. Шесть десятков – не шуточки.

Жадность к жизни порой ставила его на самую грань. Всегда хотелось все испробовать по максимуму. Ему мало было бить юношеские рекорды – торопился дорасти до взрослых высот. В прыжках, используя худобу и высоченный рост, быстро утвердился на первых ролях. Про шест вспоминать тяжко – хотя куда от него уйдешь. В студенчестве, да и после, это был злой рок.

Осенью, отковыляв на Колином костыле месяца полтора, со свойственной ему настырностью он вновь вцепился в угрожающий здоровью снаряд. Перебарывая страх, стыдясь показать товарищам свою робость, отправился на маленький стадиончик военного училища, где проходили городские соревнования. Для разминки недурно пробежал стометровку, выиграл прыжки в длину. Когда настала очередь шестовиков, подошел к судье и попросил записать его фамилию в протокол. Гриша Якунин, с которым они тренировались совместно, ничего не сказал. Был он на четыре года старше Василия и понимал, что товарищу нужно утвердиться в собственных глазах. Иначе не только на стадионе будешь праздновать труса, когда подопрет похожая жизненная ситуация. Сам Григорий научился в свое время у латышей многому, в том числе и шесту. Жили в Благовещенске, учились и работали, заодно внедряя баскетбол и легкую атлетику в среде молодежи, дети репрессированных после войны прибалтов. К ним и пристал Якунин на динамовском стадионе. Бимба, Озолинь, Кехрис… Эти имена друг произносил с придыханием. Истекли сроки высылки, уехали латыши с берегов Амура на родину, к Балтийскому морю. А Григорий остался наследником их спортивной культурности, делился заковыристыми техническими нюансами с Василием.

«Зарубимся?» – задорно бросил Вася товарищу, поплевав на ладони и ухватившись повыше за алюминиевую жердину. Гриша только брови поднял под густую кудрявую копну волос на голове. Анджела Дэвис позавидовала бы его прическе, тем более цвету – белокурому от природы.

Это сейчас яма для прыжков только по привычке называется ямой, возвышаясь над сектором квадратами поролоновых подушек. А тогда насыпали в самую настоящую яму машину-другую свежих опилок и стружек, привезенных с лесопилки, вжикавшей круглосуточно на амурском берегу почти в центре города. Спускай с небес умеючи на скипидарно пахнущие опилки мосластое тело. Мало того что надо было быстро разбежаться, четко поставить шест в ящик для упора, не промахнувшись ни на сантиметр, оттолкнуться на скорости, повиснуть на шесте, затем взмахнуть ногами и выйти в гимнастический упор, отжаться руками и чистенько «облизать» планку. Важно было суметь приземлиться целым и невредимым на опилки. Наука!

Соревнования начались с высоты балкона второго этажа. Первым застолбил свою удачу Гриша. Он сделал это нарочито подчеркнуто, словно бы говоря другу: «Смотри, как это просто. Раз, два, три – и готово!» Вася подошел к месту для приземления и взял шест из его рук. Схема прыжка Якунина стояла в голове, словно прочерченная жирной тушью на листе ватмана. Наверное, это потому, что в ту пору Григорий сдавал госэкзамены в лесотехническом техникуме и чертил проект гаража для леспромхоза. Заглядывая по пути на тренировку к товарищу в комнату общежития, Вася чаще всего заставал его склоненным над кульманом с рейсфедером, циркулем и линейкой в руках.

Сейчас схема была нарисована красиво, а значит – точно. Надо только не отклониться ни от одной линии, не сфальшивить. Отойдя к заранее намеченному колышком началу разбега, Вася тряхнул головой, отбрасывая сомнения. Затем поднял высоко конец шеста, слегка подался всем корпусом назад, глубоко вдохнул и выдохнул покалывающий легкие воздух сентября. Ритмично покачивая шест в такт шагам, начал разгон к яме, где у стоек с вознесенной в небо планкой ждал его Григорий, чтобы подстраховать в случае неудачи.

Набрав ход, Вася плавно опустил конец шеста и на последних шагах разбега воткнул его в ящик для упора. Сливая в неразрывную цепь движения, прочертил схему прыжка Григория, не отклоняясь ни на йоту. Уже перелетев через планку, ощутил вкус удачи, плеснувший в сердце изрядную порцию адреналина. А дальше произошло то, что и происходит со всеми копировальщиками. Якунин-то ростом на полголовы пониже Иванова, его кульбит ухода от планки повторить в точности было просто невозможно: не те габариты, не та, говоря научным языком, биотехника, физиомоторика иная. В итоге Ваську крутануло на отлете от планки неожиданным образом, и он едва ли не головой врезался в кучу опилок, сложился по частям, словно плотницкий метр, и охнул он боли. Оказывается, правой шиповкой он рубанул по икроножной мышце левой ноги… Кровь из шести проткнутых в коже ранок брызнула фонтанчиками. В довершение ко всему, так сказать, «на закуску», шест, который Григорий, отвлекшись неудачным падением друга, не успел подхватить, выбив искры из глаз, грохнул Иванова по черепушке, не имевшей в данном случае права носить гордое звание головы.

Зажимая руками раны, сидел Васька на опилках и смотрел вверх – туда, где лежала, не шелохнувшись, на зажимах стойки покоренная планка. Все-таки он ее взял – эту высоту!..

В Новосибирске, на большой «спартаковской» зоне Сибири и Дальнего Востока, Василий выступал на следующий год после истории с освоением шеста. Многострадальная левая нога похудела от передряг и периодов вынужденного безделья. Зато правая накачалась от двойной нагрузки. В беге двигательный дисбаланс мешал, а вот в прыжках Василий установил новые личные рекорды. На второй день десятиборья собрался с силами и неплохо пробежал сто десять метров с барьерами, после чего руководитель команды амурских спартаковцев Юрий Григорьевич Луков уговорил его еще раз выйти на старт этой дистанции: «Для команды пойдут хорошие очки». Василий перечить не стал, поскольку чувствовал в себе запас энергии. В итоге на пятом препятствии, аккурат посреди забега, зацепился своей маховой левой ногой за барьерную перекладину и грохнулся на «четыре точки». Досталось обеим коленкам и ладоням, под кожу набилась гаревая крошка, и долго потом синеватые следы падения походили на грубо сведенную татуировку.

Так бывало, когда, по подражательности подростковых лет, мальчишки наносили на тело наколки, корчась от боли, когда жгучая тушь, в которую макали кончики связанных пучком иголок, входила в кожу. А потом подрастали и начинали стыдиться зековских сюжетов, восходящего солнца с буквами «ДВК» над линией горизонта, всяких черепов, кинжалов и обвивающих их змей, красующихся на видных местах рук, ног и груди, а то и спины. Тогда в ход шли еще более жгучие притирки, съедавшие кожу вместе с рисунками. И вновь приходилось корчиться, на сей раз не только от боли, но и от досады на собственную глупость. Тексты и сюжеты исчезали, оставляя взамен корявые рубцы и неистребимый синеватый фон. Вытравить же из подсознания шебутную пору не удавалось никогда и ничем…

Иванов повернул ладони к свету, прищурил близорукие глаза. Слава богу, ладони чисты и белы больничной стерильностью. Время незаметно удалило из-под кожи гаревую «татуировку», только в памяти и остался след новосибирского падения. А еще стояли в глазах уморительные картинки того, как Луков за ужином в ресторане «Сибирь» угощал его и средневика Серегу Подьячего, ставшего чемпионом в беге на восемьсот метров. Парням Юрий Григорьевич заказал калорийную закуску – крабов, сочные бифштексы, гору салатов, вазу фруктов и четыре бутылки минералки в ведерке со льдом. Пить после двухдневных напрягов на стадионных секторах и дорожках дьявольски хотелось! Себе же руководитель команды попросил принести пузатенький графинчик водки и горшочек любимых пельменей с пылу с жару. Наливая рюмку, Луков делал невинные глаза неискушенного младенца. Затем брал рюмку в левую руку, правой звонко щелкал себя по горлу и выдавал диалог, который тогда казался Василию остроумным, а сейчас вызывал лишь ностальгическую усмешку невозвратности. «Тук-тук!» – словно дятел клювом по стволу, изрекал Луков после щелчков по кадыку. «Кто там?» – изменяя голос до неузнаваемости, откликался он самому себе. «Сто грамм…» Улыбка предвкушения освещала круглое лицо Юрия Григорьевича, и он радушно приглашал невидимого собеседника: «Войдите!» За сим следовало деликатнейшее восприятие напитка эталонной менделеевской крепости. Вдогонку шел кружочек колбасы, неспешно пережевываемый с задумчивой гримасой. Словно получив изнутри некую информацию о действии ингредиентов, Луков вздрагивал, поднимал голову от тарелки, демонстративно отодвигал ребром ладони рюмку и с констатирующей интонацией изрекал: «Заходит хорошо…» В завершение мизансцены возникала почти мхатовская по силе воздействия пауза, за которой слегка сокрушенно, с покачиванием головы, Юрий Григорьевич ронял бессмертные слова: «А выходит плохо…»

Сколько раз потом, в совершенно других обстоятельствах, припоминал Василий этот шутливый застольный диалог, который оказался на удивление универсальным. Многие удовольствия в жизни выходили боком. А ведь входили хорошо – грудь нараспашку…

Иванов согнал с лица невольную полуулыбку воспоминания. Нет уже десять с лишком лет на белом свете Лукова, театральные изыски которого веселили усталых атлетов мужской незатейливостью. Да и Серега Подьячий растаял где-то в московских коридорах Министерства железнодорожного транспорта, куда он устроился по протекции своего отца, секретаря горкома партии.

Саднящей занозой застрял в памяти диалог там же, в новосибирском ресторане, с тренером спартаковцев из Омска, сидевшим за соседним столиком. Он подозвал к себе Василия «на пару минуточек» и в продолжение получаса агитировал его переехать в город на Иртыше. Аргументы звучали убедительно. Если Иванов хочет стать мастером спорта, надо бросать свою Тмутаракань, где ни стадиона порядочного, ни тренера толкового, ни регулярных поездок на соревнования в центр России. «Данные у тебя хорошие. Сегодня ты обыграл двух моих ребят, но вот увидишь, через пару лет они будут набирать за семь тысяч очков, а ты так и не перевалишь этот рубеж. Только грыжу наживешь, попомни мои слова. Учиться у нас можно в университете, перевод организуем без проблем. Получишь отдельную комнату, спортивную стипендию, экипируем как надо. Подумай. Вот и адресок…»

Василий адрес взял, но советом омича так и не воспользовался. Накатили домашние заботы, вызванные тяжелой болезнью матери и последовавшей вскоре ее смертью. По-прежнему продолжал самостоятельно бегать тренироваться на стадион в Первомайский парк, где они вдвоем с Якуниным «впахивали» по три-четыре часа ежевечерне. Конечно, благовещенские стадионы были не ахти, скорее напоминали ипподромы для конных скачек. Если в Хабаровске или Владивостоке в гаревое покрытие подмешивали сцепляющие компоненты, для красоты добавляли размолотый в мелкую крошку красный кирпич, так называемый клинкер, постоянно утюжили специальными механическими катками, то подобной культуры содержания спортивных арен и соответствующей техники в Благовещенске просто-напросто не существовало. Разровняют рабочие грабельками вспушенную поверхность дорожек и секторов, примочат водой из шланга – и порядок. Сойдет и так в наших краях. Вот почему рыхлая гарь буквально хватала легкоатлетов за ноги, гася скорость и тормозя прыжки.

Василий к тому времени начал «качать мышцу» штангой, поскольку десятиборец просто обязан быть сильным, чтобы толкать семикилограммовое ядро, метать диск и копье. Выросли мышцы, вырос и вес. Связки надо было укреплять растяжками и массажами, работать над тем, чтобы не потерять в силовой накачке природную гибкость. Все это требовало уйму времени. А хотелось на коротком досуге сбегать в киношку. Втянулся в репетиции институтского драмтеатра. Само собой – учеба. Незаметно в череде досрочных сдач перед соревнованиями экзаменов, дифференцированных и обыкновенных зачетов, спецкурсов и рефератов соскользнул с повышенной стипендии. И хотя «хоры» в зачетной книжке появлялись нечасто, общая «круглопятерочная» на первых курсах картина заметно потускнела. А по ночам засиживался над тетрадкой со стихами, лишая себя полноценного сна. Понятно, что не восстанавливался толком, выезжал на молодости и азарте, черпая до поры до времени из колодца природной одаренности. А у всякого колодца имеется дно… О каком серьезном режиме толковать, если вспомнить последующие годы сумбурной журналистской работы, бесконечные командировки, когда ни поесть нормально, ни поспать по-человечески толком не удавалось. Надо всем довлел изматывающий психологический напряг. Жена, дочка – об этом и говорить не стоит. За радость семейной жизни приходилось платить по самому большому счету. Но это потом, потом… В череде воспоминаний события причудливо тасуются, меняясь местами, лишая логики некоторые, казалось бы, неоспоримые, поступки.