Почему-то всегда теплое время года подбрасывало ему новый шанс испытать на прочность свою знаменитую левую. Друзья трунили: «Что-то давненько не видали тебя на костылях. Ты что, завязал со спортом?» Бегать, прыгать и метать он бросать не думал, а вот на заседания литературного объединения стал заглядывать. Местный классик-баснописец Семен Портнягин со странным псевдонимом Велизарий Фикусов, остановив как-то Иванова под большими часами у гастронома, где маэстро любил прогуливаться на досуге в ожидании знакомых, попенял отечески: «Разбрасываешься ты, Василий. Стихи у тебя есть недурные, через журналистику и к прозе, Бог даст, придешь в свой черед. Сколько можно козликом скакать по стадиону? Ведь ты женат, кажется? Семья, дети… Не ровен час…» Как в воду глядел Фикусов!
Вскорости Иванов вместе с женой Татьяной, небольшого росточка шатенкой в очках, учительницей математики в одной из городских школ, поднакопив деньжат, купили комсомольские турпутевки в Болгарию. Другари-болгары принимали русских братушек радушно. Древняя София, просторно раскинувшаяся у подножия покатой и уютной горы Витоша, запомнилась громадным и немного обветшалым православным собором, взявшим имя у города. До отказа был забит приезжим людом черноморский Солнечный Берег, где отдыхал такой интернационал, что не верилось ни в социализм с коммунизмом, ни в капитализм с пресловутыми «родимыми пятнами». На фотопленке и в сердце запечатлелись закопченный до цыганской черноты Несебр, портовый разноязыкий Бургас и расположенная в Родопских горах средневековой архитектуры Варна, больше известная по крепленому вину того же названия. Все они дарили незабываемые впечатления. Казалось бы, отдыхай на полную катушку, впитывай, как морская губка, заграничные впечатления, сочиняй потихоньку стихи. Но Василий нашел и тут возможность отличиться.
В молодежном лагере Приморско, одном из пунктов их туристского маршрута, шла олимпиада по различным видам спорта с включением в нее и творческих конкурсов. Группы из различных стран приезжали и отбывали восвояси, каждая вносила свою лепту в турнирную таблицу. К моменту приезда амурских комсомольцев «сборная СССР», как кто-то из организаторов неосторожно вывел ее название белым мелком на черной доске, болталась не просто далеко в хвосте, а ютилась на позорном предпоследнем месте. Наверху табели о рангах красовались болгары, как и полагается хозяевам, ибо среди них были парни и девушки явно профессионального уровня, большинство из которых работали в лагерной обслуге инструкторами по плаванию и иным видам активного отдыха. Этакие загорелые пляжные львы и пантеры с пластикой расслабленных южан, готовых, однако, взорваться от малейшей искры. Темперамент явно не северный. Тягаться с такими – дохлый номер. Василий видел это невооруженным взглядом, но самолюбие забунтовало. Ладно, болгары, но почему над нами нависли в таблице немцы из ГДР и ФРГ? Чем лучше поляки и чехи, венгры и югославы? Про французов и англичан даже думать не хотелось, не говоря об албанцах и монголах. Двадцать семь команд значатся в таблице, и мы на предпоследнем месте! Трезвые головы из их группы изрекали, что, дескать, для поддержания престижа страны в спорте существуют профессионалы, а мы сермяжные любители и приехали отдыхать.
Однако заводной Василий сломя голову бросился сколачивать команду для участия в олимпиаде, большинство видов которой проходило прямо на пляже, а пловцы соревновались в открытом море. Здесь же лепились различные скульптуры из чистейшего песка. В танцевальном зале, похожем скорее на большущий ангар с минимумом мебели, где зрителям приходилось стоять или сидеть прямо на глинобитном полу, пели и плясали на скорую руку сколоченные ансамбли и фольк-группы, устраивались конкурсы красавиц и культуристов. Татьяна занялась вокальными делами, а муж не щадил себя на спортивных ристалищах.
После волейбола, морской комбинированной эстафеты, баскетбола, дефиле «мисс» и «мистеров», принесших первые успехи реанимированной «сборной СССР», в очередном виде программы соревнований Василия подстерегал удар судьбы. И хотя это звучит несколько выспренне, но иначе не скажешь.
Играли в регби по максимально облегченным правилам. Захваты разрешалось делать выше пояса. Нет нужды говорить о защитной амуниции, которая состояла из одних плавок, в пылу борьбы они порой оказывались не на тех местах, которые призваны были прикрывать. Мяч-дыня водружался посредине расчерченной на песке площадки, на противоположных сторонах располагались соперники. По свистку судьи все сломя голову мчались к мячу, и начиналась битва, главная цель которой состояла в том, чтобы занести «дыню» любым способом за черту, от которой стартовали соперники. Поляки были повержены с обнадеживающей легкостью. Со старта Василий мощным спринтерским рывком первым ворвался в центральный круг и овладел мячом шагов на пять раньше буксующих в истолченном песке противников. Дальше еще проще: пас влево настырному Вано Кобеляну, на которого дуриком набрасывались все защитники поляков. Вано тут же резко возвращал «дыню» Иванову, после чего никем не атакуемый Василий ходом заносил мяч за черту, успевая для красоты совершить прыжок и в полете припесочить пляжный «овощ» на зачетном поле. На правом фланге удачно подыгрывал руководитель группы Илья Тургенев, козыри которого состояли в его малом весе и пульсирующей ртутности маневра. Через пятнадцать минут болгарский судья свистком возвестил окончание схватки и победу команды СССР. Тем же манером были повержены англичане, бельгийцы и французы. Предстоял финальный матч с парнями из ФРГ. Но немцы не только мастера «орднунга», то бишь порядка, который бьет класс. Они еще раз доказали, что их «фатерлянд» ради того, чтобы вознестись «юбер аллес», не гнушается любыми запрещенными приемами.
Судья дунул в забитую песком свистульку, Василий резко стартовал и первым оказался у мяча. Лидеру немцев надо было сделать еще несколько шагов, чтобы сблизиться с русским. Ситуацию противник проиграл безнадежно и по игровой логике должен был отступить в оборону. Василий поставил ногу на мяч и глянул влево на Вано, который готовился принять его пас. Но что это? Немчура с разбегу прыгает двумя ногами вперед прямо на коленку левой ноги Иванова, которой тот придерживал мяч, уточняя диспозицию. Резкая боль моментально вырубила из игры закоперщика успехов новоявленных амурских «мастеров» пляжного регби.
Василий отполз за пределы площадки, где со слезами на глазах его ждала Татьяна, принявшаяся хлопотать над травмой. Обозленные товарищи удвоили усилия и довели финальный поединок до победы. Получив традиционный приз в виде ящика персиков, парни отнесли фрукты в коттедж своего капитана: «Восстанавливай силы и здоровье». Силы вскоре вернулись, а остаток пребывания в Болгарии Иванов прошкандыбал с элегантной ореховой тростью, которую ему купили земляки в сувенирной лавке, сбросившись всем миром.
Уезжая из Приморско, амурцы оставляли после себя хорошее наследство. Команду родной страны они передвинули на вторую строчку верхней части таблицы олимпиады, поскольку столкнуть с пьедестала пышущих профессионализмом хозяев не представлялось возможным. За все эти подвиги на прощальном костре начальник молодежного лагеря Веню Стырчев огласил решение администрации пригласить в Болгарию отдыхать следующим летом на целый месяц Иванова вместе с женой. «Мы внесем нужную сумму левов, а советское туристическое агентство «Спутник» вышлет вам, уважаемый другарь Васил, путевки. Мы будем очень рады вновь увидеть вас на чудесном берегу Черного моря. На здравей!» – закончил начальник, поднимая стакан сухого красного вина. Но в следующем году София принимала у себя Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Путевки Василия и Татьяны затерялись где-то в канцелярских недрах, которые одинаково темны во всех странах, при всех общественно-политических системах. Всего вернее, кто-то из москвичей воспользовался приглашением болгар. Зато с тех пор к праздничному столу Иванов предпочитал покупать красное болгарское вино, отдавая первенство сухим «Гымзе» или «Нестинарско». От крепленой «Варны» побаливала голова.
Тогда же в Софии купил Иванов вожделенные шиповки знаменитой немецкой фирмы одного из братьев Дасслеров, а именно Адольфа, то бишь сокращенно-уменьшительно Ади. Лицензионные трехполосные «адидасы» потом надежно служили ему, пока шипы не сточились донельзя и бегать в них по гари стало неэффективно. До революционного резинобитумного всепогодного покрытия стадионов оставалось еще дожить несколько лет. Но в спорте каждый год – эпоха. На обновленные дорожки и сектора Василий ступил лишь тогда, когда порох молодой силы сгорел почти полностью. А суперовые тартан и рекортан увидел лишь с трибуны зрителем…
В палату заглянула расторопная медсестра Тоня, с порога посмотрела на капельницу, быстренько удостоверилась в нормальности процесса внутривенного вливания лекарства и умчалась по своим делам, на зовы других больных. Иванов ей даже комплимента не успел сочинить. Старший товарищ Василия Степановича по писательской организации, поэт и, что особенно ценно, доцент мединститута Ратимир Олейников устроил его в отдельную палату с телевизором, холодильником и телефоном. «Читай, думай, пиши. Чего зря бока пролеживать?» Читалось вразвалку, не писалось вовсе, а вот от мыслей отбою не было. Передумал обо всем.
Хотя бабушка и окрестила внучка Васятку, когда он был лет трех от роду, воспитание отпрыск рода Ивановых получил атеистическое, как повелось в стране победившего социализма. Посему уповал лишь на себя, Бога просьбами не утруждал. Любя с детства книжки и ставя их превыше всех ценностей на земле, возмечтал стать поэтом. Деревенское детство закалило и дало устремленность к покорению рубежей физического совершенства. Если дружок Лешка, допустим, играя в лапту, мог метнуть мяч с одного конца поляны до другого, то Васька не успокаивался, пока не запузыривал мячик-гусман, вырезанный из пористого резинового наполнителя колеса американского грузовика «Студебеккера», в кусты за пределами поляны. На пять раз подряд переныривал туда и обратно узенькую речушку Альчин, увидав, что дружки делают лишь по четыре подводных проплыва. Состязательность стала отличительным свойством натуры Василия…
Иванов ворохнулся на кровати, разминая затекшую от долгого лежания спину. По его расчетам выходило, что капельница закончит нудную дележку жидкости лишь минут через двадцать. В молодости этого времени ему бы хватило пробежать на тренировке километров пять, не меньше.
Порой он ощущал некое даже не раздвоение, а настоящее растроение личности. С годами это усиливалось. Одна часть продолжала жить там – за, казалось бы, давно пройденными рубежами. Он заново воскрешал в памяти ключевые ситуации, корректируя и шлифуя неизвестно зачем былые решения и поступки. Редко получалось убедиться в том, что оптимальность его действий была наивысшей. Впору рождаться заново и переигрывать себя самого на клетчатой доске жизни, где черно-белые поля чередуются отнюдь не в такой четкой строгости, как это смоделировано древними мудрецами на шахматной доске. Да и очередность ходов судьба порой нарушает грубейшим образом, при этом не разрешая брать назад твои собственные ходы.
Вторая часть существа Иванова постоянно строила планы и прокручивала возможные результаты. Но предощущение успеха, как правило, эмоционально превосходило во много раз реальность той или иной ожидаемой радости или горести. Вожделенная конфетка, нарисованная воображением, намного слаще слипшейся в зажатой ладошке дешевой карамельной подушечки под народным названием «Дунькина радость». В детстве это удивляло, с годами притерпелся к обману.
Третья составляющая его физической оболочки и заключенного в ней мыслительного духа просто вынуждена была ютиться между прошедшими и грядущими временами. Он ел, пил, ходил на работу, бегал на тренировки, писал стихи, влюблялся в женщин и совершал неисчислимое множество повторяющихся стандартностей. И все это делалось автоматически, словно Иванов и впрямь был биологическим компьютером, запрограммированным социальным «винтиком» в громоздкой машине общественного бытия.
Прав Григорий Якунин, его старинный друг по спорту, с кем на совместных тренировках и соревнованиях пролил не одну бочку соленого едкого пота. «Не бери в голову!» – говаривал Григорий, когда Василий нагружал его своими переживаниями. Но следовать этому доброжелательному посылу редко когда удавалось. Григорий по-медвежьи любит свежий мед, и когда он смачно – прямо из горлышка трехлитровой банки – отпивал этот пахнущий разнотравным нектаром напиток богов, привозимый с дальних таежных пасек, Иванов по-хорошему завидовал другу. Так наслаждаться он не умел, и если вслед за Григорием припадал к банке, то мед почему-то горчил и тяжело оседал в недрах желудка.
Рефлексирование пригибало к земле, вдавливало в почву и, как ни странно, ничему особенно не учило. Жить в постоянном ожидании грядущих великих дел и в то же время ворошить рутинную мелюзгу рядовых делишек – это казалось несовместимым и все же как-то незаметно сопрягалось, ткалось в канву прихотливых узоров разномастных и разноважных событий. Своим литературным сочинительством он пытался гармонизировать жизнь, но до пушкинских высот было далековато…
Капель в стаканчике прекратилась. Иванов крикнул медсестру и крутнул колесико, притормозив сток оставшейся жидкости по прозрачной пластиковой трубочке. Антонина пришла и вынула иглу, примочив спиртовым тампоном ранку. Василий Степанович поблагодарил: «Спасибо, Тонечка! Комары больней кусают… Сегодня у вас чрезвычайно легкая рука». «Лежите, лежите, – откликнулась польщенная похвалой медсестра, поправляя белый колпак на прическе, – пусть лекарство хорошенько усвоится. Чего сердце перенапрягать?»
Кто бы знал, как осточертело это лежание!
А было время, когда так хотелось растянуться прямо на травке стадионного газона. Особенно после «полуторки». Бег на полтора километра его выматывал полностью, опустошая все тайники душевных и физических возможностей. В ножки поклонился бы тому деятелю международного спорта, который, составляя программу десятиборья, на «закуску» припас убийственную для мощных и тяжелых атлетов, такую негуманную дистанцию. Конечно, на свежачка можно пропылить нехудо. Но в том-то и дело, что это последний вид. Если дорожишь наработанным за два дня, если считаешь себя мужиком, приходится стискивать зубы и топотить к безмерно далекому финишу – и этой проклятой «полуторки», и всего десятиборья целиком. Вот тогда-то валишься с ног как подкошенный на зеленую травку-гусятник газона, ощущая вращение матушки Земли.
После Болгарии Иванов восстанавливался долго, ездил принимать физиопроцедуры в спортивный диспансер. На работе был вынужден даже взять бюллетень для нормального лечения. Председатель областного телерадиокомитета Устюжанин сделал выговор: «Стоило ездить в Болгарию, чтобы потом еще и отдыхать на поликлиничной кушетке!» К спортивным занятиям и достижениям своего подчиненного он относился равнодушно, считая все это молодой блажью. Наверное, поэтому Иванов долго поначалу не мог получить квартиры для своей семьи и жил в одной комнате с тестем и тещей, ютясь с женой и дочерью за раздвижной ширмочкой.
Выручил друг Коля Месяцев, который после института тоже пошел в журналистику и возглавлял отдел культуры областной партийной газеты. Там на него навалили обязанности председателя профкома, что, кроме хлопот, давало и определенные возможности. Как-то он встретил Василия воскресным днем у стадионного киоска – в перерыве футбольного матча, с которого Иванов вел радиорепортаж. «Все еще со стариками теснитесь в одной комнате?» – задал Николай вопрос, на который Василий уже устал отвечать друзьям и знакомым. «Через неделю будет юбилей, как после свадьбы поселился у родителей Татьяны. Пять лет…» Месяцев его ошарашил неожиданным предложением: «Слушай, горком партии выделяет редакции двухкомнатную квартиру в своем новом доме. Нашим редакционным зубрам нужны площади побольше имеющихся, так что на квартиру пока претендентов нет. Если ты завтра положишь на стол главному редактору газеты заявление о приеме на работу и свою трудовую книжку, то дело может выгореть. Рискни, Василий. Я, со своей стороны, сделаю так, чтобы ордер достался твоей семье. Зря, что ли, мы пуд соли съели в студенчестве?»
Тут же, на стадионе, Василий по окончании репортажа поймал своего шефа, главного редактора Каплина, азартного футбольного болельщика, и в двух словах изложил ему ситуацию. Прищурив жгучие глаза красавца мужчины и рокового сердцееда, которого чуток портили кавалерийской формы ноги, Каплин безмолвно обмозговал информацию – и выдал свою знаменитую фразу, украсившую некогда передачу на пропагандистскую тему и давно уже ставшую журналистским анекдотом, коего Каплин нисколько не стыдился, а именно: «Двадцать четвертый съезд КПСС неумолимо приближается!» В данном случае это означало его решимость действовать в пользу Иванова, поскольку Каплин был по натуре игрок, бильярдист и преферансист, баловался игрой на ставку и любил рисковать.
Не откладывая дела в долгий ящик, прямо со стадиона отправились в переулочек возле областного музея, где выстроили недавно и Дом радио. Вахтер пропустил их беспрекословно. Дальше Каплин завел Василия в свой кабинет, усадил за стол, вынул лист бумаги и авторучку: «Пиши заявление на увольнение». А сам отправился в приемную председателя комитета. Что там он делал, Иванову до сей поры неизвестно. Но факт остается фактом: в воскресенье, в безлюдном помещении, он через четверть часа принес и положил на стол, рядом с уже написанным Ивановым заявлением, его трудовую книжку. Мало того, последняя строка в книжке гласила, что с завтрашнего дня корреспондент молодежной редакции Иванов Василий Степанович уволен с работы по собственному желанию, о чем и свидетельствовала подпись Каплина, скрепленная гербовой комитетской печатью. Какие «сезамы» бормотал Каплин своим картавым голосом, без буквы «л», которую он заменял фонемой «в», осталось тайной. «Бац по гвазу – гваза нет! – произнес еще одну свою поговорку Каплин. – С тебя бутывка коньяку марки «КВ». Не вздумай уйти от ответа». В ближайшей кафешке они «обмыли» свою молниеносную операцию, которую Каплин завершил еще одной своей меткой фразой: «Выпив – закусив…»
На следующее утро Василий с документами в сопровождении Месяцева зашел в кабинет главного редактора областной партийной газеты Носова, спустя пятнадцать минут после беседы с которым было дано «добро» на зачисление в штат нового литсотрудника. Секретарша выписала на имя Иванова Василия Степановича вожделенную бумажку с лапидарным заголовком «Ордер на квартиру». Новоиспеченный газетчик тут же по-спринтерски помчался в общий отдел горкома партии. Там ему выдали еще одну нужную справку, после чего Иванов смотался в жилищную контору горисполкома. Усталая и чем-то раздраженная тетка бросила на стол четыре ключа, связанных колючим шпагатом. «Быстро у вас въезжают!» – завистливо произнесла она в пространство, щуря глаза с синими, грубо подведенными веками. Мешкать действительно не хотелось, осточертела бездомность. Посему с помощью того же Месяцева, организовавшего перевоз вещичек и мебели товарища, а также при горячем содействии радующегося за друга Гриши Якунина через день семья Ивановых въехала в новенькую квартиру. Василия, а тем более жену с дочкой, не смущало то обстоятельство, что располагалась она на первом этаже, не имела балкона, комнаты были проходными, а санузел совмещенным. Зато в самом центре города, зато своя крепость. И все это согласно поговорке «Не имей сто рублей…»
Остаток лета Василий отводил душу в квартирной уютности, обживался и меблировался на новую солидную зарплату. Хватался за любое редакционное поручение, не чурался приработков. И тренировался как одержимый. Юность уходила, на горизонте маячила суровая мужская пора. Хотелось поставить красивую точку в спортивной карьере.
Как раз вернулся со стажировки в Москве Якунин, который после лесотехникума отслужил в армии, но раздумал становиться технарем. Григорий окончил факультет физвоспитания местного пединститута и его назначили старшим преподавателем кафедры легкой атлетики. С собой товарищ привез фибергласовый шест, который купил по случаю у чемпиона страны Орманова. На Дальнем Востоке еще никто не прыгал с такой «катапультой». Сразу же после приезда друзья созвонились и встретились, как водится, на стадионе. О покупке Василий ничего не знал и страшно удивился, увидев Якунина с длинным обрезком пожарной «кишки», в которую тот затолкал, как в чехол, уникальное приобретение. «“Катапол”. Последняя “штатовская” марка, – отрекомендовал новинку Григорий. – На сто восемьдесят пять с половиной фунтов. Мне его не согнуть, так что шест твой. Бери!» Василий попробовал отнекиваться, завел речь о деньгах, на что товарищ даже рассердился: «Шест твой – и точка. Ты готов получше моего, вес у тебя побольше, так что прыгать на нем сможешь. Достанешь на мои семьдесят восемь килограммов – вернешь взамен этого».
Сборная команда области завершала подготовку к выезду на чемпионат Дальнего Востока. В том году он должен был состояться во Владивостоке. На тренерском совете утрясался состав сборной. Решено было для надежности повезти двух десятиборцев – мало ли что может произойти с кем-нибудь из них. Десятиборье дает львиную долю очков в командную копилку, едва ли не добрую треть. Математика проста: сколько очков заработают семь-восемь бегунов, метателей или прыгунов, столько же наберет за два дня выступления один многоборец. Второй был необходим для страховки, им и стал Якунин, поскольку Иванов свои травмы залечил и вновь выиграл чемпионат области. Да и просто по-человечески лидеру нужен был не только подстраховщик, но и советчик на стадионе, когда прямо в секторе можно указать другу на промахи, помочь быстренько уточнить нужные параметры разбега и технические нюансы того или другого вида.
Друзья решили везти с собой во Владивосток новый шест, хотя по-настоящему освоить его Василий не успел, а Якунин вообще предпочитал прыгать на испытанном алюминиевом шесте. Была некая уверенность в том, что «фибра» поможет и даст преимущество перед остальными многоборцами, поскольку, как друзьям было известно, никто еще на Дальнем Востоке не имел подобного «ноу-хау».
Но, бог ты мой, сколько мытарств пришлось вынести с этим шестом! Началось с того, что кондукторша автобуса, идущего в аэропорт, наотрез запретила втаскивать в салон пятиметровую, как она визгливо выразила свое возмущение, «палку», засунутую в пожарный шланг. И лишь длительная лекция начальника команды Евгения Михайловича Хворова о важности борьбы за спортивную честь области, в чем и должна помочь эта неугодная кондукторше штуковина, убедила пыхтящую как самовар тетку сменить гнев на милость. Шест втащили через окно, положили на пол, где он никому не мешал, и благополучно добрались до аэропорта. История, с некоторыми вариациями, повторилась при посадке команды в самолет, а потом – снова в автобус по прилете во Владивосток. В гостинице «Золотой Рог» амурские легкоатлеты выдержали завершающий бой с администрацией, после чего шест разрешили на законных основаниях занести в отель стиля псевдоампир. Некогда здесь проживали купцы и богатые морские промышленники, стершаяся позолота лепнины, потертый бархат высоких кресел и диванов хранили если и не четкие очертания старины, то дух былых времен уж совершенно точно.
Авторитет Иванова позволил ему взять с собой на соревнования жену. У Татьяны продолжался двухмесячный учительский отпуск, и руководство команды посчитало полезным создать своему лидеру максимум комфорта, для чего супругам выделили отдельный двухместный номер на втором этаже. Июльский Владивосток встретил гостей туманами и полуденными дождями, влажной морской духотой, наносимой со стороны Амурского залива и бухты Золотой Рог. До соревнований оставалось четыре дня, которые ушли на акклиматизацию и тренировки на стадионе «Динамо», расположенном в пятидесяти шагах от пляжа, усеянного купальщиками.
Днем на стадионе было людно, приехавшие заранее команды осваивали арену, примерялись к обстановке, в которой скоро сойдутся в бою. Приморцы, уверенные в своей победе, были радушны, разрешая тренироваться в удобное для гостей время. Знакомые легкоатлеты подходили за новостями, интересовались планами. В кругу многоборцев давно сложилась доверительная обстановка, которая бывает только между людьми, съевшими вместе не один пуд соли.
Тогда-то Василий и приметил, как неестественно быстро за прошедший год прибавил в мышечной массе лидер приморцев Савва Мантуло, не отличавшийся ранее подобным атлетизмом. Савва раздался в плечах и забронзовел не хуже праксителева «Дорифора». На это же обратил внимание и Григорий. Когда Мантуло покидал стадион, Якунин кинул вдогонку долгий взгляд и скривил в ироничной гримасе свой по-африкански крупногубый рот: «Видал, что химия делает с человеком…» – «Какая такая химия?» – не сразу понял Василий. – «Про анаболики и стероиды слышал?» – по-одесски, вопросом на вопрос, ответил друг. На этом диалог зачах. Чего строить догадки, – может быть, Савва на красной рыбе и кальмарах с крабами раздобрел? Отец у него, слыхать, не последний человек в ВБТРФ1. Не ровен час, обидишь парня подозрениями. Хотя слушок про запрещенные препараты, которыми тайком пользовались приморцы, да и хабаровчане с бурятами, ходил по стадионным закоулкам. Но не пойманный – не вор. В ту пору антидопинговых лабораторий, особенно на региональном уровне, в стране просто-напросто не было. Парни, да и девушки, травились грубым нероболом, позднее – тестостероном и прочими гэдээровскими изобретениями вкупе с американскими допинговыми новинками, как эхо докатывавшимися до окраин мирового спорта через три-четыре года.
Было яснее ясного, что ради победы у себя дома Савва Мантуло сделает все возможное на тренировках. И все невозможное – за пределами стадиона. Поди найди початый флакон с запрещенными таблетками или капсулы из-под доз для инъекций. Иванов и раньше не раз встречался с Мантуло на различных соревнованиях, и никогда Савва не брал над ним верх. Похоже, приморцу такая история начала надоедать.
Про себя Василий всегда мог сказать: «Я чист, как ребенок». Вот почему он порой и выглядел именно младенцем рядом с «дутыми» атлетами, хотя природа его не обидела статью и силушкой. Зато ни печень не испортил, ни селезенку не «посадил». Про почки разговор особый, проблемы с ними возникли уже в зрелом возрасте и совсем по другим причинам. Было холодно, было голодно, экипировка подкачала – вот и завелся песочек, зацементировались камушки в парных «фильтрах» мочеполовой системы.
Поздним вечером, когда стадион окончательно пустел, амурские десятиборцы приходили без посторонних глаз осваивать свое тайное «оружие». Друзьям не хотелось до поры до времени открывать козырный «туз», который представлял из себя их «Катапол».
Григорий в секторе для прыжков в длину выкапывал лопатой в песке яму поглубже. Это позволяло Василию хвататься за самую верхушку шеста. Он разгонялся и втыкал «фибру» с резиновым наконечником, который они усилили разрезанным теннисным мячом, в углубление. Яма была на добрый десяток сантиметров ниже стандартного ящика для упора, расположенного в секторе для прыжков с шестом. Это облегчало работу по освоению новинки и помогало гнуть «фибру» на полную хорду. Василий зависал в отвале с подтянутыми к груди ногами, и когда катапульта начинала разгибаться, подхватывал это движение гимнастическим трюком, чем-то напоминающим простейшее упражнение на турнике, именуемое в просторечии «склепкой». Григорий подстраховывал товарища снизу, наблюдая, как шест пуляет Василия в серое приморское небо. Получалось впечатляюще. Но из-за жестких приземлений на не предназначенный для этих целей песок приходилось испытывать нежелательные перегрузки. Поэтому ограничивались парой-другой попыток, после чего ноги гудели, словно по пяткам били бамбуковой палкой, как какого-нибудь хунхуза.
Утро первого дня соревнований обрушило на стадион шквал, стеной налетевший с залива. Хорошо, что предусмотрительная Татьяна еще в Благовещенске заставила прихватить с собой не только непременную пару комплектов спортивной одежды, но и запасной тренировочный костюм. Только что вошедшие в моду болоньевые плащи из непромокаемой ткани, купленные Татьяной накануне на владивостокском «морском» рынке, наводненном японской и малазийской контрабандой, тоже оказались как нельзя кстати.
Еще с вечера Иванов накипятил воды и сотворил в термосе свой фирменный напиток, без которого не мыслил двухдневного соревновательного марафона. Получился крепчайший чай, настоянный на лимоннике, шиповнике, сдобренный смородиновым вареньем и соком трех больших отборных лимонов. Теперь полуторалитровый термос, вкупе со свертком одежды, двумя парами шиповок и запасными кроссовками, эластичными бинтами и прочей нужной мелочевкой, занял свое место во вместительной спортивной сумке. Можно отправляться в путь, благо от гостиницы до стадиона всего два квартала старинных особняков постройки девятнадцатого века. Один квартал круто карабкался в Тигровую сопку, а другой с перевала сбегал прямо к площади перед ареной «Динамо»…
Дальше лента воспоминаний стала двигаться рывками – словно пленка памяти вот-вот порвется и черно-белые кадры былого прекратят проецироваться на некоем внутреннем экране воображения. Належавшегося под капельницей Василия Степановича потянуло в туалет, поскольку единственная почка нагнала в пузырь отработанной жидкости и ее требовалось выпустить, чтобы избавиться от саднящего позыва. Поскольку все «удобства» находились здесь же, в его так называемой сервисной палате, то через пару минут Иванов вздохнул облегченно.
«На чем это мы остановились? – задал он риторический вопрос самому себе. – Ах, да! Опять это наваждение с владивостокским чемпионатом». Изредка он проигрывал в памяти минувшее, ища в нем свои ошибки и ответы на них.
Мог ли он во Владивостоке выполнить мастерский норматив? Если бы не скверная погода и еще ряд досадных происшествий, то, вне всякого сомнения, он набрал бы тогда требуемые шесть тысяч восемьсот очков. В одном только метании диска Василий потерял около двухсот пунктов. Дождем смыло по десять-двадцать, а кое-где и до полусотни очков в остальных видах. Про шест и говорить нечего, до сих пор неведомо, сколько Иванов мог заработать в нем. Реально был готов на сумму за семь тысяч. Но получилось иначе. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…»