Не успели воины срочной службы переварить анекдот старшего лейтенанта Малых и посмеяться, как в комнату для занятий заглянул Синьор Помидор. Скрипнув хромовыми сапогами на пороге, он бросил в наступившую тишину фразу, сделавшую его знаменитым в дивизионе:
– Ракетчик не анекдотами должен развлекаться, а математику изучать. Только она одна поможет вам вести огонь из укрытия, из-за угла…
Так что эпизод с «субординацией» стал новым живописным мазком на портрете майора.
НАХОДКА
Просветительская деятельность Жарикова едва не привела его однажды если и не под трибунал, то уж под монастырь – точно. Говоря армейским языком, засветила ему однажды ярким светом «губа», то бишь гауптвахта. Впрочем, современному читателю не лишне будет пояснить, что это не что иное, как некое подобие каталажки, куда сажают на определенный срок проштрафившихся солдат. Благо в подобных случаях недостатка никогда не было. Дисциплинка в ПВО была та еще, недаром про этот род войск ходило анекдотов больше, чем про все остальные. Дикая жизнь в сопках томила душу и звала на «подвиги», наиболее безобидным из которых являлась чаще всего так называемая «самоволка».
Вдумайтесь в это слово – «самоволка». Как много заключено в нем тяги к свободе. Не оно ли лежало когда-то в основе бегства крепостных крестьян на окраинные земли России и превращения их в казачество? Глубоки и прочны корни «самоволки», тянут они из потаенной памяти живительные соки перебродившей в терпкую брагу воли. И кружатся, дуреют головы парней в серых шинелях, хочется им домашнего тепла и женской ласки. Это ж настоящий кайф, когда над тобой хотя бы часа три-четыре не раздается командирский голос, повелевающий строиться ли на боевую работу, идти ли колонной в сортир, вскакивать ли с кровати как угорелому по возгласу «Подъем!», чистить ли сапоги, разворачивать ли пятиметровый чертеж-схему ракеты – и так далее, до бесконечности, ибо дембель настолько далек, что думать о нем – только зря душу травить.
Накатила однажды на Максима такая вот тяга на волю. Стал мозговать, как бы поцивилизованней вырваться на свежий воздух из казарменной затхлости. И придумал вскоре. Пошел к подполковнику Казаннику. Так, мол, и так, товарищ командир дивизиона, надо бы мне для подготовки очередной лекции по международному положению и пополнения материалов для стенгазеты – картона, красок и карандашей – съездить в город и посетить книжный магазин.
Подполковник выслушал Жарикова вполне благосклонно.
– Дело нужное, получите в канцелярии деньги на книги и художественные причиндалы и в ближайшее воскресенье отправляйтесь в увольнение. До города Находка двадцать пять километров. Утром туда мимо воинской части проходит пассажирский поезд, а вечером идет обратно во Владивосток. В вашем распоряжении, рядовой Жариков, целый день. Постарайтесь провести его с пользой, поскольку вы вполне заслужили своей исполнительностью и дисциплиной это поощрение. К отбою чтоб были в части. Вам все понятно?
Конечно, Максиму было все понятно, тем более что в Находке жила родная тетка Зинаида, с которой он не виделся с детства. Адрес ее в записной книжке Максим потревожил лишь раз, когда в самом начале службы известил тетку и ее мужа, дядю Володю, о том, что судьба забросила его прямо под бок родственникам.
Настало желанное воскресенье. В канцелярии штаба дежурный офицер, заглянув в журнал приказов, выписал рядовому Жарикову увольнительную в город Находку до двадцати трех ноль-ноль сего дня. К увольнительной прилагалась энная сумма на поезд и прокормочный рубль с четырнадцатью копейками. (И кто только придумал, что именно на эти гроши солдатик сможет купить требуемые калории?) К вечерней проверке надо было явиться как штык. Учитывая, что последний пассажирский поезд из Находки отправляется в девять вечера, а дорога занимает не более получаса, плюс минут десять-пятнадцать ходьбы от разъезда до КПП их части, то можно будет еще часок поваландать вне строя до сдачи увольнительной дежурному.
Живем, Лолита!
Максим снарядился в дорогу. То есть надраил ваксой кирзовые сапоги, «асидолом»7 – бляху на ремне, пришил свежий подворотничок к гимнастерке, почистил шинель. А еще надлежало раздобыться у каптера, ефрейтора Жорки Антипина, новой пилоткой, так как своя успела порядком замурзаться на боевой работе, когда счищали густую смазку с устаревшего и стоявшего в резерве зенитного комплекса. Чтобы сослуживец не таскался по городу с вещмешком, Антипин выдал Жарикову настоящий офицерский планшет: «Смотри не покарябай, это я себе на дембель выменял. Пользуйся, учитель…»
Оглядевшись в мутноватое зеркало во весь рост, стоявшее в каптерке, Максим удовлетворенно хмыкнул. Оставалось застегнуться на все пуговицы, чтобы не придрался патруль при возможной встрече с ним в городе. Пронеси его стороной, Господи!
Десятичасовой пассажирский поезд из Владивостока подхватил Жарикова на маленьком разъезде Унаши, не имевшем даже будки для пассажиров и отстоявшем от части в полукилометре ходьбы, и через полчаса Максим уже выходил из вагона на перрон Находкинского вокзала.
Автобусом добрался до центра невеликого приморского города. Посещение магазинов заняло часа полтора. В планшет легли пачка карандашей, набор тюбиков с краской. Сюда же пристроилась брошюрка из серии «Блокнот агитатора» с текстами актуальных бесед на политические темы. В газетном киоске прикупил свежие номера «Комсомолки» и «Правды», засунул их под крышку планшета, притянул потуже кожаный ремешок. Полный порядок!
Поглядев на свои наручные часы «Кама» с черным циферблатом и светящимися стрелками, которые многие старослужащие солдаты не раз пытались «вышухать» у него на невообразимую дрянь, Максим начал соображать. Сейчас время обеденное. Живот требует подзаправки, а карман диктует свои финансовые условия. Идти в кафе или столовую означало растратить не только командировочный «рупь-четырнадцать», но и тронуть пятирублевую заначку, хранившуюся у него в солдатском билете на «черный день».
А день нынче, как раз наоборот, был светлый, солнечный. Осенняя листва устилала тротуары. Тополя тянули в светло-бирюзовое небо опустевшие ветки, словно умоляли продлить теплые деньки подольше. Воздух был настоян на странной смеси гниющей листвы и йодистого спрея, принесенного ветром из морской бухты. А еще в этот «букет» вплетались запахи солярки и мазута, крепко посоленной рыбы и чего-то неизвестного Максиму. Может, это был аромат дальних странствий, который принесли с собой из морей и океанов рефрижераторы, траулеры и контейнеровозы, стоявшие на рейде и у стенок грузовых пирсов. В порту грохали поддонами погрузчики и ворочали жилистыми шеями подъемные краны.
Город и в воскресенье не замирал, делал свои дела. Праздно шатающихся людей не было видно. Тут ведь в основном вахтами да сменами работают, скользящими графиками пользуются, сверхурочными приплатами увеличивают докерские и прочие зарплаты.
Купив стаканчик сливочного мороженого, Максим неспешно лакомился, сидя на скамье в небольшом скверике у кинотеатра. Он уже успел соскучиться по сладостям и теперь растягивал удовольствие, слизывая слой за слоем тающую льдистую макушку «эскимушки». Покончив с мороженым, пристально посмотрел на афишу, висевшую над входом в кинотеатр. Плакат изображал холодно смотрящего молодого человека в старинной одежде со шпагой в руках. «Гамлет» – крупные буквы спускались по вертикали вниз, словно уходя в глубь веков.
Сеанс начинался через пятнадцать минут. Купив билет, Максим зашел в телефонную будку, стоявшую рядом со зданием. Извлек из нагрудного кармана гимнастерки записную книжку, отыскал номер домашнего телефона Орловых, снял с рычага эбонитовую черную трубку и начал крутить разболтанный диск на аппарате. Длинные гудки тянулись довольно долго, пока наконец из трубки не раздался тонкий женский голос:
– Але, я слушаю вас…
Максим кашлянул, прочищая внезапно прихваченное волнением горло, и по-армейски четко доложил:
– Здравствуйте, тетя Зина! Это я, Максим… Я сейчас в городе по делам. Освобожусь часика через два…
– Приезжай к нам сразу же. Автобус номер один. Остановка «Дворец культуры рыбаков»! Поднимешься по лестнице в сопочку, наш дом второй в глубине квартала. У подъезда стоит Володин мотоцикл с коляской «Урал», он один там такой во дворе. Поднимайся на третий этаж, квартира справа. Мы ждем тебя!
Кинофильм захватил Максима. Особенно впечатлила его игра Иннокентия Смоктуновского и Анастасии Вертинской. Шекспировский текст в их устах звучал современно, и многое сразу же ложилось на душу, очищая страданием. Нежная и покорная Офелия не могла существовать без любви. Ее уход из жизни становился вечным укором жестоким властителям. Смерть Гамлета потрясала и ничего, к сожалению, не решала.
Автобус первой линии, неспешно петляя по кривым улицам, доставил Максима до Дворца культуры рыбаков и пополз в объезд сопки. Максим браво взбежал по довольно крутой деревянной лестнице с перилами на приступок возле застроенного панельными пятиэтажками жилого квартала. Во дворе, шагах в пятидесяти от въезда, стоял мотоцикл с коляской. Через минуту Максим был уже на третьем этаже и нажимал кнопку звонка.
Открыла тетушка, она заохала-запричитала от радости. Маленькая и в меру кругленькая, без талии, фигурка тети Зины никак не напоминала живший в памяти образ младшей маминой сестры. Пожалуй, только рыжина начинающих седеть волос слегка воскрешала огненный образ усеянной густой конопушечной посыпкой по всему кругленькому лицу молодой тетки, которая нянькалась с Максимкой в его младенчестве. Была она худенькой егозой, любила играть с племянником, быстро вспыхивала от его капризов и всыпала ему ладошкой «горяченьких», словно это она родила толстощекого младенца, а не старшая сестра. Воспитательные меры бывали порой чересчур болезненными.
Больше они не виделись, так как Дальний Восток велик, от амурского села Степновки до приморской Находки – две тысячи километров пространства и многие сотни больших и малых житейских проблем и условностей, разделивших надолго родных людей.
Дядя Володя каким помнился, таким и остался. Улыбчивый и коренастый светловолосый мужчина с крупными ладонями и толстыми пальцами слесаря. При взгляде на них не верилось, что дядя – профессиональный музыкант и на своем баяне исполняет виртуозные пьесы. Казалось, что каждый палец накрывал сразу две кнопки на клавиатуре.
Стол в гостиной комнате уже был накрыт для встречи гостя. Ассортимент блюд настолько резко контрастировал с меню солдатской столовки, что у Максима сразу же потекли слюнки. Огуречно-помидорный салат был присыпан зеленым лучком и полит густой сметаной. На длинном блюде красовался набор из морских яств – крупные, в палец величиной, креветки, кольца кальмаров, отваренные крабовые ножки, круглые припухшие морские гребешки. Рядом, на отдельном блюде, разлеглась крупная, распластанная на куски, жирная охотская сельдь. Все это покрывали кольца лука, обрамляли листья бледно-зеленого салата, и довершалась картина кучерявыми веточками петрушки.
Тетушка засеменила на кухню и возвратилась с большой супницей. Как ни была она плотно прикрыта, Максим тут же уловил давно подзабытый аромат пельменей.
Из вазы с яблоками и апельсинами свисали крупные темно-фиолетовые грозди винограда. «Приморский», – отметил про себя Максим. Ему уже не раз доводилось лакомиться местными сортами винограда, когда Ратькин посылал его проверить линию связи.
Дело в том, что гарнизон и техническую позицию дивизиона разделяло расстояние около трех километров, а связывала телефонная линия, столбы которой пересекали плодово-ягодную плантацию совхоза, соседствующего с их воинской частью. И вот, под предлогом проверки надежности связи, время от времени начальство посылало рядовых солдатиков во вполне легальный набег на виноградник. Идет такой «проверяющий» неспешно от столба к столбу, срывает по пути спелые яблоки и груши, сует их в припасенную для подобных целей старую разношенную брезентовую сумку из-под противогаза. А виноградные грозди, чтобы не помять, аккуратненько складывает за пазуху. Разумеется, по пути часть витаминной продукции не минует солдатского рта. Так что поход по схеме «туда и обратно» приносил в караульное помещение килограмма три-четыре свежего и сочного лакомства. Каждому, кто заступил в караул на позиции, доставалась его доля в виде почти законного десерта. «Охраняем мирное небо и плодородную землю. Они обязаны с нами делиться», – подводил философскую базу под набег Ратькин. И был по-своему прав.
– За стол, мужчины! – провозгласила тетушка.
Максим деликатно подождал, пока дядя Володя первый сядет на свое привычное хозяйское место, и уселся рядом. Тетушка расположилась напротив.
– Ну, что, за встречу? – почти без вопросительной интонации произнес дядя, беря в руки «гусыню», подобно Эйфелевой башне венчавшую центр стола. – Ты уж, племяш, не обессудь. Тебе вечером в части дышать на сослуживцев придется, так что «беленькой» в таком разе не полагается. А я за рулем… У нас тут венгерской «вермутью» все полки в магазинах уставлены.
Розовый пряный вермут довольно быстро развязал языки, и потекла беседа, в которой ответы и вопросы сыпались как из рога изобилия. Максим захмелел, скорее всего, даже не от вермута, а от сытной пищи и домашнего уюта. Сортировать информацию становилось все труднее и труднее.
Тетушка все еще работает диспетчером в порту, хотя уже получает пенсию. Здоровье неважное, сердце пошаливает.
Дядя руководит хором во дворце рыбаков. Удобно, рядом с домом, напротив автобусной остановки.
Двоюродная сестренка Иринка после школы окончила рыбный техникум, стала технологом по консервам. Вышла замуж и переехала во Владивосток. У нее уже дочка.
Максим тоже рассказывал о своих домашних. Достал из нагрудного кармана фотокарточку Наташи. Извинился, что до сих пор не имеет снимка дочки, все недосуг, да и сглазу родители боятся.
Жена понравилась родне: «Серьезная молодая женщина!»
Насчет дочери высказались в том духе, что она непременно похожа на папу с мамой. Пусть растет здоровенькой, кушает мамино молочко и марает пеленки – иных забот в ее возрасте и быть не может.
Дядя Володя извинился и уточнил, каким образом Максим планирует возвращаться в часть. Услышав про вокзал и поезд, протестующе взмахнул рукой.
– Ты это дело брось! Чего зря деньги и время тратить? Я сейчас сбегаю во дворец, у меня скоро репетиция. Тетушка тебя дальше питать будет. Ты не стесняйся. Я ведь знаю что к чему… Когда служил на флоте, брюхо к спине прилипало. Время-то военное, в походе укачивало – будь здоров. Только сухарями и спасались. Какие харчи тогда были…
Дядя наморщил лоб, и постоянная улыбка сбежала с его круглого лица куда-то в прошлое.
– Ну так вот… Поешь – и на боковую, тебе это полезно. На службе сон-часа у нас не было, да и у вас вряд ли разрешили. Переваривай калории, восстанавливай силы. А я после хоровой спевки устрою «рэпэтэ» нашему застолью. Повторение – мать учения, известно дело… Ну так вот, я тебя на мотоцикле сам и отвезу в Унаши к вашему КПП. Дорога известная, в два раза быстрее поезда домчим.
С тем дядя Володя и ушел.
Тетя Зина старательно выполняла наказ мужа. Из-за стола Максим выбрался соловый от съеденного и выпитого.
– Сходи в душ, – сказала тетя. – Там на сушилке чистое синее полотенце, это для тебя. Баня-то в армии, я слышала, один раз в декаду. И у вас в части так?
– Еще как «так», – добродушно и расслабленно пошутил Максим.
В ванной он с наслаждением скинул солдатскую робу. Поглядев на себя в зеркало, увидел довольно-таки удовлетворенную физиономию. На голове уже успела отрасти щеточка русых волос на месте летней призывной лысины.
Помывшись, он улегся на чисто застланную постель, пахнущую ромашкой и еще чем-то летним, подзабытым. И провалился в сон, в котором мама была молодой и дергала сестренку за рыжие тощие косички: «Кто тебе, Зинка, позволял шлепать Максимку? Родишь своего – тогда и колоти сколько душе угодно».
Когда Максим проснулся, комнату заполнял сумрак, за окнами уже зажглись фонари на столбах. Из кухоньки доносились приглушенные голоса супругов. Тетя Зина звучала на сопрановых верхах, а дядя Володя стлался бархатистыми баритональными низами, вместе получалось слаженное двухголосие на вечную тему семейной жизни. Максиму с Натальей еще предстояло разучивать эту вокальную партию долгие предстоящие годы. А сейчас…
Глянув на наручные часы, Максим окончательно проснулся. Светящиеся стрелки показывали половину десятого вечера. Поезд на Владивосток уже ушел полчаса назад. В силу вступал дядин вариант. И требовалось не мешкать, о чем он и сообщил родственникам, заглянув на кухню.
Тетушка всполошилась, принялась укладывать в пакет бутерброды.
– Ты уж нас извини. Так сладко спал, будить не хотелось. Я сейчас вам чайку на дорожку налью.
Дядя улыбался и спокойно докуривал «беломорину», всем своим видом давая понять, что все идет так, как надо, и волноваться нет причин.
– Я чай потом попью, а ты, племяш, заправься для сугреву. Дорога хотя и недальняя, но ветерок до косточек продует в моем трехколесном «лимузине». Пойду мотор прогрею, а ты спускайся минут через десять.
Дядя подошел к окну и выглянул во двор, где покрепчавший к ночи ветер мотал в черно-синем небе голые верхушки пирамидальных тополей.
– Да… Прямо-таки пургениева ночь, – констатировал дядя, крякнув неодобрительно.
Максим живо откликнулся на эту реплику:
– Дядь Володь, вы, наверно, хотели сказать «вальпургиева ночь»?
– Ща поглядим, – не стал возражать дядя и с тем исчез за дверью.
Все десять минут до расставания тетя Зина прощалась с племянником. То обнимет и чмокнет в щеку, то принимается дополнять пакет едой, причитая о том, что Максим мало побыл.
– Ну, до скорого свидания! – произнес напоследок Максим, не осознавая, насколько пророчески прозвучали последние слова, и отправился во двор, где его дожидался дядя.
Но во дворе не увидел ни дяди, ни мотоцикла.
Максим протер очки: уж не мерещится ли ему эта картина? Но двор по-прежнему пустовал. Впрочем, подумалось Максиму, возможно, дядька отъехал куда-то ненадолго, например в гараж за чем-нибудь вроде чехла на коляску. Вон какой холодный ветрище разгулялся.
Дядя Володя появился примерно через четверть часа. Фразы, вылетавшие из его уст, приводить не станем. Однако при расшифровке на общедоступный разговорный язык они означали, что мотоцикл угнали буквально перед самым носом хозяина неизвестные злоумышленники. Догнать их дядя не смог, только определил направление, в котором они скрылись от погони. Хорошо, отделение милиции рядом, возле Дворца культуры. Сообщил дежурному об угоне.
Дядька огорченно махнул рукой и нашел в себе силы пошутить над ситуацией:
– А ты говорил «вальпургиева ночь»… Пургениева она и есть, обдрищешься с досады. «Полет валькирий», – завершил дядя Володя тираду, обнаружившую в нем неплохого знатока немецкой литературы и музыки.
Здесь же, во дворе, было решено, что Максиму ничего не остается, как возвращаться к Орловым. В часть он уже ни с какой оказией к вечерней поверке не попадает. Так что семь бед – один ответ. Переночует у родни, а утром рабочим поездом доберется до своего разъезда Унаши. Отходит поезд в шесть часов и развозит народ по дистанции на различные железнодорожные службы. Придется встать пораньше и пешком дойти до вокзала. Тут не так уж и далеко, минут двадцать быстрого хода. А поскольку Максим спортсмен, то можно устроить при нужде и утренний кросс.
Тетя Зина еще не закончила уборку со стола, как явились мужчины и доложили обстановку.
– Сколько раз говорила тебе: не бросай мотоцикл без присмотра! – взорвалась тетушка и гневно воззрилась на мужа. – Теперь поедешь завтра в часть с Максимом и доложишь начальству, что это по твоей вине человек опоздал. И вместо него сядешь на гауптвахту, – обнаружила напоследок тетя знание армейских реалий.
Она положила усеянную конопушками ладошку поверх своей немаленькой груди, потом потрогала виски.
– Ну вот, так и знала! Давление, аритмия… Ты, Максим, извини, я пойду лекарства приму и лягу. Мне завтра в первую смену в порту. Надо отдохнуть и здоровье поправить. А вы тут посидите еще. Закуска осталась, ну а дядька к ней в холодильнике отыщет чего-нибудь.
И мелкими шаркающими шажками тетушка удалилась в спальню.
В холодильнике отыскалась бутылка водки, а еще там были литровая банка красной икры и мешочек с морожеными пельменями, которые дядя Володя тут же и засыпал на кухне в кастрюлю с кипящей водой.
Максим гнал из головы мысли о завтрашнем возвращении в часть. Чего помирать раньше времени!
Первую стопку выпили молча, посмотрев в глаза друг другу. Дядя усмехнулся и покрутил головой.
– Анекдот, да и только… Это ж какой чертяка подстроил! Не вчера, не завтра… а вот именно сейчас…
Слова выходили из дядиного рта с паузами, словно им было трудно и неудобно продираться наружу.
– А давай, действительно, анекдоты рассказывать, чего там… Не мужики мы, что ль? Валяй первый.
А что, подумалось Максиму, не плакать же. Уж лучше посмеемся. Собрался с мыслями, как ни трясло его от возбуждения.
– Недавно один новый текст про наши войска услышал. Пойдет для начала?
– Пойдет. А я пока че-нить свое припомню.
Максим не считал себя хорошим рассказчиком и обычно в компании стеснялся травить байки по той причине, что избегал в быту крепких словечек. А какой анекдот без перца да без соли!
– Приехал солдат на побывку домой, – начал Максим и криво усмехнулся, примерив текст к сегодняшней ситуации. – Сели с родителями за стол. Отец и спрашивает: «В каких войсках служишь, сынок?» – «В ПВО, отец». – «А чего там делают?» – И начал сын рассказывать отцу про ракеты, радары и прочую злектронику-баллистику. Отец покрутил головой: «Мудрено дело, без поллитры не разберешься. А попроще нельзя?» – «Проще не бывает», – отвечает сын. Поели, попили, встали из-за стола. Отец сына просит: «Помог бы ты мне, дров надо из лесу привезти». – «Поехали, батя!» – Запрягли они лошадь в телегу, сели и поехали в лес. Нарубили дров, стали складывать в телегу. Нагрузили впору, отец за вожжи берется. А сын ему говорит: «Давай навалим побольше, чего два раза лошадь гонять туда и обратно. Как раз на зиму и запасем». Послушался отец сына, нагрузили вдвое, еле лошадь с места стронулась. Выехали из лесу, дорога пошла луговиной. Сыро, топко, колеса вязнут. Встала лошадь, не может дальше идти. – «Батя, есть идея. Давай скинем дрова, нарежем дёрну, во дворе уложим – красиво будет». – Отец не прекословит. Дрова – долой, напластали дерну, уложили в телегу, да тоже с перегрузом вышло. Поехали дальше. Выбрались из луговины на увальчик, дорога по песку потянулась. Опять лошадь встала, колеса чуть ли не по ось в песке увязли. Смотрит отец на сына, а тот ему: «Выгружай, батя, дерн. Возьмем песочку, посыплем во дворе дорожку от калитки до крыльца. Еще красивше станет, чем с дерном-то». – Махнул отец рукой и говорит: «Вот теперь мне понятно, что это за войска такие – ПВО. Действительно, проще не бывает».
Дядя Володя выслушал с улыбкой, но смеяться не стал. Видимо, боялся потревожить покой жены.
– Мой анекдот с морским уклоном будет, – согнав улыбку с лица, объявил он.
Максим в который раз отметил, что обычно анекдотчики хранят серьезную мину: по контрасту так эффектней выходит. Хотя после угона мотоцикла дяде особо стараться не пришлось.
Дядя посмотрел в заоконную темень, прикрыл глаза, словно припоминал что-то вовсе и не смешное, вздохнул.
– Пришел конвой наших судов в Сан-Франциско. Дело в войну было. Пока караван комплектовали, дали увольнительную на берег особо отличившимся матросикам. В первую очередь отправились человек десять, с мичманом во главе. Пришли в супермаркет, так у них в Америке магазины называются. Глаза разбегаются – все что хочешь есть. А денег, то есть валюты, кот наплакал, на пачку сигарет да на банку пива. Решили скинуться и сыграть на всю сумму. А условие такое: кому продавец скажет, что требуемого товара нет, тот и получает приз. Мичман «спикал» неплохо по-ихнему, не первый раз в Штатах оказался. Начали спрашивать, а продавец на все вопросы «йес» да «йес». Дошла очередь до юнги. А он и говорит, чертенок такой: есть ли у них замок-молния в два метра длиной? Взбрела ему такая фантазия… Перевел мичман вопрос, а продавец головой покачал и «ноу» отвечает. Ну, на нет и суда нет… Получил юнга денежки, но жлобиться не стал, набрал конфет, жвачки, кока-колы – и всех угостил. А назавтра мичман другую группу матросиков повел на берег. Сколько-то там побыли… Возвращаются из увольнительной назад. Мичман сразу к юнге: «Ну, ты меня под монастырь подвел!» – «А что такое, товарищ мичман?» – «А вот что!» – и достает из кармана сверток. Разворачивает – а там замок-молния, ровно в два метра… Оказалось, что за сутки американские торгаши заказали замок такого размера, который понадобился зачем-то русским матросам. Вот мичман всю валюту и убухал на эту фантазию юнги…
К концу рассказа глаза дяди Володи подобрели и легкая улыбка возвратилась на свое постоянное место.
Максим догадался, что вовсе это и не анекдот. Рассказывал дядя о себе. В войну он как раз в возрасте юнги-подростка и был. Но виду Максим не подал, закрутил головой и часто задышал носом, будто бы усмиряя рвущийся из него смех.
Посидели еще часок. Допили бутылку. Дядя дальше про рыбалку в основном рассказывал да про охоту. Большой он любитель этих занятий, вот и мотоцикл купил ради поездок в сопки да на озера – морскую рыбалку дядя не жаловал почему-то. Угомонились к полуночи. Максим лег на диване в зале, а дядя отправился на цыпочках в спальню, сказав напоследок:
– Ты спи смело. Я, как штык, в пять утра подскочу. Вместе и двинемся: ты на вокзал, а я искать концы мотоцикла. Спокойной ночи…
Утреннее расставание было коротким. Обещали не забывать родную кровь, почаще встречаться. Приглашали Максима после службы приехать в Находку с женой и дочерью.
Рабочий поезд отправился навстречу встававшему из-за сопок солнцу. Справа в окно временами вливалась морская стылая бирюза, перемежаемая пакгаузами, кранами, длинными высокими заборами с натянутой поверх колючей проволокой, вереницами контейнеров на железнодорожных платформах. Слева отодвигались к городу жилые строения, тянулась шоссейка с редкими еще на побитом асфальтовом полотне грузовиками и японскими седанами, привезенными из зарубежных плаваний «мореманами». Бум японского вторичного автопрома еще не наступил, но внимательному наблюдателю можно было догадаться о его грядущей эре. Максим принялся считать иностранные и отечественные легковушки на шоссе. На десять наших приходилось две-три «японки». Статистика позволяла делать выводы о мирном экономическом наступлении из-за моря.
Тем временем впереди замаячили силуэты унашинских казарм и поселковых строений. Максим вышел в тамбур и, как только заскрипели тормоза, спрыгнул на гравий насыпи. Стрелки часов показывали половину седьмого. В дивизионе сыграли «подъем», сослуживцы уже слышали раскаты грядущего начальственного грома над Максимовой головой. А сам нарушитель устава неспешной походкой двигался навстречу своей судьбе, ибо с этого дня, как оказалось в дальнейшем, армейская жизнь Максима Жарикова круто рванется с места – и события замелькают с кинематографической скоростью, умноженной на монтаж памяти.
Подходя к контрольно-пропускному пункту, Максим увидел, как, минуя поднявшийся шлагбаум, навстречу ему запылил дивизионный командирский «газик». Через лобовое стекло на пассажирском месте он разглядел овал лица Синьора Помидора. Они встретились глазами, но майор Ванин сделал вид, что не узнал рядового Жарикова. Хотя он наверняка отправлялся в город на его поиски через военную комендатуру, патрули которой благополучно миновали Максима за минувшие бурные сутки.
«Чего ему меня узнавать? – понял Максим маневр начальника. – Проездит по Находке по своим делам целый день, развлечется. Я-то – вот он, уже в части. Никуда не денусь. Со мной и без майора будет кому разобраться и всыпать по первое число. Один подполковник Казинник чего стоит…»
Подполковник был фронтовиком, как и старшина дивизиона Волков. Когда перед строем тому или другому доводилось распекать нарушителей дисциплины, у каждого был свой убедительный педагогический прием. Старшина не отличался оригинальностью. Он, всверливаясь в глаза проштрафившегося солдатика, скрипучим, как нечищеный кирзовый сапог, голосом по слогам объявлял внеочередной наряд на работы, коих в подведомственном Волкову хозяйстве было под завязку.
Казинник же долго молчал, прохаживаясь перед замершим по команде «Смирно!» строем. Потом останавливался напротив объекта воспитания, подносил к его лицу правую руку и произносил спокойным, от этого еще более жутким, речитативом:
– Вот этой самой рукой на фронте я отправлял к праотцам паникеров и дезертиров. Из парабеллума… – И довершал фразу неким бранным словом, которое от долгого употребления и особенностей дикции подполковника превратилось в не поддающееся для расшифровки постороннему человеку междометие «Бенть!»
Для облегчения труда заинтересовавшегося читателя сообщу, что в этом хлестком выражении спрессовались два слова, совместное употребление коих еще со времен татаро-монгольского ига оскорбляло слух русского человека сильнее всего.
Звезды сошлись так, что на утренний развод Максим попал, буквально только перешагнув порог казармы. Шуточки товарищей перцем присыпали рану проступка. Старшина Волков, обнаружив в строю Жарикова, театрально всплеснул руками:
– Нашлась пропажа!
И тут же отправился в канцелярию докладывать командиру дивизиона.
Подполковник Казинник явился с мрачным лицом. Даже отвислое брюхо его словно бы подтянулось до уставных размеров. Посмотрев укоризненно в глаза Максиму, дескать не ожидал я от вас, рядовой Жариков, такого проступка, он воздел над головой правую руку. Ту самую, которой он на фронте беспощадно карал дезертиров. Но парабеллума в ней Максим не увидел. Ладонь сжимала серый распечатанный пакет, который подполковник, очевидно, читал в канцелярии и забыл оставить на столе после доклада старшины.
Повисла пауза. Как опытный командир, подполковник давал солдатам прочувствовать воспитательную важность момента. Эмоциональная профилактика возможных в будущем правонарушений.
Подполковник опустил руку с пакетом и недовольным, вовсе не командирским, голосом материализовал висевшую в воздухе формулировку неизбежного наказания за проступок:
– За несвоевременное возвращение из увольнительной в дивизион объявляю рядовому Жарикову… – он вновь сделал паузу, мысленно оценивая тяжесть случившегося и меру наказания, – десять суток ареста с помещением под стражу. – И довершил фразу своим звонким «бенть».