И после принятия спиртного, закусив квашеной капустой и груздями, рассказал отцу анекдот про ПВО. Тот самый, который в Находке тете Зине и дяде Володе понравился.

О последствиях своей поездки в Находку упоминать не стал. Зато живописал эпопею с траншеей. Про ЧП на боевой работе тоже умолчал, нечем особо хвалиться. Понимая, что серьезный отец хочет услышать о ненапрасности его службы, сообщил об успехах сослуживцев на боевых стрельбах.

– Значит, говоришь, рекорд на сборке ракеты установили ваши, – задумчиво молвил отец. И покачал головой как-то странно. – Ну, тебе бить этот рекорд уже не придется.

Он достал из пиджака сложенную вчетверо газетную вырезку.

– Тут все прописано.

Максим отложил ложку и жадно впился глазами в мелкие строчки текста приказа министра обороны. Оказывается, Колька Рожков напрасно уверял его в Белогорске, что придется Максиму еще дубасить годик в серой шинели. Такие, как и он, солдаты с высшим образованием уже в этом году подлежат увольнению в запас. При этом ставилось обязательное условие – парни с дипломами должны пройти ускоренные курсы и сдать экзамен на звание младшего лейтенанта.

С души словно камень свалился. Прочь ушли сомнения и домыслы. И уже не гостем почувствовал он себя в квартире, а постоянным жителем, которому только и предстоит, что отъехать в командировку месяца на два, на три.

За эту радость подняли по второй рюмке. На смену холодным закускам пришел любимый отцом украинский наваристый борщ с фасолью, с добрыми кусками постной свинины, красный от свеклы и аппетитно возносящий пар к абажуру под потолком. А там и пирожки приспели. Груздочки на тарелке неумолимо убывали, поспевая догонять звон рюмок. Душа ликовала, тело расслабилось и отдыхало от постоянного напряжения бежать куда-то в любой момент по чужому приказу.

– А у тебя, батя, как на сельхозфронте? – в свою очередь поинтересовался Максим.

– Согласно указаниям партии и правительства, – не очень-то весело хмыкнул отец.

– Значит, верным курсом идем? – уточнил сын.

– Вернее на свете быть не может…

Гавриил Сергеевич сдвинул в одну линию кустистые брови, из-под которых взблеснули серые глаза.

– В позапрошлом году приезжал в Степновку Евстифеев – секретарь обкома партии по агитации и пропаганде. Совещание с председателями колхозов, директорами совхозов и специалистами сельского хозяйства проводить. Идеологическое. «Это что за безобразие! – кричит. – Вся Степновка от края до края мычит, хрюкает, понимаешь, блеет, крякает и кудахчет, а вы и не телитесь! Что Никита Сергеевич сказал, забыли? Напомню. Нынешнее поколение советских людей, сказал генеральный секретарь ЦК КПСС, будет жить при коммунизме. Чтобы завтра же пустили под нож всю эту кулацкую животину! Нас накормят коллективные хозяйства. Труженики села должны заботиться в первую очередь о повышении своего идейно-политического и культурного уровня. Книжки читать, в театр ходить, художественной самодеятельностью заниматься. Расти должны, понимаешь. Иначе мы еще не скоро до коммунизма доберемся. А вы тут вилами навоз разгребаете, кур щупаете, коров за сиськи тянете. Безобразие!» Уже год как Никиту скинули, а последствия его реформ разгребать придется ой-ей-ей как долго. Вот помянешь мое слово. Раскрестьянить мужика – ума не надо. А вот напрячь в нем вновь хозяйскую жилу – кому такое по силам?

Выдав тираду, отец откинулся на спинку стула и вытер пот со лба, словно он только что выполнил указание партии и потратил все силы без остатка.

– То еще ПВО…– протянул сочувствующе Максим.

– Что на «гражданке», то и в армии, сынок, одна страна, – резюмировал старший Жариков.

– Удивляться нечему, – согласился Максим, получив урок политграмоты от родного человека.

В завершение застольной беседы Максим изложил обстоятельства своего появления в Степновке.

– Ну что ж, если в Хабаровске придешься ко двору, будет неплохо.

Вскоре старшие Жариковы ушли к себе, оставив молодых наедине друг с другом. Заодно и попрощались, поскольку думали, что Максим уедет самым первым, шестичасовым автобусом.

Остаток дня пролетел как одно мгновение. Вновь последовала прогулка с дочкой, которая окончательно признала отца и теребила его лицо своими хваткими ручонками, пытаясь снять с носа понравившиеся ей очки. Один раз ей это удалось, и она тут же принялась стучать очками по маленькому барабанчику, извлекая звуки военного марша, как показалось на секунду Максиму. «Труба зовет, – промолвил он внутренне самому себе. – Теперь уже ненадолго. До конца лета, не позже. Должны же его, педагога, отпустить к августовской учительской конференции перед началом нового учебного года».

Спать дочку уложили по режиму, в двадцать один ноль-ноль. Полюбовавшись Наташенькой, Максим наконец-то смог уделить все внимание жене. Истосковавшиеся по супружеским ласкам, они сдерживали себя изо всех сил, не давая чувствам излишне разгуляться. Порой казалось, что это их первая брачная ночь, в которую оба переступили запретный порог целомудрия. И оказалось, что телесная близость не отменяет врожденного чувства приличия. Наталья была очень стыдлива и раньше, да и теперь прикрывалась в постели, отдавая пододеяльной темноте и теплой тесноте право владеть их обнаженными телами.

Потом, когда схлынул восторг близости и унялась сладостная дрожь, некоторое время они лежали молча, успокаивая дыхание и слушая посапывание дочурки в кроватке.

Положив голову на плечо Максима и замерев в истоме, Наталья прошептала:

– Так у нас никогда еще не было…

«То ли еще будет!» – хотел пошутить Максим, но вовремя одернул себя.

– Ты знаешь, я когда сильно скучала, доставала из шкафа твою рубашку. Ту самую, белую, в которой ты на выпускной вечер ходил. Всего-то раз и надевал, а до сих пор пахнет тобой. Прижмусь лицом, зажмурюсь и дышу, не надышусь. И словно ты рядом, никуда не уезжал. Мерещилось: вот открою глаза, увижу тебя, и пойму, что вся твоя служба в армии – кошмарный сон. Даже щипала себя, чтобы наконец-то пробудиться.

– И я то же самое. Топаю в строю, как во сне. И щипал себя порой не раз. Не помогало… В соседней роте парень был один. Мы когда курс молодого бойца «рубили», я его заприметил. Ну точь-в-точь ты. Смуглый, лицо овальное, глаза карие, с пышными ресницами. И губы пухленькие. А главное – брови твои, крылышками, как у чайки над морем. Уголочком таким, сломленным резко к краю. Как невмоготу станет, в свободную минуту побегу в соседнюю казарму. Отыщу глазами твоего двойника, и смотрю, пока он не заметит. Тогда уж только ретируюсь. Ну не будешь же объяснять ему, что он похож на тебя, как брат родной. Еще обидится, чего доброго. Тоже мне, скажет, комплимент сделал.

Почти всю ночь супруги изливались друг другу. Получалось так, что они дополняли ту часть своей отдельной жизни, которую не смогли вместить в письма. И оказалось, что говорить об этом можно бесконечно.

– Ты что, правда только на сутки заехал? – жалобно вымолвила Наталья, долго не решавшаяся задать этот вопрос. Ей так не хотелось разрушать сказочность появления мужа точным знанием часа расставания.

– Честное слово, сам не знаю. Старлей Елютин только и сказал на прощанье: «Заскочишь домой». А на день или на два, не уточнил. Глагол-то по смыслу коротенький, это тебе не «заедешь». Кабы так сказал, так и недельку можно погостить. Да и кто меня там особо ждет, в Хабаровске! Не расстреляют же, если в Степновке еще на сутки задержусь.

Они условились, что Максим прихватит еще денек-другой. Слишком уж смутно вырисовывалась его дальнейшая спортивная стезя, чтобы не позволить себе продлить радость побывки дома.

Только под утро пришел сон. Максим словно провалился в бездну. Он не слышал, как мышкой поскреблась в дверь приехавшая из города первым автобусом Ульяна Михайловна. Теща приняла бразды правления в квартире, а Наталья убежала в школу на уроки, благо бежать было недалеко: всего-то перейти на другую сторону улицы. Она и на переменках умудрялась заглянуть домой, помочь матери разобраться по хозяйству. За дочкой нужен был глаз да глаз.

Проснулся Максим ближе к полудню. В квартиру зашел отец, который хотел посмотреть, все ли в порядке после отъезда Максима.

Увидев лежащего в постели сына, Гавриил Сергеевич опешил, словно и не рад был лицезреть солдата, не нашедшего в себе сил покинуть родное гнездышко.

– Та-ак! – почти как сержант Коваленко, протянул отец. – По тебе не то что гауптвахта – дисбат плачет. Ну-ка, подъем!

Максим подскочил, как по команде.

– Чтобы через полчаса собрался. Я пришлю машину, Осипов отвезет тебя в Екатеринославку. Ближайший поезд на восток часа через три. Должен успеть.

Немного смягчив тон, отец посоветовал напоследок:

– В части не ври ничего. Скажи честно, что соскучился и не смог сразу уехать. Мир не без добрых людей. Авось, новое начальство поймет и простит.

С тем и расстались, пожав на прощанье руки.

Словно чувствуя напряженность момента, из школы вскоре появилась Наталья.

– Меня завуч подменила на один урок, как узнала о твоем приезде.

Максим рассказал о визите отца. Наталья, не говоря лишних слов, принялась хлопотать, собирая мужа в дорогу. Максим тем временем не спускал дочку с рук, насыщаясь каждой секундой общения с родным существом. Ульяна Михайловна не успела обрадоваться Максиму, как уже предстояло прощаться. По-азиатски смуглое и круглое лицо тещи помрачилось морщинками.

– Как там кормят? – только что и нашла спросить она у зятя, растерявшись и пригорюнившись, словно девочка.

Развеселила всех Наташенька. Ухватившись за большую, с вишенку, родинку на левой щеке бабушки, она четко сказала:

– Ба-ба У-ля!

Но долго веселиться не пришлось. Во дворе просигналила машина.

– Осипов приехал, – выглянув в окно, произнес с досадой Максим, увидев машущего ему из кабинки рукой шофера отца Ивана Антоновича.

– Ничего, подождет, – решительно сказала Наталья.

Она одела Наташеньку. Максим подхватил свой вещмешок, заметно потяжелевший от домашней снеди. Выкатив на улицу коляску, он крепко прижал на прощанье к груди разом жену и дочку.

– До свиданья в августе! Через три месяца.

Райисполкомовский «газик» двинулся из двора на пересекавшую Степновку магистральную Шоссейную улицу.

Коляска с ребенком и катившие ее мать с бабушкой тронулись в черемуховую аллею – дышать свежим воздухом и ждать с этого момента возвращения Максима.

НЕЛЕГКАЯ АТЛЕТИКА

Спортрота ПВО округа находилась при действующей станции наблюдения за самолетами в черте города, на его заводской окраине. За высоким забором в конце квадратной территории, могущей одновременно служить и плацом, и спортивной площадкой, стояло облупившееся от времени старинное двухэтажное здание красного кирпича. Высокие окна нижнего этажа были зашторены от постороннего взгляда. На крыше здания смотрел во все стороны горизонта радарный комплекс. Длинный коридор, куда Максим вошел, предъявив свой солдатский билет, нанизывал на себя комнаты всех служб.

Планшетисты отмечали на огромных прозрачных стендах, отгораживавших их от коридора, находящиеся в небе «борта». Среди парней за пультами Максим увидел и двух девушек в военной форме. Одна из них улыбнулась свежему человеку. Максим поднял левую руку, напряг бицепс, изображая из себя атлета, и нарисовал в воздухе пальцем правой руки знак вопроса. Девушка понимающе кивнула головой и махнула рукой вправо, закончив жест подъемом указательного пальца в потолок.

На втором этаже первая же дверь справа была канцелярией искомой спортроты.

– Легкоатлеты все на выезде в Уссурийске, – буркнул широкоплечий коротко остриженный капитан, просмотрев документы Жарикова и записку старлея Елютина. – Остался бы на недельку в Белогорске или где ты там ошивался после соревнований. Сейчас тобой тут некому заниматься.

Офицер положил в сейф документы, загремел дверкой.

– Идите размещайтесь в казарме, – перешел он на официальное «вы».

Максим вспомнил гневное лицо отца и мысленно послал ему реплику: «Тут, батя, ни «губой», ни тем более дисбатом и не пахнет. Смело можно было бы побыть дома еще дня три-четыре».

В спальном отделении казармы было пусто даже у тумбочки возле двери.

– Дня-вальный! – подражая противному скрипучему голосу унашинского старшины Волкова, крикнул Максим в пустоту помещения, уставленного двухъярусными кроватями.

На «втором этаже» правого ряда, в самом дальнем конце, кто-то заворочался и недовольным сонным голосом послал его куда подальше.

«Порядочки!» – хмыкнул Максим, на которого повеяло бурсацкой вольностью и дикостью.

Немного погодя с кровати по-обезьяньи ловко спрыгнул невысокого роста белобрысый паренек лет двадцати с ладно скроенной фигурой. Одет он был в спортивное трико, ноги сунул в стоявшие у кровати пляжные резиновые шлепанцы. Армией от него не пахло ничуть. На совершенно юном чистом лице резко выделялся приплюснутый наискосок нос, словно его обладатель обменялся с кем-то по ошибке этой важной частью физиономии, настолько резко дисгармонировал нос с остальными правильными чертами лица.

– Лёгкий атлёт? – почти утвердительно изрек спортсмен, налегая на «ё».

– Боксер? – ответил вопросом на вопрос Жариков.

– Угадал.

Они познакомились. Паренька звали Андреем. Он действительно был боксером-легковесом, мастером спорта. Сегодня остался за дневального в роте, но не потому, что была его очередь, а из-за травмы плеча.

– Все наши с утра уехали тренироваться на стадион. А легкоатлетов вообще нет, они на первенстве армии в Уссурийске. Зря ты так рано приперся.

Затем Андрей указал ему на голую кровать в нижнем ряду.

– Вот твое лежбище. Постель получишь у каптера вечером.

Сквозь кроватную сетку Максим увидел на полу чьи-то розовые ноги.

Заметив недоумение новичка, боксер небрежно пробормотал, позевывая спросонья:

– До тебя тут спал Генка Свиньин, гимнаст. Это его ноги.

– Да ну! А где же он сам? – поразился Максим.

– Нагнали обратно в часть.

– И оторвали ноги?

– Считай что так.

Глаза Андрея лучились смехом. Убедившись, что новичок вконец заинтригован, и насладившись желаемым эффектом, он сказал:

– Да все проще пареной репы. Генка надыбал тут неподалеку в городе одну деваху, ну и бегал к ней по ночам.

– Вот с этими ногами?

Максим решил, что его разыгрывают от скуки.

– Ладно, не темни! Что с ногами? На черта они гимнасту?

– У вас в части ночные обходы были? – поинтересовался боксер.

– Кто их знает, я спал крепко.

– А у нас бывают иногда. Начальство ходит в потемках, по ногам считает народ. Вот Генка и подобрал в контейнере за универмагом обломки манекена. Как ночь настанет, он ноги под одеяло засунет так, чтобы ступни слегка вылазили и упирались в прутья. Считай, человек на месте. А сам в окно, через забор – и на воле.

Через три дня возвратились с соревнований легкоатлеты. Все это время Максим обживался на новом месте. Чтобы не терять форму, занимался во дворе на гимнастических снарядах, бегал по кругу. Из ящиков, валявшихся за столовой, соорудил подобие барьеров и упражнялся в их преодолении. Оказалось, что некоторые навыки разладились. Автоматизм движений исчез, и приходилось вспоминать оставленную на «гражданке» легкость бега, который ни в коем случае не должен был походить на прыжки. Не зря же на профессиональном языке говорится: «Бежать барьеры». Как только начнешь скакать козликом через метровые с небольшим препятствия, так прощай скорость. Тогда уж нечего ждать хорошего результата.

За этим занятием и застал его подполковник Берилло, наведавшийся в спортроту, чтобы определиться с дальнейшей судьбой Жарикова.

После очередной пробежки Жарикова через ящики он подошел к Максиму.

– Зашагивай за препятствие порезче. Поднял маховую ногу, атаковал барьер – и сразу же побыстрее ставь ее на дорожку. Только в контакте с землей можно наращивать скорость. Пока паришь птичкой, все твои километры в секунду стремятся к нулю.

Максим молча сопел носом, восстанавливая дыхание. Берилло взял его за кисть левой руки, прижал большим пальцем запястье и взглянул на свои наручные часы. Через минуту он освободил запястье Максима.

– Пульс очень даже ничего. Сто двадцать после скоростной работы. Через десять минут еще разок измерим. А пока расскажи о себе.

Максим кратко доложил обстоятельства своего призыва в армию. Распространяться о службе в Унашах не стал, упомянув только, что он «кипсовик», проверяет со своим взводом боевую готовность ракет в огневых дивизионах.

Подполковник слушал вполуха историю парня, рожденного в войну. Не в первый раз внимал он подобным излияниям, вот и очередное, как под копирку, услышал, покачивая головой в такт каким-то своим мыслям. Казалось, он только и ждет окончания десятиминутной паузы, чтобы вновь измерить пульс.

– Семьдесят восемь, – удовлетворенно хмыкнул Берилло. – Восстанавливаешься ты быстро. Это хорошо, функционалка у тебя почти в норме. А вот на технику придется подналечь. Барьеры дело тонкое, тут всё на нюансах построено. Я тоже бегал барьеры в молодости. Был свидетелем трюка Евгения Буланчика, тогдашнего чемпиона Союза на сто десять метров. Хохол был такой, в двадцать пять лет начисто лысый. Слыхал о нем?

– Читал в журнале «Легкая атлетика», кинограмму там видел, – явил эрудированность Максим.

– Так вот, на тренировке Буланчик ставил на каждый из десяти барьеров по спичечному коробку. Затем становился на старт. Завязывал глаза платком и по выстрелу мчался на финиш. И представь себе: пяткой маховой ноги сбивал коробок с каждого барьера, ни разу не зацепившись за препятствие. Вот это чувство ритма! И что самое удивительное, результат не многим уступал его соревновательному рекорду. Между прочим, немалые деньги выигрывал на спор.

– И вы с ним бегали? – уважительно спросил Максим, оглядывая подтянутого, без грамма жиринки на длинном худом теле, подполковника.

– Было дело, в финале чемпионата страны один раз довелось стартовать на соседней дорожке. Только на финише Буланчик был первым, а я в призы не попал. А ведь он на фронте ранение получил. Да, были люди в наше время… – закончил исторический экскурс Берилло.

Затем подполковник кратко изложил суть своего визита. Тренировать лично Максима у него нет времени, этим займутся другие люди. От Жарикова требуется быстрое вхождение в форму. На носу чемпионат Дальневосточного военного округа по легкой атлетике. В перспективе, через месяц, ожидает участие в чемпионате Вооруженных Сил Союза. Но чтобы попасть туда, надо победить всех барьеристов на Дальнем Востоке.

– Задача ясна?

– Так точно!

Новая жизнь успешно налаживалась, и Максим Жариков быстро втянулся в ритм. Шагистики в спортроте практически не было никакой.

Утром после завтрака спортротовцы садились в крытый брезентом кузов ЗиЛа и отправлялись в обширный спортивный комплекс СКА, расположенный на берегу Амура. Первыми высаживались боксеры у своего специализированного зала. За ними спрыгивали гимнасты у Дворца спорта. Легкоатлетов доставляли последними к стадиону, окруженному высоченными соснами, тополями и карагачами. В густо обсаженных березками и елочками открытых бассейнах на мелководье уже с утра бултыхалась окрестная ребятня. Самые маленькие поднимали брызги под присмотром мамаш.

Максим попал в группу тренера Евгения Каледина. Это был русоволосый крепыш с обветренным лицом, выдававшим постоянное пребывание на открытом воздухе. Крупные губы хранили состояние некой полуулыбки, словно он узнал что-то хорошее и вот-вот поделится с вами узнанной новостью.

Познакомившись с ним поближе, Максим с удивлением узнал, что их судьбы в чем-то схожи. Дело в том, что Каледин три года назад окончил Ленинградский институт физкультуры и вместе еще с тремя своими однокурсниками был призван на военную службу. Парней с дипломами тренеров и званиями лейтенантов запаса армейское начальство решило использовать по прямому назначению. Более того, их зачислили в штат спортклуба армии, каждый получал офицерский оклад. Всех четверых освободили от необходимости носить военную форму. Друзья сбросились и вскладчину арендовали большую комнату в старинном доме, расположенном в самом центре Хабаровска, прямо за центральным кинотеатром «Гигант». В этом году оканчивался срок их службы. Дальше они собирались преподавать во вновь открытом институте физкультуры, первом и единственном на Дальнем Востоке.

Каледин уже прекратил личные активные занятия. В юности он был чемпионом Союза в беге на восемьсот метров, но служба и тренерские обязанности не позволяли ему выполнять большую беговую работу.

Товарищи еще находили возможность тряхнуть стариной. Худой и долговязый Владимир Лебедев безуспешно пытался выполнить норматив мастера спорта по прыжкам в высоту. Каждый раз, когда он вплотную подбирался к заветному рубежу, мудрилы из центрального спорткомитета страны прибавляли к нормативу еще несколько сантиметров, и всё приходилось начинать сначала. Молодость уходила, планка поднималась, заветный мастерский значок не желал даваться в руки.

Спринтер Витольд Лемешев, миниатюрный, резкий в движениях, с аккуратной прической на пробор, успел установить рекорд края на стометровке и посчитал, что этим можно поставить точку в карьере бегуна. Он мечтал о серьезной преподавательской и научной деятельности. И если бы кто-то сказал, что лет через десять он станет кандидатом наук, а затем и ректором инфизкульта, Лемешев нисколько этому не удивился бы. Именно так и случилось через годы.

Четвертым мушкетером был Анатолий Круглый. Вообще-то, вопреки фамилии, это был рослый и плечистый мужчина, достаточно стройный, чтобы не выглядеть обремененным мышцами метателем, каковым и являлся по своей легкоатлетической специализации. Сходив накануне соревнований в зал штанги и подкачав силу, Круглый до поры до времени опережал всех своих учеников в толкании ядра и метании диска. И говорил, что оставит свое занятие, как только воспитанники начнут его бить. Обаяния Круглый был невероятного. От него исходила такая спокойная сила, от которой женскому персоналу спасу не было. И он мог бы пользоваться этим, если бы захотел. Однако, как убедился Максим в дальнейшем, вальяжный силач был безнадежно влюблен в одну из своих учениц. И ему ничего не светило в той любви.

Особого описания заслуживает комната, в которой жили тренеры. Расположенная на первом этаже старинного каменного двухэтажного дома и имевшая отдельный вход через высокое, в рост человека, крыльцо, ибо дом стоял на довольно крутом склоне одного из главных хабаровских холмов, квартира стала постоянным прибежищем разного спортивного и игроцкого люда. Почему-то ее назвали «логово Лебедя». Возможно потому, что именно Лебедев был закоперщиком ночных преферансов. Игра шла на деньги, и в этом деле он бывал удачлив чаще всех, в отличие от своих попыток стать мастером спорта. Деньги водились у него всегда, он часто давал их взаймы нуждающимся солдатам, а после делал вид, что забыл об этом.

Сюда любили заглядывать те из спортсменов, которые пользовались особым доверием хозяев. Обычно после тренировок они закидывали в кузов автофургона, который отвозил солдат в спортроту, свои вещмешки с формой и в легких тренировочных костюмах отправлялись в «логово».

Поднявшись по крыльцу на некое подобие веранды, гости попадали в большое, ничем не разгороженное помещение. Здесь все было на виду. Справа располагались четыре кровати, большой стол и стулья. Здесь же над жестяной раковиной уныло свесил носик потемневший от времени медный кран с холодной водой. На маленьком столике у розетки размещались электрические чайник и плитка, лишь подчеркивавшие неуют жилища, где завтракали на бегу. Холодильник отсутствовал, а если бы ему посчастливилось попасть в «логово», он наверняка бы пустовал.

Слева, в ближнем от двери углу, стояли десятка два разноразмерных сандалий и летних туфель, хранивших на себе следы носки многочисленных случайных владельцев. В левом дальнем углу прямо на полу высилась куча цивильной одежды. Покопавшись в ней, можно было найти себе брюки и рубашку. Когда и как возникли эти завалы, сказать трудно. Что-то принадлежало хозяевам квартиры, что-то принесли с собой солдаты.

Переодевшись, парни отправлялись в город поразвлечься. Иные шли в «Гигант» смотреть новый кинофильм. Другие отправлялись в парк в надежде на интересную встречу, которых в этом большом городе случалось немало. То земляк повстречается, то симпатичная девушка ответит на призывную улыбку. Да мало ли что привлекает служивого человека в наполненном соблазнами и развлечениями городе! Съесть стаканчик сливочного или фруктового мороженого, запив его газировкой – тоже немалое удовольствие для оторванных от дома парней. Для такого случая приберегались заветные рублики и копейки, оставшиеся от скудных солдатских доходов и сбережений. Про Лебедя мы уже говорили, но этим вариантом солдаты старались не злоупотреблять.

Особым развлечением было занятие, которое на местном сленге называлось «погонять патруля». Обычно на это дело выходили по два, реже по три человека. Но никогда в одиночку. Удовольствие заключалось в том, чтобы на центральной улице, заприметив двигавшийся навстречу военный патруль, показать всем своим видом, что они испугались и собираются дать деру. Командир патруля, как правило, младший офицер и два вышедших вместе с ним на дежурство в город рядовых воина, быстро признавали в коротко стриженых парнях солдат в самоволке. Мятая одежда, явно с чужого плеча, служила тому подтверждением.

Дальше начиналось самое главное. Офицер поправлял на боку кобуру с пистолетом и командирским голосом подзывал к себе подозрительных молодых людей. Солдатики тоже обозначали свое вооружение, состоявшее из штыков-ножей, подвешенных к ремням на мундирах.

Остановившись метрах в десяти от патруля, самовольщики бросали фразу, смысл которой заключался в том, что если их догонят, то тогда, мол, и поговорим, кто мы такие.

Разумеется, на центральной улице города патрулю было строго-настрого запрещено применять оружие. Оставалось только одно средство – повязать нарушителей дисциплины.

Первым стартовал командир патруля, за ним срывались с места, грохоча по асфальту надраенными гуталином сапогами, солдатики. Хорошо размявшиеся на тренировке легкоатлеты неспешно срывались с места и, сохраняя заранее установленную дистанцию, устремлялись по тротуару, лавируя среди прохожих. Минута, две, три… Патрульные выдыхались и снижали темп. Сбавляли обороты и преследуемые. Фразы, летавшие между бегунами, не отличались дипломатическим лоском, зато соли и перца в них содержалось на добрый батальонный котел борща.

Максим в этих развлечениях не участвовал, считая себя достаточно зрелым мужчиной для подобных дел. Понятно, когда тебе девятнадцать лет, дури хватает. Но если за плечами институт, дома ждут жена и дочка, стоит ли рисковать. Завершается двадцать второй год жизни. Серьезного пока еще сделано не так-то много, глупо было бы размениваться на пустяки.

Через две недели тренировок состоялся чемпионат Хабаровска. Армейцы постоянно выигрывали командой эти соревнования. Не стало исключением и очередное выступление. Жарикову доверили стартовать в беге на 110 метров с барьерами. Коронная дистанция не подвела. Ко всеобщему удивлению, и прежде всего к своему собственному, Максим побил рекорд краевого центра, державшийся еще с довоенных времен. Пятнадцать секунд – с этим временем не стыдно было выходить на старт соревнований и более крупного ранга.

Именно после этой победы Максим познакомился с генералом Шулеповым.

– Поздравляю, молодой человек! – протянул ему тогда после забега могучую руку человек в штатской форме, которая нисколько не могла замаскировать его военной выправки.

Максим задрал голову, чтобы смотреть в глаза этому седому мощному великану, чей рост явно уходил за два метра. При своих ста девяносто Максиму не часто доводилось взирать на собеседника снизу вверх.

– У меня к вам предложение, – продолжил густым баритоном великан. – Не могли бы вы поработать в паре с моим сыном Сергеем над барьерами? И пусть вас не смущает, что мы динамовцы. С армейцами у нас старая дружба. Если возникнут проблемы, я поговорю с подполковником Берилло.

Так состоялось знакомство с легендарным семейством генерал-лейтенанта Шулепова, начальника краевого управления КГБ. В лейтенантской молодости он был призером чемпионатов СССР в толкании ядра и метании диска. Его жена успешно бегала на длинные дистанции, как и муж, была мастером спорта.

Сейчас супруги передавали традиции детям. Старший сын Сергей в свои шестнадцать лет уже стучался в дверь юношеской сборной Союза. Он был юн и свеж, словно огурец, только что сорванный с тепличной грядки. Ростом уже почти с отца, Сергей выбрал самый сложный вид легкой атлетики – десятиборье. Парень весьма прилично метал диск и копье, сказывались отцовские гены. Правда, для ядра еще не хватало массы. Требовалось развивать скорость и выносливость. Много времени занимало совершенствование в технически сложных видах – прыжках с шестом и барьерном беге.

Семнадцатилетняя сестра Ольга, несмотря на габаритную – тоже отцово наследство – и по-девичьи пухлую фигуру, успешно прыгала в высоту. Она уже вплотную подобралась к рубежу мастера спорта, чем была обязана не столько своему таланту, сколько усердию безнадежно влюбленного в нее тренера. Лицом девица удалась в мать-украинку: черные очи, длинная толстая коса, которую пришлось отрезать, когда она однажды сбила планку на предельной высоте. Да и грудь Ольги никак не походила на плоские холмики тощих прыгуний-профессионалок, считающих за столом каждую пищевую калорию. В прыжке перекидным стилем эта выдающаяся часть тела тоже отнимала столь необходимые порой для успеха сантиметры. Но, пожертвовав косой, жертвовать венериным бюстом девушка отказалась наотрез и диетами себя не утруждала.

Двумя годами младше Сергея был Андрей. Он старался не отставать от брата с сестрой, вместе с ними регулярно посещая стадион и делая утренние кроссы в холмистом центральном парке. Комплекция ему тоже досталась «фирменная» шулеповская.

Утром к подъезду дома Шулеповых подавался черный, сверкающий лаком и хромированными накладками, правительственный лимузин ЗиЛ-111. Шофер в форме с голубыми погонами капитана КГБ отвозил всю семью в полном составе на пробежку. И терпеливо ждал, когда они отмеряют в парке не менее пяти километров и сделают зарядку. Затем авто увозило легкоатлетический клан домой. Генерал отправлялся на службу, дети шли в школу, мать оставалась хозяйничать в квартире, где ей помогали повар, горничная и солдат-порученец на побегушках. Одно время у дверей шулеповского особняка стоял даже часовой с автоматом, но с потеплением обстановки в стране нужда в нем отпала.