Тренировал младших Шулеповых один из ленинградских «мушкетеров» Анатолий Круглый. Широкоплечий настолько, что он не казался слишком высоким, с лицом, сплошь покрытым смешными веснушками. Солидный нос Круглого выдавался далеко вперед, словно такому крупному человеку другого и не полагалось. Когда тренер и воспитанники собирались на стадионе все вместе, издали их можно было принять за группу могучих титанов, собирающихся крушить скалы.
После приглашения генерала присоединился к «титанам» и Максим Жариков. Каледин не стал противиться переходу Максима от него к Круглому.
Что сразу же понравилось Максиму в новой группе, так это простота в общении с детьми высокопоставленного военного. Ни разу они не дали почувствовать свое превосходство на сословной лестнице. Было понятно, что не барчуками и белоручками растит их генерал, а людьми, знающими вкус соленого пота. Не папины погоны возносили их ввысь в глазах сверстников на стадионе, а собственные достижения. Уже сейчас никто не сомневался в их блестящем спортивном будущем. Да и людьми они обещали вырасти порядочными. Это и подкупило Максима, он охотно делился с Сергеем своим опытом в беге с барьерами. И надо сказать, что ученик оказался понятливым и вскоре начал дышать ему в спину на дорожке.
Так, сам того не желая, Максим оживил в себе педагогическую жилку, подзавявшую было на пэвэошных харчишках.
К слову говоря, питание Максима резко наладилось. Мало того, что в спортроте им выдавался курсантский усиленный паек, рассчитанный на рост молодого организма будущего офицера. После победы и рекорда на чемпионате Хабаровска ему, как члену сборной команды города, выдали дополнительные талоны на питание. Вскоре к ним добавились еще одни – как члену сборной команды СКА ДВО. Чемпионом Дальневосточного военного округа Максим стал уже вполне предсказуемо.
Отоваривать талоны можно было во всех центральных ресторанах и кафе города. После тренировки Максим шел в «берлогу Лебедя», переодевался в свою одежду, которую к тому времени прислала ему Наталья. Затем отправлялся на центральную улицу имени бородатого классика – корифея экономических и политических наук.
Меню стола Максима отличалось обилием фруктов и мясных блюд, натуральных соков и свежих салатов. Гарниров он не признавал, считая, что это родит лишние жировые отложения. Он и так уже стал замечать, что тело наливается день ото дня силой, мускулы крепнут и увеличиваются в объеме. После тренировки, выйдя из душа и становясь на весы, Максим с удивлением стал замечать, что стрелка все ближе подбирается к отметке девяноста килограммов. Для десятиборья это было бы вовсе неплохо, особенно для метаний. Но он упустил слишком много времени в Унашах, чтобы позволить себе риск вернуться в стан многоборцев.
Вскоре предстояла поездка в Минск на чемпионат Вооруженных Сил СССР. Хотелось не ударить в грязь лицом перед увольнением в запас. Шел месяц июль. Где-то на воле белокипенно и медово цвели липы, сельчане занимались сенокосом, а в чаше стадиона царило пекло под сорок градусов в тени. Только приняв горячий душ, можно было на воздухе минут десять ощущать некое подобие прохлады. Тренировки потеряли радость и превратились в изнуряющую работу.
Спасало сознание того, что в августе предстояло возвращение в Унаши, чтобы выполнить все формальности расставания с армейской жизнью.
СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО
Ту-114 долго и упрямо буровил пространство над солнечным Дальним Востоком, клубящейся туманами Сибирью, хмурым Уралом, пока наконец не достиг закрытой сплошной облачностью Европейской России. Воздушные потоки, напитанные земными испарениями, даже на высоте свыше десяти километров время от времени ощутимо потряхивали лайнер. Одиннадцать с половиной часов беспосадочного полета до Москвы вымотали Максима сильнее самой тяжелой тренировки. Руки и ноги занемели, не спасали периодические прогулки по салону. Да в самолете особо и не нагуляешься. Не делать же вид, что тебе позарез каждые полчаса требуется в гальюн.
Неожиданно нашлось развлечение. В битком набитом лайнере летел разный люд. Среди них внимание Максима обратил на себя мальчик лет семи-восьми. Был он тих и не по годам серьезен. Мальчик подошел к Максиму и спросил с мягким акцентом, выдававшим в нем человека, воспитывавшегося за пределами родной страны:
– Дядя-сан, вы знаете русские сказки?
Максим улыбнулся вопросу.
– Ты какие любишь, страшные или смешные?
– Всякие, – ответил серьезный человечек.
Они познакомились. Мальчика звали Ратмиром. Он взял Максима за руку и повел за собой в головной салон самолета, где размещалась публика побогаче и повыше рангом.
Здесь даже ряды кресел были подальше отодвинуты один от другого, чтобы можно было откинуть их почти до горизонтального положения и спать по-домашнему.
Оказалось, что семья мальчика летит из Японии. Отец работает советником в советском посольстве. Сейчас у него отпуск, и было решено навестить родину. Ратмир окончил второй класс русской школы для детей советских дипломатов. Очень любит сказки и перечитал почти все, что имелись в посольской библиотеке.
Максим уселся в свободное кресло и посадил мальчика к себе на колени.
– Погодите рассказывать, – попросил Ратмир, – я сейчас позову Матани. Она тоже любит русские сказки.
Он громко произнес несколько слов, продувая их через нос. Тут же явилась миниатюрная японочка лет двадцати. Цветастое кимоно струилось по ее худенькой фигурке. Маленькая подушечка на спине прихвачена была голубым шелковым пояском и нисколько не добавляла объема, ибо грудь девушки ничем себя не обозначала за глухим воротом кимоно.
Девушка летела в Марсель. Он училась в Токийском университете на факультете иностранных языков, специализируясь на французском. После окончания третьего курса ее отправили на практику в Европу.
Часа два подряд Максим вспоминал все известные ему сказки. Ратмир внимательно слушал. Когда он переполнялся информацией, то делал Максиму знак остановиться и пересказывал услышанное Матани. Японочка одинаково увлеченно слушала и русскую речь, и перевод Ратмира. Каждый раз низко кивала черноволосой головкой с заткнутыми позади длинными костяными декоративными шпильками в виде мечей.
– Сы-па-сы-ба! – по окончании каждой сказки благодарила японочка выученным за это время новым русским словом.
Когда Максим почувствовал, что запас сказок иссякает, а желание размять ноги достигло предела терпения, он развел руками.
– Всё. Больше не могу вспомнить…
Матани пошла к себе и возвратилась с миниатюрным блокнотиком и авторучкой в мизинец величиной. Сказав что-то на ухо Ратмиру, японочка прищурила в улыбке глаза, глядя на Максима.
– Она просит сообщить ей ваш адрес. В Марселе фирменные сувениры – шкатулки из ракушек. Матани пришлет вам шкатулку на память о нашей встрече.
Прежде чем ответить, Максим подумал некоторое время. Что же сказать, если он и сам не знает, где будет жить через месяц-другой? И продиктовал мальчику степновский адрес Натальи.
– Аригато! Сы-па-сы-ба! – склонила головку Матани.
Ратмир горячо пожал руку доброго сказочника. В его глазах светилась детская искренняя благодарность, которая ярче слов говорила о чувствах малыша.
Они расстались. Скажем сразу, что шкатулки из Марселя Максим так и не получил. Возможно, она затерялась среди других посылок, путешествующих по миру в поисках адресатов, не знающих своего завтрашнего пристанища.
Бессонная ночь в Домодедовском аэропорту добила окончательно небольшую группу легкоатлетов, в составе которой Жариков летел в столицу Белоруссии. Возглавлявший команду Анатолий Круглый сумел под утро обаять двух администраторш в зале ожидания. Одна вспомнила о резерве для транзитных пассажиров, другая выдала хиленькие раскладушки, на которых удалось забыться мертвым сном на пару часов.
Последовал еще трехчасовой бросок на Ан «десятом», усиленно махавшем крыльями в грозовых фронтах над Центральным Нечерноземьем, беловежскими сосновыми лесами и двинскими болотами. Все гигиенические пакеты исчезли из карманов сидений, и лишь дальневосточники не ударили в грязь лицом.
Чтобы акклиматизироваться, прилетели за неделю до чемпионата. И попали зрителями на мемориал имени братьев Знаменских, знаменитых советских стайеров довоенной поры. Стадион «Динамо» сверкал свежей эмалевой краской сидений и по всему овалу был украшен разноцветьем спортивных флагов, новая гаревая дорожка разлинована белыми линиями разметки.
Максим во все глаза смотрел на арену, где действовали, подобно олимпийским богам, кумиры его спортивной молодости. Ведь через несколько дней после них настанет и его черед выйти туда, где священнодействовали идолы мировой легкой атлетики. Так хотелось быть хоть чуточку похожим на них!
Вот гигантскими шажищами отмерил круг к победе кубинский средневик Альберто Хуанторена, чья голова украшена копной густых вьющихся волос. Даже почудилось, что непомерно пышная прическа мешает ему бежать. Казалось, он экономит силы для чего-то более важного, чем победа на мемориале. И то, что Хуанторена станет трехкратным олимпийским чемпионом в беге на 400 и 800 метров, не вызывало сомнений уже тогда.
Другой житель острова Свободы, Энрике Фигерола, прострочил стометровку не хуже, чем он это сделал в Токио в финале восемнадцатой Олимпиады, где получил серебряную медаль.
Англичанин Линн Дэвис характерными хлесткими выбросами голеней разогнал себя к бруску для отталкивания – и улетел за восемь метров. Он и Олимпиаду выиграл в подобном стиле.
Знаменитый советский копьеметатель латыш Янис Лусис и здесь зашвырнул свой летучий снаряд буквально через всю длину поля от ворот и до ворот. Он был антично широкоплеч. Но еще большим разворотом плечевого пояса обладал рекордсмен мира в десятиборье Курт Бендлин из команды ФРГ. Немец победил уверенно, чем вызвал в груди Жарикова досаду за поражение соотечественников.
Максим мысленно поставил себя рядом с этими атлетами, о которых читал в спортивных газетах, а теперь вот увидел воочию, и устыдился своей худосочности. Таких проработанных рельефных мускулов он не имел и вряд ли уже успеет обзавестись подобными.
Когда настало время бежать барьеристам, Максим с особым вниманием впился взором в происходящее на дорожке. Бронзовый призер Олимпиады советский бегун Анатолий Михайлов, сенсационно обыгравший сильнейших барьеристов мира на популярном матче СССР – США, первым пересек линию финиша и здесь. В том, как Михайлов преодолевал препятствия, виделась колоссальная выучка. Мягкий и гибкий, он был одновременно быстрым и резким. Представить себя на его месте Максим, как ни старался, не мог. В Михайлове было что-то цирковое, нереальное. Таким надо родиться, ко всему прочему.
Жарикову, появившемуся на свет в глухом дальневосточном таежном селе и выросшему на драниках из подмороженной гниловатой картошки, которые называли еще и тошнотиками, просто не повезло на спортивной стезе. И Минск, куда собралась элита мирового спорта, сказал ему это громко и откровенно.
После мемориала оставшиеся дни Жариков пытался найти себя самого. Настолько потрясло его увиденное.
Неожиданно резко похолодало. Если в Хабаровске они оставили почти тропическую жару и духоту, то в Минске столбик термометра уперся в отметку десяти градусов и не желал сдвинуться вверх хотя бы на одно деление. Хабаровские армейцы приехали налегке, не желая утруждать себя сколько-нибудь теплыми вещами. Максим тоже не проявил прозорливости. Прогулки по улицам в парусиновых сандалиях, спортивных брюках и футболке доводили до посинения и дрожи. Пришлось, хотя и не хотелось, облачаться в армейскую форму. Неожиданно это обстоятельство помогло сэкономить деньги при поездках в городском транспорте. Минские кондукторши, в отличие от хабаровских, не требовали оплаты за проезд. В Белоруссии еще хорошо помнили войну и уважительно относились к людям в армейской одежде.
И когда через годы подросшая Наташенька пела тонким голоском: «Каждый четвертый из белорусов, каждый четвертый пал на войне», Максим вспоминал Минск, куда занесла его однажды армейская жизнь.
На тренировках удавалось лишь слегка отогреться, но говорить о продуктивной работе не приходилось. Все качества, собранные Максимом по крохам в пору хабаровских побед, утратились почти полностью. Ситуация усугублялась тем, что еще в полете на Ту-114, когда он рассказывал сказки, Ратмир отсидел ему ноги. Теперь Жариков стал похож на новичка, который думает, что может бежать, а на самом деле ему это лишь приснилось. Как снилась раньше и унашинская абракадабра. И так же хотелось ущипнуть себя за ухо.
Когда настало время выходить на старт забега и Максим ощутил шиповками рыхлость не улежавшейся как следует гаревой дорожки, последние иллюзии на успех рассеялись окончательно. Неужели по этому «навозу» можно так бежать, как это сделали на его глазах Хуанторена, Фигерола и Михайлов?
Немой вопрос заглушил гром стартового пистолета. И начался кошмар! Нечто похожее случилось с ним шесть лет назад, когда он первокурсником впервые бежал барьеры в благовещенском Первомайском парке на стадионе «Юность». Каждый шаг утопал в вязком грунте черной гаревой дорожки. Каждый новый барьер на пути прибавлял в росте, а десятый и вовсе возвысился вдвое. Чиркнув коленом по перекладине и ободравшись до крови, Максим нырнул в резком отчаянном наклоне к финишным клеткам.
Одна радость, что не последним прибежал…
Анатолий Круглый похлопал Максима по плечу и утешил:
– Ничего, для первого раза на Союзе неплохо. Приедем домой, воскресим твою «пруху». Не вздумай киснуть, Макс! Не боги на горшках сидят, то бишь обжигают… Станешь и ты мастером спорта, еще раньше Сереги Шулепова.
Уже на обратном пути, под гул турбин самолета, они условились, что после увольнения в запас Максим сразу же приедет из Приморья в Хабаровск. В пединституте есть вакансия редактора многотиражки. Наталью Круглый обещал устроить там же на кафедре математики.
– У меня хорошие связи с проректором. Если что, генерал Шулепов посодействует. Получишь на первых порах комнату в преподавательском общежитии. Кстати, оно недалеко от стадиона. С детским садиком тоже проблем не будет. Ты же не Ванька с улицы – чемпион края, рекордсмен. Станешь бегать за «Буревестник». Смотри не растолстей только на пэвэошных хлебах. Шучу…
Максим слушал Круглого, кивал головой, но в мыслях был далеко в Степновке. Больше всего на свете хотелось взять на руки дочку, услышать ее лепет, прижаться к русой головке губами. Не меньше соскучился и по Наталье, пора было поскорее разделить с нею ворох родительских забот. Десятки поцелуев в конце каждого письма он обменял бы на один-единственный реальный. Долгий, нежный…
В спортроте Жарикову выдали проездные гроши. Максим облачился в выгоревшую на солнце «хэбэшку», обулся в сапоги с поистоптавшимися каблуками. Амуницию полагалось менять в конце года службы, каптер в Унашах уже приготовил, наверное, смену и для Жарикова. А пока и так сойдет.
В поезде Хабаровск – Владивосток Максим сразу же забрался на третью полку общего вагона, пристроил под голову вещмешок и улегся поверх шинели. Состав лязгнул буферами, колеса застучали, убыстряя ритм: «Мы-на-дем-бель-по-ка-ти-ли…» Под эту дорожную музыку быстро заснул, памятуя поговорку, что солдат спит, а служба идет. Теперь уже считанные недели остались.
ДЕМБЕЛЬ НЕИЗБЕЖЕН
Приморская растительность успела за лето сделать всё, что ей велено природой. Деревья и кустарники украсились новыми длинными ветками взамен усохших старых. Листва на пирамидальных тополях утратила детский цвет и потемнела на иных деревьях до тусклой фиолетовости. Маньчжурский орех дал плоды и готовился уронить их на землю. Созревала лещина. Начинала помаленьку пламенеть рябина, и к ней присоединялась сестрица ее калина, свесившая крупные рясные гроздья-абажуры, гнущие упругие лозы в дугу. Осинки, устав от постоянной дрожи даже в безветрие, стали белесыми. Плодовые деревья в совхозных садах обзавелись подпорками, без которых ветви, отягощенные румяными яблоками и круглыми, в детский кулачок, грушами, трещали от перегрузки и ломались.
Ветры с Японского моря приносили к полудню мелкие дожди. На смену им прибывали более мощные воздушные потоки с Тихого океана, для которых Японские острова, Курилы и Сахалин не были помехой. В них чувствовалось зарождение грядущих циклонов и долгих ливней.
Готовились к перелету птицы. Утиный и гусиный молодняк прочно вставал на крыло. Сбивались стаи на жировки. Скоро надо будет табуниться, искать вожаков, знающих небесную навигацию.
В горах Сихотэ-Алиня ревели изюбры и басовито мурлыкали стерегущие их уссурийские тигры. Бурундуки набивали кладовки меж корней в хвойном подстиле кедровыми орехами. Черные белки выстилали гнезда в дуплах сосен давно уже вылинявшим подшерстком.
Все готовились к перемене времени года.
Прибыв ранним поездом на разъезд Унаши, Максим Жариков спрыгнул с подножки вагона и набросил лямку вещмешка на плечо. За изгибом шоссе, бегущего вдоль железнодорожного полотна от Уссурийска до Находки, горбатились начинающие обретать разноцветную палитру сопки.
Неожиданно в голову пришел мотив из индийского кино:
Никто, нигде не ждет меня.
Бродяга я…
А-ба-рай-я! А-а-а!
Действительно, кто его тут особенно ждет? Разве что старшина Волков, чтобы упечь на радостях в наряд на кухню. Прошлогодней осенью такое удовольствие выпало Максиму в самую пору нескончаемых дождей. Дровяной склад покрылся одной огромной лужей, из которой бревна для топки печей в гарнизонной столовой трактором тяни – не вытянешь. Все солдаты, кому досталось счастье топить печи под котлами, выходили в потемках на промысел более-менее сухой древесины и всего, что могло гореть в топках. Поредели заборы на полигоне, где доживали свой век поставленные на хранение устаревшие зенитные комплексы, густо смазанные солидолом. Старые покрышки, валявшиеся за гаражом автороты, тоже шли в дело. От них помещение кочегарки закоптилось до висящей бахромы сажи. Прямо над жерлами четырех топок Максим начертил кочергой несколько концентрических кругов и надписал: «Данте Алигьери. «Божественная комедия». Круги ада». Внутри четвертого круга он вписал, процарапав стенку до кирпичной красноты: «Унашинская кочегарка». Сейчас, поди, сажа покрыла новым слоем его граффити, и не прочитает салага-новичок, что тут до него изобразил унашинский старожил.
Усмехнувшись и тряхнув головой, Максим пошагал в сторону двухэтажных казарм. Теперь его голыми руками не возьмет ни старшина Волков, ни сам черт. Он приехал подвести черту под отрезком армейской жизни.
Казарма досматривала последние сны. Спал и Юрка Краснов. Максим разделся и рухнул на свою кровать, которая успела забыть тепло его молодого жилистого тела и превратилась в простые тюки с прошлогодним сеном. Былинки иссохли, пробили наволочку и торчали пиками, царапая правую щеку. Сон налетел мгновенно, как шквал с моря. Виделась мозаика из разных лиц. Сладким теплом пришло ощущение близости с Натальей. Немного погодя почудился лепет дочки. Максиму очень хотелось разобрать, чего это она там говорит. Он напряг слух, и до сознания стали доходить фразы. Почему-то это был мужской скрипучий тенорок.
– Дня-вальный! Это кто там валяется на кровати после подъема?
Чего там пробубнил от тумбочки дневальный, Максим не разобрал, но зато начал понимать, что он проснулся и это по его душу пришел старшина.
– А! Так это наш чемпион возвернулся? Вот и ладненько! Как проснется, пусть готовится к наряду…
Старшина Волков сделал паузу, подыскивая Жарикову занятие поинтересней.
– Значить, так… Истопником на кухню! В четвертый круг ада… – и захихикал, довольный своим остроумием.
Максим окончательно проснулся и хотел было тоже заржать за компанию со старшиной, но вовремя был остановлен пришедшей на память есенинской строчкой: «Я теперь скупее стал в желаньях…».
«Интересные сегодня цитаты лезут в голову. И все по теме…» – подумалось Максиму. Он повернулся на левый бок досыпать, ибо тревожить до обеда человека, возвратившегося из командировки, не позволял Устав. Тем более в субботу, накануне воскресенья.
Проснувшись во второй раз и взглянув на циферблат наручных часов, Максим приказал себе: хватит дрыхнуть и дразнить старшину. Пора перейти в более надежное укрытие.
Сказав дневальному для порядка, что отправляется в санчасть, он тут же направил стопы во владения супругов Вяземских.
Летняя санчасть была пустынна – кому охота проводить теплые денечки в четырех стенах. Первой Максим встретил Клавдию. Она заметно пополнела, особенно в талии. Даже высокий рост и свободный белый халат не могли скрыть сего изменения в фигуре. «Станислав не дремал, постарался», – добродушно отметил Максим.
Они поздоровались. Максим спросил, где муж.
– На Орловке, у него там закидушки. Скоро придет с карасями.
При этих словах, как чертик из табакерки, на веранду взошел Станислав с пластмассовым ведерком в руках. Увидев Максима, он поставил ведерко на пол. В посудине всплеснулись пойманные рыбы.
– Кого я вижу? Драматург и режиссер собственной персоной!
Пожатие рук было крепким, дружественным. Начальник санчасти давненько не встречал посетителей, а тут еще такой заявился.
– С чем пришел?
– Да вот, нога в этом месте болит. Мышцу потянул на соревнованиях.
Ткнув пальцем в бедро правой ноги, которую отсидел ему в самолете, слушая сказки, мальчик Ратмир, Максим взглянул пристально в глаза лейтенанта медицинской службы. Поверит ли Станислав на слово?
– Добегался, значит?
– Так точно.
– Я думаю, перед увольнением тебе неплохо бы полежать в офицерской палате. Не возражаешь?
Возражать Максим не стал, памятуя о кочегарке.
– Если необходимо физио, мы назначим прогревания, – сказал Станислав и посмотрел на Клавдию. – Токи Бернара у нас в порядке?
Та утвердительно кивнула в ответ.
«Что и требовалось доказать!» – возликовал в душе травмированный атлет, пришедший спасаться у товарищей по художественной самодеятельности.
Домашним уютом в санчасти не пахло, зато сюда не могли дотянуться руки старшины. И это было главное. К тому же на обед полагалась офицерская норма. После спортивной кормежки это было как нельзя кстати. Максим успел отвыкнуть от худосочной армейской пайки «номер один».
Пэ-вэ-о ты моё, пэ-вэ-о,
До чего ты меня довело!
Настроение поднялось до небес. Экспромт родился мгновенно. Хорошо бы еще Юрку Краснова повидать.
Мистическим образом на пороге санчасти возник его армейский дружок.
«Ну и пруха пошла!» – удовлетворению Максима не было предела.
Краснов заглянул в санчасть, узнав от дневального о приезде Жарикова и о грозящей ему опасности от старшины. Договорились вновь встретиться и обстоятельно потолковать завтра, в выходной. Максим сунул руку уходящему на службу Юрке.
– Бывай здоров, Юрдос-паровоз! Крепи обороноспособность родного ПВО!
На этом чудеса не прекратились.
Немного погодя в дверном проеме нарисовалась коренастая, по-культуристски накачанная и по-казачьи кривоногая фигура Леонтия Крячека. Он призывался вместе с Максимом после окончания факультета физвоспитания пединститута. После курса молодого бойца земляки расстались. Максима оставили в техническом дивизионе, базирующемся в гарнизоне, а Крячека отослали на «точку» в сопках, где располагался один из прибрежных огневых дивизионов. Леонтий сообщил сногсшибательную новость.
– Вовремя ты явился, Макс. На той неделе всех нас, с высшим образованием, дембельнуть обещали. Завтра подъедут с «точек» еще Усиков и Сердюк.
Парни, которых назвал Леонтий, тоже учились с ним на спортфаке.
– Постой, Леха! А как же четырехмесячные офицерские курсы?
– Не успело начальство организовать, на наше счастье. Некому там преподавать, и так полк словно из боя вышел. Людей недокомплект жуткий. А нам надо на августовские учительские конференции поспеть перед новым учебным годом. Не так ли? Вот и подфартило. Мне об этом в штабе майор-кадровик вчера сказал. Железно!
– Слушай, Леха. Ты там, в сопках, мало чего заработать на дембель успел. А у меня «кипюры» шевелятся, просятся на реализацию. Вот тебе червонец. Мне из санчасти нельзя носа высунуть, иначе закопчу сажей в момент, старшина обещал. Сбегай за забор в поселок, купи чего надо на отвальный банкетик. Увидишь Усикова и Сердюка, тащи их сюда. Здесь нас никакое начальство не застукает. Вяземские нас не выдадут.
Выходной день удался на славу. Все парни, кого приглашал Жариков, подтянулись без опоздания. Стол в офицерской палате ломился от яств. Станислав Вяземский послал в столовую записку, чтобы отпустили по пять порций всего съестного. Краснову, как аборигену гарнизона, хлеборез выдал сверх причитающегося еще несколько банок мясных и рыбных консервов, прибавив здоровенный кусмень несоленого сливочного масла. Пришлось Юрке звать на подмогу приехавших парней. К двенадцати часам на столе дымилась кастрюля с борщом. В такой же посудине ждало своей очереди картофельное пюре, обильно приправленное тушеной говядиной. Помытые лук, огурцы и помидоры выложили в целом виде, ради скорости употребления, не желая тратить время на приготовление салата.
Когда все было готово и солдаты уселись за стол, Крячек брякнул вещмешком, до сей поры задумчиво стоявшим за тумбочкой. Но не успел он потянуть за тесемки на горловине мешка, как дверь отворилась и в палату заглянула Клавдия Вяземская.
– К вам можно, мальчики?
И, не дождавшись вразумительного ответа от примолкшей публики, внесла и поставила на краю стола громадную сковороду, прикрытую вафельным полотенцем.
Вслед за женой на пороге нарисовался Станислав. Начальник санчасти водрузил посреди стола солидную медицинскую склянку с притертой пробкой. Никаких наклеек на посудине не было, но чистая, как детская слеза, влага внутри красноречивей слов говорила о содержимом.
– К вашему шалашу! – провозгласил Вяземский.
Солдаты пересели на придвинутые к столу кровати, уступив стулья хозяевам.
Леонтий оценил ситуацию и смело извлек из вещмешка пару поллитровок водки уссурийского изготовления. Буквы на этикетке окутывало мрачноватое облачко.
– «Туча» – произнес народное прозвище напитка Крячек. – Говорят, из кукурузы канадской сделана.
Разлили водку по стаканам.
– Станислав Юрьевич, вам слово, – обратился Жариков к начальнику санчасти.
Вяземский взял стакан двумя пальцами и поднялся с места.
– Я примерно знаю, зачем вы собрались сегодня. Это радостный момент. Хотя вы оттрубили свой срок рядовыми солдатами и сполна хлебнули из армейского котелка, я вам завидую. Мы с Клавдией ваши ровесники. И черт придумал военную кафедру в мединституте! Теперь нам еще два года трубить по закону. А там еще неизвестно, как дело обернется. Может быть, привыкнем и останемся служить дальше. У высшего начальства на это свой расчет. Ну да речь сейчас не о нас…
Вяземский выдохнул лишек воздуха, набранного в грудь перед прочувствованной речью.
– Вряд ли командир полка пригласит вас за стол по такому поводу. А я так скажу. Служили вы честно. От службы не бегали, в нашей санчасти зря не кантовались и «мастырок» не лепили. Кое-кто, я вижу, даже значки классного специалиста успел заработать. Жаль, что «Отличника Вооруженных Сил» дают лишь на втором году службы. А так бы каждый имел. Уверен. Давайте поднимем эти бокалы за то, что вы с честью выполнили свой долг.
Граненые стаканы соединились в круг, издав глухой звук, отдаленно напоминающий клацание затвора карабина.
– За дембель!
Клавдия сняла полотенце со сковороды. Залитые сметаной жареные караси ждали, когда солдаты осушат стаканы и вонзят в их румяные бока вилки.
Максим залпом выпил водку и в тот же миг задохнулся, увидев окружающих в размытом виде, словно на некачественном фотоснимке.
Кукурузная водка, вонючая и необыкновенно горькая, мгновенно ударила по сознанию, вышибив из глаз брызги слез. Максим снял очки и убедился, что внутренняя поверхность стекол мокра, словно он попал под дождь.
Парни, испытав те же ощущения, дружно засмеялись над Жариковым. Хотя и сами выглядели не краше.
– Так смывается пыль дальних дорог! – отшутился Максим севшим голосом.
Борщ помог прийти в чувство.
Второй тост был за благополучное возвращение домой. Прием жидкости произвели со всеми возможными предосторожностями, выдыхая воздух из груди и не спеша дышать хотя бы несколько секунд, за которые закуска попадала в рот. На этом кукурузная водка закончилась. В дело пошел медицинский спирт. Неразведенный, он сушил горло. Караси в сметане и картофельное пюре исчезли со стола одновременно с опустошением склянки.
– Ща спою, – встал Марк Сердюк.
Чернявый по-цыгански, с успевшими вновь отрасти за год после призыва волосами в мелких колечках, черноглазый и сухопарый, он в институте занимался волейболом. А еще славился приятным тенорком. На институтских вечерах исполнял популярные песни. Девушки были от Марка без ума, но он не спешил связывать себя узами Гименея. «Дурное дело нехитрое», – так обычно он уходил от неминуемой ответственности за свою расторопность и потерю бдительности очередной втюхавшейся в него дурехи.
Зенитчики, будьте бдительны!
Вам доверила страна родное небо.
Если сунется враг на Родину,
Огонь по врагу ведите смело!
Товарищи подхватили марш ПВО, с которым они тренировались в строевом шаге на плацу. Душу грело сознание, что это в последний раз они дерут глотки банальными словами, в которых поэзия и не ночевала, зато было полно серой прозы армейских будней.
Затем распевшийся Марк исполнил «Цыганку-молдаванку» и эшпаевский «Силуэт». А закончил выступление песней, тронувшей все сердца.
Услышь меня, хорошая.
Услышь меня, красивая.
Заря моя вечерняя,
Любовь неугасимая.
Парни подпевали, кто как мог, боясь помешать голосистому Сердюку излить сердечную тоску по дому и любимой девушке. В хор мужских голосов вплелись летучее сопрано Клавдии и довольно приличный баритон Станислава.
Максим вспоминал своих Наташ, и радость подступала волной. Скоро он их увидит, обнимет!
Начало следующей недели было посвящено оформлению в канцелярии части нужных бумаг. С этой задачей штабные писари справились за два дня. Парни разъехались по дивизионам сдавать числящееся за ними оружие и технику. Встретиться условились в пятницу, с утра, чтобы спокойно купить билеты на проходящий владивостокский поезд.
Получив четкий статус пациента санчасти, Жариков смело заглянул в казарму. Козни старшины Волкова его не страшили. Надо было расписаться в журнале о сдаче личного оружия. Затем поменять у каптера форму на новый комплект.
Однако первым делом они с Юркой Красновым сели друг напротив друга на своих кроватях и разобрали в тумбочке содержимое полки Жарикова. Негусто же тут было добра… Письма из дома Максим еще раньше забрал с собой и возил в вещмешке всюду, куда бы его ни заносила судьба, пока не оставил в Степновке.