Перелистав маленький сборничек стихов Владимира Луговского «Солнцеворот», Максим остановился взглядом на одиннадцатой странице, заложенной успевшим засохнуть узким листком маньчжурского ореха. Затем протянул книжечку Юрке.
– Владей, здесь есть хорошие строчки.
Отзвенели капели,
И подсохла земля,
И грачи полетели
На родные поля…
Как ни старался Краснов держаться мужественно, по всему было видно, что на него давит скорое расставание с Максимом. Они сблизились за минувший год, хотя назвать себя друзьями все-таки не могли. Не хватало того самого пресловутого «пуда соли», без которого люди не соединяются прочно и навсегда. Хотя четверть пуда они совместно одолели, это точно.
– Ты домой или в Хабаровске останешься? – поинтересовался Юрка, понимая, что спортивные успехи товарища вполне могут проложить ему новую стезю. Сам же рассказывал, как по той же дорожке бегал, что и олимпийские чемпионы. Он верил в звезду Максима, над какой бы стороной горизонта она ни взошла. Из каких передряг сумел на службе выбраться целым и невредимым!
– Не знаю, – помотал головой в раздумье Максим.
Фантазировать вслух не хотелось. И не потому, что боялся спугнуть птицу удачи. Нет. Он еще самому себе не нарисовал четкую картину будущей жизни. Все, что говорил Круглый, виделось смутным миражом, допущением, в котором не было четкого контура реальности.
– Ну, а ты как тут без меня думаешь лямку тянуть?
Юрка свел брови домиком и тихо молвил, как о давно решенном.
– Буду помаленьку готовиться к поступлению в ДВПИ. Ратькина туда ведь приняли. Чем я хуже?
– Дело говоришь! – одобрил намерение сослуживца Жариков.
Они условились переписываться, когда их пути-дороги разойдутся. Не хотелось рвать тонкую ниточку душевной связи. Между людьми этих ниточек не так-то много, как нам кажется порой.
Напоследок Юрка пошутил в своем флегматическом стиле:
– Без тебя в Унашах будет не так смешно. Кто еще напишет пьесу и бомбу на ногу уронит, кроме тебя? А заодно и КИПС на сопке подмоет. Нет таких умельцев…
Каптер ефрейтор Георгий Антипин устроил Жарикову легкий стриптиз, поменяв старый комплект одежды, пилотку и обувь на «новячую» форму. Вот только ремень менять не полагалось почему-то. Новая гимнастерка слегка покалывала тело, бриджи топорщились, сапоги сидели на ногах неразношенными колодками и грозили набить мозоли. «Ничего, потерпим», – прогнал Максим крохи сожаления по привычным вещам.
– Слушай, Жариков, тебе на дембель полагается или шинель, или бушлат – на выбор. «Старики» всегда почти бушлаты берут, а если новых нет, у «салаг» выменивают. Дескать, в свой черед и вам это добро от молодежи достанется. В бушлатах дома хорошо по хозяйству управляться. Одежка, сам знаешь, получше телогрейки будет. Давай шухнемся? Ты же учитель, зачем тебе бушлат в школе?
Антипин выжидающе уставился на Жарикова. Москвич родом, был Жорка проворен по части собственной выгоды. Сам носил не солдатскую «хэбэшку», а офицерскую полушерстяную гимнастерку и такие же брюки. На ногах имел хромовые сапоги, «кирзачи» носить брезговал. Маленькое лицо с бегающими глазками превратилось в сплошной знак вопроса.
«Зачем ты врешь, каптерская крыса?» – безмолвно задал Максим риторический вопрос. И так ясно, что бушлат Антипину нужен для очередного выгодного «шуха». Облапошит осенью какого-нибудь «салажонка», обменяв бушлат на новенькие «котлы»11. Впрочем, все же это честнее, чем меняться «на слух», когда, оживив кое-как никчемные наручные часы, «старики» мчались сломя голову к новичкам менять их чуть ли не насильно на понравившиеся им новые часики.
– А на что «шух»? – спросил Жариков скорее для порядка, чем из настоящего интереса. Хотелось даже сквалыге Антипину напоследок сделать приятное.
– Ты расписываешься вот тут в журнале за бушлат, а я дарю тебе на дембель наборный «финач».
Жорка нырнул головой в большой шкаф и достал из-под стопки белья самодельный кинжальчик. Максим видел и раньше подобные творения гарнизонных умельцев. Клинок изготавливался из автомобильного рессорного листа. Сталь была ковкой и на первых порах лезвие хорошо резало. Ручку делали из разноцветных кусочков целлулоида, шлифовали наждачной шкуркой. Сверху на ручке была маленькая декоративная гарда. В целом изделие выглядело весьма привлекательно. Одна беда: из тумбочек в казарме регулярно пропадали мыльницы, все знали для чего их воруют, но ничего с этим поделать не могли. Дембель – дело святое.
– Лады! – Максим черкнул в журнале автограф и взял финку. Она была величиной в ладонь. При желании ее можно было спрятать в переплет книги. Сувенир из Унашей.
Напоследок Максим заглянул в оружейную комнату и взял в руки свою «Иринку». Спасибо Юрке Краснову, который после соревнований аккуратно довез карабин до места. Не поленился дружок почистить ствол и протереть приклад и ложе тряпочкой, смоченной ружейным маслом.
– Ну что, «Иринка»… – задумчиво молвил Максим, грея руками привычные и удобные изгибы оружия. – Вот и настало время расставаться. Спасибо тебе, моя косоглазенькая! Стреляла ты хорошо, я знал твой секрет. Кому ты теперь достанешься?
Максим сделал паузу, представляя будущее карабина.
– Пусть это будет молодой парень, холостой. Пусть его призовут со своим годом. Научи этого солдатика меткости и терпению. Ты умеешь это делать.
Поставив карабин вновь в общий строй в пирамиду, Максим улыбнулся напоследок.
– Не дай Бог тебе стрелять по живым целям…
ДОМОЙ, ДОМОЙ, ДОМОЙ!
Поезд Владивосток – Благовещенск прибыл на первый путь железнодорожной станции Хабаровск. На привокзальной площади стоял, глядя на раскинутый перед ним город, исполинский Ерофей Хабаров. Максим слышал, что скульптор изваял старинного землепроходца, попросив позировать ему для этой цели известного писателя-натуралиста Всеволода Сысоева. Такой могучий человечище, ходивший с голыми руками на тигра вместе с братьями-тигроловами Богачевыми.
Максим задрал голову, и новая, не разношенная пилотка чуть не свалилась наземь. Ерофей Павлович словно безмолвно вопрошал, насколько серьезен приезд демобилизованного солдата в столицу Дальнего Востока.
Десяток минут назад Жариков распрощался с Крячеком, Сердюком и Усиковым. Они поехали дальше домой. А ему еще только предстоит найти здесь свой новый дом.
Придется ли Максим ко двору? Одно дело – бегать по стадиону в звании рядового, давить жесткие пружины двухъярусной кровати в спортроте, есть курсантскую пайку и жить по чужому приказу. И совсем другое – работать журналистом, кормить семью, писать стихи. И пытаться одновременно догонять уходящий от него стремительно поезд спортивной молодости. Там, внутри этого поезда, дружная семья Шулеповых. Они-то доедут до станции назначения, куда билеты достаются только настоящим олимпийцам. Чемпионам, покорившим дальневосточные сопки, какими бы высокими ни казавшиеся вблизи, путь на Олимп дается тяжелее всех. Максим особенно остро это ощутил в Минске. И вот сейчас это прихлынуло вновь здесь, на привокзальной площади огромного города, чемпионом и рекордсменом которого является. Что-то не слышно звуков духового оркестра. Не видно вспышек фоторепортеров. Никто не тянется к нему с микрофоном: «Ваши планы на будущее?»
В «логове Лебедя» было пусто. Оно и понятно, с утра все на стадионе. Максим подошел к столу. Посередине белел листок бумаги, разлинованный под «пульку» преферанса. Вместо цифр крупно синели буквы. Он хотел было уходить, но машинальный поначалу взгляд не дал сделать этого.
Максим взял листок и всмотрелся в текст.
«Жарикову. Как приедешь, иди сразу к проректору по АХЧ пединститута. Он поселит тебя в преподавательском общежитии. Остальное решим при встрече вечером. А. Круглый».
Проректорский кабинет размещался не в главном корпусе института, а в одном из студенческих общежитий. Пока «язык довел до Киева», Максим успел слегка попсиховать. Студенты занимались ремонтом, это была ничего еще толком не знающая абитура.
Дверь в кабинет проректора оказалась запертой. В длинном коридоре ни души.
Так… Ясное дело, ходит по своему большому хозяйству. Учебный год на носу. Аудитории, общежития, краска, шпаклевка, кровати, тумбочки – и еще тысячи больших и малых дел, без которых не грянет первого сентября звонок к началу похода за знаниями, заложенными Песталоцци, Ушинским, Макаренко и другими корифеями педагогики.
Максим хотел было уходить, но столкнулся лицом к лицу с двумя мужчинами, оживленно разговаривавшими на ходу. Один был высок и худ, на голове имел белую синтетическую шляпу в дырочках. Другой выглядел маленьким колобком, только что выкатившимся на дорожку от дедушки с бабушкой. Румяный, круглощекий.
– Вы ко мне? – спросил на ходу «колобок» высоким горловым голосом.
– А вы проректор? – ответил вопросом на вопрос Максим.
«Колобок» резко затормозил у двери проректорского кабинета, отпер ее ключом и указал рукой своему попутчику, чтобы тот прошел в кабинет. Оглядев с головы до ног рослого солдата, прищурил глаза.
– Наш новый редактор многотиражки? От Круглого?
И, не дав Максиму ответить, «колобок» указал на скамейку сбоку от двери в кабинет.
– Подождите минутку. У меня разговор с подрядчиком. Ремонт заканчиваем. Сами понимаете…
Сказав залпом эту тираду, «колобок» укатил за дверь.
Усевшись на скамейку, Максим до хруста в суставах потянулся. Ладно, минутка так минутка. Можно подождать.
Он припомнил, как Круглый что-то толковал ему про преподавательское жилье. Это где-то в районе Плюснинки, в старом особнячке. Подолгу там люди не живут, поскольку в скором времени получают новые коммунальные квартиры. Ректор института человек в крае уважаемый, член бюро крайкома партии. Многие выпускники «педа» пошли в партийные и советские органы. При случае помогают своей альма-матер. Ладно, перекантуемся первое время. Главное, дали бы место в ясельках для Наташеньки. Малышка, жалко от матери отрывать. Может быть, на первых порах Наталье взять поменьше часов в институте? Преподавательниц с детьми, он слышал, не нагружают особо. Это дело утрясем.
Прошла минутка, а за ней и полчаса. Максим успел прикинуть, как он возобновит в новых условиях тренировки. В паре с Серегой Шулеповым он планировал вновь приступить к десятиборью. Круглый знает толк в метаниях. Надо подтянуть копье. Есть солидный резерв в прыжках, особенно с шестом. В мире начинают прыгать на фиберглассовых шестах, хорошо бы раздобыть и себе «фибру». У генерала Шулепова такие связи в столице, что он для сына не то что гэдээровский шест достанет, но и американский «катапол». А это, я вам доложу, та еще катапульта!
Взглянув на часы, Максим убедился, что у проректора «минутка» сделана из отличной резины и способна тянуться до бесконечности. Конечно, ремонт дело святое. Но ведь слово надо держать. Как бы ни было порой в армии криво-косо, но порядок старались соблюдать. И он привык к этому.
Поднявшись, Максим потянул за ручку дверь в кабинет и заглянул туда.
«Колобок» с подрядчиком тыкали пальцами в листы бумаги, разложенные на столе, и говорили на повышенных тонах.
– Подождите минутку! – отмахнулся от появившегося Максима проректор. – Не видите, я занят.
«Вижу. Ты будешь занят всегда. Но я ждать тебя больше не стану», – вспыхнуло в сознании, утомленном не столько торчанием перед дверью в кабинет, сколько всей неразберихой минувшего после окончания института года.
Ждать и догонять он действительно устал до точки кипения. Сейчас словно что-то взорвалось внутри.
Максим взял дембельский чемоданчик, подаренный ему на дорогу Юркой Красновым.
Голос свыше приказал: «Топай на вокзал!»
Получив билет в кассе, где обслуживались военные люди по служебным «требованиям», Максим вышел на перрон. Ветер со стороны Амура гнал по бетону желтые тополиные листья. Осень напоминала, что она не за горами. Август обдавал запахами бродящей растительной прели, тепловозной солярочной вони, обжорным духом от привокзального рыночка, где старушки и молодайки торговали дешевым съестным и поспевавшими фруктами и ягодами.
Через четверть часа будет скорый Владивосток – Москва. На нем Максим доедет до Белогорска. Там пересядет на автобус до Степновки. Или «проголосует» на трассе, если не успеет на рейсовый. Не впервой ездить в кузове.
Главное, он через сутки будет дома, где его любят и ждут.
Достав из чемоданчика «финку», Максим очистил одно из купленных на рыночке местных яблок-полукультурок. Так обычно всегда делал его отец, который никогда не ел яблоки с кожурой.
Захрустев кисло-сладкой мякотью, он окончательно успокоился. Бушевавшая внутри тревога улеглась.
Ведь самая лучшая в мире дорога всегда ведет домой.
2004–2012
.