– Где он? Сейчас с минометчиками свяжусь.
– Погоди, не спеши… Не надо пока. Ты его первой миной не шлепнешь. Обстрел начнется, он уползет. Там наверняка ходов нарыто по самое не хочу. Сменит лежку и ищи его потом… Надо, чтобы наверняка. Так есть курить?
– Да я не курю.
– Ладно, тогда я свой.
Он посмотрел на солнце, прикидывая, где оно зайдет и как лягут тени. Ещё раз глянул а перископ, усмехнулся и начал скручивать самокрутку.
* * *
Лучшей позицией для его замысла оказалась, как ни странно та, на которой сейчас лежал "Гитлер", так что Петр попросту прополз в окопчик к Геннадию, благо ползти было недалеко. Тот расположился с комфортом. На дне окопа лежала банка из под тушенки, а съевший ее дремал, прислонившись к земляной стенке.
– Трибунал проспишь! – сказал Петр, глядя вниз.
– Я слышал, как ты ползешь. Отметил его?
– Да. Но стрелять пока нельзя.
– Что так?
– Я видел, где он, но там наверняка укрытие. Немцы любят себе доты оборудовать, а там ещё и кирпича битого хватает. Достать сложно будет. Но есть вариант…
– Расскажи.
– Солнышко, если отсюда смотреть, будет садиться как раз за его лежкой. Подсветит сзади и я его увижу.
– Понял. Поспишь?
– Хорошая мысль…
Геннадий разбудил его вечером. Петр осторожно подполз к "Гитлеру" и поймал в прицел чердак дома с выломанной нижней доской. Отличная позиция, если хорошо умеешь стрелять. Сектор обстрела – градусов сто, вся линия обороны – как на ладони. Сложи стеночку из кирпичей и щелкай русских. Только одно немец не учел: в лучах сильного и далекого источника света с параллельными лучами, такого, как солнце, или луна, твоя тень будет видна наблюдателю даже с десяти километров. В дом давным-давно попала мина. Вся задняя стенка в широких щелях, сквозь которые проходят лучи света, к тому же выбит кусок стены.
"Лежишь и ждёшь, не блеснёт ли где-нибудь отражение в линзах прицела, или бинокля? Может быть, ты даже сейчас видишь меня, но думаешь, что я мертвый…"
Теперь на фоне огромного, багрового солнца Петр видел голову немца совершенно отчётливо. Даже разглядел тусклый блик от лучей заката, прошедших сквозь его оптический прицел, когда тот отодвинулся, давая отдых глазам.
"Мы с тобой сейчас как две кобры, фриц. Видел таких змей? А я видел. Один раз. Видел, как она на хвосте стоит. Смотрит тебе в глаза и ждет, когда ты сделаешь ошибку. Отвлекись, моргни – и бросок! Меня закат конечно слепит, но не настолько, чтобы стрелять нельзя было…"
Он плавно надавил на спусковой крючок.
“Зря ты со мной связался, фриц. Закат сегодня красивый, верно?”
Сталинградский заградотряд
Ночь пахла пылью и дымом. Маленький костерок в разрезанной пополам железной бочке больше дымил, чем грел, но людям, спящим на брошенных у стены досках, это не мешало. Их вообще трудно сейчас было чем-то потревожить. Дым? Какие мелочи! Стрельба неподалеку? Ерунда… Не орут: "К бою!" – значит не наше это дело.
Ну а кирпичной пылью в городе, отбивавшем штурм за штурмом уже которую неделю и в котором не осталось ни одного целого дома, было пропитано все. Она забивалась в стволы и затворы автоматов, оседала в лёгких, лезла в глаза и окрашивала кожу и форму в красно-серый цвет, не делая различий между нашими и немцами.
Время от времени дремавший у огня дежурный мычал что-то сквозь дремоту, вскидывал спросонья голову, озирался по сторонам и подбрасывал в огонь пару обломков. Дым вытягивало в соседнюю комнату, в пробитую снарядом дыру в стене. От завешанного шинелями входа тянуло сквозняком.
Услышав хруст битого кирпича под подошвами сапогов, дежурный встрепенулся, подхватил лежащий на коленях трофейный "шмайссер" и хрипло буркнул что-то, немного напоминавшее "Кто идёт!" Лежавшие зашевелились, нащупывая лежащее рядом оружие, но никто толком не проснулся. Зачем? Если там немцы, то это всего лишь ещё одна схватка, одна из многих. Летящие с обеих сторон гранаты, короткие очереди, мат на двух языках, причем далеко не всегда по-немецки матерятся именно немцы. Известное дело: фриц – человек культурный и если русский ругается на понятном ему языке, он слегка теряется. Но немцы так не ходят. Отучили их ходить по нашей земле по-хозяйски, хотя и самим при этом кое-чему научиться пришлось. Например чуять опасность и не просыпаться без необходимости.
– Свои! – тихо отозвались снаружи.
– Кто "свои"? – прокашлявшись, спросил дежурный.
– Не узнал что-ли? Семён я.
– Богатым будешь. Кто там с тобой?
– Пополнение прислали.
– Правда, что-ли? Никак про нас в штабе кто вспомнил? Ну, заходи тогда, не стесняйся. Только капитана сам буди.
– Я уже не сплю, – негромко сказал один из лежавших, приподнимаясь и перекладывая поудобнее свой ППШ. – Сколько времени, Егор?
– Четыре. Светает уже. Скоро немцы зашевелятся.
Занавеска откинулась. Вошли двое. Один – выставленный на ночь часовой, второй – офицер в каске. На петлицах в свете разгорающегося пламени тускло блеснули эмалью "кубики". Старший лейтенант был ещё совсем новеньким, не запылившийся, не обожженный Сталинградом, как те, что спали здесь.
– Капитан?
– Угадал… – капитан закалялся, сплюнув забившую гортань пыль. – Слушаю тебя.
– Старший лейтенант Ложкин.
– Ну и что?
– Прибыли вас сменить.
Капитан кивнул.
– Зер гуд. Давно пора.
– Только почему капитан? Здесь должен командовать старший лейтенант Кашин.
– Верно. Должен был… Курить есть, старшой?
– Не курю я.
– А пожрать?
– НЗ офицерский.
– Давай сюда. Эй, папуасы, подъем! С котелками на построение.
Лежавшие зашевелились. Капитан трофейным эсэсовских кинжалом мгновенно вскрыл жестянку, запустил туда ложку, отправил в рот немного студенистой жирной массы и пустил банку по кругу.
– Не удивляйся, старшой, – сказал он. – Кормежка была последний раз позавчера. Старшину моего подстрелили, так что у нас тут все поровну. А про лейтенанта я тебе могу сказать, что мертвые не командуют.
– Убит?
– Типа того… Тебе что, не сказали, кого ты меняешь?
– Штрафную роту и заградотряд.
– В общем-то верно… – капитан кивнул и начал шарить по карманам.
Вытащив пачку трофейных сигарет, он вытащил одну, прикурил и продолжил:
– Верно. Штрафную роту, которой уже нет. Было больше трехсот человек, плюс мои бойцы. Остались вот эти десять и еще в соседнем подвале десяток. Ну и наблюдатели, конечно. Караулить приходится. Иногда у немцев бывает ночью настроение поползать. Ты как сам? Воевал?
– Нет.
– Ерунда, разберешься. Мои ребята все покажут. Шинель смени на солдатскую. У фрицев тут снайпер работает. Мы его вроде бы подстрелили, но уверенности нет. Видел там на перекрестке самоходку немецкую горелую?
– Видел.
– Тоже наша работа. Вот он под ней сидел. Семен, тот что вас привел, его заметил и – из пулемета, но попал, или нет – проверять не полезешь. Ладно, пойдем. Поясню обстановку.
Они вышли из подвала, поднялись по полузасыпанной обломками лестнице (складывалось впечатление, что часть из них притащили сюда специально) и вышли на второй этаж того, что когда-то называлось домом. Было уже довольно светло.
– Вот мой НП, – сказал капитан. – Место открытое, но в том-то и дело, что стрелять по нему неоткуда. От мин стена прикрывает, а из стрелкового палить – самому подставиться надо. Смотри. Видишь перекресток? Вот из-за него вся морока. Проспекты широкие, отлично простреливаются, так просто не перебежишь, а даже если перебежал – все равно укрыться негде. Сверху граната летит – и готово. Эти три дома, которые буквой "Г" стоят, сейчас – крепость. Стены толстенные. Мы взорвали все подъезды, кроме одного. На оконных проемах стоят решетки и мы их дополнительно заложили обломками. Взять нас здесь можно только из пушки, а для этого ее надо выкатить на прямую наводку, чего мы не позволим. Самоходка, о которой я говорил, стоит слева, отсюда ее не видно. Учти, что если немцы пустят танки, то только там. По другим улицам не пройти. Но это уже дело бронебойщиков – сверху их отоварить.
– Понял…
– Неделю назад та сторона тоже нашей была, но немцы нас выбили. Не конкретно меня, а того старлея, которого ты ожидал здесь встретить. Его рота побежала, наткнулась на мой заградотряд. Я их остановил, мы контратаковали и выбили фрицев за проспект. Вернее, не выбили, а перебили. Не ушел никто. У меня под командой после атаки осталось под сотню человек, из них половина раненых. С тех пор держимся. Теперь ты держаться будешь.
– А штрафники? – спросил Ложкин.
Капитан покачал головой.
– Штрафников больше нет. Тех, что остались в живых, я включил в свой заградотряд, потому что согласно приказу имею право присоединять солдат из разбитых подразделений. Это я и сделал, под свою ответственность. Никаких исключений насчет штрафников в приказе не предусмотрено. Видел бы ты, как они немцев грызли, когда дорвались… Лопатки, приклады, ножи! Редко, когда выстрел. Ты насчет их командира спрашивал? Отвечаю: я его пристрелил. Он собирался аж к переправе отсюда сдернуть. И вот что я еще тебе скажу…
Порывшись в обломках шкафа, он вытащил оттуда фуражку с синим околышем.
– …слушай меня внимательно. Слушаешь? Хорошо… Мы отсюда далеко не уйдем. Останемся в нашем старом расположении, вон в тех домах, ближе к Волге. – Он приподнялся и показал на восток, в дыру в стене. – Если твоя рота и ты вместе с нею решишь, что лучше будет отступить, то имей в виду: сзади тебя будут те ребята, из подвала, которые здесь неделю продержались. Мы вас остановим, я подчиню себе твоих людей и мы снова отобьем квартал. Только уже без тебя.
Капитан надел фуражку, проверил, ровно ли расположен козырек и спросил:
– Ты намек понял, Ложкин?
Ласточки
Спроси человека: "Как ты думаешь, какой самый главный солдатский подвиг в Красной Армии?" Он ответит: "Танк подбить, или там самолет…" – и ошибется. Танк подбить – это конечно тоже почетно, а самолет – тем более (вот только как ты докажешь, что это ты его сбил, когда там вся рота палила в небо из винтовок?) но главный подвиг заключается не в этом. Ты спросишь: "Тогда какой? Линкор потопить, что-ли?" Я отвечу. Слушай сюда. Главный подвиг – это нае… ну то есть обмануть своего непосредственного начальника.
Это я к слову сказал "солдатский". На самом деле для любого военнослужащего, в любой армии, это самое важное умение и смекалки со смелостью тут требуется не меньше, чем чтобы танк поджечь. Ротные врут комбатам, те – комдивам, комдивы вводят в заблуждение маршалов, а маршалы ездят по ушам товарищу Ста… ты знаешь, кому.
Тут ведь как дело обстоит? Если командиру не покажешь, что ты делом занят, причем полезным, то он тебе это полезное дело сам найдет. Траву, например, покрасить, или дров лобзиком напилить… Его специально в училище этому обучали. И продвигают у нас того, кто во-первых: умеет начальству очки втереть и во-вторых: не допустить, чтобы подчиненные то же самое проделали с ним. Почему? Потому, что такой человек врагу тем более себя обмануть не даст, зато обманет его сам – тем он и полезен. В Красной Армии все врут всем, поэтому она непобедима.
Но есть одна категория военнослужащих, на которых это правило не действует. Знаешь, кто это? Нет, не повара. Это снайперы. Нет снайпера, который не мог бы провести кого угодно, потому что тут работает естественный отбор. В пехоте за тебя вся рота, за нею батальон, пушки, минометы, танки приданные, авиация… и все это работает, чтобы ты свою задачу выполнил. Тебя при выполнении могут конечно и убить, но специально задачу прикончить именно рядового Кирю не ставится. У снайпера все наоборот. Все, что перечислено – против него, а он или один, или с напарником. Разве что танки против них не пошлют, но все остальное только и будет ждать случая его ухайдакать. Хуже всего то, что рано, или поздно против тебя выползет такой же снайперюга и тут уж кто кого объегорит – тот и живой. Снайпер, которого обманули – мертвый снайпер.
В общем, тяжело так жить, Киря. А сейчас я тебе одну историю расскажу, пока горох варится. Было это еще до того, как я с Андреичем, старшиной нашим, познакомился. Аккурат в сорок втором, до того, как меня контузило.
* * *
Восточный берег реки был не таким уж и высоким, метров восемь на первый взгляд. Петр подумал, что в кои то веки славянам повезло. Вся луговина на западном берегу просматривалась на километр, вот только толку от этого не было никакого. С такой кручи хорошо обороняться, а вот наступать… Вниз прыгать, что-ли? Нырнешь – не вынырнешь. Но с другой стороны наступления вроде бы пока и не планировалось. После того, как немцы прорвались аж к Волге и к Кавказу, командованию было не до того.
Второй номер толкнул его в плечо, предлагая бинокль. Петр отказался, молча покачав головой. На зрение он никогда не жаловался, а если уж так нужно, то вот она, снайперка, под руками. В прицел глянуть недолго.
Окопчик, в котором они сидели, вырыли полковые разведчики для каких-то своих целей. С точки зрения снайпера позиция была никакой. Ни черта не видно. Ивняк, густо росший вдоль западного берега, загораживал позиции немцев и занятую ими деревню. Лезть на ту самую кручу был не вариант. Там все было пристреляно минометами и любое движение на гребне вызывало град мин, от осколков которых укрыться было попросту негде. Начать рыть там окоп означало заявить о себе открыто.
Наконец Петру надоело глазеть на ивы, он сел на дно окопчика и спросил:
– Давай покурим, что-ли?
Напарник кивнул, убрал бинокль в футляр и уселся напротив. Через минуту сквозь кусты поплыл махорочный дымок. Бояться было особо нечего по той же самой причине: немцам сквозь заросли тоже нихрена не видать.
– Что скажешь, Геныч?
– Пустышка. Голый вассер, как у нас говорили.
– Согласен. Наверх лезть – самоубийство. Была бы зима, еще имело бы смысл. В снегу позицию вырыл, водой все вокруг полил, она схватится на морозе – пушкой не прошибешь. Засыплет тебя снегом, как медведя в берлоге. Лежи себе, постреливай… Здесь так не прокатит. Ближайшее место, откуда нормально стрелять можно, это то, где мы позавчера были. Но оттуда до них больше километра. Помнишь того фрица?
– Еще бы не помнить… Наглые они, спасу нет.
Два дня назад они попытались было начать охоту. Петр выцелил немца, выстрелил и промазал. Через реку, или озеро всегда стрелять бывает непросто. Немец, справлявший нужду в сторону русских позиций, чуть пригнул голову от свистнувшей рядом пули, погрозил кулаком и не спеша убрался в траншею. Пришлось сматываться и вовремя, потому что через пятнадцать минут кусты, в которых они сидели, уже корчевала немецкая артиллерия. Немцы тут давно пристреляли все, что только можно.
Про себя Петр обругал начальника штаба полка, которому не понравилось затишье на этом участке. Сказал: "У вас там немцы пешком ходят, как на курорте. Навести порядок!" Кому наводить? Петьке-ефрейтору со снайперкой. Как? По месту разберешься. Вперед и с песней! Он докурил самокрутку и посмотрел на обрыв, густо усеянный ласточкиными гнездами.
– Слышь, Геныч, у меня тут идея образовалась…
* * *
Не врет сказка, что солдат при нужде и из топора суп сварит. Задумка была очень простой: с высоты, из норок, которые ласточки нарыли на обрыве, деревня должна просматриваться великолепно. Значит нужно подкопаться туда, но только с другой стороны, из под земли. Сказано – сделано. За ночь снайперы и двое разведчиков вынули примерно три куба земли, подкопавшись под обрыв. Грунт в снарядных ящиках подтаскивали к краю и скидывали в речку. Туда же вместе с песчаником отправились и пара гнезд. Потом теми же ящиками укрепили стенки получившейся "пещеры", еще один поставили в качестве упора для винтовки, чтобы можно было стрелять с колена, а его крышкой, покрытой дерном, замаскировали вход. При случае отсюда можно было и днем выбраться, ползком, незаметно для немцев.
Петр аккуратно расширил ножом прорытую ласточками нору, чтобы можно было нормально при целиться. Сектор обстрела получился очень узким, но зато он включал в себя деревенскую улицу, по которой то и дело проходили немцы. Стрелять он пока не стал. Нужно было присмотреться и по возможности выцелить офицера, а таковых пока не наблюдалось. Или в домах сидели, или где-то там у них есть ход сообщения, который из "гнезда" не просматривался.
Он наблюдал, время от времени заглядывая в оптический прицел, ждал, но никого с офицерскими погонами так и не появилось. Зато обратил внимание на то, что немцы все-же опасаются появляться на открытых местах. Видимо уже извещены, что на их участке работает русский снайпер. Зря он тогда поспешил выстрелить. Ошибся, испортил охоту.
Сзади донесся храп. Второй номер времени даром не терял. "Солдат спит – служба идет" – поговорке столько же лет, сколько и армии. Время тянулось. Иногда в амбразуру залетали ласточки, удивленно смотрели на человека и с писком улетали снова. Генка проснулся и сменил его. Петр тоже немного подремал, потом продолжил наблюдение. Солнце уже садилось, когда он наконец сказал:
– Приготовься.
– Офицер? – встрепенулся напарник.
– Лучше. Машина с боеприпасами подошла. Ящики разгружают.
– Снаряды?
– Не знаю. Отсюда не понять, но в кузове бочка стоит.
– Бензин?
– Скорее всего. Что там еще может быть? Ты пристрелочные взял, как я просил?
– Взял.
– Давай парочку.
Пристрелочные патроны мало кто отличит от обычных. Вершинка пули у них красная, как у зажигательных, но маркировка "ПЗ". При попадании даже по фанере они дают яркую, видимую издали вспышку. Те самые "разрывные", которыми в сорок первом так любили пугать нашу пехоту немцы. Взрыв пули похож на выстрел и если обстрелять из пулемета поле, или лес за окопом, то противнику кажется, что по нему ведут огонь сзади. "Окружили! Обошли!!!" – и паника.
Убивает эта пуля тоже надежно, оставляя вместо входного отверстия дыру величиной с кулак, но стрелять ею трудновато, потому что баллистика отличается от баллистики обычной пули. После начала войны их выпуск прекратили, но люди знающие успели сделать для себя запас таких патронов.
– Помнишь, что делать?
– Помню. На, держи.
Петр катнул в пальцах два нагревшихся от долгого лежанья в кармане гимнастерки патрона, а напарник сдвинул немного в сторону крышку люка и прицелился из винтовки в склон холма, с верхушки которого они столь неудачно отстрелялись в прошлый раз.
– Готов.
– Давай!
Хлопнул выстрел. На холме блеснула яркая вспышка и в тот же момент выстрелил Петр. В прицел ему было прекрасно видно, как бочка в кузове "ганомага" превратилась в огненный шар. Пламя охватило машину, водитель выскочил из нее и отбежал в сторону.
– Ага! Запалил. Приготовься, Ген. Сейчас точно кто то из офицеров вылезет поглядеть, что творится.
– Всегда готов!
– Давай!
Снова хлопнули два выстрела. Вышедший на крыльцо дома офицер в высокой фуражке взмахнул руками и полетел на землю. Машину тем временем пламя охватило полностью. В кузове начали рваться оставшиеся там боеприпасы. Звуки взрывов долетели и сюда, к ним, отчетливо слышимые даже под землей.
Петр отодвинулся и сказал:
– Фиксируй. Второй дом слева, фриц валяется у крыльца. Машина горит.
На холме, где Геннадий обозначил вспышки, начали рваться мины. Немецкий наблюдатель не сплоховал, вовремя заметив выстрелы и минометная батарея изо всех сил старалась отомстить, обстреливая пустой склон.
* * *
Через два дня они повторили охоту, подстрелив еще одного немца. Потом получили приказ перебазироваться на другой участок, а через неделю Петр узнал, что в их "пещере" пехота после их ухода устроила наблюдательный пункт. Видимо нашелся любитель покурить, или блеснуло стекло бинокля, но немцы просекли это дело, выкатили на прямую наводку противотанковую пушку и обрушили обрыв фугасными снарядами в реку.
Вместе с ласточками.