Несвоевременный человек. Книга вторая. Вера

И заведующий отделением, поймав за карман халата первое же неосмотрительно здесь появившееся лицо в белом халате: «Вот как хорошо, что ты, Резус, нам тут встретился», – для начала приближает его к себе за тот же карман халата, а затем, так сказать, перенаправляет его было спешащую мысль в буфет, в сторону бездельника Ивана, по вине которого, он сейчас не будет трепаться за кофе с одной интересной медсестрой, а будет выносить за кем-то утки, хотя это совершенно не входит в его обязанности.

– Слушай Резус, – начинает издалека заведующий отделением, – как ты считаешь, в нашей профессии какое значение имеет взаимовыручка? – задаёт вопрос заведующий отделением и так пристально смотрит на Резуса, что тому и не отмолчаться, ссылаясь на вдруг заболевшие зубы. Ну а Резус сразу догадался, к чему подводит весь этот разговор Леонид (Резус так смел его фамильярничать про себя, а нечего было его третировать на обходах) – хочет, на нём оторваться. Но Резус, несмотря на то, что вмиг раскусил Леонида, не может по-другому ответить, как только согласиться.

– Работа в коллективе всегда это подразумевает. Хотя у Макария на всё это свой особенный взгляд. – Резус всё-таки попытался перевести стрелки на своего коллегу. Что, между прочим, есть проявление взаимовыручки на практике. Ведь Резусу сейчас потребовалась помощь, вот он и обратился за ней к Макарию, упомянув его.

Но Леонид такой упёртый человек, и если он пристал к Резусу, то он от него не отцепится. – Спасибо доктор Резус за ценную информацию, с Макарием я по вашей наводке ещё поговорю, – Леонид в момент записал потемневшего в лице Резуса в ценные информаторы, после чего своим добавочным заявлением ещё больше раскалил внутреннюю обстановку в организме Резуса. – А сейчас доктор Резус, посмотрите на эту молодую поросль, можно сказать, на наше с вами и клиники будущее. – И хотя Резус бесчисленное количество раз смотрел на Ивана и даже были случаи, когда он у него занимал без отдачи денег, он ещё раз на него посмотрел. И не просто посмотрел, а с дальним посылом. – Ну, смотри Иван, если меня Леонид далеко пошлёт, то я тебя ещё дальше пошлю. И об отдаче долга можешь не вспоминать. – А вот последняя мысль Резуса, слегка сгладила его взрывное настроение.

– А теперь запомните, как следует его. – Леонид явно решил поиздеваться, раз выдвигает такие странные требования к Резусу, уже начавшему сомневаться в адекватности Леонида. – И точно, – догадался Резус, – он заходил в инфекционное отделение, где и подхватил эту заразу неадекватности. – А осознание Резусом инфекционной опасности Леонида, вдруг смиряет его с действительностью, пока она не стала для него ещё хуже, если с Леонидом вдруг случится приступ этой подцепленной им лихорадки, и он, как это всегда делают все заражённые люди, не начнёт размножаться, а если точнее, то заражать всех людей, и при этом самым страшным способом – воздушно-капельным путём через поцелуи. – Тьфу, даже представить тошно. – Перекривился от всех этих зомби представлений Резус, что было зачётно воспринято Леонидом, увидевшим в этом искажении лица Резуса отпечаток его памятливости.

– Вижу, запомнил. – Сказал удовлетворённый Леонид. – А теперь запомни то, ради чего ты его запомнил. Наш молодой коллега, просто убеждён, что взаимовыручка это один из трёх китов, на которых основывается наш подход к лечению пациентов. А раз так, – и в это он безмерно верит, – то он всегда и в любой удобный для себя момент готов положиться на своих коллег в деле выполнения своих служебных обязанностей. Что наш новенький по своей необходимости и проделывает. А теперь вопрос к вам, доктор Резус. – В одно мгновение изменив свой тон голоса из зубоскальского на чрезмерно серьёзный, Леонид обращается к Резусу. – Так вы оправдали возложенные на вас надежды со стороны нашего новенького, и провели осмотр прикреплённых за нашим новеньким больных их шестой палаты?

И Резусу можно не отвечать на этот вопрос, на его лице, потрясённым таким подводом его под монастырь Леонидом, всё написано, – ну я тебе, козлина, это припомню. – Но Леониду недостаточно всё это красноречиво видеть на лице Резуса и ему нужно вслух слышать всё это.

– Так что скажите, доктор Резус. Не подвели вы нашего новичка? И не на словах, на которые вы такой у нас мастер, а на деле продемонстрировали, что такое есть взаимовыручка? – Уперевшись взглядом в Резуса, задался вопросом Леонид. И казалось, что сейчас всё, и Резус, с далеко идущими выводами посмотрев на Ивана, не даст заднюю, и ценой своей потрёпанной репутации встанет на защиту Ивана, – да, всё верно, Иван полностью положился на меня, когда отправился по своим делам, а я, что за нехороший человек, да что там нехороший человек, да просто скотина, так его подвёл, заболтавшись с одной своей новой знакомой, – но тут вдруг берёт слово Иван и своим вопросом сбивает всех со всех прежних мыслей и толку, и тем самым ставит точку на развитии ситуации в этом направлении, перенаправив её в новое, пока неизвестное русло.

– Доктор Леонид, – обращается к заведующему отделением Иван (почему именно так, то и Иван себе не объяснит), чем спотыкает на месте Леонида и вгоняет в изумление Резуса, ни разу такого обращения в адрес заведующего отделением не слышавшего (а ведь он сам не раз порывался так обратиться к Леониду, будучи в крайне для себя чувствительном исступлении, когда принятым внутрь напитком были ослаблены связи между его здравомыслием и инструментом озвучивания своих мыслей, языком), с которым он теперь не сводит своего взгляда с Ивана. А Иван между тем продолжает. – Не соблаговолите ли вы, милостивый государь, пойти к нам навстречу и раскрыть некоторые факты из жизни мирянки Елизаветы, приходящейся вам супругой, которые касаются её родственных связей с одним из больных из тринадцатой палаты.

И тут даже не сам заданный вопрос, а форма его подачи, требовала для себя умственного рассмотрения, а на это всё нужно время, чего у Леонида как раз не было. И хотя он отличался продуктивной сообразительностью и его пока что никто в его отделении не мог поставить в тупик без ответа, всё же сейчас всё это так внезапно для него прозвучало и при этом с самой для него неожиданной стороны, – со стороны Елизаветы, а это наиболее слабое место в его конституции жизни, – то он сейчас совершенно не мог сообразить, что сейчас такое происходит и как он должен на всё это реагировать. И при этом отмалчиваться и затягивать время на раздумье, он никак не может, это обязательно будет не то чтобы не верно, а по отвечающим собственным воззрениям интерпретировано Резусом. Который обязательно обо всём том, что сейчас здесь, на его глазах, происходит, с максимальной скоростью и обхватом аудитории, распространит по всем отделениям клиники, чтобы так сказать, за ним осталось последнее слово.

Ну и Леонид, которым овладели суматоха из всякого рода и всё больше безумных мыслей, со своими каверзными вопросами: «Что за на хрен милостивый государь?! Кто ему сказал про Елизавету? И почему именно мирянку? А кто она тогда на самом деле? Мало ей было язык прикусить! Да кто он такой, чтобы я перед ним отчитывался? Неужели…? Ужели! Вот же сволочь! А что теперь подумает Резус? А не всё ли равно, он всё равно всё исказит. Да и плевать на него!», – зверски смотрит на Резуса и само собой глупость морозит. – Я не милостивый государь, а она не мирянка! – крепко заявляет Леонид, да ещё брызгая слюнями в лицо Резуса от этого своего эмоционального исступления. А вот это уже заставляет задаться вопросом Резуса. И он, вытерев лицо рукавом халата, с вызовом посмотрев на Леонида, спрашивает его. – А зачем же плеваться, если это не так?

И вопрос Резуса, как только он был озвучен, а затем был осознан всеми его услышавшими, оказался не столь прост, как он услышался, и в нём было масса подтекстных значений. И если что и последнее интересовало Резуса, так это наплевательское на него отношение со стороны Леонида, с которым у него итак были непреодолимые разногласия на свою профессию – Леонид был плоть от плоти консерватор и без соответствующей сертификации и одобрения должных структур не давал ходу экспериментальным методам лечения и концентрированных в таблетках и капсулах субстратов научных мыслей современных апологетов медицинской мысли, а Резус, как не трудно догадаться, всё это отстаивал и продвигал (пока безуспешно), – так что такого рода поношения в адрес друг друга, хоть и не так открыто, для них было обычное явление.

Но в те моменты их несогласий друг с другом, хоть было понятно, почему они так насчёт своего упёртого на одном своём идиотизме собеседника недоумевают, – «Он отстал от жизни и всего боится», – так доумевал Резус, «Его волнует только одно, и это не здоровье пациентов», – рассуждал Леонид, – то вот сейчас Резус не совсем понял, что послужило такой ярости Леонида, где он забыл о всяких приличиях, можно сказать, в первый раз, не прикрываясь рамками приличий и деликатности, открыто бросил ему вызов.

– Неужели из-за какой-то мирянки? – задался вопросом Резус. – Да кто это, или что это такое? Ничего не пойму. – Но Резус, как и Иван не получил ответа на свой вопрос. Леонид вдруг заявил: «Вас ждут ваши пациенты», – и на этом закончил разговор и покинул их. Ну а Иван с Резусом переглянулись, всё друг за друга отлично поняв, – «пациенты ждут» это всего лишь сакраментальная фраза, обозначающая бытие человека больного в стенах медицинского учреждения, и никак не служащая для врача мотиватором для его действий в направлении начала приёма пациентов (пациенты всегда будут ждать и это данность), – отправились каждый в свою сторону.

И если эти стороны разнились между собой только направлением движения, то та сторона, в которую чуть раньше направился Антип, плюс ко всему лежала в другой плоскости – он выдвинулся по лестнице вниз. Ну а внизу не столь большой выбор как наверху, и из-за специфики этого пространственного положения, там находятся, либо подвальные помещения, либо патологоанатомическое отделение, или же похожее на кромешный ад помещение, где сам чёрт ногу сломит. Куда же направил свой ход Антип, то путём не сложных расчётов, будет не сложно догадаться – он решил посетить патологоанатомическое отделение, чтобы так сказать, провести подготовительные мероприятия на их скорое посещение этого отделения.

Ну и казалось, а Антипу со всей его уверенностью так казалось, что здесь, в этом мало привлекательном для живых людей холодном помещении, людей живых редко встретишь, а всё больше отживших своё, но только Антип мягкой поступью спустился с последней ступеньки, ведущей в это отделение, как до его слуха доносятся человеческие разговоры. И первое, что делает Антип, так это замирает на месте и начинает прислушиваться к исходящему со стороны холодильного отделения разговору. И это разумное решение со стороны Антипа. Вдруг это между собой ведут разговоры уже и не люди, а их неживые последствия, то тогда появление здесь Антипа будет уж точно не ко времени. Ведь они и так еле выкроили для себя время поговорить, – Людвиг большой трудоголик и не даёт им времени расслабиться, – а тут опять для них помеха.

А ведь они не от делать нечего ведут все эти разговоры, а им это насущно надо – никто же не знает, что там их впереди ждёт. А так они поговорят между собой, поделятся своими сомнениями насчёт себя: «Б**ть, чувствую, что меня в аду Элоизович ждёт!» или «А я вот уверен в обратном, меня никто и значит, ничего хорошего не ждёт», – выговорятся и им станет как будто легче. Всё-таки им не в одиночку отправляться в путь, а это уже вселяет силы и надежды.

Но как услышалось Антипу, то ведущиеся там разговоры совсем не похожи на разговоры людей уже своё отживших, а судя по всему, то те, кто там сейчас разговаривал, были людьми живыми. Они в разговоре совершенно не придавали ценности чужой жизни, где помимо самого сложного пошиба слов, часто звучали в чей-то адрес угрозы для их жизни – что-то вроде того, что голову оторву или накормлю этим подонком рыб.

Ну а Антип, отлично зная, что только при жизни человек не придаёт особой ценности этой своей жизненной данности, сделал за этих людей соответствующие выводы, – не просто живые, а интенсивно проживающие свою жизнь люди, – и больше не стал задерживаться на месте и вошёл внутрь. Ну а там его встречает картина маслом «Не ждали», правда только в исполнении кисти экспрессиониста, в стилистике новой существенности и ещё там чего такого, чем дополняют недостаток своего художества субъективно талантливые художники. В общем, его появление было полной неожиданностью для собравшихся у одного из занятых трупом столов типов, в количестве трёх единиц. Правда, не без своих особенностей.

Эти типы и сами страшно выразительно выглядели, а если к этому прибавить окружавшую их мрачную обстановку и лежащий на разделочном столе труп, то тут даже и не знаешь, за кого нужно было больше страшиться – за них или же за того глупца, кто вдруг посмел их удивить. При этом этим типам всё же было не привыкать удивляться, – они, судя по их разбитному виду, люди были бывалые в разного рода передрягах, где от удивления в глазах до жмура в тех же глазах один огнестрельный шаг, – раз они не отвалили от страха свои челюсти вниз, а только лишь дёрнулись, но не поджимать свой хвост, а за чем-то существенным в карманы. Так что естественной реакцией Антипа на направленные на него стволы пистолетов была его остановка на пороге. Где он остановился и стал дожидаться, когда его о чём-нибудь спросят и тем самым позволят раскрыть рот. Чего недолго пришлось ждать, и как только эти суровые в своей жестокости к окружающему их миру люди переглянулись, то самый крепкий из них, и к тому же обладатель самого авторитетного слова, Молот, задаёт вопрос:

– Ты кто такой?

На что Антип делает удивлённое лицо, что его совсем не красит в глазах этих авторитетных людей, не привыкших видеть такую мимикрию лица на лицах людей отвечающих перед ними всем собой и в частности на поставленные ими вопросы. Вот если бы он в жалости к себе, псу поганому, поплыл, то это ещё допустимо до их носков ботинок, а тут прямо какой-то вызов их основам жизни. И одного этого уже было достаточно, чтобы этого и не пойми, что за мошку, без очереди положить на соседний стол с биркой на ноге, а тут он ещё и говорит уж совсем невероятные вещи.

– А тебе в каком значении прояснить твоё понимание меня? – вопросом на вопрос отвечает Антип, да так дерзко, что у Молота возникла необходимость вновь переглянуться со своими корешами, чтобы раз и навсегда выяснить участь этого наглеца. Но видимо, там тоже мало что понимают, и Молоту приходится полагаться только на себя.

– Ты от кого? – задаёт вопрос Молот. Ну а этот вопрос вызывает у Антипа, а для этих суровых парней, человека бесшабашного, приступ закатного смеха. Во время которого Молоту и его компаньонам совсем было не до смеха. Да и вообще, когда в компании смешно только одному, а все даже и понять не могут, что он увидел смешного, то это выглядит пугающе ненормально. И Молоту приходится одёргивать этого разошедшегося в своём смехе непонятного для него человека. – Хватит ржать. И отвечай на вопросы, пока с тобой ещё разговаривают.

Антип с трудом приходит в себя серьёзного и берётся за свой ответ. – Прошу меня извинить за мою невоздержанность. Просто мне показалась удивительной ваша логическая последовательность на пути моей идентификации. По-вашему выходит, что для того чтобы определить, кто я есть на самом деле, – а от этого зависит ваши дальнейшие действия по отношению ко мне, – нужно получить векторное значение трёх знаковых точек глобального позиционирования в пространстве. И тогда на основе этих данных, можно будет построить мой портрет. Первая точка это я, – мой ответ на ваш вопрос, есть мой взгляд на меня, – вторая точка это тот, кто по вашему разумению послал меня и имеет для меня знаковое значение, – его имя будет определять его значимость для вас, – и третья условная точка, это сторонний взгляд на меня, в данном случае он выражается в моей определимости своего значения для этого знакового лица, пославшего меня сюда, – здесь имеет своё значение моя характеризуемость этого стороннего лица.

– Что за лабуда?! – не выдержал Молот, оглушив своим громоподобным голосом внутреннее помещение отделения.

– Ты так Горелого разбудишь. – Усмехнулся в ответ Антип. – Если ты, конечно, этого не хочешь. – А вот упоминание Антипом Горелого, это другой, в момент напрягший его собеседников разговор, который заставил их, вначале покосившись посмотреть на лежащего на столе Горелого, так до сих пор и не убранного Людвигом, а затем уже под другим прицелом посмотреть на этого, всё больше их напрягающего типа в дверях.

– Что ты хочешь этим сказать? – вновь став сурово хладнокровным, задал вопрос Молот, одновременно пытаясь сообразить, к какому рангу причислить этого типа – к тем, с кем он находится по одну сторону закона, что со своими сложностями вариант, или же к тем, кто находится по другую сторону закона, кому нет дела до справедливости и кто следует сухой букве закона, а это не менее сложный вариант.

– Да вот интересуюсь. – Антип начал с лёгкого бриза слов, а закончил полным эмоций штормом чуть ли не обвинений. – Для чего тебе понадобилось разбудить Горелого? – вдавил взглядом Молота Антип. – То ли ты хочешь перед ним покаяться за свою вину перед ним, то ли узнать то, что он от вас укрыл. – С эмоциональным накалом обрушил на Молота своё заявление Антип. Отчего его компаньоны рефлекторно даже чуть оторопились от него, а Молот, явно заведённый Антипом, в ожесточении яростно выкрикнув: «Да я тебя падла!», – бросился в сторону Антипа. Но тут вдруг случилась столь невероятная и необъяснимая на первый взгляд неожиданность, повергшая всех здесь присутствующих людей в шок, что кто остался на ногах, а это был Антип и один из компаньонов Молота, не сразу пришли в себя, пытаясь рассмотреть лежащего под Горелым Молота.

Ну а всё так случилось скорее оттого, что когда Молот так по взрывному себя неосмотрительно повёл и, не разбирая дороги, бросился на Антипа, то он своему ходу зацепился за что-то в Горелом, возможно, за ту же руку (тогда выходит, что Горелый за него зацепился), – Горелый уже не был столь собран, как при жизни, и лежал на столе, как его положили, с раскинутыми руками, – что естественно повлекло за собой ряд предусмотренных цепной реакцией последствий. Так зацепленный Молотом Горелый, потянулся вслед за ним, пока не стянулся со стола и всем своим весом не завалился на заднюю часть ног Молота. Ну а Молот в нервном запале и не понял, что с ним сейчас происходит, и в итоге подкашивается с ног и валится лбом об пол, а сзади на него наваливается Горелый.

И получившаяся на выходе картина ещё та, а если к ней добавить соответствующий комментарий, который тут же последовал со стороны Антипа, то всем вокруг стало ещё страшней.

– А теперь Молот, а по мне так просто молоток, посмотри на Горелого. И не просто в лицо, а прямо ему в глаза. – Громоподобно ахнул на всё помещение Антип, да таким страшным голосом, что один из компаньонов Молота соскользнул с ног и с грохотом присел на свой зад. Что дало свой толчок для действий Молота, так и не сообразившего, что сейчас с ним происходит. И Молот, вывернувшись на спину, приподымает за голову, прилёгшего на него Горелого, и смотрит ему в лицо. После чего переводит свой взгляд на Антипа и вопросительно смотрит на него. Антип со своей стороны приближается к нему, наклоняется к Молоту и низким голосом говорит. – А теперь внимательно посмотри на меня. – И по мертвевшему лицу Молоту стало понятно, что он увидел то, что должен был увидеть.

Глава 4

Теологический разговор

– Что с ним? – спрашивает Людвиг Леонида, собственноручно прикатившего в патологоанатомическое отделение каталку со своим специфическим пациентом. А Леонид даже не заглядывает в сопроводительные документы этого новоиспечённого пациента, что говорит о его большой профессионализме, и выносит свой эпикриз этому пациенту. – Приказал долго жить.

– А ты, значит, не посмел его ослушаться, – усмехнулся Людвиг, – или…– Людвиг недоговаривает свой вопрос, внимательно вглядываясь в Леонида. И только после этого заканчивает свою фразу, – не имел ничего против? – На что Леонид отмахивается, – не говори чепухи. – А вот Людвига это совсем не устраивает и он с возмущённым видом начинает возражать.

– А что не так? – более чем надо удивляется Людвиг. – Разве у тебя никогда не проскальзывала мысль об этом не против, при виде совсем конченого негодяя, по вине которого столько людей страдает, и было бы только лучше, если бы они, наконец, отстрадались. Да и бог, чьим инструментом проведения его замыслов в жизнь ты являешься, явно не зря его характер жизни так болезненно предопределил, направив его именно к тебе на излечение от своих недугов. Ну а ты-то уж знаешь настоящий источник человеческих недугов, и что подчас только кардинальные методы дают надежду на спасение. И не пойдёшь же ты против божественного замысла? – даже не вопросительно, а утвердительно обратился Людвиг к Леониду, чем заставил перекоситься взглядом Леонида. Но Леонид крепко стоит на своём осознании своего места в этих стенах и его не так легко разориентировать.

– Не суди, да не судим будешь. – Библейским изречением кроет Людвига Леонид. Но и Людвиг не простой собеседник и ему есть что в ответ противопоставить. – Так ты, значит, руководствуешься страхом перед юридическим преследованием. – Людвиг выражает крайнюю свою озадаченность такой позицией Леонида. И теперь Леонид начинает нервничать. – Не искушай меня, – заявляет Леонид, схватившись за висящий на груди стетоскоп (а ещё кто-то смеялся ему в спину, интересуясь у себя, а зачем ему стетоскоп в этом самом неживом отделении, и кого он, спиритист чёртов, собирается там слушать), – послушать тебя и не найти в тебе сердца. – И эта неоднозначно прозвучавшая угроза со стороны Леонида, достигает своей цели, и Людвиг смеряет свой дух (чего он боялся, не представляется возможным понять).

– Ну, ты же знаешь, – отстраняясь чуть назад от стетоскопа, натужно улыбаясь, начал оправдываться Людвиг, – что я не могу иначе. Одиночество и тоска зелёная заела, и мне нужен хоть какой-то выход энергии. А сюда, ко мне, никто по своей воле не идёт, а я один в своём одиночестве, где собеседники всё люди не живые, с которыми о многом не поговоришь, от скуки постепенно плесневею умом. А они, эти мои пациенты, ещё больше эгоистичны, чем при жизни, и их волнуют только свои внутренние болячки и неустроенности. А спросить меня, как я себя чувствую при виде всей их изнанки жизни, не тошнит ли виде их внутренней жизни, чем укрепляешь свой рассудок при виде всего того, на что ты способен, то этого не дождёшься даже от живых.

– Ну и как ты себя чувствуешь? – спросил Людвига Леонид. Людвиг отрывает свой взгляд от пола, куда он устремился под тяжестью своих грустных мыслей, смотрит на Леонида и говорит. – Сам знаешь, что работа накладывает отпечаток на образ мыслей и настроение. Хотя, пожалуй, у меня живётся всё в точности, как и у вас. Всё или многое, зависит оттого, какой пациент попадёт мне на стол. И хотя мой пациент не доставляет столько много сложностей, как ваш, за которого бывает, что не спишь и переживаешь, а он даже и не думает подумать, что их лечащие врачи так сердечно, а не за какие-то там приятные бонусы, за него всей своей душой переживают, всё же и он подчас доставляет свои хлопоты и переживания. А всё дело в том, что я заглядываю в своего пациента несколько глубже, чем это предписывает специфика моей работы. – Здесь Людвиг, заметив, что его слова прозвучали двусмысленно, делает оговорку, необходимую для правильного понимания своих слов.

– Я наряду с физическим вскрытием, пытаюсь нарисовать для себя картину его прежней жизни, приведшей его к своему печальному результату. И я хоть плоть от плоти материалист, тем не менее, я не только не отрицаю, а признаю важное значение в жизни человека его душевной конституции, которая зачастую имеет для него определяющее значение. И мне иногда одного взгляда в фокусе Ломброзо достаточно, чтобы уже заранее, без внутреннего вскрытия знать, что послужило причиной смерти лёгшего на мой стол пациента. И это не торчащий нож в его боку, а это его безудержное стремление жить, правда, только за чужой счёт. Что в итоге его и сгубило. И это, как понимаешь, не единичный случай, а они чуть ли не через одного. И тут хочешь, не хочешь, а призадумаешься над всем этим …– Людвиг и вправду задумался, погрузившись в свои мысли. И Леонид был вынужден своим кряхтением напомнить ему, что его, в общем-то, ждут.

– Ах, да. – Очнувшись от своего забытьи, говорит Людвиг. – И в связи с этим строишь свои зависимости и логические цепочки. – Добавил Людвиг.

– И какие? – спросил Леонид.

– В моём случае хеппи-энда не получается и поэтому всегда только печальные и трагические. – Тяжко вздохнул Людвиг. –

– Что-то особенное легко на стол? – спросил Леонид.

– Если бы только так, – сказал Людвиг, – а дело в том, что я начинаю уже не удивляться, а эти, когда-то особенные случаи, становятся привычными.

– Что, молодость опять пришла вне очереди? – спросил Леонид.

– И красивая при этом. – Сказал Людвиг, подходя к соседнему столу, на котором лежал труп, прикрытый специальным покрывалом. Здесь он дожидается, когда к нему присоединится Леонид и тогда только открывает покрывало, но не полностью, а до своих границ приличий.

– Ну, что скажешь? – Людвиг мог бы и не спрашивать у Леонида, восхищённого запредельной красотой, в которой так и сквозила потусторонняя загадочность пациентки Людвига, со своими тайными знаниями запределов мысленного.

– Я тебя понимаю. – Не сводя своего взгляда с этой замершей навечно красоты, проговорил Леонид. – И что ты о ней у себя выяснил? – спросил Леонид.

– Был бы я новичком в своём деле и чуть по моложе, то предположил бы, что это принцесса Несмеяна. – Как он всегда на своём рабочем месте делал, рассудительно заговорил Людвиг. – Воспалённость и широта её глаз указывает на это.

– А разве красота плачет, я всегда думал, что она только скрашивает жизнь. – Пропустив мимо ушей оговорки Людвига, с сомнением сказал Леонид.

– Кому больше даётся, с того больше спрашивается. – Резонно заметил Людвиг. – В общем, она обладала повышенной чувствительностью.

– И что её не устраивало, когда ей столько давалось? – заинтересованно спросил Леонид.

– Всё как обычно. – Разведя в стороны руки, сказал Людвиг. – Незнание того, чего она на самом деле хочет. А подсказать некому, и не потому, что некому, а потому, что она никого не слушает. Внушили с рождения, что она своей красотой везде себе дорогу пробьёт, вот и перестала опираться на своё разумение, оставив всё на откуп своей красоте. А она, как оказывается, счастья не даёт, а только всё для себя требует, а вот чего и не поймёшь, когда нечем это уразуметь. И остаётся только от бессилия реветь.

– Ну, если она плачет, то, как говорят, не всё потеряно, и сердце всегда верную дорогу подскажет. – Сказал Леонид.

– Сердце? – многозначительно и скорей всего, сам себя переспросил в задумчивости Людвиг.

– Ещё что? – спросил Людвига Леонид, не дождавшись от него словесной активности.

– Да вот находит на меня иногда странные мысли о мёртвой принцессе, которую через поцелуй можно вернуть к жизни. – Покосившись на Леонида, сказал Людвиг. Чем заставил вздрогнуть Леонида. – Ты вот только не извращай моё понимание тебя. – Тяжеловесно проговорил Леонид.

– А если? – всё не уймётся Людвиг.

– Без всяких если. Ты эти свои психологические тесты на практикантах проводи. – Заявил Леонид. И тут к нему вдруг приходит понимание такого поведения Людвига. – Я понял. Ты не хочешь делать вскрытие. – Заявил Леонид.

– Что-то не поднимается у меня рука на эту красоту. – Опять тяжко вздохнув, проговорил Людвиг. На что Леонид неожиданно для Людвига расплывается в улыбке и, стукнув его рукой по плечу, чтобы он взбодрился, на душевном подъёме говорит. – А я уж думал, что ты растерял все остатки чувствительности и совсем стал бесчувственным сухарём. Ничего, это со всеми бывает. Это так называемый, кризис среднего возраста.

– Возможно и так. – Почесав затылок, сказал Людвиг. – Что же насчёт моей пациентки, я её назвал Безвестница, – на неё пока что сопроводительные документы не пришли, – пояснил Людвиг в ответ на вопросительный взгляд Леонида, – то тут, конечно, поцелуем её на ноги не поставишь. Ведь она к тому же принцесса Несмеяна, – это её династическая фамилия, – и её рассмешить надо. – Наставительно покачал головой Людвиг, смотря на Леонида. Леонид же уже и не знает, шутит он или что это тогда всё значит. А вообще, всё очень запутано с этими монархическими династиями. Несмеяна, как думается Леониду, это всё-таки прозвище принцессы, а вот под какой фамилией числится эта сказочная династия, то он не знает.

– Шучу. – Своевременно ответил Людвиг на этот немой посыл Леонида. – А если рассматривать мою пациентку с моей настоящей позиции профессионала, а не новичка, которая, как видишь, ведёт в тупик отношений с пациенткой, где и рецепты её понимания слишком странны, то в первую очередь бросается в глаза, как бы это не тавтологически прозвучало, то это её глаза, а точнее её взгляд. – Людвиг так бесцеремонно ткнул пальцем в глаз Безвестницы, – правда, он его не коснулся, а остановился в предельной близости от него, – что Леониду рефлекторно моргнулось и сглотнулось от нервного переживания за свой и глаз Безвестницы. И ещё бы чуть, то палец Людвига погрузился бы в зрачок глаза. А как бы это выглядело, то хоть Леонид и всякого на своём рабочем веку повидал, ему это даже представлять не хотелось – жутко жидко в этих озёрных глазах.

– Видишь, как смотрит. – Указующе на глаза Безвестницы говорит Людвиг. И хотя Леонид отлично это видит, он всё-таки не поймёт, в чём тут загадка. – И? – интересуется Леонид.

– Её глаза не закрыты, как у основной массы моих пациентов, – чего ещё они в этом мире не видели, вот и прикрыли глаза, – и при этом не полностью раскрыты, что объяснялось бы мышечным спазмом, а веки остановились где-то на средине своего пути и создаётся такое впечатление, что она из своей потусторонности, где она сейчас находится, прищурившись на вас смотрит и изучает. – А вот эти слова Людвига заставляют Леонида напрячься и уже не так прямо, а фигурально покосившись, посмотреть на Безвестницу. Во взгляде которой, он после этих слов Людвига, внушающих разного толка мысли, всё больше таинственного и загадочного характера, увидел столько для себя волнующего и непокорного, что Леониду даже стало жарко в этом холодном помещении.