Жилбос. Девушка из будущего

Глава 4
Закон подлости и его постулаты

Если не все, то большая часть человечества живёт коллективно, в своём социуме, что в свою очередь налагает свою печать на действующие в том или ином обществе правила и законы – они, эти правила и законы, в своей основе заключают обобщения и там нет места субъективным частностям, если бы они действовали по отношению к одному лицу, выбравшего для себя странную жизнь отшельника и вообще он человек нелюбимый… тьфу ты, нелюдимый. И в его случае действуют, например, вот такие правила и законы: До него не докричаться, он сам себе на уме, ведь он есть глас вопиющего в пустыне.

А в пустынях в основном селятся самые экстремальные, с амбициями отшельники – они крайне рациональны и расчётливы: вот сорок дней поизнываю в этом пекле без кусочка хлеба, – а в рот кроме воды ничего и не лезет, – и мне место там, наверху, обеспечено. А почему я так в этом уверен, так это, я в это верю. А вот не было бы во мне веры, то разве я бы высидел в этом пекле, с голой задницей на песке, ничего не делая.

Когда же этому нелюдиму надоедает так себя мучить, а этот момент позже или раньше обязательно настаёт, то он в своём удручающем, с наводящим на вопросы виде, предстаёт перед людьми, не склонными даже ради истины дурака валять в пустыне (это одно из своей последовательности правил существования и жизни в миру отшельников, которое в один из моментов берёт в них своё социальное начало и они предстают перед обществом). И отшельник, за время своего отшельничества отучившись вести себя культурно в обществе, начинает навязывать обществу свои взгляды на него. – Мол, со стороны виднее, – до чего же самоуверенным голосом заявит это сей отшельник, что местные мерила истины и её эквивалента, денег, первосвященники, сразу почувствовав в нём конкурента, поперхнуться в злости, отлично понимая, откуда и куда ветер дует, – а я специально для этих целей и уходил в пустыню, чтобы со всей объективностью выявить и проанализировать все пороки общества, и найти путь по их избавлению, на который и укажет моё слово.

И понятно, что общество его не понимает и начинает с опаской, а местами с большой нелюбовью на него смотреть. – Ему, судя по его отчаянному виду, терять нечего, да и взять с него нечего, так что нужно подальше от него держать свою торговлю. – Быстро соображают и считают в уме торгаши и менялы на базаре, куда со всех городских мест стекаются люди и мысли в их головах. Где идёт не только торговля товаром, но и как без торговли умами, которые привыкли мыслить категориями: «товар – деньги – товар», а тут этот охламон в тряпье сбивает их с панталыки новой формулой расчётов, уж больно привлекательной для таких же нищих людишек, как он, которые по его заверению, блаженны, а не как люди уважаемые и с деньгами утверждают, голытьба.

– Нет ценности без человеческого убеждения, и ценно лишь то, во что человек верит. – Вот прямо так, выйдя в центр рынка, во всеуслышание заявляет этот тип, непрезентабельной наружности, но с горящими глазами.

– Немедленно надо что-то придумать. – Перекосившись в лицах и, скрутившись в животах, до этого момента не знающих недостатка ни в чём и почувствовавших неладное, будущий недостаток в себе и связанное с ним пустое созвучие, начали переглядываться между собой и соображать первосвященники. И тут на глаза им попадается близкий им по духу стяжательства и довольства жизнью, сборщик податей Савл. – За зря что ли мы ему отдаём на откуп самые лучшие для сбора налогов области. – В момент сообразили первосвященники, что нужно делать, через толчок в бок Савла, обратив его внимание на эти возмутительные для духа всякого человека при деньгах речи, и не пойми кто такого.

– Это как это? – закусывая выручку финиками, спрашивает этого типа в лохмотьях торгаш из торгашей, построивший свой бизнес с нуля на налоговом откупе, Савл. Ну, а зная род его профессии (его ещё называют сборщиком податей), и с помощью каких механизмов добиваются в ней успеха, не трудно догадаться, как мускулисто выглядел Савл. Ведь ему нужно найти убедительное слово для налогоплательщика, чтобы тот уплатил налог по хорошему, а не как часто получается, с нервотрёпкой. Правда годы берут своё и Савл уже не столь крепок в кулаках, и поэтому он находится в поиске новых, более щадящих и одновременно более убедительных методов убеждения налогоплательщика заплатить подати. Так что вполне понятен интерес Савла к услышанному от этого странного типа.

Ну а отшельнического вида тип в лохмотьях, услышав такое к себе обращение со стороны Савла, недолго думая, подходит к нему и, протянув к нему руку, обращается к нему. – Савл дай мне финик. – Савл, скорей всего, что-то подобное ожидал услышать от этого, только на словах живущего божьим соизволением и его духом, человека отшельника. А как только дело доходит до общения с ним, с человеком на ком крепятся основы государственности, то он уже стоит перед ним с протянутой рукой. – Хочет меня устыдить в моей жадности. – Догадался Савл. – А наплевать. – Выразительно усмехнулся в глаза отшельнику Савл. – Я и только я, определяю здесь, что допустимо, а что незаконно. Впрочем, от одного финика я не обеднею, а он будет у меня в долгу. – Решил Савл, протягивая финик отшельнику. Тот берёт его, зажимает в кулак и протягивает Савлу вторую руку.

– А теперь что? – в нехорошем недоумении спрашивает Савл отшельника, который, как и предполагал Савл, дай только ему палец, то он руку откусит.

– Можешь ограничиться лептой. – Отвечает отшельник. – А он торговаться умеет. – Усмехнулся Савл, ожидая от того завышенных требований, того же сребреника, которых у Савла всего лишь тридцать на чёрный день, и с ними, а тем более с золотыми, он расставаться не намерен. – Точно! – вдруг осенила догадка Савла. И он, посмотрев по сторонам, что никогда не будет лишним, когда дело имеешь с наличными деньгами и в особенности со своими, убедившись в том, что рядом нет подозрительных личностей, а отшельника он держит под контролем, Савл полез себе за пояс, откуда вскоре им вынимается сжатый кулак и в таком своём значении протягивается к протянутой отшельником руке. Где по достижению его ладони, кулак Савла раскрывается и на ладонь руки отшельника падает золотой.

Савл с улыбкой смотрит на отшельника и говорит ему. – Пожалуйте сдачу с лепты. – Отшельник смотрит на монету в своей ладони, затем переводит свой взгляд на Савла и спрашивает его. – А ты, давая мне золотой, в чём был уверен? Найду я тебе сдачу или нет?

– Ты же выдаёшь себя за пророка, вот и скажи. – Усмехается в ответ Савл, но руки то у него при этом дрожат.

– Так тебе чего бы хотелось, чтобы я был пророком или же оказался лжепророком? – спрашивает отшельник Савла, заставив его задуматься. – Если он и в правду пророк, то он более чем, наверняка, знал, что я ему дам золотой и был к этому подготовлен, а иначе бы не подошёл ко мне в ответ на мой вопрос. – Начал строить свою логическую цепочку Савл, пустившись в размышления. И как им выяснилось, то она совсем не коротка, как он мог подумать, и вслед за одним звеном следует другое. – А ещё раньше, он бы не завёл все эти возмутительные речи о без ценности всего земного и бесценности духа. Вот же чёрт! – ахнул про себя, передёрнувшись в лице Савл, вдруг обнаружив, какая игра значений и изменения смыслов фраз получается при употреблении одних и тех слов. – А много ещё раньше, он отправился в пустыню, чтобы познавать себя, и всё это, возможно, лишь для того, чтобы подойти ко мне и предоставить мне возможность переосмыслить свою жизнь вымогателя и кровопийцы. – Савл обомлел от такого своего понимания сделанного своего вывода насчёт отшельника.

– Не может быть такого! – всё ему, сборщику податей, дорогое внутри Савла возмутилось и тут же осело под ударом другого вопрошания, исходящего от всего в нём бесценного, дорогого его человеческому я. – А может, может? – Здесь Савлу понадобилась передышка и он зажмурил изо всех сил свои глаза. После чего он, резко их открыв, по новому посмотрел перед собой, но там ничего не изменилось, и перед ним всё по прежнему стоял этот странный человек, с его золотым в руках и улыбкой на своих устах. – Да чего он от меня, собственно, хочет? – вопросил себя Савл и к своему потрясению, как будто услышал ответ, незримо прозвучавший в устах этого отшельника. – Чтобы ты через меня познал себя, а познав себя, смог познать меня.

– Да кто ты, собственно, такой?! – опять всё возмутилось в Савле.

– А это тебе решать. – Последовал ответ. – С позиции выгоды или без неё. – На что Савл поспешно хотел уже было задаться вопросом: «Это как?», но на подходе к этому вопросу он вдруг понял, на какой вопрос он должен ответить, чтобы решить для себя этот вопрос своего понимания: пророк он или лжепророк? – И Савл со всей своей расчётливой обстоятельностью взялся за фигуральные весы, которые всегда с ним, и принялся за своё взвешивание.

– Если он пророк, – начал размышлять Савл, – то он определённо предвидел этот мой поступок и заготовил для меня такой ответ, что мне, хочешь, не хочешь, а придётся расстаться с золотым. И я ещё ему скажу спасибо за то, что он с меня взял только один золотой, а не больше, как он бы спокойно мог. Нет, этот вариант мне не выгоден. – Подвёл итог Савл, никогда не выпускающий из своей крепкой хватки и меньшего достатка. – А если он лжепророк, то тогда он полностью в моей власти и вряд ли что может мне противопоставить, когда на моей стороне закон, сила и вся власть. И получается, что этот вариант мне больше выгоден. – Рассудил Савл. И он хотел было уже остановиться на этом, полностью его устраивавшем варианте, но что-то ему не даёт во всём этом деле и виде человека в лохмотьях покоя, и он никак не может на это решиться. И он со злостью вопрошает себя: Но тогда чего он добивается?! И так ли мой выбор верен?

– Только не обесцень себя. – Из откуда-то из неведомого, вдруг доносится до Савла голос, и Савл замирает в одном положении, глядя куда-то в неведомое пространство. И так до тех пор, пока отшельник, прокашлявшись, не приводит его в чувства. А как только Савл приходит в себя, то он его спрашивает: Так что ты решил?

– По поводу чего? – переспрашивает Савл.

– По поводу моего первого вопроса. – Говорит отшельник.

– И много будет вопросов? – спрашивает Савл.

– Для ровности счёта ровно дюжина. – Отвечает отшельник.

– А я значит, самый первый, кто должен отвечать? – спрашивает Савл.

– За большую отдачу и воздаётся по той же мере. – Туманно для мастера точности счёта и мерила веса, каким был Савл, отвечает отшельник.

– Тогда у меня к тебе последний вопрос. – Немного подумав, сказал Савл.

– Говори. – Говорит отшельник.

– А зачем тебе понадобился финик? – спрашивает Савл, вызвав радость на лице отшельника. – Ты, Савл, сумел отделить зёрна от плевел, сделав для себя верный выбор. – Говорит отшельник, затем раскрывает кулак с фиником и, сказав: «Я проголодался», закидывает его в рот и, глядя на Савла, начинает, улыбаясь, жевать.

– Я, пожалуй, присоединюсь к тебе. – После недолгого наблюдения за отшельником, с улыбкой говорит отшельнику Савл, закидывая в рот финик.

– Да, как бы ты не был крепко настроен на одиночество своего существования, а общественное начало берёт своё. – Повторил я чей-то, а может быть и свой тезис, закрывая книгу комментариев и интерполяций к первоисточнику обветшавших истин. После чего объёмным зрением посмотрел на своё одинокое положение в этом мире, – на свои географические частности, голые стены и полы квартиры, я уже насмотрелся до осточертения, – и давно уже догадавшись, что и мне никуда не деться от самого себя, хоть отчасти требующего общения, начал понемногу собираться на выход из квартиры, навстречу человеческому общению.

Ну а когда человек относительно долго находится в одиноком состоянии, то на него, кроме, конечно, всех касающихся законов физического воздействия, плюс супер гравитация, в своём приоритете начинают действовать, так называемые, законы подлости, или кому больше нравится, близко стоящие к его сущности закономерности. И первое, что сразу вдруг человеком выясняется, так это то, что эти законы, как оказываются, стоят на защите общества, в противопоставлении к которому, ты вышел со своим одиночеством. А всё дело в том, что закон подлости в воздействии на тебя выбирает коллективный подход. И как говорится в простонародье, пришла беда, то есть на твой счёт включено судебное делопроизводство, открывай ворота. И теперь только и успевай подставлять свой лоб для летящих со всех сторон неприятностей.

– Кредит, конечно, я взял не сегодня и не вчера, – взявшись за инвентаризацию навалившихся на меня проблем со времени моего, если не судьбоносного, то определённо изменившего моё расписание жизни разговора со своим отныне бывшим начальником, Валерианом Никифоровичем, принялся рассуждать я, – но особенно себя прочувствовать он дал мне сейчас, когда я потерял основной источник своих доходов. И что теперь? Продавать купленную в кредит машину? – задался я глупым вопросом, на который имелся свой, более разумный ответ. – Да кто же её купит, если она взяла и сломалась. А вот это уже определённо знак. – Всё отлично понял я за коллективную составляющую, начавших действовать на меня законов подлости, которые только на начальном этапе никогда не понимаются, к чему они попавшего под их действие ведут. А уж только потом и никак не раньше, как только ты намыкаешься, набьёшь шишек и временами наплачешься, то тогда ты поймёшь, в каких целях была проведена эта воспитательная работа с тобой – вернись к своим корням, своему социуму, и попроси у него или части его о помощи. И оно никогда тебя не проигнорирует и хотя бы тем же советом: «Сам заварил эту кашу, сам и расхлёбывай», тебе поможет.

Ну а я, как только машина так непредсказуемо для меня, но вполне отвечающе сложившемуся моменту себя повела, и не заметил, как вышел из себя, а затем из машины, с чем меня сигналами клаксона поздравили пролетающие мимо автомобили. А всё дело в том, что это произошло со мной на оживлённой автомобилями автостраде, по которой я даже не спешил, а спокойно себе ехал с работы, после знакового разговора с Валерианом Никифоровичем.

И я, ещё садясь в автомобиль, как сейчас, но не тогда помню, усмехнулся: ну а теперь для полного комплекта не хватало, чтобы автомобиль в дороге сломался. – Вот такой я не бывалый оптимист на счёт себя. – Как опять сейчас помню, засмеялся я, вставляя ключ зажигания. А ведь эта моя заявка на собственный оптимизм и была первым основанием для начала действий в отношении меня, а точнее, против меня, всех этих законов, даже не подлости, а неизбежности.

Хотя, по мне так, это несколько спорно, и как я думаю, то всё началось несколько раньше, когда я решил пострадать за правду, а на самом деле, сам того не понимая, выступил инструментом для озвучивания принципа Питера, действующего в коллективной связке с этим подлым законом. В канонической форме он звучит так: «В иерархической системе любой работник поднимается до уровня своей некомпетентности», тогда как я его озвучил более всем понятливым языком: «Вы, Валериан Никифорович, дурак дураком». И как какой-то первооткрыватель, который идёт против общего мнения, как тот же Джордано Бруно, со своими мыслями о строении вселенной, – а я коснулся своим вниманием, а если точнее, то подверг сомнению не менее сложную конструкцию, принцип построения иерархической вертикали власти, – стал гоним и должен был пострадать.

Когда же я записал себя в оптимисты, то там, наверху, как будто услышали это моё пожелание и немедленно его реализовали на практике. Наверное, у них в этом момент образовалось окно незанятости, а так от них никогда не дождёшься ответа, когда очень просишь для себя крайне необходимого. В общем, работают по остаточному принципу, подбрасывая время от времени то, что никому и даром не нужно.

И вот когда я с разведёнными руками (за голову я уже нахватался) от непонимания того, как так можно со мной поступать и почему именно сейчас, оказался перед фактом своей избранности судьбой злодейкой, то я ничего лучшего не придумал, – а как сейчас я это понимаю, всё это было закономерно, – как начать выплёскивать всю свою злость на не могущей мне ответить машине. Но как оказывается, и в этом я заблуждался, и мой автомобиль так мне ответил, что я до сих пор хромаю. В общем, я захотел со всей силы пнуть по колесу автомобиля, – оно помягче и не оставляет на себе вмятин, – ну и не рассчитал удара, а может автомобиль применил против меня один из принципов дзюдо: «Поддаться, чтобы победить», и как результат, я прыгаю на одной ноге вокруг автомобиля, а проезжающие мимо автомобили с неравнодушными гражданами в них, подбадривают меня всё тем же способом, сигналами клаксонов.

И теперь понятно, что мне уже не до автомобиля, когда самому требуется медицинская помощь. И я вызываю эвакуатор для автомобиля и такси для себя, которое и доставляет меня в приёмное отделение одного из ближайших травпунктов, где как я, сидя в очереди, понял, всегда полно народу, шумно и временами страшно смотреть на что способен человек и его организм, испытывающий на себе невероятные фантазии своего обладателя.

Но вот очередь доходит и до меня, и меня на пороге приёмной встречает жизнерадостного и массивного вида врач, которому смешно на меня смотреть, а может быть, он, таким образом, подбадривает нас, людей, споткнувшихся на своей судьбоносной подножке. И не успел я переступить порог, как он уже за мной всё подмечает. – Цвет лица хороший. – Говорит доктор Бублик, как написано на его халате. – А это уже внушает оптимизм. – Расплывается в улыбке он. А я бы ему сказал, что как раз причиной моего здесь появления, стал мой чрезмерный оптимизм насчёт себя, но не сказал.

А всё потому, что догадывался, что врачи не сильно любят, когда к ним в руки попадаются большие умники, которые начитались в интернетах всего что только можно о болезнях, а теперь подвергают сомнению все действия врача. И врач, испытывая крайне противоречивые чувства по отношению к этому всё знающему пациенту, – с одной стороны он давал клятву Гиппократу и обязан оказывать врачебную помощь своему ближнему, а с другой стороны, ему прибить хочется этого умника, – вынужден идти на крайне болезненный для пациента шаг. Он так делает больно этому не закрывающему свой рот пациенту, что тот прикусывает свой язык от боли, ну а дальше лечение идёт в полной тишине и как по маслу.

Ну а мне плюс ко всем моим неприятностям, растущим, как снежный ком, ещё прокусанного языка не хватало. Вот я благоразумно и молчу в ответ на все действия доктора Бублика. Хотя во мне всё порывается его спросить о его фамилии: Не часто ли у вас интересуются о сложности ношения такой хлебобулочной фамилии? – Но ответ на этот мой вопрос, пожалуй, предсказуем. Доктор Бублик многозначительно улыбнётся и скажет медсестре: «Верочка, с обезболивающим не торопитесь. Здесь не сложный случай. И наш пациент потерпит. Тем более ему некуда деваться», заржёт доктор Бублик, доставая, только от одного вида хочется потерять сознание, что за страшный инструмент.

Но как всегда бывает в таких случаях, когда на тебя ополчился весь мир, так тебе кажется, а на самом деле ты попал в ту полосу, ещё называемой чёрной, где по отношению к тебе действуют все эти законы подлости, то если ты не задаёшься вопросами, то вопросами задаются к тебе. И доктор Бублик, видя мой хмурый и неразговорчивый характер, где я только тупо взглядом реагирую на его пожелания мне помощи, начинает мне задавать вопросы: «Какими судьбами? Паркурщик что ли? Так ты и головой ещё что ли стукнулся, если ничего не понимаешь?». Но не получив на них ответа, решает изменить ко мне подход.

– Я вижу, что тебе прямо-таки необходимо посетить мои курсы по после травматической, психологической реабилитации. А она тебе, несомненно, необходима. – Говорит он, вызвав у меня некоторую заинтересованность своей заботой. – Там по выходу из приёмной висит стенд, – добавляет доктор Бублик, – на нём можешь ознакомиться со всей информацией. – Да у меня вроде случай лёгкий. – На этот раз я уже не имел права смолчать (к чему это он всё клонит?) и ответил ему. Ну а доктор Бублик делает незаинтересованный вид и говорит мне. – Я ни коим образом не настаиваю на этом и не давлю, хотя вы тем самым оказали бы мне неоценимую услугу в деле моего повышения уровня понимания пациентов, – мне край нужна практика по психологии, – и это дело добровольное, – здесь доктор Бублик приближается ко мне в плотную и шепотом добавляет то самое важное, что, по его мнению, убедит меня прийти на его курсы. – А вы знаете, что пациенты, замеченные мною в употреблении спиртосодержащих жидкостей, могут и не рассчитывать на больничный? – спрашивает меня доктор Бублик.

А я и возразить толком ничего не могу на эту его каверзу. Ведь только ему в итоге решать, чему верить: тому, что я в профилактических целях и для обезболивания влил в себя некоторое количество спиртосодержащей жидкости, – а это, между прочим, позволило ему с экономить на своих обезволивающих, – или же я вначале усугубил, а затем уже подпал под воздействие этого своего усугубления.

– Я приду. И не потому, что вы меня к этому принуждаете, а потому, что вы меня в этом заинтересовали. – Еле ворочая языком, сказал я, чувствуя, что перестарался по дороге сюда в такси с обезболивающим.

– Вы с порога мне понравились. – Сказал доктор Бублик. – И я, увидев вас, сразу себе сказал: вот кто не откажется от моего приглашения на лекцию, а всё потому, что он сразу поймёт, что она ему нужна. – А я дурак вдруг расчувствовался, – однозначно с обезболивающим переборщил, вот оно и начало так предсказуемо действовать, – и сам того не заметил, как задал тот самый, провоцирующий доктора Бублика на категоричность его отношения к пациенту вопрос. – А зачем вам всё это? – предваряя свой главный вопрос, спрашиваю я доктора Бублика.

– На одной улыбке, как оказывается, не уйдёшь от всего этого. – Кивает мне на ногу доктор Бублик. – И мне необходима психологическая разрядка, которую и дают мне эти курсы. – Говорит доктор Бублик. – Так вон оно что! – всё за этого прижималу и жмота понял я. – За посещение психиатра платить не хочет, а решил сам организовать такие курсы, чтобы и самому психологически восстановиться, и не удивлюсь, что он захочет на этом заработать, в конце занятия объявив, что только первое занятие бесплатно. А мы, добровольно-принудительно загнанные на его курсы пациенты, все со своими сложными и ноющими проблемами во всех костях и даже у некоторых они отсутствовали в голове, и плюнули бы на этот развод, но доктор Бублик, как выясняется, предусмотрительный гад. И он подошёл к этому делу не как дилетант, а он всё продумал и предусмотрел, в том числе наше нежелание растрачивать себя и содержимое своих кошельков на весь курс лекций, и для совместного ведения привлёк к этому делу настоящего психолога и заодно сногсшибательную докторшу психологических и философских наук, Домникию Ивановну.

А уж на Домникию Ивановну без слюноотделения и его сглатывания не посмотришь, а она этим вовсю свою Ивановскую породу пользуется, будучи с доктором Бубликом заодно, чей курс введения в психологию, после встречи с Домникией Ивановной, пользуется у всех её видевших неизменным успехом.

И тут для меня и доктора Бублика настаёт момент истины. – А вам ваша фамилия не доставляет неудобства? – спрашиваю я его. И как выясняется, то нет. – Скорей моему пациенту, – со знанием дела говорит доктор Бублик, – когда представляешь одно, при виде фамилии на дверях кабинета, а когда заходишь внутрь, видишь такое противоречие, что не всегда с собой справляешься. И приходится вправлять челюсть особенно впечатлительным пациентам. – И на этом всё, мой приём закончился.

И вот я иду на эту лекцию, и не потому, что доктор Бублик, таким образом, меня убедил, а потому, что мне будет полезно подышать свежим воздухом и общение с людьми не будет лишним; и уже на последнем месте стоит следующий приём у доктора Бублика для перевязки моего растяжения. Правда подышать свежим воздухом мне удаётся только из кабины такси, которое меня довозит до клиники, затем я всё больше отдышиваюсь, упираясь на палочку во время своего движения до входных дверей, после меня не гостеприимно ждут лестничные проёмы, которые я обманул, на первом же этаже свернув в сторону лифта. А там уже легче и на самом высоком этаже, мне осталось выйти и преодолеть по коридору расстояние, разделявшее лифт и обозначенный кабинет. Где уже народу было под завязку. И аудитория так полнёхонько набилась теми, кто не первый раз пришёл на лекцию, а так сказать, был в курсе того, кто кроме доктора Бублика здесь будет присутствовать – вот они заблаговременно и позанимали все самые первые места, чтобы быть ближе к Домникие Ивановне.

Но так как я не был в курсе существования Домникии Ивановны, то я удивился такой наполненности аудитории, по тому же своему незнанию отдав должное организаторским способностям доктора Бублика, всего вероятнее обладающего не только даром убеждения, но и ораторским талантом, раз народ так и валит на его лекции. И только тогда, когда я увидел Домникию Ивановну, я понял, до чего же коварен и изобретателен этот доктор Бублик, сумевший так всех нас провести. И я даже сгоряча задался было глупым вопросом:

– И зачем тогда спрашивается, доктору Бублику нужно организовывать все эти курсы, когда одной Домникии Ивановны достаточно, для психологической разгрузки? – Но быстро проанализировав все действия доктора Бублика, понял, что он не мог поступить иначе, когда он так отъявленно корыстен, да и Домникия Ивановна, при её красоте, требует больших в неё вложений. Что при одном окладе доктора Бублика, чрезвычайно затратное дело. Вот и приходится ему пускаться в разные схемы, чтобы Домникия Ивановна была всегда довольна и не попрекала его невозможностью осуществить все её желания.

– И тогда получается, что доктор Бублик не такая уж и корыстная сволочь. – Рассудил я. – И у него для всего этого своего поведения есть все основания. – Вот такому, безответному выводу я пришёл, когда Домникия Ивановна явилась пред нами всеми, но каждому казалось, что она предстала только перед ним – умеет Домникия Ивановна эффектно себя подать и оказать психологическое воздействие на аудиторию. А ведь ещё пять минут назад, до её прихода, аудиторией называлось только само помещение, а теперь вся её внутренняя составляющая, состоящая из людей, обмерев при виде неё, трансформировалась и уже сама стала неотделимой частью этого помещения. И теперь Домникия Ивановна может полностью располагать ею и делать с ней всё, что только захочет.

Но до этого ещё время не пришло и я, ничего такого не подозревая, занимаю самое дальнее место в аудитории, чтобы мне ничего не мешало слушать лекцию. А слушать я люблю, склонивши голову к себе на руки и непременно при этом с закрытыми глазами. Что я немедленно проделал, как только удобно устроился, а вслед за этим и не заметил, как увлёкся слушанием этого особенного фона, который возникает в таких местах при скоплении в них людей, жаждущих знаний, и прохлопал появление доктора Бублика со своей со ведущей.

А так как я не ожидал от доктора Бублика такой предприимчивости с Домникией Ивановной, и как в итоге мной выяснится, коварности, то я не стал отрывать голову от парты и продолжил присутствовать и слушать лекцию в таком, наиболее для себя удобном положении.

А доктор Бублик, между тем, не тушуется и своего рода проявляет ораторский талант, вызывая у меня заинтересованность.

– Не буду долго вас мучить и сразу приступлю к делу. – Заявляет доктор Бублик и тут же всех нас интригует своим вопросом. – А теперь вопрос, а вернее два вопроса. – Говорит доктор Бублик. – По какому медицинскому профилю работает сказавший это врач, и какой ваш прогноз за лечение? – задаёт вопрос доктор Бублик, и я погружаюсь в размышления, в поисках ответа на его вопросы. Но мне не удалось далеко углубиться в свои размышления, а всё потому, что со стороны трибуны, где всего вероятней находился доктор Бублик, вновь донёсся его голос.

– Эти вопросы не требуют немедленного ответа, вы ответ на них дадите в конце лекции, а сейчас вопрос на смекалку. – Говорит доктор Бублик, затем, как я понимаю, выдерживает паузу и озвучивает свой вопрос на смекалку. – А теперь недолго думая, назовите самый страшный вопрос, который может прозвучать в устах вашего лечащего врача. – И не успел я обратиться к памяти, а туда в основном обращаются за ответами на возникшие вопросы (здесь, конечно, не без своих претендентов на оригинальность, и кто-то ищет ответы на все вопросы на потолке, кто-то выковыряв из носа его содержимое, пытается высмотреть в этой субстанции нужные для себя ответы, а кто-то погружает себя на дно бутылки, чтобы уже там отыскать для себя всё, что нужно), как заёрзали задницы, теребя стулья, а вслед за этим зашумели ответы.

– У вас родственники есть? – кричит свой вопрос, судя по кряхтящему голосу, человек таких возрастов, что ответ на этот его вопрос есть констатация факта и очевидность.

– А вы не видели моих кожаных перчаток? Вчера, перед вашей операцией положил их на стол, и они как будто испарились. – Озвучивает свои опасения с истеричным голосом какой-то нытик, а не совсем фаталист. Коим должен быть каждый пациент, с перспективами на своё выздоровление смотрящий. А этот тип явно не из этой категории отважных людей, коих не только потерей хирургом перчаток не испугаешь, да у них такое крепкое пищеварение, что забудь хирург в их желудке свою шляпу, то они, несмотря на свою язву, если это надо будет хирургу, – друг выручай, жена дома съест, если я сегодня задержусь на повторную операцию и не пойду с ней в ресторан на ужин, – из одной только мужской солидарности переварят эту шляпу и не подавятся. – А этой своей стерве закажи сегодня креветок. – Пожмёт руку хирургу отважный, со шляпой внутри себя пациент, сделав это удивительное предложение.

– Зачем? – не совсем поняв, спрашивает его хирург.

– Это для меня. – С созерцательным видом скажет отважный пациент. И хирург по его виду всё понял, ему так легче будет переваривать шляпу. – Может к креветкам пива? – спрашивает отважного пациента хирург.

– Лучше водочки. – Причмокивая губами, мечтательно говорит отважный пациент. И хирург, несмотря на то, что собирался рекомендовать отважному пациенту полностью отказаться от злоупотребления крепкими напитками, на сегодня решает сделать для этого, отныне его любимого пациента, исключение. – Сколько? – спрашивает хирург, по себе зная, что в этом деле нужна чёткость и точный учёт. Отсутствие чего, всегда ведёт его к неожиданным последствиям. Ну а отважный пациент и сам придерживается таких же взглядов на крепкие напитки, что и хирург. Не зря что ли он заработал язву желудка, употребляя всё это дело на скорую руку, совсем без закуски.