Советская микробиология: на страже здоровья народа. История советской микробиологической науки в биографиях некоторых её представителей

Уже в этом же месяце, т.е. в мае 1930 года, в Центральном институте усовершенствования врачей в Москве ему присваивается звание профессора и одновременно (без защиты) учёная степень доктора наук. В этом институте он возглавляет кафедру микробиологии. Параллельно Лев Александрович становится заведующим микробиологическим отделом Государственного научно-исследовательского института Наркомздрава РСФСР им. Тарасевича. С 1932 года Л.А. Зильбер – заместитель директора по науке Института инфекционных болезней им. И.И. Мечникова.

В 1932 году он руководит ликвидацией вспышки оспы в Казахстане.

Что касается научных интересов Л.А. Зильбера в это время, то именно тогда, в начале 30-х годов, состоялся его «приход» в вирусологию.

Начинается всё с возобновления его работы над АД-вакцинами (очевидно, по горячим следам борьбы с чумной эпидемией в Гадрутском районе Азербайджана). О результатах этой работы Н.Ф. Гамалея высказался следующим образом: «Противочумные вакцины Зильбера оказались в десятки раз эффективнее всех других, предложенных когда-либо у нас и за границей…» [24; 6].

Но, напомним, АД-вакцины, предложенные Львом Александровичем ещё в первой половине 20-х годов, стали следствием его исследований в области термостабильности антигенов и антител. Поэтому возвращение к АД-вакцинам повлекло за собой и возобновление изучения явления белковой термостабильности, а затем – параагглютинации и параиммунитета.

Уйдя от объяснения этих интереснейших явлений с позиций физико-химической теории иммунитета В.А. Барыкина, Л.А. Зильбер «остановился» в конце 20-х годов на том, что видел их причину во взаимодействии микробов друг с другом. Но механизмы данного взаимодействия так и остались невыясненными.

Теперь исследователь возвращается к проблеме с позиций вирусологии. Так начались работы учёного по изучению симбиоза вирусов и непатогенных микробов. В 1932 году он получает вместе с Е.И. Воструховой культуру оспенного вируса на дрожжах.

Эти исследования открывали тогда новые перспективы в изучении не только вирусов, но и других микробов, их взаимодействия с вирусами. Как отмечают современные специалисты, «в настоящее время они приобретают особый интерес как уникальные модели для изучения отношений вируса и клетки» [4; 6].

Лев Александрович увидел во взаимодействии микробной клетки и вируса новое явление, которое он назвал аллобиофорией. Это явление, как полагал Л.А. Зильбер, является общей закономерностью. Учёный считал, что при естественной инфекции всегда имеет место взаимное влияние различных микроорганизмов, в том числе вирусов и бактерий. Именно аллобиофория, по его мнению, может играть большую роль в параиммунитете, параинфекции и вообще в эпидемиологии вирусных заболеваний.

Таким образом, можно смело утверждать, что Л.А. Зильбера привели к вирусологическим исследованиям его ранние иммунологические работы по параагглютинации и параиммунитету и неудовлетворённость в их первоначальной интерпретации.

Но в вирусологию Л.А. Зильбер пришёл уже как опытный микробиолог и иммунолог. Поскольку этот раздел микробиологической науки находился тогда в начальной стадии своего бурного развития, то он открывал самые блестящие перспективы для новых исследований. А это в наибольшей мере соответствовало исследовательскому стилю, темпераменту и таланту Льва Александровича, всегда стремившегося к новым, трудным проблемам и работе с узловыми вопросами науки.

Став «адептом» вирусологии, Л.А. Зильбер со свойственной ему энергией выступает за необходимость организации широкого изучения вирусов в нашей стране, добивается организации исследовательского центра по вирусологии.

В 1935 году состоялось первое Всесоюзное совещание по проблеме ультравирусов (в самом начале главы мы о нём упоминали). В его созыве Лев Александрович принимает самое деятельное участие. Он же выступает на совещании с программным докладом, в котором говорит о большой роли вирусов в биологии, медицине и сельском хозяйстве. Здесь впервые им чётко формулируются перспективы вирусологического подхода к раку.

Организаторская деятельность Л.А. Зильбера по созданию в СССР вирусологических центров оказалась весьма эффективной. Уже в конце 1935 года начинают работать созданная им Центральная вирусная лаборатория Наркомздрава РСФСР и организованный им же отдел вирусологии в Институте микробиологии АН СССР.

В этих первых советских вирусологических центрах работали в основном молодые начинающие учёные, как правило – ученики Л.А. Зильбера. Оно и понятно – новый, «прорывной» характер научного направления привлекал именно молодёжь с её энергией, незашоренностью мышления, жаждой открытия широких, неизведанных путей в науке. Словом, молодые сотрудники Льва Александровича были во многом подстать ему.

Безусловно, вирусная теория рака увлекла и захватила Л.А. Зильбера, став на многие годы лейтмотивом его исследований и просто размышлений (ибо, увы, жизнь Льва Александровича складывалась так, что далеко не всегда он мог заниматься научной работой, но об этом ниже). Конечно же, вирусология опухолей была в исследовательских планах учёного. Как утверждает М. Шифрин, программа исследований Центральной вирусной лаборатории на 1937 год включала эту проблематику [75; 429].

Но деятельность первых советских вирусологических центров под руководством Л.А. Зильбера была значительно шире: изучались механизмы иммунитета к вирусам, разрабатывались вопросы взаимодействия вирусов с другими видами микробов (в частности, с возбудителем сыпного тифа), велись работы по выделению вируса гриппа, и шло интенсивное его изучение.

1934 – 1935 годы – время больших изменений в личной жизни Льва Александровича.

В 1934 году он официально развёлся с Зинаидой Виссарионовной Ермольевой, а в 1935 году женился (это был уже четвёртый его брак) на Валерии Петровне Киселёвой, «доброй, румяной, похожей на весёлую деревенскую девушку, хотя она и была из высокоинтеллигентной семьи» [28; 11]. Так описывает новую жену своего старшего брата Вениамин Каверин.

«Она интересовалась и занималась искусствоведением, – продолжает писатель, – но что-то не удалось, и Валерия Петровна поступила в Мечниковский институт лаборанткой.

…Лев,.. как это подчас бывает с принципиальными сторонниками холостой жизни, стал сперва умеренным, а потом убеждённым сторонником жизни семейной, хотя обсуждать эту перемену не любил» [28; 11].

Действительно, больше ни разводов, ни новых браков в жизни Л.А. Зильбера уже не было.

Валерия Петровна родила ему двух сыновей – Льва и Фёдора. Оба стали известными учёными, пошли по стопам отца. Лев Львович Киселёв – молекулярный биолог, академик РАН. Фёдор Львович Киселёв – молекулярный биолог, специалист по канцерогенезу, член-корреспондент РАМН.

1937 год внёс огромные коррективы и в научные планы Л.А. Зильбера, и во всю его жизнь.

В 30-е годы ХХ века Советская страна вела интенсивное хозяйственное освоение Дальнего Востока: строились города, посёлки, дороги, промышленные предприятия, расширялась лесозаготовка, велось активное геологическое изучение региона, в больших масштабах производилось картографирование местности.

Однако с 1932 года разворачивалась агрессия японских милитаристов против Китая, в ходе которой японцы захватили Маньчжурию и вплотную подошли к границам СССР. Правящие круги и военщина Японии не скрывали своих агрессивных замыслов в отношении Советского Союза. Наша страна была поставлена перед необходимостью усиления обороны своих дальневосточных рубежей. В регион началась переброска значительных дополнительных контингентов Красной Армии. Зачастую войска размещались прямо в тайге, на направлениях наиболее вероятных ударов японцев.

Примерно с 1934 года среди гражданского населения и войск, размещённых на Дальнем Востоке, начались случаи массовых заболеваний неизвестной дотоле болезнью. Заболевание сопровождалось резким повышением температуры, крайне тяжёлым течением, часто приводило к серьёзным неврологическим осложнениям (параличам, слепоте, слабоумию) и даже смерти заболевших.

Первоначально местные врачи (гражданские и военные) диагностировали некий «токсический грипп».

В 1935 году военврач А.Г. Панов, начальник неврологического отделения флотского госпиталя во Владивостоке, установил, что заболевание это является воспалением головного мозга, т.е. энцефалитом, похожим по симптомам на уже описанный ранее японский энцефалит.

В 1936 году для изучения новой болезни Хабаровским крайздравом была создана бригада из местных врачей в составе А.Н. Красника, Б.В. Ладинского, Б.О. Рабиновича, И.З. Финкеля, А.М. Ткачёва, А.Н. Шаповала. Исследователи отметили сезонность заболевания и его приуроченность к лесным районам, охарактеризовали его как «летний энцефалит», а также предположили его вирусную природу и воздушно-капельный путь передачи. Врачи Дальневосточной пастеровской станции даже пытались выделить вирус, вводя мышам в мозг эмульсию мозга людей, погибших от энцефалита. Но, несмотря на то, что у мышей появлялись признаки заболевания, выделить носитель инфекции не удалось.

11 июля 1936 года Приморский крайздрав организовал совещание с участием 26 местных специалистов. Предполагаемая вирусная этиология болезни выявила много трудноразрешимых вопросов (вирусология тогда находилась в начальной стадии развития, было слишком мало специалистов, практически отсутствовали диагностические методы). Поэтому совещание приняло решение обратиться в Наркомздрав СССР с просьбой прислать из Москвы специалистов-вирусологов.

Примерно в то же время командующий ОКДВА (Отдельной Краснознамённой Дальневосточной армией) маршал В.К. Блюхер направил наркому обороны маршалу К.Е. Ворошилову шифровку, в которой сообщал, что во вверенных ему войсках «наблюдается повышенная смертность среди красноармейцев и комсостава от неизвестной болезни», болезнь совершенно не изучена и справиться с ней силами местных медиков не получается [77; 8].

Так наша страна впервые узнала о весенне-летнем (или таёжном) клещевом энцефалите, который ныне стал уже «обыденным» и всем известным (хотя и не менее опасным) заболеванием. Как говорится, так всё начиналось²¹…

Пришедший в Москву сразу в два Наркомата (НКЗ и НКО) с Дальнего Востока тревожный сигнал вызвал молниеносную реакцию. В Наркомздраве было принято решение снарядить на Дальний Восток экспедицию во главе с вирусологом Л.А. Зильбером. Однако для того, чтобы работа экспедиции была максимально эффективной, предполагалось включить в её состав 10 профессоров. Л.А. Зильбер решительно отказался от участия в такой экспедиции. По его воспоминаниям, руководству НКЗ он заявил: «…Что-нибудь одно – или я беру на себя всю ответственность и формирую экспедицию, или устраивайте, как считаете нужным» [30; 8], [77; 8].

Позиция Льва Александровича объяснялась просто: 10 профессоров – это почти со стопроцентной вероятностью 10 мнений, это разногласия, прения. В условиях же критической ситуации действовать надо было чётко, быстро, слаженно. Другими словами, нужно было единоначалие.

Первоначально точка зрения Зильбера в Народном комиссариате здравоохранения поддержки не нашла. Ему отказали. Но больше желающих возглавить экспедицию не нашлось (оно и понятно – вирусологов тогда в стране было совсем не много, ещё меньше – опытных вирусологов).

В то же время Льва Александровича поддержали Военно-санитарное управление Народного комиссариата обороны и лично нарком маршал К.Е. Ворошилов. Очевидно, эффективность принципа единоначалия в экстремальных ситуациях военным была понятней.

Вопрос решился в пользу Л.А. Зильбера. «Я мог подбирать в эту экспедицию кого угодно, – позже вспоминал он, – и работать так, как мы считали нужным. Я взял исключительно молодёжь и сделал это совершенно сознательно…» [77; 9].

«Ставка» на молодёжь имела ряд причин.

Во-первых, сформированная в Москве группа была полностью укомплектована молодыми вирусологами – учениками Л.А. Зильбера. Излишне говорить, что в их глазах Лев Александрович был непререкаемым авторитетом (т.е. проблема «10 профессоров – 10 статусов – 10 мнений» отпадала сама собой). В то же время молодые учёные были именно вирусологами, т.е. «говорили» со своим руководителем «на одном языке» (разумеется, имеется в виду язык научный). В вирусной же природе неизвестного заболевания тогда уже никто не сомневался.

Во-вторых, молодости, как правило, не свойственна косность мышления. Молодость смело предполагает, ищет, свободна от «умственных шор», т.е. не находится в плену устоявшихся теорий, мнений, гипотез. В ситуации столкновения с абсолютно незнакомой болезнью, которая предстояла экспедиции на Дальнем Востоке, данные качества молодых исследователей являлись чрезвычайно ценными.

Наконец, очень немаловажными были присущие именно молодым физическое здоровье и выносливость. Ведь жить и работать предстояло в тайге, без элементарных условий комфорта. К тому же и рабочие нагрузки предполагались очень большими. Подобное выдержит не каждый человек в возрасте.

17 мая 1937 года московский отряд экспедиции прибыл в Хабаровск. Как выяснилось на месте, времени на подготовку работ и разведку, вопреки ожиданиям, нет: болезнь уже вовсю бушевала в таёжных районах (сказалась ранняя весна).

Штаб-квартиру экспедиции решено было разместить в леспромхозовском посёлке Обор, куда из Хабаровска вела прямая железная дорога.

На Дальнем Востоке в состав экспедиции были включены местные специалисты (медики и биологи), которые либо уже сталкивались с болезнью, либо могли оказаться полезны в выявлении путей её передачи человеку (последнее относится, прежде всего, к биологам).

Полный состав экспедиции (москвичи и дальневосточные специалисты) выглядел следующим образом: Лев Александрович Зильбер (вирусолог, руководитель экспедиции), Елизавета Николаевна Левкович (вирусолог), Александра Даниловна Шеболдаева (вирусолог), Виталия Львовна Ольшевская (эпидемиолог), Тамара Михайловна Сафонова (эпидемиолог), Александр Гаврилович Панов (военврач, невропатолог), Алексей Никитич Шаповал (невропатолог), Израиль Зиновьевич Финкель (невропатолог), Михаил Петрович Чумаков (вирусолог), Антонина Константиновна Шубладзе (вирусолог), Валентин Дмитриевич Соловьёв (военврач, вирусолог), А.Н. Ткачёва (бактериолог), Александра Никитична Скрынник (энтомолог), Александр Васильевич Гуцевич (энтомолог), Николай Васильевич Рыжов (энтомолог), А.С Мончадский (энтомолог), Павел Евгеньевич Грачёв (патологоанатом), Александр Кестнер (патологанатом), В.Г. Чудаков (патологоанатом), Галина Николаевна Зорина-Николаева (лаборант-вирусолог), Е.Ф. Гневышева (лаборант-вирусолог).

Членов экспедиции разделили на два мобильных отряда – Северный и Южный. Начальником Северного отряда стала Е.Н. Левкович, Южного – А.Д. Шеболдаева.

«При первом же выезде 19 мая 1937 года с группой сотрудников в тайгу в северный район заболевания, – писал впоследствии Л.А. Зильбер, – я столкнулся с фактами, которые заставили меня взять под сомнение существующую концепцию об эпидемиологии этого заболевания. В небольшой больничке расположенного в тайге леспромхоза я нашёл истории болезни за последние три года. Их просмотр показал, что энцефалитом болеют преимущественно весной, а не летом, что характерно для японского энцефалита, и только люди, работающие в тайге и часто не имеющие никакого контакта между собой. Эти данные никак не увязывались с теорией контактной или капельной инфекции.

В этой же таёжной больничке 19 мая я нашёл больную энцефалитом, которая заболела 4 мая и уже поправлялась к моменту моего посещения. Она была первой больной этого сезона, и установление источника её заражения могло иметь решающее значение для последующих исследований.

Больная оказалась домашней хозяйкой, никуда не выезжавшей в течение двух лет из таёжного посёлка, где она жила, и не имевшей контакта ни с больными, ни с их семьями.

Долго не удавалось установить хотя бы какую-нибудь вероятность происхождения этого заболевания. Оно опровергало и контактную теорию, и летнюю сезонность, и предположение о возможности переноса заболевания комарами, так как никаких комаров в это время в этом районе не было.

После длительного расспроса больная вспомнила, что за 10 – 14 дней до заболевания она собирала в тайге прошлогодние кедровые орехи и, вернувшись домой, обнаружила на себе впившихся клещей. Этот единственный факт, с которым можно было связать её заболевание, естественно, привлёк моё внимание…

Я полетел во Владивосток, чтобы хоть немного узнать что-то о клещах (я ничего не понимал в них тогда)… Там мне помогли, правда, только литературой, и я нашёл в работе одного ветеринара кривую укуса коров клещами, которая совершенно совпадала с кривой нарастания заболевания у людей, только с опозданием на две недели; ясно, что это был инкубационный период…

Вероятность переноса заболевания этим путём была для меня столь очевидной, что уже в конце мая я направил ряд врачей, в том числе и сотрудников экспедиции, в тайгу, чтобы проинструктировать людей, работающих исключительно в тайге – геологов, лесников, охотников – об опасности укуса клещей. В последующем оказалось, что из этих лиц в 1937 году заболел только один человек, хотя в предыдущие годы это были наиболее поражаемые группы» [77; 9 – 10].

Но, строго говоря, «виновность» клеща доказана ещё не была. Это была теория, хотя и весьма убедительная. Предстояло организовать её экспериментальную проверку.

Члены экспедиции работали чрезвычайно напряжённо и интенсивно (по 12 и более часов каждый день, без выходных (за три месяца работы экспедиции в тайге был всего лишь один выходной день)). «Как заведённые», – говорят в таких случаях. Л.А. Зильбер вспоминал, что не мог удержать своих сотрудников от подобного трудового порыва. Не забудем, что исследования велись в довольно тяжёлых условиях, весьма далёких от условий комфортабельных и оборудованных по всем правилам лабораторий. Вот где пригодились молодость, здоровье, выносливость большинства членов экспедиции.

Микробиологические работы велись по двум «генеральным» направлениям: 1) выделение возбудителя инфекции и 2) доказательство возможности передачи заболевания иксодовыми клещами.

Мозгом погибших от энцефалита, кровью и спинномозговой жидкостью заболевших заражали белых мышей. У заражённых мышей наблюдалась типичная картина поражения центральной нервной системы (ЦНС). Проводились последовательные пассажи на мышах; при этом инкубационный период заболевания сокращался, а признаки поражения ЦНС усиливались. Таким образом удалось получить несколько штаммов нового вируса. Почти одновременно это было сделано в Южном (Л.А. Зильбером и А.К. Шубладзе) и Северном (Е.Н. Левкович и М.П. Чумаковым) отрядах.

В то же время М.П. Чумаков экспериментально доказал возможность передачи этого вируса иксодовыми клещами.

Уже 10 июня 1937 года по инициативе Л.А. Зильбера было собрано специальное совещание органов здравоохранения Дальнего Востока, на котором учёный довольно аргументировано показал, что неизвестное ранее заболевание передаётся человеку через укусы таёжного клеща, и предложил для борьбы с этим заболеванием сосредоточить основное внимание на противоклещевой профилактике.

Было проведено в Хабаровске и закрытое совещание с военными, на котором присутствовал командующий ОКДВА маршал В.К. Блюхер. Л.А. Зильбер повторил свои предложения о противоклещевой профилактике, после чего последовал приказ командующего ОКДВА о «ежедневном тщательном осмотре военнослужащими друг друга» [76; 1].

Профилактические мероприятия дали прекрасный эффект: в 1937 году количество заболевших значительно сократилось по сравнению с тремя предшествующими годами.

Однако экспедиция продолжала свою работу. Ряд вопросов требовал дополнительного выяснения и уточнения.

В июне – июле Л.А. Зильбером и А.К. Шубладзе были поставлены опыты заражения обезьян эмульсией мозга погибших от энцефалита людей и полученным пассажным вирусом. Данные опыты также подтвердили этиологическое значение выделенных штаммов вируса. Но… Вдруг оказалось, что эти штаммы не нейтрализуются сывороткой людей, перенёсших энцефалит.

Что это могло значить? Означало это только одно: в крови переболевших данным заболеванием нет антител против выделенных вирусных штаммов.

Тогда вирусология находилась в начале своего развития, и то обстоятельство, что человеческий организм может справляться с вирусной инфекцией без выработки антител, посредством клеточных интерферонов, было ещё неизвестно (хотя, конечно, к клещевому энцефалиту это и не относится). Поэтому отсутствие антител в сыворотке переболевших могло трактоваться однозначно: учёными выделен не тот вирус, не возбудитель клещевого энцефалита, а какой-то другой.

Другими словами, если эпидемиологических результатов экспедиция, безусловно, добилась, то микробиологические результаты работы «уходили в ноль».

Поскольку лето заканчивалось, сезон клещей также подходил к концу. Профилактические мероприятия, предложенные Л.А. Зильбером, сработали: заболевших было относительно немного. И получалось, что и новых выздоравливающих взять было негде.

Тогда родилась идея использовать кровь переболевших в самом начале сезона, в том числе и той самой домашней хозяйки, заболевание которой натолкнуло Л.А. Зильбера на мысль, что инфекция передаётся человеку от клещей.

И сработало! Сыворотка более ранних переболевших нейтрализовала вирусные штаммы. Значит, выделили всё-таки тот самый вирус.

Полученный эффект объяснил ранее непонятную особенность хода заболевания. Как отмечал один из невропатологов экспедиции А.Н. Шаповал: «Инфекция развивается без сопротивления» [75; 432]. Значит, на первых порах иммунная система человека не вырабатывает (или почти не вырабатывает) антител к вирусу клещевого энцефалита, и он беспрепятственно поражает все нервные клетки поблизости от места укуса (поэтому совсем немаловажно, куда именно впился клещ). Если заболевшему человеку удаётся пережить этот самый опасный период, то антитела, которые начинают производиться с определённого момента со всё большим размахом, спасают его, побеждают болезнь и производятся в ещё больших количествах после выздоровления.

К 15 августа 1937 года работа экспедиции на месте была закончена. В течение всего трёх месяцев была установлена этиология нового заболевания, его нозологическая самостоятельность, выделены 29 штаммов возбудителя, установлена роль клещей в передаче инфекции, описана патологическая анатомия, клиника заболевания и доказан лечебный эффект иммунных сывороток.

Уже 20 августа Л.А. Зильбер представил результаты в Госсанинспекцию, назвав новое заболевание «весенне-летний эндемический клещевой энцефалит».

К сожалению, работа с возбудителем неизвестной ранее инфекции не обошлась без случаев заражения ряда участников экспедиции.

М.П. Чумаков поранился, вскрывая череп умершего от энцефалита человека. Заболев, он едва не умер. Его удалось спасти, введя ему сыворотку крови переболевшего энцефалитом. Но Михаил Петрович навсегда остался калекой: он почти полностью оглох, и правая рука у него была парализована. Более того, болезнь у него перешла в хроническую пожизненную форму.

В.Д. Соловьёва поцарапала заражённая в ходе экспериментов обезьянка. Итогом стала слепота (вследствие поражения глазного нерва). По счастью, после полугодовой реабилитации зрение к учёному вернулось.

В более лёгкой форме перенесла энцефалит Е.Ф. Гневышева (причиной заражения явился, вероятно, укус клеща). Но и у неё после болезни развилась резкая психическая реакция, которую врачи определили как реактивный психоз.

И всё-таки смертельных случаев в экспедиции Л.А. Зильбера не было. Увы, вторая и третья экспедиции (ими уже руководил по определённой причине не Л. А. Зильбер) без человеческих жертв не обошлись. Были смертельные исходы и при работе с вирусом в московских лабораториях. «Эти факты заставляют думать о необычайно высокой инфекциозности нашего вируса, – отмечал позднее Лев Александрович, – и неудивительно, что первое знакомство с ним не обошлось без жертв. Они могли быть гораздо более значительными» [30; 4].

Что верно, то верно. В общем, повезло…

Дальневосточная экспедиция 1937 года под руководством Л.А. Зильбера явилась значительной вехой в истории отечественной микробиологии по целому ряду обстоятельств.

Во-первых, был открыт вирус-возбудитель нового, неизвестного дотоле заболевания. Причём сделано это в весьма короткий срок – менее трёх месяцев (что тоже весьма примечательно). «…После открытия вируса табачной мозаики Д.И. Ивановским, – пишут Л.Л. Киселёв, Ф.Л. Киселёв и Г.И. Абелев, – обнаружение вируса-переносчика клещевого энцефалита стало самым ярким достижением отечественной вирусологии. Ни до, ни после не было, к сожалению, столь бесспорного и значительного по своим научным и практическим последствиям открытия в истории российской вирусологии» [30; 6].

Во-вторых, экспедиция продемонстрировала кратчайший срок между исследовательской работой и использованием её результатов на практике. А это уже в 1937 году спасло жизнь и здоровье тысячам людей.

В-третьих, экспедиция оказала решающее влияние на формирование отечественной школы медицинских вирусологов, её быстрое становление и развитие. Многие участники экспедиции получили благодаря ей «путёвку в большую научную жизнь». Крупными, известными учёными, ведущими вирусологами страны, создавшими свои научные направления, подготовившими плеяду учеников, стали М.П. Чумаков, А.К. Шубладзе, Е.Н. Левкович, В.Д. Соловьёв. После экспедиции в стране возникла целая сеть вирусологических учреждений. В общем, экспедиция 1937 года дала большой импульс развитию вирусологии в СССР.

Казалось бы, для руководителя столь успешной и результативной научной миссии открываются блестящие перспективы. И поначалу всё так и шло: Л.А. Зильбер и другие участники экспедиции награждаются премиями Наркомздрава СССР; 15 сентября 1937 года газета «Правда» публикует статью «Победа советской медицины», в которой описывается научный подвиг экспедиции под руководством Л.А. Зильбера; 21октября 1937 года Лев Александрович представляется к награждению орденом Красного Знамени.

И вдруг в ноябре – арест! Вместе с Л.А. Зильбером были арестованы А.Д. Шеболдаева (вирусолог, руководитель Южного отряда экспедиции) и Т.А. Сафонова (эпидемиолог).

Обвинение, предъявленное учёным, выглядело абсурдным: их обвиняли в распространении японского клещевого энцефалита на Дальнем Востоке СССР.

Исследователь В.В. Погодина предполагает, что «причиной этого могли быть перекрёстные реакции между вирусами клещевого и японского энцефалитов, наблюдаемые тогда исследователями. Теперь эти антигенные перекрёсты хорошо известны, а тогда могли быть расценены как ошибочное мнение. А для сотрудников НКВД – людей далёких от науки – такого обвинения в те годы было достаточно для ареста» [30; 5].

Думается, «сотрудникам НКВД, людям далёким от науки», «в те годы» для ареста столь «утончённых» (хоть в итоге и неправильных) научных аргументов и не требовалось. В стране царила «ежовщина», и во «враги народа» попадали по абсолютно надуманным измышлениям, «смешным», нелепо выглядевшим и звучащим обвинениям. Очень часто подобные обвинения и измышления оказывались следствием доносов неких «сознательных» граждан.

Так получилось и в случае Льва Александровича.

Всё началось с конфликта с Музыченко (в романе В. Каверена «Открытая книга» этот человек явился прототипом двух отрицательных персонажей – Крамова и Скрыпаченко), директором Института микробиологии АН СССР, в котором Л.А. Зильбер возглавлял отдел вирусологии. Музыченко наотрез отказался принимать привезённый Дальневосточной экспедицией микробиологический материал, т.е. штаммы вируса клещевого энцефалита, выделенные в ходе работы экспедиции.

Ясно, что эти штаммы были необходимы для дальнейшего изучения вируса и вызываемых им патологических процессов. Кстати, заметим, что результаты исследовательской работы членов экспедиции были обобщены в большой коллективной статье «Этиология весенне-летнего эпидемического энцефалита», которая готовилась к выходу в журнале «Архив биологических наук» в конце 1937 года. Она должна была стать первым развёрнутым научным сообщением о клещевом энцефалите²².

Однако для директора Музыченко, который свой пост получил не столько за научные заслуги (каковых особенно не наблюдалось), сколько за активность по партийной линии, назначение привезённых Л.А. Зильбером штаммов вируса энцефалита было, похоже, не понятно. Или он делал вид, что этого не понимает. Во всяком случае, он заявил Зильберу, что нахождение в стенах руководимого им учреждения вирусных штаммов чревато. Мол, не ясно, где они получены и, что особенно важно, для чего предназначены.

Зная взрывной характер Льва Александровича, нетрудно предположить его реакцию на подобные заявления директора института.

Но вряд ли сам учёный мог предположить реакцию Музыченко на их конфликт: в НКВД ушёл «сигнал», что Л.А. Зильбер и его сотрудники на Дальнем Востоке под видом борьбы с энцефалитом, наоборот, способствовали его распространению – отравляли колодцы и заражали людей другими способами. Всё это привело к большому росту числа заболевших и умерших. Более того, Музыченко сообщил и о привезённых штаммах, заявив, что они предназначены для заражения водопроводной воды в Москве.

То, что «факты», изложенные в доносе Музыченко, явно противоречили действительности (наиболее ярким и очевидным противоречием было резкое сокращение количества заболевших энцефалитом на Дальнем Востоке в 1937 году в сравнении с тремя предыдущими годами, а не его резкое увеличение, как утверждал «автор» «сигнала»), энкавэдэшников не смутило.

Л.А. Зильбера обвинили в измене родине, шпионаже и диверсионных актах. Лев Александрович не признал ни одного из предъявленных ему обвинений, не оговорил никого из своих товарищей, несмотря на применение к нему мер «физического воздействия», т.е. пыток (в ходе которых ему сломали рёбра и отбили почки).

Так, без признательных показаний обвиняемого, следователь и передал дело в суд.

На суде Лев Александрович аргументировано отверг все предъявленные ему обвинения. Оправдательного приговора он этим не добился, но, возможно, его аргументы вкупе с отсутствием признания своей вины в ходе следствия обусловили то, что приговорили его не к расстрелу (на чём настаивала сторона обвинения), а к десяти годам заключения без права переписки.

Подобное смягчение наказания Льва Александровича, тем не менее, в восторг не привело. Проходя под конвоем мимо судей, он выкрикнул: «Когда-нибудь лошади будут смеяться над вашим приговором!» [24; 8]