Однако должен заметить господину Соколову, что представители того самого допустившего ошибку в начале 1943 года советского командования, оставившие мемуары, в них, этих мемуарах, совсем не умалчивают о данной своей ошибке и именно её выдвигают как главную причину неудачи советских войск в феврале – марте в Донбассе и под Харьковом. Мы видели это и в воспоминаниях представителя Ставки ВГК А.М. Василевского, и в мемуарах работника Генштаба С.М. Штеменко, и в книге командарма К.С. Москаленко.
Пожалуй, никто не будет спорить, что военную мемуаристику тоже надо включать в историографический список Великой Отечественной. Так что все выпады г-на Соколова в адрес советской историографии, мягко говоря, необоснованны. Кто хотел обратить внимание, тот обращал, ибо слова были сказаны. Как говорится, имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит.
Но вернёмся к сути вопроса. Выше отмечалось, что сами советские военачальники несколько по-разному оценивали ошибочность своих решений. В книге А.М. Василевского «Дело всей жизни» речь идёт об ошибке, которую командование Юго-Западным и Воронежским фронтами, а за ними и Ставка ВГК совершили примерно в середине февраля 1943 года, неправильно оценив стратегическую обстановку, сложившуюся к этому моменту на южном крыле советско-германского фронта, прошляпив перегруппировку немецких войск для контрудара, которую они приняли за отступление немцев к Днепру [8; 6].
С.М. Штеменко глубже влез в вопрос. Он в своих воспоминаниях («Генеральный штаб в годы войны») дополнительно указал ещё и на то, что проведение каскада наступательных операций без оперативных пауз и накопления оперативных и стратегических резервов было очень и очень рискованным и в любой момент могло привести к неблагоприятному варианту развития событий [48; 91 – 93].
Современный российский историк А. Исаев очень правильно охарактеризовал эти ошибки советского фронтового и Верховного командования как просчёт в определении момента остановки наступления. Вот что он пишет:
«Общее наступление советских войск, начавшееся под Сталинградом в ноябре 1942 г., рано или поздно должно было закончиться. Темпы потерь в наступательных операциях не покрывались прибывающим пополнением и восстановленной или вновь произведённой техникой. Неизбежно должен был наступить момент, когда ослабленные корпуса и армии замедляли свой бег, а то и вовсе останавливались. Момент, когда следует остановиться, было выбрать довольно сложно. Каскад наступлений с небольшими оперативными паузами способствовал перемалыванию бросаемых на фронт стратегических резервов противника по частям. Правильной была также ориентация на перехват коммуникаций в тылу противника. Однако мудрость командующих заключается в соотнесении действительных возможностей своих войск с возможностями противника, а также в умении чувствовать качественные изменения общей обстановки на фронте. Поэтому можно пожалеть лишь о том, что недооценка противника советским командованием привела к драматическому и ударившему по престижу армии отступлению» [20; 153 – 154].
Безусловно, недооценка противника – дело общее. Данную ошибку совершило и фронтовое командование (Юго-Западного и Воронежского фронтов), и Ставка Верховного Главнокомандования. Но хочется отметить, что первое слово здесь всё же за командованием фронтов. В самом деле, именно Н.Ф. Ватутин и Ф.И. Голиков находились в гуще событий, именно они оценивали состояние и войск противника, и своих войск. На основе их донесений Ставка строила свои представления о положении на фронте и планировала те или иные действия. Но оба командующих проигнорировали первые тревожные сигналы, что ситуация развивается вовсе не в соответствии с их планами. Поэтому и переубеждать Ставку было некому. Она смотрела на положение на фронте глазами командующих Юго-Западным и Воронежским фронтами.
В большей степени, в гораздо большей, упрёк в невосприимчивости к смене боевой обстановки заслуживает Николай Фёдорович Ватутин.
Если план Ворошиловградской наступательной операции, отражённый в докладе № 15 от января 1943 года Н.Ф. Ватутина в Ставку ВГК был вполне реалистичен (хотя и он уже содержал намётки будущего неудачного «Скачка»), то его доклады от 9 и 17 февраля (№ 01583 и № 128 соответственно), собственно и представлявшие план «Скачок», базировались на неверной оценке ситуации на фронте. Ошибочность оценок 9 февраля ещё может быть объяснена тем, что отвод войск противника из района Ростова Н.Ф. Ватутин принял за их отступление к Днепру. Но вот ошибки варианта плана от 17 февраля уже ничем, кроме верхоглядства командующего Юго-Западным фронтом, объяснить невозможно. К 17 февраля подвижная группа М.М. Попова и 1-я гвардейская армия В.И. Кузнецова уже вовсю расшибали себе лоб в боях с дивизиями 1-й танковой армии немцев. Перед войсками этих двух советских воинских объединений явно уже находились не только относительно слабые силы загнутого левого фланга армейской группы Голлидта. Группа М.М. Попова и армия В.И. Кузнецова мерялись силами с гораздо более сильным противником. Более того, заканчивали своё сосредоточение для контрудара войска 4-й танковой армии. Но, может быть, плохо сработала фронтовая и армейская разведка, и Н.Ф. Ватутин просто не знал обо всех этих перегруппировках немецких войск? Да нет – прекрасно знал. Уже в докладе № 01583 от 9 февраля он констатирует появление на фронте дивизий не только 1-й, но и 4-й танковых армий противника [37; 277]. Но расценивает это как заслон для обеспечения отступления немцев к Днепру. И данная оценка не поменялась и к 17 февраля, когда этот «заслон» не только оборонялся, изматывая войска 1-й гвардейской армии и подвижной группы М.М. Попова, а много дней контратаковал, заставляя наши войска порой даже «пятиться» назад. Неужели у Н.Ф. Ватутина не мелькнула мысль, что сил у простого заслона многовато? Мелькнула, конечно, и он пересмотрел план операции… перенеся основные усилия на правый фланг своего фронта, где 6-я армия Ф.М. Харитонова к тому времени добилась наибольших успехов. И даже развернувшееся 19 февраля немецкое контрнаступление по началу не вызвало у командующего Юго-Западным фронтом особого беспокойства.
По настоящему забеспокоился человек, которого, по существу, единственного и накажут за поражение под Харьковом. Речь идёт о генерал-полковнике Ф.И. Голикове, командующем Воронежского фронта. По моему мнению, можно сказать, что генерал Ф.И. Голиков, так же как и немецкий генерал Ланц, стал «жертвой» сдачи Харькова. Они лишились своих должностей не столько в силу совершённых ими «грехов», сколько в силу политической весомости сдачи второй столицы Украины. В самом деле, Ланц, не отдававший приказ о сдаче Харькова в середине февраля и делавший всё для удержания города, согласно директивам Гитлера, слетел с должности командующего армейской группы из-за действий Хауссера, который никакого наказания за свои самоуправные действия не понёс вовсе (немного задержали дубовые листья к Рыцарскому кресту – вот и всё).
Ф.И. Голиков, конечно, допустил ряд ошибок. Но ошибки его были не тяжелее ошибок Н.Ф. Ватутина. Более того, именно ошибки Н.Ф. Ватутина, представляется, привели к тому, что ошибки Ф.И. Голикова сказались в такой степени. В целом же командующий Воронежским фронтом проявил гораздо большую осмотрительность в сравнении со своим южным соседом.
Выше, описывая ход боевых действий, я постарался это показать. Сейчас же проиллюстрирую последние утверждения в резюмированном виде.
Итак, конечно, подобно Н.Ф. Ватутину, Ф.И. Голиков неверно оценивал намерения немцев, считая, что они стремятся отступить на Днепр и организовать оборону за этой мощной водной преградой. План развития наступления войск фронта после взятия ими Харькова хорошо показывает данную ошибочность оценки намерений противника. Отсюда и стремление наступать с целью овладения Черниговом и Киевом. Но в оценке вражеских сил, действующих на фронте подчинённых ему армий, Ф.И. Голиков такой ошибки, как Н.Ф. Ватутин, не допустил. Действительно, противостоящая войскам Воронежского фронта группировка была довольно слабой. На какие-то самостоятельные наступательные действия большого масштаба она без дополнительного усиления или поддержки извне способна не была. Группа Кемпфа (бывшая группа «опального» Ланца) хорошо сыграла свою «партию» в «симфонии», «сыгранной» южнее двумя немецкими танковыми армиями. Однако без них она вряд ли могла так «изящно помузицировать».
То, что дела у войск Воронежского фронта (69-й, 40-й и 38-й армий), наступающих против группы Кемпфа, шли довольно туго, было следствием не силы противника, а слабости указанных советских войсковых объединений. И, конечно, недоучёт измота подчинённых войск тоже был ошибкой Ф.И. Голикова. Но, во-первых, в этом командующий Воронежским фронтом ничуть не отличался от командующего фронтом Юго-Западным. А во-вторых, подчеркну именно слово «недоучёт». Речь идёт о недоучёте, а не неучёте этого состояния войск вообще. Ф.И. Голиков прекрасно видел, в каком состоянии находятся армии и соединения фронта. Ещё 16 февраля, сразу после взятия Харькова, он докладывал в Ставку о необходимости вливания пополнений в подчинённые ему войска с тем, чтобы они могли успешно продолжать наступление [29; 440]. Но при этом задачи армиям фронта ставились им так, будто армии эти были «полнокровными» и «свежими».
С другой стороны, если взглянуть на вопрос здраво, то мог ли Ф.И. Голиков не планировать дальнейших наступательных действий? Войска Юго-Западного фронта рвутся к Днепру, и Ставка с оговорками, но дала добро планам Н.Ф. Ватутина. Мог ли в этой ситуации Воронежский фронт остановиться под Харьковом, окопаться там и ждать пополнений? Конечно, нет. Обеспечение флангов соседей – святой долг любого командующего и командира. И пожелай Ф.И. Голиков «постоять» под Харьковом, то Ставка ему этого точно не дала бы.
Вообразите ситуацию. Войска Воронежского фронта останавливаются в районе Харькова, ждут вливания пополнений, приводят себя в порядок. Н.Ф. Ватутин в это время уходит к Днепру, как он и ушёл в реальности. Немцы преспокойно готовят свой контрудар. Готовят даже в ещё более спокойной обстановке, потому что группу Кемпфа никто не беспокоит, и можно себе позволить большее сосредоточение сил против ушедших далеко на запад соединений Юго-Западного фронта. А открытый правый фланг последних будет на сотню, а то и две, километров протяжённее, чем он оказался в реальности. И вот по этому протяжённому флангу немцы наносят ещё более сильный удар, чем они нанесли в действительности 19 февраля 1943 года.
Нетрудно представить итоги подобного развития событий – поражение ещё более жестокое, чем в реальных феврале – марте 1943 года, потери ещё большие.
Чтобы подобного не случилось, а также не случилось того, что всё-таки произошло на самом деле, надо было остановить движение обоих фронтов после взятия Харькова – и Воронежского, и Юго-Западного. Но Ставка не сделала этого, пойдя на поводу у Н.Ф. Ватутина. Так что, для Ф.И. Голикова его вина – это, образно выражаясь, на чужом пиру похмелье. Выбора у него, собственно, и не было – его фронт должен был наступать. А уж какие далеко идущие планы при этом строил сам комфронта, какие честолюбивые мечты кружили ему голову – это уже дело десятое.
В то же время нельзя не заметить, что Ф.И. Голиков оказался более чутким, нежели Н.Ф. Ватутин, к смене обстановки на фронте. Есть все основания полагать, что именно он первым забил тревогу в связи с началом контрнаступления группы армий «Юг» 19 февраля 1943 года. По его настоянию Ставка переориентировала направление наступления 3-й танковой армии П.С. Рыбалко и 69-й армии М.И. Казакова, сдвинув его к югу, во фланг немецкого контрудара. Ф.И. Голиков ещё до получения согласия Ставки на данный шаг провёл подготовительные мероприятия к нему, отдав соответствующие распоряжения П.С. Рыбалко и М.И. Казакову и усилив 3-ю танковую армию 25-й гвардейской стрелковой дивизией.
Вряд ли можно считать его виной, что контрудар 3-й танковой не принёс ожидаемого результата. Причины его неудачи были объективны – это прежде всего недостаточность сил 3-й танковой армии, измотанной предыдущими боями, оперативность и грамотность действий немецкой стороны. Что касается 69-й армии, то она практически и не приняла участия в контрударе, не успев соответствующим образом перегруппировать свои силы.
Уже 1 марта 1943 года Ф.И. Голиков выходит на Ставку ВГК с предложением о переходе войск Воронежского фронта к обороне до ликвидации угрозы со стороны развивающих свой контрудар немцев (доклад № 03/ОП). Доклад комфронта содержит положения о пополнении войск фронта личным составом и вооружением, сокращении линии фронта, создании армейских и фронтовых резервов, упорядочении тылов [37; 283].
И вновь Ставка соглашается с Ф.И. Голиковым. И то, что предложенные мероприятия не изменили обстановку – тоже следствие объективных причин. Уж слишком мало было отпущено самим ходом событий времени, чтобы успеть реализовать намеченное и получить от этого какой-то эффект. Немцы постоянно опережали нас.
Необходимо, правда, заметить, что С.М. Штеменко в своих воспоминаниях отмечает, имея в виду события середины февраля – второй половины марта 1943 года, что «в эти дни самого острого развития событий на Воронежском фронте оказалось невозможным составить объективную картину по докладам Ф.И. Голикова» [48; 98]. Не будем ставить под сомнение эти слова Сергея Матвеевича. Вполне возможно, что Ф.И. Голиков в той быстро меняющейся ситуации и не смог донести до Ставки и Генштаба все нюансы этих изменений. Однако, приходится полагать, что данная оплошность в его работе не была уж столь вопиющей и действительно объясняется в большей степени особенностями момента, иначе бы представители Ставки ВГК – и «старый», т.е. А.М. Василевский, и новый, направленный в помощь А.М. Василевскому Г.К. Жуков, не рекомендовали бы после всех этих перипетий Ф.И. Голикова на должность командующего вновь создаваемым фронтом – Курским. Сам С.М. Штеменко в воспоминаниях пишет о данном предложении А.М. Василевского и Г.К. Жукова [48; 99]. Но Сталин рассудил иначе (об это см. выше). И, повторяю, на мой взгляд, главным в его решении явился всё-таки политический момент – сдача Ф.И. Голиковым Харькова.
Говоря об ошибках командующих Юго-Западным и Воронежским фронтами, надо иметь в виду не только неправильную оценку ими намерений и сил противника, но и недоучёт состояния своих войск и условий, в которых им приходилось наступать. На это обстоятельство по ходу изложения также неоднократно указывалось, но сейчас сакцентируем на нём внимание.
Если ошибка в оценке противника командующими фронтами – чистой воды субъективный фактор поражения наших войск, то недоучёт состояния и условий наступления своих войск – фактор субъективно-объективный.
Поясню. Субъективная составляющая данного фактора – учёт состояния своих войск. Речь идёт прежде всего о наполняемости частей и соединений людьми, техникой и вооружением. Стрелковые дивизии, укомплектованные людьми вполовину, а то и значительно менее, штатов, танковые корпуса, численность танков в которых равнялась их численности в танковой бригаде, а то и была меньшей – это обычное явление для войск Юго-Западного и Воронежского фронтов в феврале – марте 1943 года. Командующие фронтами прекрасно знали об этом, но планировали действия своих войск так, будто последние были укомплектованы по штатам или близко к ним. Между тем за плечами у войск обоих фронтов был длительный период наступательных действий практически без оперативных пауз (Юго-Западный фронт наступал с начала контрудара под Сталинградом, а Воронежский – с 12 – 13 января, проведя одну за другой три успешные наступательные операции – Острогожско-Россошанскую, Воронежско-Касторненскую и Белгородско-Харьковскую (операция «Звезда»)). Измотанность, усталость войск были в таких условиях вполне естественны. Но Н.Ф. Ватутин и Ф.И. Голиков учитывали это недостаточно. И виной тому, конечно же, их неверная оценка сил и намерений немцев. Командующие полагали, что с ослабленными, отступающими быстрыми темпами к Днепру немцами их ослабленные армии могут справиться.
Но что мешало пополнять армии, корпуса и дивизии людьми, техникой и вооружением? Пополнения, конечно, вливались, но были далеко недостаточны. Почему? Одной из причин и был как раз объективный фактор. Дело в том, что по мере быстрого наступления войск Красной Армии на южном крыле советско-германского фронта они всё более удалялись от своих баз снабжения. И происходило это в условиях довольно слабо развитой в этой части страны железнодорожной сети, которая к тому же очень часто уничтожалась и повреждалась отступающим противником. О состоянии же автомобильных дорог и говорить не приходится. Чаще всего они были очень далеки от того, что именуется терминами «шоссе» или «автострада». Если к этому присовокупить тяжёлые зимние условия с высоким снежным покровом, а затем наступающую весну с её распутицей, то станет ясно, что снабжать наступающие армии было очень сложно. Плечо подвоза автотранспортом от железнодорожных линий, на которые базировались Юго-Западный и Воронежский фронты, достигало порой 450 км [20; 147], [48; 95]. Автотранспорта и так не хватало, между тем его количество быстро уменьшалось из-за серьёзных поломок и бомбёжек вражеской авиации. В войска в крайне недостаточном количестве из-за транспортных проблем поступало всё: маршевое пополнение, новая и отремонтированная боевая техника, боеприпасы, горючее, продовольствие. И это были объективные трудности, с которыми командующим наступающих фронтов было очень трудно бороться. Но учитывать их при планировании наступлений было необходимо.
Тут есть и другая сторона медали – в той ситуации немецкие войска, оттесняемые к Днепру, наоборот, приближались к своим базам снабжения, опираясь на неподвергшуюся крупным разрушениям сеть коммуникаций. Следовательно, они попадали в этом отношении в гораздо более выгодное, в сравнении с войсками РККА, положение. Это было объективное обстоятельство, с ним, как говорится, ничего не поделаешь. Но учитывать его Н.Ф. Ватутин и Ф.И. Голиков были должны.
Итак, ошибки командующих Юго-Западным и Воронежским фронтами были, на мой взгляд, наиболее существенной составляющей в той причине поражения советских войск, которая обозначена мною как «ошибки советского командования». Причём пальму первенства здесь, безусловно, держит Н.Ф. Ватутин.
Можно согласиться с военными историками А. Заблотским и Р. Ларинцевым, которые отмечают:
«…Изначально замысел операции «Скачок» (авторы говорят о «Скачке» в современной, расширенной трактовке этого названия (см. выше) – И.Д.) был хорош, и мало того, определялся самой стратегической обстановкой, сложившейся к тому времени на юге. Надо было только грамотно воплотить его в жизнь, совершив при этом как можно меньше ошибок. К сожалению, на уровне оперативном (армия – корпус) мы совершили гораздо более ошибок, чем противник» [17; 4].
Речь идёт как раз о «зоне ответственности» командующих фронтами, именно об их ошибках (прежде всего, Н.Ф. Ватутина).
Однако снимать вину со Ставки Верховного Главнокомандования не следует. И, прежде всего, она заключается в том, что Ставка проводила широкомасштабные наступательные операции, не имея существенных резервов. Подобная стратегия «лихого кавалерийского налёта», когда наступление не обеспечено резервами, очень рискованна и имеет большие шансы закончиться крупной неудачей, что и произошло в действительности.
Озаботилась созданием фронтовых резервов Ставка ВГК только в конце января – 29-го числа в 23.50 появляется её директива № 46015, в которой Ставка предписывает командующим Юго-Западным, Южным и Северо-Кавказским фронтами создать постоянные резервы фронтов путём вывода в резерв стрелковых дивизий и бригад для их пополнения и отдыха [37; 43 – 44]. Директива, безусловно, предназначалась для фронтов южного крыла советско-германского фронта. Но командующий Воронежским фронтом в список адресатов почему-то не попал.
Что же касается создания резервов Ставки, т.е. войсковых объединений, которые могли бы усилить наступающие Воронежский и Юго-Западный фронты с их изрядно измотанными армиями, то здесь реальные шаги последовали в феврале, хотя С.М. Штеменко в мемуарах отмечает, что вопрос об упорядочении дела с резервами стратегического характера решался Ставкой ВГК единовременно с рассмотрением вопроса о резервах оперативных, т.е. фронтовых. Это, конечно, так. Но создание стратегических резервов связано с крупномасштабными мероприятиями, на которые требуется время. Поэтому, скажем, 1-я танковая армия М.Е. Катукова стала формироваться только в феврале 1943 года [8; 8]. Ну, а крупные группировки для стабилизации положения в Донбассе и под Харьковом вообще стали собираться Ставкой только в конце февраля – начале марта 1943 года. Речь идёт о серии директив от 28 февраля (№№ 46060, 46061, 46062, 46063 (см. выше)) и директиве № 46065 от 1 марта 1943 года о переподчинении 66-й армии командующему ЮЗФ [37; 84 – 86]. Ясно, что все эти меры имели «отсроченный эффект». Сами директивы указывали, как правило, сроки передислокации армий и корпусов около середины марта. Но подобные сроки позволили стабилизировать ситуацию уже после отступления наших войск за Северский Донец, сдачи Харькова и Белгорода. Словом, Ставка ВГК запоздала с созданием стратегических резервов на южном крыле советско-германского фронта, а оперативные резервы Юго-Западного и Воронежского фронтов были крайне малочисленны и слабы, чтобы воспрепятствовать развитию немецкого наступления.
Причины поражения одной из противоборствующих сторон в любом из сражений заключаются не только в ошибочных шагах проигравшей стороны (субъективные причины), условиях, в которых этой проигравшей стороне пришлось действовать (объективно-субъективные причины), но и в действиях, предпринятых победителем. Эти последние во многом представляют для проигравших объективный фактор. В самом деле, планы, решения и шаги противника при любом раскладе событий не являются полностью зависимыми от действий данной конкретной стороны. Степень объективности шагов противника возрастает именно в случае проигрываемого сражения, когда противник навязывает проигрывающей стороне свою волю, заставляет играть по своим правилам.
Третья битва за Харьков была Красной Армией, увы, проиграна. И грамотные, оперативные действия немцев сыграли в этом большую роль.
Безусловно, нельзя не отметить полководческий талант Манштейна. Он вытянул ситуацию, которая казалась практически безнадёжной. Принимаемые им решения позволили не только стабилизировать критическое для германских войск на юге положение, но и создать сильнейшую угрозу для Красной Армии на данном участке фронта. Манштейн обладал хорошими полководческими навыками и, сверх того, имел сильный характер, который позволял ему непреклонно отстаивать свою точку зрения перед Гитлером. Кто знает, как бы повернулись события для группы армий «Юг», окажись на месте Манштейна менее волевой военачальник, который бы не смог отстоять перед фюрером свою точку зрения и пошёл бы у него на поводу. Скорее всего, немецкую сторону ждало бы сокрушительное поражение.
В то же время не надо преувеличивать степень полководческого таланта Манштейна, как делают некоторые современные российские авторы «демократического» направления, повторяя вслед за мемуарами самого Манштейна и писаниями других битых немецких мемуаристов и военных публицистов (вроде Меллентина, Шрама, Штайнера и других) побасенку о том, что Манштейну приходилось действовать против многократно превосходящих русских сил, и тем не менее он их одолел. Сам бывший командующий группы армий «Юг» в своих «Утерянных победах» «вспоминает» о семи- и восьмикратном превосходстве советских войск, об их огромном численном превосходстве [27; 410, 412, 461]. Подобные утверждения базируются у Манштейна, как правило, на простом механическом сопоставлении количества немецких и советских соединений на фронте подчинённой ему группы армий [27; 411 – 412]. Между тем уже отмечалось, что даже с учётом полной штатной наполняемости соединений такое сравнение абсолютно неправомерно. Скажем, немецкий танковый корпус сравним только с советской танковой армией, но никак не с советским танковым корпусом. Знак равенства можно приблизительно поставить только между последним и немецкой танковой дивизией (да и то, учитывая численность артиллерии и мотопехоты, боевые возможности немецкой тд были всё же выше). Большими по численности, чем советские стрелковые, были немецкие пехотные дивизии. Манштейн лишь «скромно» замечает по этому поводу, что «некоторые русские соединения по численности уступали немецким дивизиям» [27; 412].
Если же принять во внимание, что численность большинства советских соединений в период февральско-мартовских боёв была очень далека от штатной, пополнения в войска поступали в крайне недостаточном количестве, то о каком-то громадном численном перевесе советской стороны тем более говорить не приходится.
Конечно, в неблестящем состоянии пребывали в результате советского наступления и немецкие соединения. Но, оказавшись в более выгодных, по сравнению с противником, условиях для пополнения и снабжения войск, немецкое командование очень умело использовало этот фактор. К тому же надо учитывать, что на руку германской стороне играло отсутствие второго фронта в Европе, в результате чего с Запада шла интенсивная переброска свежих, отдохнувших, хорошо укомплектованных соединений. Достаточно вспомнить хотя бы о танковом корпусе СС.
В результате всех вышеозначенных обстоятельств к началу своего контрнаступления немцы не уступали в силах советской стороне, а в танках и авиации даже и превосходили [21; 123].
Нельзя не согласиться с А.Исаевым, который по данному поводу пишет:
«Повторяемые Э. фон Манштейном словно мантра в «Утерянных победах» слова об огромном превосходстве советских войск призваны задрапировать тот факт, что по числу участвовавших в сражении танковых и моторизованных соединений, подчинённых командованию группы армий «Юг», контрнаступление под Харьковом было вполне сравнимо с численностью самостоятельных танковых соединений двух советских фронтов» [20; 144].
В самом деле, к 19 февраля в двух танковых армиях (1-й и 4-й), 6-й армии и группе Кемпфа группы армий «Юг» было тринадцать подвижных соединений: семь танковых и шесть танкогренадёрских и моторизованных дивизий. Это 3-я и 7-я танковые дивизии III танкового корпуса, 11-я танковая и 5-я моторизованная дивизия СС «Викинг» XL танкового корпуса 1-й танковой армии, 6, 17-я и 19-я танковые дивизии XLVIII и LVII танковых корпусов 4-й танковой армии, танкогренадёрские дивизии СС «Лейбштандарт», «Рейх», «Мёртвая голова» танкового корпуса СС (переданного в подчинение 4-й танковой армии), танкогренадёрская дивизия «Великая Германия» группы Кемпфа, 23-я танковая и 16-я моторизованная дивизии XXIV танкового корпуса 6-й армии. В принципе, был ещё и четырнадцатый «фигурант» с немецкой стороны – остатки 27-й танковой дивизии [20; 144].
На ту же дату Юго-Западный и Воронежский фронты могли выставить четырнадцать подвижных механизированных соединений: 5-й гвардейский танковый корпус 40-й армии, 12-й и 15-й танковые корпуса 3-й танковой армии, 4-й гвардейский, 3, 10-й и 18-й танковые корпуса подвижной группы М.М. Попова, 1-й гвардейский и 25-й танковые корпуса 6-й армии, 1-й гвардейский механизированный корпус, 2-й гвардейский, 2-й и 23-й танковые корпуса 3-й гвардейской армии, 5-й механизированный корпус 5-й танковой армии [20; 144 – 145].
О наполняемости советских танковых корпусов выше уже говорилось, и о том, что при примерном равенстве (по штату) в количестве танков мотопехотная и артиллерийская составляющие делали немецкую танковую дивизию всё же более сильной в боевом отношении, чем советский танковый корпус, упоминалось.
Исходя из всего этого, А. Исаевым делается вполне обоснованный вывод:
«В сущности, в руках у Манштейна оказалось большинство подвижных соединений в южном секторе советско-германского фронта и практически все – поступившие на Восточный фронт с отдыха и пополнения с ноября 1942 г. по февраль 1943 г. Результативное применение этой толпы танковых дивизий потребовало, конечно, некоторого мастерства (особого внимания заслуживает использование II танкового корпуса СС), но в целом отнюдь не является чем-то гениальным или из ряда вон выходящим» [20; 145].
Контрнаступление Манштейна в Донбассе и под Харьковом состоялось именно благодаря высокой концентрации в указанных районах крупных танковых соединений. Причём некоторые из них только что прошли переформирование, перевооружение и вследствие этого имели высокую комплектность личным составом, техникой и вооружением. Активно использовались и потрёпанные в боях танковые и моторизованные дивизии. Но надо учесть, что немцы имели весьма благоприятные возможности для частичного их пополнения. Не видеть всего этого, утверждать, что Манштейн остановил «русские полчища», а затем и успешно контратаковал их чуть ли не голыми руками – преступно грешить против истины и самым бесцеремонным образом искажать факты. Это простительно битым мемуаристам из Германии, их, по крайней мере, можно чисто по-человечески понять, но вот как понять некоторых современных браздописцев из России?
И всё-таки, несмотря на то, что Красная Армия в феврале – марте 1943 года потерпела поражение, несмотря на то, что во многом этим поражением она была «обязана» своему собственному командованию, хотелось бы отметить, что поражение это ни в коем случае нельзя поставить вровень с теми катастрофами, которые постигли наши войска в 1941 – 1942 годах. Абсолютно справедливо пишет в мемуарах Александр Михайлович Василевский:
«…Даже при всей неожиданности вражеского контрнаступления наш отход не носил на себе следов растерянности и сумятицы. Ни порядок, ни руководство войсками не нарушались, хотя все тяжело расставались со столь дорогими нашему сердцу городами и районами. Мы верили, что они скоро станут свободными» [8; 9].
Напрасно г-н Соколов в своей работе на примере выхода из Кегичевского «котла» 12-го и 15-го танковых корпусов силится показать, что «ничегошеньки» в Красной Армии не изменилось по сравнению с 1941 и 1942 годами [39; 47 – 48].
В опровержение этой инсинуации г-на Соколова достаточно сказать, что практически все попавшие в «котлы» в Донбассе и под Харьковом в феврале – марте 1943 года советские соединения выходили из окружения именно как соединения. Да, они несли потери в людях и особенно в технике и тяжёлом вооружении, но не рассыпались на более или менее мелкие группы, которые разбредались в стороны для того, чтобы самостоятельно прорываться или «просачиваться» сквозь вражеское кольцо. Даже оказавшиеся в наиболее отчаянном положении 7-й гвардейский кавалерийский корпус и 25-й танковый корпус вышли в расположение своих войск как корпуса, сильно поредевшие, но корпуса. То же относится и к 12-му, и 15-му танковым корпусам 3-й танковой армии, о «неорганизованном» прорыве которых их окружения повествует г-н Соколов, вполне сознательно, на мой взгляд, придавая событиям такой оттенок, который они даже близко не носили.