Живность моего детства и причуды памяти
С детства своей любовью ко всем живым существам я напоминал маленького Джеральда Даррелла. Причем очень сильно. Моя семья тоже часто страдала от моих зоологических экспериментов. Например, от случайно разбежавшихся муравьев. Ну вот вроде все я сделал по прописи «Юного натуралиста», даже смазал края банки с искусственным муравейником толстым слоем сала, но… сало, наверное, было не то. Домашние вздрагивали от неожиданных ночных похождений ежика, дневных вылазок ящериц и тритонов (не сиделось им в самодельном террариуме), писка подобранных мной птенцов и т. п. И, как и в семействе Дарреллов, никто не понимал, откуда и почему у меня появилась эта страсть.
Всяких смешных и несмешных недоразумений, связанных с таким увлечением, хватало. Но по рассказам мамы, самые большие проблемы возникли в ходе реализации моей навязчивой идеи «вывести цыпленка вынашиванием куриного яйца подмышкой». Нам рассказали в школе, как некие «правильные» пионеры помогли колхозу увеличить куриное поголовье именно таким способом. Я мгновенно этой идеей увлекся и публично вызвался повторить их подвиг. Заметьте, никто за язык не тянул. Чистой воды природный идиотизм, конечно, но меня было не остановить. Сколько секретно промучился, пока мне не объяснили, что магазинные яйца для этой цели не подходят. А срок исполнения обещания подходил к концу, и я заливался горючими слезами.
В итоге мама откуда-то принесла двух маленьких, едва родившихся цыплят, и мы с ней еще неделю выкармливали их вареными желтками. А потом я торжественно передал питомцев в школьный уголок. Наверное, после этого меня и решили сделать председателем дружины как главного пионерского идиота. Хорошо, что мы вовремя переехали в новую квартиру.
Кроме того, на шкафу я бережно хранил коконы в открытых коробочках из-под маминых шприцов. И иногда зимой в нашей комнатке случался праздник: от печки воздух в комнате нагревался, и из некоторых коконов вдруг выпархивали бабочки. Они начинали кружиться по комнате, напоминая нам, что лето еще вернется. Каждая была как экзотический цветок, а за узорчатыми стеклами заклеенных на зиму окон лежали сугробы снега, и в угловой печке потрескивали дрова.
Разница у меня с Джеральдом заключалась только в одном. Он был принц, а я – нищий. В его детском королевстве находился целый дом, как дворец, а его окрестности были полны природных сюрпризов. На то и южная щедрая природа острова Корфу, где в каждой щелке и почти под каждым камнем кто-то жил, одновременно странный и привлекательный. И сколько таких созданий встречалось ему во время каждой вылазки.
Но одно дело про это читать, а совсем другое – увидеть собственными глазами. И когда здесь по вечерам на нашей выходящей на террасу стеклянной двери под лампочкой для ловли мошек собирались изумрудные квакши, а на кусте каждое утро меня ждала самка богомола с кузнечиком, наколотом на травинке – наверно не надо говорить, кого я вспоминал. Конечно Джери, который познавал этот мире еще и с таким старшим другом-учителем, способным почти все объяснить.
А у меня такая находка во дворе была одна. Даже не знаю, надо ли ее упоминать. Но из песни слово не выкинешь, хотя ничего хорошего, кроме порицаний, причем от всех, за это увлечение я не получил.
Дело в том, что во дворе между помойкой и забором, в центре своей воронкообразной паутины сидел мой паук, а скорее паучиха (это я потом прочитал и так решил, уж больно крупным было это членистоногое, а может мне таким казалось). Я любил наблюдать за его охотой и подкармливал его, подкидывая только что пойманных мной помоечных зеленых мух, даже мне противных. Трудно было так бросить, чтобы они зацепились за паутинку, но я был упорен и бросал снова и снова. И когда получалось – дух захватывало, как ловко это желто-бурое создание на длинных черных ногах их пеленало.
Но этому занятию мешали все: взрослые, которые не понимали, что я там задумал в уголке за помойкой (но подозревали исключительно гадость); мои сверстницы, которым лучше про паука было не говорить. И запахи, и мухи, и крысы, которые где-то там внутри помойки подозрительно копошились и, как я думал, могли выскочить в любой момент.
В общем, наш двор, мягко говоря, совсем не напоминал уголок живой природы. Всего три тополя посередине и несколько чахлых кустов под окнами первого этажа.
И отдельного жилья у меня не было. Мы – папа, мама, бабушка, прабабушка и я – ютились в одной комнатке коммунальной квартиры. Все мои баночки-коробочки со всякой добычей были привезены из лесной школы, куда меня отправляли летом на один-два месяца подлечивать слабые легкие. И только там, на берегу Волги и на окраине настоящего леса, я отрывался по полной, наблюдая за муравьями, ящерицами и всякой водной живностью. Одновременно наполняя все, что можно и нельзя, сюрпризами для дома. Просьб-запретов было только две: пауков не привозить, они все гадостные и ядовитые; змеи и жабы тоже подлежали табу.
Два долгих летних месяца с редкими приездами родителей. Какой был праздник, когда они появлялись и останавливались в соседней деревне и забирали меня на пару дней. По утрам папа обязательно брал меня на рыбалку. Это было его хобби – рыбалка в любых видах и в любых условиях.
И до сих пор помню одну из них: прекрасное ясное утро, солнышко уже всходит, отец, не замечая окружающих красот, вытаскивает из омута под нависшим кустом красавцев окуней, одного за другим, как фокусник. Тогда это казалось мне великим волшебством.
Но все его попытки с детства пробудить во мне эту страсть кончились ничем. Частенько, с трудом разбуженный и сонный, я тащился за ним на берег Которосли, где продолжал дремать, сидя за удочкой. Пойманных рыб мне было жалко.
Некоторый энтузиазм вызывали у меня только поездки на берег волжских заливов, где мы на ночь ставили палатку, а вместо удочек использовали жерлицы с колокольчиками, да и небольшой невод бывал частенько задействован.
Обычно с нами ездил наш бывший сосед, дядя Юра Стратилатов – в прошлом лихой красный кавалерист с наголо обритой головой. В детстве он меня на ней катал.
Он не был рыбаком. У него была другая постоянная слабость: всегда хотелось выпить, а здесь никто не мешал. Поэтому захватывал с собой все, что дома припасено было. Но, как правило, взятого ему самому никогда не хватало, поэтому в партнере, к радости мамы, он практически не нуждался. А вот для отца рыбалка была превыше всего, и на не слишком искренние призывы присоединиться к распитию очередной самодельной гадости он не реагировал. Тем более, что дядя Юра, как правило, пил действительно редкую вонючесть непонятного происхождения (когда мы подросли, как-то нас с Димкой угостил – отказаться не получилось, так что я представление получил по полной. Думал меня всего наизнанку вывернет).
Мои родители практически были люди непьющие, мама так совсем. А папа пропускал по праздникам рюмочку-другую в компании и ему для веселья хватало. А может больше и не выдавали? На моей памяти было только два случая перебора этой нормы. Один раз он поехал со своими знакомыми с кафедры за лесной малиной. Те якобы знали места, где ягод было столько, что они сами прыгали в корзину. Мероприятие было мамой одобрено – все знают целебные свойства лесной малины. И действительно, папа привез две полные большие корзины отборной ягоды, но способ их доставки был сверх оригинальный. Он въехал во двор, сидя верхом на цистерне поливальной машины и оглашая весь двор радостными криками:
– Бабуся, забирайте урожай!!
Бедная бабушка, с ужасом наблюдавшая за этой картиной с балкона, немедленно спряталась внутри квартиры. Она была полностью шокирована! И долго потом повторяла:
– Какая я ему бабуся, явился, не запылился Литвинцев, прикатил на личном транспорте. На весь дом нас опозорил!
Папу долго потом пытали, но он так и не выдал тайну, каким же образом оказался на поливальной машине. И сколько на ней ехал по городу. И как это они умудрились так напиться и найти такой оригинальный транспорт. И в конце концов – где малину взяли?
Второй раз он поехал помогать Стратилатовым достраивать дачу, что-то там дядя Юра мастерил и требовалась вторая пара мужских рук. Утром отбыл и должен был вернуться к шести. Не дождавшись возвращения строителя, разволнованная мама решила добраться туда сама и меня с собой прихватила, чтобы уж совсем страшно не было. А дорога была неблизкой! Автобус до переправы, паром через Волгу и еще один автобус. Ну и дорожка через лесочек минут на двадцать. Уже поздно вечером. Это было Решение с ее стороны.
А она и была такой решительной и героической женщиной. Мы уже в полутьме добрались до дачи, и там… картина маслом! За столом в саду пара строителей обмывает завершение работ. С радостным криком «Лидусеночек!» папа подскочил, сразу сильно протрезвев. Ее тоже пытались усадить за стол, уверяли, что только что закончили строительство. Подключили к уговорам тетю Шуру, но все было напрасно. Мама развернулась и ушла, даже отказалась ждать, пока отец переоденется. Ну и я за ней. Папа вернулся на полчаса позже нас и был подвергнут очень суровой критике и, по-моему, даже остракизму.
Случилось это не так давно и в памяти его сидело крепко. И все предложения дяди Юры он теперь сурово отвергал, и расценивал соседа как провокатора, покушающегося на семейное спокойствие. Поэтому на роль собутыльника ну никак не подходил. Как я уже говорил, этим не грешил, так же, как и куревом, чем сильно отличался от большинства военных, прошедших такую войну.
Кроме того, он сразу по приезду на место рыбалки начинал увлеченно отдаваться любимому делу. А подготовка была не простой: сначала наловить живцов, потом поставить жерлицы. И пока наш спутник храпел в палатке, мы сидели у костра, пили чай с сухарями и прислушивались к ночным звукам в ожидании перезвона колокольчиков. А ранним утром я обследовал все вокруг и иногда находил грибы и ягоды, а иногда и более интересные вещи: круглое гнездо мышки-малютки, висевшее на прутике, бочаг, полный щучек, гнездо бумажных ос.
Потом я читал, какой восторг переживали дети – фанаты рыбалки, как они не могли спать ночью перед походом и тому подобное. Как радовались каждой пойманной рыбе. У меня никаких таких эмоций по этому поводу не возникало, я даже иногда задумывался, а, может, я не правильный мальчик?
Вообще склонность к анализу четко присутствовала с детства. Так, перейдя из первой школы в сорок девятую, я в пятом классе специально пришел проверить, какие эмоции у меня возникнут у дверей прежней. Был неприятно поражен – не возникло никаких. А что же тогда пишут в книжках? «Якобы всегда слезы выступают на глазах у школьников около дверей родной школы!» Значит неправду?
А вот где эмоций мне всегда хватало с избытком, так это от участия в другом увлечении отца. Грибы!! Вот чтобы их собирать, я готов был отправляться когда и куда угодно. Как в детстве заразился, так и осталось третья охота моей страстью на всю жизнь. И сейчас, даже рискуя опять полететь с неприятных тропиночек на французских каменистых склонах (ну почти нет тут на Юге нормальных ровных лесных участков), как только пройдут дождички, меня сразу тянет отправиться туда за грибами.
А настоящий восторг у меня случался, когда при посещении нетронутой природы удается подсмотреть кусочек жизни какого-нибудь из ее обитателей. Самый яркий случай произошел в Дарвинском заповеднике Борок на берегу Рыбинского водохранилища. (Кстати, потом сюда привозили и семью Дарреллов. Была зима, зверей в лесу они не увидели, снимать ничего не стали. Зато холодный туалет на улице, около гостевого коттеджа, и сразу замерзающая вода в ведре для умывания, принесенная утром из колодца, остались у них самыми яркими впечатлением от этого визита).
Совсем не помню, с кем и почему мы туда с папой попали (не сомневаюсь, что очередной знакомый соблазнил необычной рыбалкой – боюсь перепутать, но вроде в каком-то озере караси нерестились и их всплывало столько, что можно было просто корзиной черпать). Не видел этого, меня на ночь туда не брали, а я и не очень рвался. Вместо этого гулял по заповедному лесу и просто балдел при виде красавцев-великанов боровиков и мухоморов, скачущих вверху белок (даже один раз куницу усмотрел) и ежей, спокойно пересекающих мне дорогу. И это буквально рядом с избушкой смотрителя.
Но однажды, пока рыбачки утром отсыпались, я проснулся совсем рано. Что-то меня дернуло выползти наружу, не дожидаясь, пока роса спадет. И мне посчастливилось увидеть, как на лугу, совсем рядом с этой заимкой, вытанцовывали журавли. Я осторожно выглядывал из-за плетня, но они даже внимания на меня не обращали. Их было больше десятка, и зрелище было сказочное. То вместе хороводились, то кто-то солировал Какой там балет маленьких лебедей, они просто отдыхают. Не видели постановщики, какие па журавли выкидывали.
А хозяин на мои восторги потом прореагировал равнодушно:
– Да они по весне постоянно тут представления устраивают. Иногда по одному, иногда парами. А то, как сейчас – всем колхозом.
Почему одно папино увлечение передалось мне мгновенно, а другое нет? Неужели действительно есть что-то, априори получаемое нами при рождении, а потом натуру уже не переделать? Почему меня с детства неудержимо тянуло к любой живности, а вот всякие механические штуки – конструкторы, машинки и прочие механизмы – оставляли совершенно равнодушным? Так это и сохранилось на всю жизнь. В старших классах Димка и его кузен, Паша, получивший машину в наследство, пытались на даче научить меня ее водить, но я упорно отказывался. Мне это было не интересно. Даже когда родители после двухлетней работы в Камбодже приобрели «Волгу», это не произвело на меня никакого впечатления и абсолютно не вызвало желания научиться на ней ездить.
А вот для моего сына, наоборот, с детства лучше машинок игрушек не было. Весь в дедушку пошел. Подростком он мог часами торчать у какой-нибудь крутой тачки. В четырнадцать лет уже сам получил права в ДОСААФ и так и остался по жизни страстным автолюбителем и участников всяких пробегов по бездорожью. Естественно, на специальных джипах. И никакого тебе интереса к зверушкам. И дочь пошла по его следам: для нее пару недель мотаться за рулем по Европе не проблема. Зато, когда ее сын и мой внук, которого тоже не интересуют машины и техника, с восторгом носился с кокером Арликом по дорожкам Ильинского, я смотрел на них и радовался. Правда общением с Арликом его отношения с живыми созданиями и ограничились. Ни кошки, ни ежики интереса не вызывали.
Для завершения вашего представления о собственных способностях добавлю: у нас в институте курс автовождения был обязательным предметом на военной кафедре. И реальные права выдавали. Но после трех начальных уроков вождения со мной на полуторке с параллельным рулем наш инструктор пришел к выводу, что я принадлежу к той редкой породе людей, которым водить машину НЕ ДАНО! Еще бы – чуть в витрину гастронома не въехал. И он сделал мне предложение, от которого невозможно было отказаться: «Поставлю зачет. Сразу. Только больше не приходи!» Вот это для меня был праздник! Уверен, что и для него – тоже.
В первой книге я уже упоминал, что мои детские воспоминания складываются из двух вещей: отдельных кадров-картинок, которые по какой-то причине застряли в памяти, и семейных воспоминаний, дополненных фотографиями из альбомов. Со вторыми все понятно – показывали и рассказывали не раз. А вот первые – они поражают меня и сейчас своей избирательностью и отсутствием всякой системы.
Возьмем для примера месяц, проведенный мной в Туношне – летнем лагере детского дома, где моя бабушка Лидия Карловна работала воспитателем. Прямо сейчас вижу кадр, как с чьей-то ладошки, не торопясь, я ем смесь земляники и черники, выбирая языком и губами сначала самые спелые ягоды. А вот кадров сразу несколько: я наверху косогора, потом все крутится перед глазами, и вот я уже лежу внизу на спине, раскинув руки. Понимаю, это я скатываюсь боком с поросшего травой откоса, как мне кажется, с огромной скоростью. А вот всплывает другая тема – коллективная рыбалка. Несколько мужчин тянут бредень по разным берегам протоки, оставшейся после разлива Которосли – кадр первый. Я застыл в прыжке во время своих ненормальных восторженных скачек по берегу – кадр второй. Потом бросаюсь к улову, вываленному из бредня на траву: куча шевелящихся живых рыб – кадр третий. И вдруг в голове возникает инстинктивный темный ужас – вспоминаю, как из этой кучи выскальзывает змея и очень быстро ползет прямо на меня! И спасение, папин крик: «Не бойся! Это уж, он не ядовитый!» Последнее, возможно, уже из рассказов и фотографий.
Потом все кадры получали объяснения. Детдомовские девочки, присматривающие за мной в отсутствие бабушки, делились со мной собранными ягодами, а моим любимым занятием было скатываться с откоса на луг. Никто этому не учил. Сам изобрел себе такое занятие. Кадры с рыбалкой – последствия родительского приезда. Папа, как всегда, нашел возможность совместить любимую рыбалку с посещением летнего лагеря. И дядя Юра тоже есть на фото, а я сижу у него на голове. И, как сейчас, слышу ворчание бабушки в адрес нашего лихого соседа: «Опозорил меня перед коллективом, явился утром в столовую в пижаме, да еще и подшофе! И когда с утра успел хлебнуть?»
Вот мы с какой-то маленькой старушкой (лица не помню) смотрим на козочек, свинок и другую домашнюю живность. Остался в памяти кадр с козой, которую я одной рукой трогаю за голову, а другой держусь за маленькую сморщенную руку. Это моя прабабушка Ксения Дмитриевна, привезенная после войны с Украины и жившая сначала в Большом Селе, а потом у нас, устраивает мне прогулку по соседним дворам улицы Собинова. И тут же ее рассказы, многократно повторенные потом бабушкой и мамой, про их дом в Первомайске на крутом берегу Буга. Своя собака – большой красавец шпиц, свой ручной орел. Оба встречают прабабушку, идущую с базара. Павлины сидят на заборе и дико орут, когда прохожие дергают их за перья хвостов; кролики, живущие в большой яме; утки и огромные индюки, атакующие любого чужака. И, конечно же, здоровенный кот! Это был какой-то немыслимый рай для меня! На фоне хилых сарайчиков соседних дворов, где томилась местная домашняя живность, невозможно было представить эту картину в реальности.
Много интересного я про себя маленького узнал от бабушки. Любимой темой ее воспоминаний было мое пребывание в летнем лагере Туношна. Оказывается, за месяц два раза я чуть не утонул, но меня в самый последний момент вытаскивали из воды и откачивали. Второй раз это случилось, когда я самостоятельно решил простирнуть закаканные штанишки (лямка не отстегнулась вовремя).
Моя любимая бабушка Лидия Карловна работала там воспитателем, и даже, кажется, старшим. По-видимому, ей разрешили в качестве поощрения и внучка с собой на природу прихватить. Я думаю, старшие детдомовские девочки, которые ее реально любили и рады были помочь, с удовольствием присматривали за мной, когда она была занята по лагерю. И не только присматривали, но и угощали собранными лесными ягодами. В детском доме желание добровольно разделить с кем-то свою лично добытую вкусную еду стоило дорогого. Ну и, конечно, добровольное опекунство позволяло девам уклоняться от всяких хозяйственных работ. Они даже ссорились из-за того, чья очередь со мной оставаться.
Еще бы! Я совершенно не мешал им собирать ягоды, так как от природы был спокойным и созерцательным ребенком. Они вскоре убедились, что всегда найдут меня там, где оставили, и неплохо этим пользовались. А я часами мог наблюдать за муравейником, пытаясь понять, как же он устроен. Подкармливал мурашей козявками, наколотыми на кончик травинки. Или еще очень любил изучать старый пень с живущими на нем ящерицами. Ну а про болотце с головастиками, тритонами и прочей разнообразной водной живностью и говорить нечего. Была бы только подходящая кочка, откуда можно за ними наблюдать. Меня даже сеть паука кругоряда привлекала. Они были такие желтые, ее обитатели. Мохнатые и ненасытные. Могли до пяти штук разных насекомых за раз слопать. Я проверял неоднократно.
Девчонки мне такую смотровую площадку подыскивали, обустраивали и быстренько сматывались. И я их никогда не подводил. За что меня ягодами и поощряли.
Но такая летняя благодать только пару раз приключилась. Обычно бывало похуже. Моя память все плохое, как правило, сама отбрасывает, но до сих пор я с содроганием вспоминаю городской пионерский лагерь, куда меня однажды отправили, судя по всему, от безысходности. Он был на другом берегу Волги, почти в черте города. Полная противоположность и Туношне и Лесной школе. Единственное светлое пятно – решительное заступничество и даже опекунство Витьки Кузнецова из соседнего дома, который был старше нас и не давал в обиду. Он вступался за нас и словом, и подзатыльником. Хорошо, что родители, мои и Володи Некрасова из нашего класса, попросили Витьку за нами присматривать, а то бы мы с Вовкой совсем оголодали и превратились в полных замарашек и голодных заморышей.
Какая там была природа, вообще не помню! Мне кажется, что в основном мы сидели в сарае и перебирали гнилую картошку. Вернее, из полной липкой гнили выбирали что-то похожее на картошку, которая потом и шла на кухню. Какие-то два пацана чуть постарше в процессе этой творческой работы разучивали с нами неприличные песни типа «Ехал на ярмарку Ванька Холуй…», и мы их хором потом распевали. Когда меня оттуда забрали и отмыли от месячной грязи, я впервые в жизни попросил на общей коммунальной кухне у тети Маруси блинчик. Зашел, а она их пекла. И сразу сработал лагерный быстро приобретенный инстинкт – еда! Проси, а вдруг дадут? Соседка даже расплакалась: «Господи, что сделали эти уроды с ребенком».
Наверное, этот лагерь так и останется единственным местом, где мне было не до окружающей среды и ее обитателей. Но дома, даже в городских условиях улицы Собинова, я находил какие-то возможности для наблюдения, например, за моими любимыми муравьями. Один из часто повторяемых рассказов моей мамы звучал так:
– Иду я с работы, мелкий дождь накрапывает, радуюсь, что взяла зонтик, и вдруг вижу: на нашей улице, на обочине, под дождем лежит на животе какой-то ребенок. Вот, думаю, какая же у него мать должна быть раззява, мальчик под дождем валяется без присмотра, а ей хоть бы хны. Подхожу ближе, смотрю: какой ужас! Это же мой сын лежит на животе! Он, видите ли, наблюдал, как муравьи пытались спрятаться от дождя, но какого-то червяка бросать не хотели и упорно тянули добычу в свою подземную кладовую.
Когда мне исполнилось десять лет, мы переехали из коммуналки в собственную двухкомнатную квартиру на первом этаже далеко не нового дома.
И опять фокусы памяти: изнутри квартиру совсем не помню, а вот подвал с картошкой, которую тоже надо было перебирать, и окошко, выходящее на маленький садик, бабушкой и мной посаженный, – во всех подробностях. И прудик по соседству – вот его план хоть сейчас могу нарисовать. А еще помню расположение всех книжных полок в читалке соседней библиотеки, двор этого дома и даже злющего кота Яшу у соседей сверху. Он не признал во мне котофила, и все мои попытки его погладить кончались плачевно. Лупил лапой точно и сильно. Хотя, может быть, и аккуратно.
И прямо перед глазами стоят все емкости с разными водяными существами на подоконнике. И рядом – коробочки с гусеницами, коконами и яйцами ящериц, которые никому нельзя было трогать. Их количество сильно увеличилось после нашего переезда на окраину города. Первая же моя вылазка в окружающую среду, к моему неописуемому восторгу, завершилась шикарным открытием. Рядом был прудик, про который я уже говорил. На самом деле это была большая воронка, оставшаяся в развалинах кирпичного дома после попадания в него немецкой авиационной бомбы. Немцы при подходе к Москве хотели разбомбить ярославский железнодорожный узел и мост через Волгу, но зенитки их туда не пустили, и часть бомб была сброшена на предместья Ярославля. Во всяком случае, такая версия была в ходу у местных пацанов. За послевоенное время развалины этого дома сами по себе превратились в натуральный пруд. Мальчишки иногда плавали по нему на самодельных плотиках от одного кирпичного островка к другому.
К счастью, это бывало не часто, и у меня впервые появилась возможность спокойно наблюдать за жизнью его водных обитателей в естественной обстановке. Время от времени я вылавливал кого-нибудь, чтобы продолжить изучение в квартире. В читальном зале находившейся рядом библиотеки имени Лермонтова, куда я попросил родителей меня немедленно записать, можно было найти немало книг про жизнь животных. Я их штудировал до и после своих походов с самодельным сачком и трубой со стеклышком (папа откуда-то притащил) для наблюдения за подводной жизнью.
Кроме того, появилась новая задача: добыча и заготовка корма на зиму для моих водяных питомцев. В Ярославле не было зоомагазина, ловить всяких дафний и циклопов приходилось самому. И как только включали отопление, я тащил на батареи свою добычу, слегка подсушенную на солнышке, уже для капитальной сушки, чтобы предотвратить ее зимнее заплесневение. Вот тут-то и начиналась моя война со взрослыми. Им, видите ли, не нравился запах, исходящий от моих заготовок. Воняло, конечно, неслабо и весьма специфически. И каждый вечер поднимался вопрос: доколе?! А я пускался во всякие хитрости, чтобы выпросить еще пару денечков для полного завершения просушки.
Но в целом отношение к моим увлечениям было более чем терпимое. Мне даже выделили подоконник, где появился пусть маленький, но зато мой первый и самый настоящий аквариум. Опять папа выручил, с работы принес мне круглую химическую посудину, а потом, после моих жалобных просьб, еще несколько. Использовать их вместо литровых и двухлитровых банок гораздо удобнее, да и при наблюдении не было таких искажений картинки, как раньше.
Хотя в первую очередь я должен благодарить маму, которая не только не запрещала, но и проявляла живой интерес к моим увлечениям. Вместе со мной наблюдала за рождением мальков у толстой красной меченосихи и переживала, чтобы другие обитатели аквариума их не съели. Сама отлавливала их столовой ложкой и сажала в отдельную банку. Меченосцев и гупешек я выращивал самостоятельно, выпрашивая или выменивая мальков у одноклассника. А тот потихоньку таскал их у отца, известного в городе аквариумиста.
Если бы у нас в городе был хоть какой зоомагазин, я бы там торчал часами, прилипнув носом к аквариумам и террариумам. Потом я что-то подобное на «Птичке» в Москве делал каждое свободное воскресенье. Для меня это был и праздник, и отдушина от повседневщины.
Поэтому, когда я прочитал у Джеральда описание зоомагазина «Аквариум», в который ему удалось устроиться на подработку, то попробовал представить себя там и даже не могу вообразить, что бы со мной стало. Минимум полчаса молчаливого внутреннего восторга на каждый отдельный водяной мир. Вы только почитайте описание.
«Вдоль стен тянулись ряды огромных аквариумов, где жили яркие тропические рыбки, в стеклянных банках копошились ужи, змеи, большие зеленые ящерицы, черепахи, тритоны с гофрированными хвостами и огромные лягушки с выпученными глазами».
А какое бы было удовольствие их кормить живым дафниями, циклопами, всякими травяными букашками. Мне со своими питомцами это никогда не надоедало. По-видимому, мы с Джеральдом чувствовали одинаково, так как он отказывался от собственного обеда, чтобы собирать мокриц в парке для подкормки рептилий и амфибий и ловли водяной прудовой мелочи, чтобы немного разнообразить их кормежку аквариумных обитателей. А еще он подкладывал влажный мох в корзину, где жили большие леопардовые лягушки (у меня и сейчас при словах «леопардовые лягушки» возникает особое чувство: я нашел картинку, увидел, как эти красавицы выглядят и даже сейчас ощущаю к нему белую зависть), чтобы те могли укрыться от палящих лучей лампы (что же у них за хозяин был: садюга какой-то), постоянно освещавшей их жилище. Джеральд смазывал их воспаленные лапки оливковым маслом и промывал им слезящиеся глаза (оливковым маслом, представьте себе, а я лапки чибису в кружке юннатов Дома пионеров только мокрой тряпочкой чистил).
А в центральном аквариуме жили восхитительные, яркие рыбки: от одних названий которых сразу вспоминаются мои частые визиты на «Птичку»: бархатные черные моллинезии, серебристые топорики, блестящие неоны.
А уж когда посланный за новым товаром Джеральд добирался до оптовых магазинчиков, где его ждали большие ящики с ящерицами, корзины, полные черепашек, огромные аквариумы с колышущимися водорослями, между которых шныряли тритоны, лягушки и саламандры, и контейнеры с игуанами, мне было просто невозможно все это сразу представить.
Я помню, что еще в первой части книги меня прямо тянуло дать описание этой сказочной «пещеры Алладина», но с трудом удержался. Хотя задумался, а может, если я перечитывал этот кусочек несколько раз с восторгом, то, может, и других это тоже порадует? А мне про это написать только приятности добавить.
Конечно, моя маленькая коллекция даже рядом с этим богатством не стояла, но ведь в детстве я про него и не знал. А то что у меня на подоконнике размещалось – удовольствия тоже доставляла немало. И не только мне.
Мама любила смотреть, как натягивает сети и строит свой подводный дом-колокол паук-серебрянка, добытый в результате моих походов к другому пруду. Ох, как он меня кусанул во время поимки, при разборке руками вытащенных водорослей. На несколько дней палец онемел. Но мама этого не знала (на всякий случай ничего не сказал) и ему симпатизировала.
А вот хищных личинок стрекоз справедливая Лидия Геннадьевна очень не любила, потому что они жрали бедных маленьких головастиков и даже небольших жуков-плавунцов, и плавов, которые, в свою очередь, так же безжалостно поступали с прудовыми улитками катушками.
Зато всегда охотно откликалась на приглашения посмотреть превращение их в стрекоз. Чтобы не упустить момент и насладиться этим зрелищем, я держал отдельно тройку больших личинок стрекоз вида коромысло. С плоскими мордами-масками. Кормил их на убой, сначала живыми дафниями, а потом и добычей покрупней, чтобы не вздумали друг за другом охотиться, и выжидал момент, когда они приступят к последней линьке и можно будет уже зачатки крылышек рассмотреть.
На этой стадии они уже не охотятся на все, что движется. Потому что стали «нимфы» и внутренне сосредотачиваются на скором наступлении самого главного. Выбираются из воды и застывают: значит, вот-вот из них начнут вылупляться стрекозы. Вот этот момент мы с мамой и ждали, оснастив емкость несколькими вертикальными палочками-тростинками.