Ия вырвала газету и села мне на колени, я не успел одуматься, как она буквально впилась своими губами в мои. Я кое-как отодвинул ее. Ее всю трясло, дыхание выдавало возбуждение, она вела себя для нее не свойственно.

– Жениться не обязательно, возьми меня, только в дом тот дурацкий не ходи, – сказала она, и тут же платье слетело с нее, она осталась в одних трусиках, на которых были нарисованы маленькие фиалки. Ее маленькая грудь будто увеличилась в размерах, и, хоть я много раз ее видел, на этот раз она выглядела как-то притягательно опасно. Не давая мне опомниться, она принялась снимать с себя трусы, не отрывая от меня глаз и кусая свои из без того опухшие губы. Я поймал ее руки, не давая ей сделать этого.

– Ия, так не надо, нельзя так. Я не могу.

На ее глазах накатились слезы, она все еще пыталась снять трусы, а я крепко держал ее руки, не давая сделать этого, внутренне понимая, что если дам ей сделать это, то тогда не остановить уже и меня.

– Ну вам, парням же, только этого надо. Ты попробуй, может, тебе понравится, и Розку не захочешь.

Мне захотелось ее ударить, но не для того, чтобы причинить ей боль, а для того, чтобы избавить ее от навязчивой идеи в отношении меня. Но я просто вскочил и убежал на улицу.

Достав из тайника под крыльцом пачку сигарет, я закурил.

– Дай мне тоже, – попросила Ия, присаживаясь рядом на ступеньку крыльца.

– Ты ж не куришь, – сказал я, но все же дал ей сигаретку, понимая ее состояние.

– Глупо как-то все вышло, сама не знаю, что на меня нашло, может, зависть к Розке, может, все из-за этого чертового дома, а может, просто этого захотелось, да, скорее всего, именно этого.

Я посмотрел удивленно на Ию.

Она смешно прижала голову к плечам и мокрыми щенячьими глазами смотрела на меня с преданностью и готовностью на любой мой каприз.

– Извини, – она попыталась затянуться сигаретой, но закашляла и разревелась. Забрав у нее сигарету и выкинув, я обнял ее. Безусловно, в ней что-то было родное, ведь она с самого раннего детства мой первый друг, в одной группе в детском саду, в школе с пятого класса за одной партой. Я относился к ней как к сестренке, она, наверное, ко мне относилась как к брату.

Ия была красивой девочкой с утонченными чертами лица, с черными волосами, заплетенными в косу, с слегка вздернутым носом, на котором держались огромные очки, делая ее немного похожей на стрекозу, небольшого роста, но я ничего не смог бы сказать о ее фигуре, так как вообще на нее не смотрел как на объект желания, да и как противоположный пол я ее, наверное, не воспринимал. Она просто была, и не быть ее не могло.

Мы встретились в назначенный час в палисаднике напротив черного дома. Народу было побольше, всем хотелось знать, чем закончится, даже сидел старый дед, видимо, он жил в доме напротив черного, и палисадник с лавочкой были его, нас он не выгонял, а, наоборот, с интересом за нами наблюдал и молчал, лишь, изредка скручивая козью ногу, закуривал и окуривал все душистым запахом табака.

Все внимание было на Розу, именно она была в глазах всех героиней это ночи. Даже мои друзья Леха и Вован не беспокоились обо мне, только Ия, которая стояла в стороне, облокотившись на ствол яблони, смотрела на меня, не отрывая взгляда, нервно ломая свои пальцы.

Договорились, что я должен войти в дом в двенадцать ночи и выйти не раньше шести утра. Только тогда обещание Розы будет выполнено.

– Чтобы тебя подбодрить, хочу сказать, что завтра утром родители уезжают к тетке в село, так что за мной не заржавеет, – сказала Роза под завистливые взгляды парней и многозначительные улыбки девушек.

До двенадцати было еще часа два, и народ начал травить байки про этот черный дом.

– А помните? – начал невесть откуда взявшийся Влад. – Как его хотели снести и построить на его месте котельную, так этого начальника, который это предложил, нашли без головы.

– А голову хоть нашли? – спросила Светка.

– Не-а. Может, она там, в доме, – глядя на меня, ответил Влад.

– Ерунда какая-то, – заметил Леха. – Мне бабушка рассказывала, что до революции в нем доктор какой-то жил, потом его расстреляли как врага народа, потом дочь его жила, а когда в войну ее детей всех убили, она малость тронулась и больше не разговаривала. Так одна и померла.

– Что-то похорон никто не помнит этой бабки, может, она там лежит мумией, – заржал Вован, изображая, как эта мумия встает при виде меня.

– А эта мумия еще и голову начальника держит, и такая ууу, – пошутил Влад.

Вдруг сквозь хохот прорезался тихий голос, и все затихли.

– А я слышал, – вдруг подал голос молчаливый дед, – что дом не всех забирает, а только тех, у кого любовь большая, и вытащить его оттуда может только его истинная вторая половинка, причем ценой своей собственной жизни.

– Это как? – спросила Светка.

– Да просто, подходит к двери, тихонечко постучит, а потом скажет: «Меняю того, кто в дому, на душу свою!», дверь-то и откроется.

– Ну это вообще сказочная банальщина какая-то для детишек, – съязвила Танька с соседней улицы.

– Не, так нам не катит! – заржал Вован. – Розка, значит, типа меняется, а Егорыч без обещанного останется.

Все заржали раздражающим взрослых молодым, полным жизни смехом.

– И потом, какой резон ходить друг за дружкой, сперва один одного выручает, потом второй. Где логика, дедушка? – даже как-то возмущенно спросила Ольга.

– А логика в том, что обмен может быть раз, как и молодость, которая только раз бывает, и еще в том, что страданиями влюбленных этот дом питается, – ответил дед, скручивая очередную козью ногу.

– Налейте мне, я больше не могу слушать эти сказки, – возмутилась Светка.

– Ну все, время! – скомандовала Роза.

Я, хорохорясь, пошел к дому, открыв калитку, вспомнил, что не взял никаких инструментов, чтобы открыть дверь, и где-то в глубине души мелькнула радость от того, что я не смогу попасть в дом, но при этом не буду выглядеть трусом. Правда вот Роза…

Я подошел к двери и дернул за ручку. И тут она открылась. Дверь, которую никто на моей памяти не мог открыть, открылась. Ведомый, скорее, любопытством, чем смелостью, я вошел в дом. Пройдя в темноте чуть дальше, я попал в комнату, в которую сквозь щели ставень попадал лунный свет. В той комнате стояли прям посередине большая железная кровать и зеркало у изголовья на стене.

«Ничего страшного, вот и кровать есть, никакой мумии на ней, – подумал я, – надо лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы быстрее время прошло». В другие комнаты я решил не заходить на всякий случай. Я лег на кровать и увидел, как в воздух поднялась пыль, сверкая при узких лучах лунного света, она образовала узор, наподобие огромной снежинки, и закружилась. Я никогда такого зрелища не видел, но, наблюдая за ним, я погрузился в сон.

Проснулся от раздражающего глаза мерцающего света. Ставни были приоткрыты, я посмотрел в щель, мне показалось, что солнце, словно лампочка, включается и выключается, и так постоянно. Я посмотрел на часы, на них было ровно шесть. Тут я услышал шум посуды и тут же почувствовал запах оладий, словно в детстве, когда мне по утрам их готовила тогда еще живая бабушка. Я направился туда, где, судя по всему, находилась кухня. Открыв дверь, я чуть не ошалел. Это была точь-в-точь такая же кухня, как у моей бабушки. На столе стояли только что пожаренные оладьи, а рядом варенье и сметана. Я, не думая, тут же уселся их есть. Надо же, тот же вкус, и варенье малиновое было точно приготовлено моей бабушкой.

Наевшись, я осмотрел кухню.

Какая вероятность того, что у другого человека будет точно такая же кухня с мебелью и утварью, как у моей бабушки, и где тот человек, что напек эти оладьи?